Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 59 страниц)

Не знаю, есть ли еще. Молоко есть, но не люблю его. И как стыдно мне, что вот тебе его так надо, и ты бы рад ему был, а я… «веньчаюсь». Бабушкино слово.

Ну, целую тебя, Ванечек. Будь здоров! Благословляю. Оля

232

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

26. XI.42 9–30 вечера

27 – Филипповки

Родная моя Олюнка, с 19 не писал тебе⁵⁶⁹ – метался и «приходил в себя». Совсем ли я здоров? Нет, есть еще «рэнвуа», очевидно – желудок не справляется, устал… – спрошу Антуана на днях. Вчера была Елизавета Семеновна – увы, ее сестрица не в нее, очень «для себя», и моя посылка тебе оказалась непосильной: взяла лишь меньшую половину и, главное, – не взяла «душистый горошек»! Из конфет вслепую – завязаны! – выбрала, кажется, худшее. Дама тучная и… – несмотря на обещание дать ей и ее дочке по книжке – не осилила! Ты пишешь: дамы бы дежурили! Не все же, как ты… как милая Елизавета Семеновна, как Меркулов. У всех – _с_в_о_и_ заботы, да и трудно теперь, да и нет необходимости, раз у меня Родионовна, хоть и упрямая старушка: каждый день ставит портреты по-разному! И все так переставляет, что сам черт не найдет. Ругаю ее, кляну, – про себя. Кто Меркулов? Был генеральный секретарь Товарищества Саввы Морозова. Честнейший, умнейший. Все ценят. Он староста на Дарю, и без него пропал бы наш кафедральный собор! Всех держит в руках и самому митрополиту режет правду. Бог мне его послал. Он со мной нежен, как с ребенком. Что достанет себе – делится, всегда. Курочек достает Ваньке. Сырки-сюисы^[267], – крем такой, будто сгущенные сливки. Рыбки – ружо^[268] – чу-до! Масло порой, получает от родных из провинции. Ему 62 г. огромный, красивый, до-брый! Сам познакомился со мной. Я с ним нежен, люблю его, _ч_у_в_с_т_в_у_ю. Женат лет 40, как я с Олей был… – жена – тихая, боится «тревог», очень набожная – все посты постится. Детей нет. Мое творчество любят оба. Москвичи! _В_с_е_ им родное. Получил он твое письмо. Он очень трогателен: так обо мне тревожится, следит, соблюдаю ли диету. Серчает, мило. – Елизавета Семеновна вчера принесла пару свежих яиц. И йогурт. У ее сестры нет ничего из хозяйства на даче, сама берет молоко на соседней ферме, и яйца, редко. Привозит сестре хороший творог, а та делится со мной. Мне обеспечены куры, каждую неделю. Денег у меня достаточно, ты напрасно этим тревожна. Меня теребят и издатели, и газеты. Рассказ из «Солнца»⁵⁷⁰ – говорят, ошеломляет. Я… писал… так?! Да, я _с_л_ы_ш_у_ _с_и_л_у. Я эту главу проработал, для газеты. Другие – еще страшней. Ты отказала мне в совете… – не выбирала, как я просил. Мне грустно это… – «Ри-зы»?! Ни к чему: я даю _р_у_с_с_к_и_м_ мученикам. _Д_о_л_ж_н_ы_ _в_с_е_ знать. Голова полна планов, идей, тем. «Хлеб насущный…» – как бы написалось! Я слышу все запахи. Я вижу больше сотни сортов «выпечки» нашей. Но не в сем дело: все пронизывается болью: не умели свое беречь! неблагодарные скоты… Господь сто-лько дал..! И отняли у народа все, – да, ведущий слой наш отнял. Прет из меня… – десяток тем, а надо прежнее закончить: Бог дал мне отсрочку. Пишу – завтра – конец «Именин» – продолжение «Кренделя»? Не знаешь? Закончу сначала «Лето Господне». Буду печатать в Париже⁵⁷¹ «Знаменательную встречу», – «Слово» о Пушкине^[269]. И статью о «Поэте стихий и ледяной пустыни», – о творчестве И. Новгород-Северского, мужа Юли. Он ввел в русскую поэзию целую область… русскую Арктику. Изволь ответить тотчас – когда вернешься на наше Рождество домой, я пошлю тебе ландыши или живую сирень. Хочу, закажу здесь, сам. Глупая тучная дама отвезла тебе дрянь – «жасмин» жульнический конечно. Оля, у меня есть гречневая крупа, хочу каши с молоком, но держусь. Ел квашеную капусту, щи из нее, – ничего! Но… дуло, правда. От каши? Буду протирать. Но – хочу! Выпишу крупы через Земмеринг из Риги. Есть хочу ужасно. Но вот, наелся бацилл, «лактобациллин Мечникова» – чтобы освежить внутренности мои, съел 18 комприме с бациллами… – написано: без вреда! – и… поплатился: теперь 3 дня «забастовка». Но есть хочу. Всего! Значит, требуется. Ел устрицы в воскресенье и сегодня, три штуки лучших, с лимонным соком, вернее – нет лимонов! – с дикими апельсинами. Сегодня ел: утром, в постели: квакер с маслом, йогурт из цельного молока, крепкий чай с молоком, сахаром и сухари с маслом. Днем – курочка и яблочный компот. В 7 ч. – баранье жиго^[270] – чулочки Меркулова! – и 4 шт. пти-сюис^[271] с желе из айвы. Хочу есть, и ждет йогурт, цельно молочный. Ну, что делать?! А… отрыжка еще. До 4 с часу – отзывались устрицы. Теперь – будто дрожжи. Доктор Серов меня забыл. Ирина приносила йогурт. – Скажи Фасе твоей – жалею ее, бедную. Ты опять больнушка? Да что же _э_т_о?! Лежи, непоседа, не смей ни-куда. И на Рожедство не езди, а молись дома. Пропой «Рождество Твое…» и «Дева днесь…» – и зажги елочку. И я приду к тебе, ангел мой. Пусть это Рождество будет светлым, _н_а_ш_и_м. Тихим. Цени, Олёк… Господь нас дал друг другу – чисто, нежно, как детей. Я счастлив тобой, твоей любовью чистой, твоей душой. А ты..? И буду ценить. Жизнь так хрупка. Генералу Деникину должны делать операцию, узнал сегодня, – что-то «серьезное». И жена лежит, слабость сердца. Но у ней от злоупотребления наркотиками – давно. Приучила себя. Он сколько раз жаловался Оле. А теперь – он… Ему – 71 г. А мне – 66-ой. – Видишь, как у края… жизни. Я не чаял поправиться. Я еще очень слаб. Ноги отвыкли. Худящие… Но я, кажется, набираюсь. Надо начать «селюкрин». – Куда ни приду – что-нибудь подадут. Я не гордый, беру. Да ведь так все трудно найти. Вот, уже нет квакера… Юля старается все достать. Нашла мне чудесный хлеб – пэн комплэ^[272], как довоенный. А теперешнего я не могу есть, только бискоты^[273], сухарики почти белые, но они надоедают су-хи-е… а я хочу объемного корму. Ах, как мечтаю сырой квашеной капусты! Был у меня план: самому заквасить, да кадочки нет. Я люблю сам делать опыты. Выучился без масла на раскаленной сковороде жарить… – чудесно! Накроешь – а _о_н_о_ _с_о_-_о_-_ок дает! Оля, отчего так хочется есть, _в_с_е_г_о? И самого грубого. Квакер не буду – буду есть утром лапшу… или – кашу гречневую? Может быть, пришлют из Риги? У меня фунта три вязиги! – вот бы пирожки с кашей! Не сочти за идиота, – все про еду! – но я так истощился! Ведь 4 мес. болел. И почти не ел. Мои инженеры стряпают торты из… желудей! Дрянь. Макового хлеба хочу! Оля, когда представляю огромную булочную… Филиппова! Ско-лько..! и какой запах. Любил калачи с икрой. Навагу..! си-га..! Я брежу… едой. В Крыму так не бредил. Что – _э_т_о?! Или – себя теряю? дожить до… _т_а_к_о_г_о! Вчера мечтал: монументы – хлебному колосу! дару Господа! Хлебу насущному!! О, как бы я с тобой говорил!!! _Ч_т_о_ бы тебе насказал! Мозг горит. Вот сейчас ем йогурт, сам делал, из «биолактиля», «болгарская бацилла молочная». Какой же йогурт ты сделала бы! из густого молока!! Я так люблю молоко! и все молочное. И нет его. Ну, что пол-литра! «Отдавали бы молочные карточки», – пишешь. Чудачка! У нас только дети получают молочные карточки и больные, редко. Я – милостиею Божией. А то, если выбрать молочную карточку, побольше – кончится мясо и жиры, сыр – капля! И все это от «разумного французского порядка», – будто на-зло делают, чтобы население дыбилось. Чертова пропаганда англо-саксов прямо кричит: «морите народ, тормозите, чем хуже – тем лучше»! А во Франции _в_с_е_г_о_ много! 10 млн. тонн картофеля – лежат. Кур – тьма, а яйца не видишь. В провинции..! Рыбы… – сколько угодно. А в Париже – как редкость, по рыбке малой в неделю, да и то не всем. Во всем – злостный саботаж. И все «ловчатся» как-то, гнусно. По статистике – очень прибавилсоь всякого скота, а мяса раз в неделю… 90 грамм! Насмешка. Но богачи _в_с_е_ имеют. На днях Меркулов был на «завтраке»! Столы ломились от еды. Как до войны. – Если теперь издать «Солнце мертвых» – Россия взяла бы, шутя, 50 тыс. экземпляров, так мне пишут. Я получил бы 1 млн. франков, т. е. на ваши – тысяч 50 гульденов. Но нехватка бумаги, издадут, если уговоримся, – куда меньше, если позволят. Придет пора, и мое «Богомолье» будет в каждом православном доме, – _в_е_р_ю. Все никак не могу вымыться, так холодно, боюсь простудиться, какой-то страх! Ищу теплой бани, есть где-то недалеко. Ведь я недавно только стал выходить. Я же был очень болен. Я не верил, когда понял, что начинаю выздоравливать. Да верно ли? Ну, Олёк, изволь сейчас же написать, когда будешь у себя на Рождество. Всю правду о здоровье. Боли опять? да, девочка моя? Как бы прильнул к тебе, приласкал, детку мою. Ведь ты могла бы быть моей дочурочкой. Ну, пора спать, одиннадцать. Корреспонденция моя запущена за болезнь… – жуть. Все было брошено. А хочу работать. Берлинское издательство хочет новую книгу – против большевиков. Дам… – «Каменный век». Но там все мои счета спутаны, у заменившего старого моего, Фишера⁵⁷². Концов не найду. Хлопочет Земмеринг. Сын ее, немецкий солдат⁵⁷³, вчера был у меня. Ты знаешь… один студент-рабочий, добивавшийся меня и бывший у меня… – вчера узнал! – оставил для меня кому-то сто франков! Я чуть не расплакался… – святая лепта! Я просил отдать ее – церкви. Вот, Оля, это уже – _л_ю_б_о_в_ь. Благослови его Бог.

27. XI Утро. Вымылся в кухне, в t° 30°, от газа. Могут запереть газ. Но все равно. После бани – легко. Все еще renvoi, но есть хочу. Спал плохо, дремлю, писанье пока отложил. Целую детку. Твой Ванёк. Тяжко мне читать «Солнце мертвых».

233

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

27. XI.42^[274]

Милый Ванюша. Очень неловко писать – лежа на спине, еле вижу бумагу. Но хочу все же дать о себе знать и тебя приголубить. Я все лежу и лежу. Сейчас был доктор, говорит, что «если ничего не будет – то попробуйте в воскресенье на 1 час посидеть в пеньюаре, свесив ноги». Хорошо это «попробуйте»… Ну, попробую. Всякий раз страх и трепет не только у меня, но и у прочих… Какой-то психоз… Невозможно так. Магнетизерка ездит ко мне тоже. Ничему не верю… Ну, будет…

Анна Семеновна звонила вечером, накануне отъезда по телефону и говорила с мамой. И знаешь, Ваня, моя к тебе очень большая просьба: _н_и_к_о_г_д_а_ ее не утруждай просьбой _о_т_н_о_с_и_т_е_л_ь_н_о_ _м_е_н_я. Очень прошу. Моя посылка для тебя осталась вся целиком в ее магазине. Кто и когда ее получит, не знаю. Ну, пусть все портится и тухнет. Мама с ног совершенно сбилась с моей болезнью и устает отчаянно, у нее утомляется сердце. Ее я гнать не могу в Гаагу, а у Арнольда молотьба. Сейчас в родовом имении, с 5 1/2 ч. утра уже из дома и до ночи, и все почти на велосипеде. Его тоже не могу погнать. Ну, Бог с ней, с посылкой. Брала бы тогда, хоть для своего пользования или дала кому, а то все протухнет (* Предупредила, что в магазине очень жарко.). Наш друг навряд ли сможет к нам приехать, как я думала. Он уезжает уже в Берлин.

Ах, как трудно писать. Ваня, «Чудесное ожерелье» больно видеть в соседстве новых твоих «собратьев» по «литературе» (* Потому я и не «выбирала» для печатания. 4.XII.42.)⁵⁷⁴. Таких, как твой племянник⁵⁷⁵, думаю, не один и не два, и какое же право имеют некоторые господа из этих «литераторов» называть их «стадом»?? Оставь ты меня мучить этими вопросами, – мне это больно свыше силы. Ты поступаешь, слушая свой голос, ну дай же и мне своего слушать. Я не раз тебе писала. Я сумею перед Богом ответить за все. Не считай меня «заблудшей овцой». И… подумай о твоей сестре⁵⁷⁶… она же жива!

И… будет о подобном. Благодаря короткости фраз, ты можешь подумать, что я холодна или резка, но это не то. Я же не могу иначе. Как трудно писать на спине! Я постоянно мучаюсь твоим здоровьем. Мама спрашивала А[нну] С[еменовну] о тебе. Она сказала, что «все, что тебе нужно она и ее сестра доставляют», что тебе главным образом нужна диета, и больше нового ничего не сказала. Хоть я и благодарю Бога, что тебе она кое-что доставит, но все же убита была, что мое не взято. Фасеночек мой родной успокаивала и сказала, что ее муж с удовольствием все возьмет, когда поедет. Но только… когда? Об Hôtel’e не хлопочи, т. к. г-н Ederveen не поедет, а обо мне и речи теперь быть не может. Я, Бог знает, когда опять окрепну. Две недели завтра как лежу, пластом лежу. Фасин муж, передавая мне летом твои подарки, сказал в ответ на мою благодарность: «…считал честью услужить русскому знаменитому писателю». Я его не хочу больше звать «дубиной». Бедная Фася горюет с мамой без папы… Эх, чудный был ее папочка… У меня от лежанья по ночам иногда отчаянные боли… тоскует все тело… и все лежи, и лежи. Ну, будь здоров, Ванечка, обнимаю тебя, родное сердце и целую. Оля

[На полях: ] Молюсь за тебя. Молюсь и за доброго Александра Николаевича.

10 ч. вечера

4. ХП.42 Спасибо, Ванечка, за подарки: духи (очень мне нравятся, настоящий жасмин комнатный), конфеты мои любимые, antigrippal, клюква. Спасибо, целую.

Одновременно реву от злости, что мое все, все оставила в магазине.

Даже 3 коробочки Bisma-Rex вернула. Две коробки драгоценного висмута и не говорю уж об остальном. Это же, прости, – хамство! Не для меня, а для тебя, которого она чтит! Спроси-ка ее, как я ее просила! Два раза писала…

234

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

30. XI.42

Ненаглядка, голубонька моя, Олюночка… – да, да, я чувствую, что ты уже _з_д_о_р_о_в_а! Вся твоя болезнь – ушла. Я так светло счастлив, – о, да… ушла, и это же так мне _я_с_н_о. Должно быть – и тебе. Смотри: недавно ты писала мне о болях в почечной части спины..! Вот, когда отрывался-выходил _т_о_т_ поганец – и ми-лый, за то, что ушел-таки! – камешек, в сопровождении свиты своей – «аморфных солей» – это м. б. и его части, растворившиеся, рассыпавшиеся. Этот процесс длился недели 1 1/2, Что помогло? – Все. А главное – молитвы чьи-то – папочкины?! – и сама ты, ты _х_о_т_е_л_а_ быть здорова. И – витамины, м. б. и питание молочное! – и – березовый лист и можжевеловые ягоды… все. Но… не «знахарка», конечно: она же – post factum! Я _у_в_е_р_е_н, что болезнь твоя ушла, – и не вернется. Этот камешек – итог всех твоих нравственных страданий! – за ряд лет. Никакой опухоли, полипа, больных сосудов… – а была крупная и острогранная зернь, и – не образовала камешка, слава Богу, ушла. Ясно: организм совладал! Ура! Целую, милую, тискаю, до писка! Как хочу видеть тебя!!! – Не думай, я не болен, – что пишу рукой, – это от радости, что ты – Олюнка моя – будешь живой, светлой, жизненной, будешь теперь пи-сать, пля-сать, петь. О, как я весь пронизан тобой, радостью за тебя, за себя… Оля, надо нам увидеть Россию всю, всю… Я вижу, как мы вместе перед Нею… О, Олюна моя! Я крепко уверен, что этот день 21-го – когда я решил плюнуть на лежанье и 22-го уже махнул в Версаль, гулял и ел… – был последним днем твоей и моей болезни. Ласточка, я всю тереблю тебя, тискаюсь к тебе, в твое тепло душевное, – хочу тебя видеть, вбирать тебя! Будь покойна! «Пути» должны быть написаны. И бу-дут! Так _д_а_н_о. А теперь – о бытье своем. У меня тепло, топят! 27-го мылся на газовом тепле, а 28 – в 5 ч. уже лежал в _с_в_о_е_й_ ванне, в 37–38° – полчаса, больше! Каждую субботу будут теперь давать и на «Sale de bain»^[275]. У меня в квартире к вечеру +17–18°. Да еще я печку на случай поставил, жду бодро морозов. – Ем хорошо. Напал и напал на меня едун! Сегодня, смотри. Утро, в постели, в 9–30. Анна Васильевна подала – 1) тарелку квакера (скоро кончится!) со сливочным маслом и сахаром, 2) баночку йогурта, 3) чашка чудесного чая с хорошим молоком, 3 сухаря рассыпчатых, и я намазывал чудесный «патэ»^[276] – сам вчера состряпал! – из вареной и стертой со сливочным маслом бараньей печенки! В час дня: 1) тарелка (хорошая) превосходного супа (манная густь, + картофель + протертые белые сухие грибы, с маслом сливочным, гу-сто!); 2) печеная рыбка ружо – (султанка, барбуля), 3) 1 1/2 баночки йогурта, через 1 1/2 ч. (лежка на брюхе!) – отличный чай с яблочным и айвовым желе! Сейчас 4 ч. Я иду гулять. Начинает хотеться есть. И есть, что есть^[277] (хоть 1 в грамматику!). Но боюсь переполняться. Я полнею (!!?), в четверг (канун Введения) rendez-vous^[278] с Antoine: он м. б. даст лечение дальше, – укрепляющее? Отрыжка меньше, лучше. Да, я всегда знал (еще проф. Сиротинин мне говорил) что бульоны мясные (да, особенно телячий и цыплячий!) мне яд. Избегаю. Будь покойна: Ванька будет себя держать в узде – для работы! (Но как же хотел бы пирога с кашей, грибами+вязига!) Олёк, ты приедешь. Да, да. И я – к тебе. Как вполне окрепну. И посему я должен быть в ладу с полезными для сего. Мне устроят разрешение. К теплой поре. Зима не будет суровой, верю. Озлился я, что тебе не довезла А[нна] С[еменовна] духов, книгу, конфет… – дряни привезла!

Ольга, дай я тебя обниму… как когда был здоровый – в мечтах хоть! Мою юнку, свежку, бодрушку, певунью, товарочку мою ясноглазую, репку мытую… – какая ты – слышу, – вся души-и-истая, вся атласная… вся – вёрткая, скользящая… – Оля, то (!), что вот сейчас я чувствую в себе… о, как ясно! – вернулось. Эти месяцы болезни я не слышал в себе э-то-го… возбуждения… порыва к тебе всем существом… ну, всеми силами… а это добрый и _в_е_р_н_ы_й_ знак – знаю! – что _в_с_е_ приходит в норму. Олюнка, Олька, Ольгушка… – ты – здорова! Слышишь, как – весь к тебе? – Никуда не поеду. От тепла-то? Раз хочу и хочу есть, – значит, èa va^[279] (ca ва), как говорят французы. От добра добра не ищут. Весь в планах писаний. Но надо корреспонденцию очистить. Завтра запишу. «Михайлов день» – день – отныне – твоего выздоровления!!! – обязательно перепишу и пришлю, – это мой поцелуй тебе на здоровье, новое, сильное, страстное! Да. «Яко видеста очи моя спасение Твое»⁵⁷⁷. Ясно. Господи, благодарю Святую Волю Твою… за Олюночку благодарю! – Я молился за тебя, но… ка-кая моя молитва! Помни: 21-го ноября = 8 ноября, Михайлов день, – Горкин именинник. В этот день ты была избавлена. Камешек раньше еще вышел, шел (боли)? А м. б. во время болей – оторвался, причиняя боли, шел медленно, где ему надлежало идти, царапал (его «тянуло»!). Так как же не послать тебе этого «Дня»?!! Ольга, моя _и_с_к_р_а… зажгла ты меня, _ж_г_л_а… чуть не сожгла… но теперь ласкай, свети и грей. И мы запишем! Помни. Целую, _в_с_ю. Не стыдись, я – _ч_и_с_т_о, я – _ч_и_с_т_ы_й. «Нечистого» мы прогоним. И будем целоваться детски… Олечек мой, как люблю-у-у!.. Бегу на воздух. На почту. Забегу на кофе к Елизавете Семеновне. Она вчера мне ли-мон (!!) достала… чудеса!

Твой до-всегда Ванёк, едун, – гулёна

Ах – хочу писать и еще… чего? – обнять тебя, Оль. Пиши. Ты – здорова. _Я_с_н_о. Го-споди, дай, дай!

[На полях: ] Скажи, почему ты чувствуешь, что выздоровела. (Да!) Но… почему?

Мы выздоравливаем в одно время, в _о_д_и_н_ и тот же день!!!!!

Как же благодарю за лекарство! Оно почти кончило с renvoi.

235

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

30. XI.42 8 вечера

Ясная моя Олюночка, светлая зорька, – я-то уж ве-чер… – только что послал тебе письмо, получив обрадовавшее меня твое, от 22, – ты же выздоровела, _д_о_л_ж_н_а_ выздороветь! У Елизаветы Семеновны застал сестру, только что вернувшуюся из Голландии. Боже мой, Олюнка… как ты меня хотела напитать, сколько заботы отдала, _в_с_ю_ себя, родная… я так чувствую сердце твое… но, видишь, не в твоей светлой воле – облегчить мне житие мое. Не грусти, слава Богу, у меня все есть для питания, режимного. Вот сейчас сварил чудесные щи, к ним немного каши гречневой! – на завтра. Захотелось так: стряпал, о тебе думал, – вот сейчас Олюнке пошлю мой «ангельский» дар, – ангелу моему далекому – Ольгунке! да, перепишу «Михайлов день», Горкина именины. Это тебе мой братский поцелуй, на выздоровление. Все оставил: и ответы на залежавшиеся письма, и начатую работу для газет, все, все… – тебе хочу, всю душу хочу тебе отдать! И, знаешь, это так надо, да. «Михайлов день» у меня в единственном экземпляре и если бы пропал, трудно теперь найти. А раз перепишу для тебя – застрахую крепче, ты сохранишь. Этот рассказ – из 2-й части «Лета Господня» – кажется, удался, я несу его крепко и светло в сердце. Растревожила меня Анна Семеновна, говорила с твоей мамой по телефону, ты – лежишь?!.. это же было – говорит она – в четверг? – 26–27? С 22, когда ты писала, ты все лежишь..? больна? Но я хо-чу верить, что доктор еще не установил, что камешек вышел из почки, что, м. б. боли были, когда проходил мочеточником?.. Крепко верю, что ты теперь преодолела недуг! 21-го, это же по старому стилю – Михайлов день! – по новому – Введение. Будь здорова! будь!! будь, Олюнка!!! Анна Семеновна хоть и очень тучная, но живая, а говорит – десяток слов в секунду… и без телефона-то ее часто не поймешь. Не унывай: приеду если – да, да!! – все у тебя съем, что хотела мне послать. – И петушка какого-то, – хотела жарить? Ах, ты, милка – добрушка, широкушка… да ведь надо покоряться обстоятельствам, – живем в величайших событиях, какие тут мирные жареные петушки! Бог даст, споют народы – «Слава в вышних Богу, и на земли мир, и в человецех благоволение…»⁵⁷⁸ – тогда и всякие пианиссима жизни будут слышны и доступны. Нам ли не принимать все, как «назначенное» – свыше, когда мы свою космически-российскую грозу-землетрясение видели и в ней кипели и – сохранили душу?! Ничего, да будет Его Воля. А вот, получай: от Вани – Олюночке, – тишайшее, да-внее!⁵⁷⁹

Обострение болезни оборвало. Сегодня закончу. (Продолжение на днях пошлю.)

Хоть это порадовало бы тебя! О, как тебя видеть радостной, радость моя! Господи, если бы быть здоровым к весне – и я бы был у тебя! и еще должен дописать «Именины»⁵⁸⁰ – читатель ждет. Твой Ваня

[На полях: ] Исправь. Не выправлял, м. б. есть описки.

Этот очерк сохрани, это последняя редакция – для тебя. Ваня

236

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. XII.42 Введение.

Милый, родной Ванюша, досылаю тебе письмо, завалявшееся в моем блоке, сбились с ног с моей болезнью, не отослали, а я была уверена, что отнесли его на почту. Твои 2 письма передо мной… от 27-го и 30-го… Какое радужное последнее!.. Это я писала тебе, что уверена, что болезнь ушла?! Дивуюсь… Какая бываю оптимистка! Ну, из последующих писем ты уже знаешь, что кровоизлияния были «бесконечны» в этот раз, хоть, м. б. и не так сильны… Хотя, что значит не сильны? Были одни только сгустки по куриному яйцу. Доктор отклонил энергично версию о камне – считает массу слишком компактной и цвет очень бел (* За мою клиническую практику я много видала камней, но согласна, что таких не видала.). Подумал, не отбился ли от чего кусочек фарфора. Я сперва тоже так думала, но не нашли, откуда бы он отбился. Да и не похоже, если ближе разглядеть. Хотели, в случае очень длительного заболевания, отправить в клинику и сделать кровоостанавливающий шприц в почку. Думает v. Capellen, что это опухоль (не растущая и не злокачественная), которая время от времени кровоточит. Не знаю! Может быть и камень, – о, как хотелось бы верить! Я только на миг подумала, вообразила, что – «т_о_г_д_а_ _с_о_в_с_е_м_ _з_д_о_р_о_в_а»! И… тогда только поняла весь ужас моего теперешнего житья. Ну, будет! Но, если и камень, то куда его дать исследовать? V. Capellen, я думаю, теперь из упрямства не согласится со мной, и я не узнаю правду. Это очень часто бывает у врачей… здешних (не только голландских, а всяких!). И я берегу этот кусочек… Принимаю витамины всяческие. Прогресс моего здоровья хоть, что сегодня мама рискнула меня одну на девчонку оставить, уехала в церковь, кстати проститься с В. – уезжает в Берлин, кстати взять посылку… Лучше о ней и не думать, не вспоминать. Ваня, я не смею критиковать твоих близких, но… поведение M-me B[udo] было таково, что умоляю тебя, никогда ее ни о чем для меня не просить. Она, конечно, не хотела взять, ни мне, ни тебе! Я очень горюю, что не получила книгу и, главное, тебя. И не верю, что этого не могла сделать! Не верю. Ибо сама я все-таки не совсем мужичка и езжала^[280], и много даже езжала. И многим, очень многим возила, да, и не очень хорошо знакомым, а больше знакомым знакомых. Из России мы перли (иначе и не выразить) ящики с докторской работой, рукопись, одного профессора⁵⁸¹, от которого после, кроме подлости ничего не видали. Да, без носильщиков, мама перла, вскоре после тифа, а я надорвалась корзиной и… потом… скрывая от матери даже (совестилась) болела. Ну, Бог с ней! Сегодня узнаю, что она там оставила. Знаю от В. (был там в магазине), что посылка не развязана, значит она и висмут не взяла! Я на это до того возмущена, что слов не найду. Это же не забава, а нужное, и тебе! Я еще одну мелочь просила взять, сущую мелочь, в сумочку бы только сунуть. Не хотела взять! Не знаю, взяла ли! А я то, дура (!), думала «Арине Родионовне» душегрелочку еще послать к празднику, чтобы Вы оба у елочки меня вспомнили, чтобы она лучше за тобой ходила. Ну, будет, будет, я чуть не плачу! Висмут-то!! – Ах, я так издергалась за эти недели: мука за тебя, долго в неизвестности о тебе, своя болезнь страх, что никогда не кончится кровь… и т. д., и т. п… Нерадостно…

Нет, я не попаду теперь в Париж. – Бледная опять, сквозная, – похудела, «ветром носит». Как быстро! В. уедет – некому замолвить словечко. Да… и не хочется. Я устала. Я опять пуглива. Не решится даже до Амстердама к v. Capellen добраться – куда же Париж!? Ну, прости меня за нытье, Ванюша. Первое письмо… не нравится мне; ты подумаешь, что я холодна была. Но так не думай! Меня до истязания душевного мучает семейный вопрос, которого ты очень часто касаешься, и эта боль отзывается в письме. И иногда, я до того теряю равновесие и рассудительность, что могу _т_а_к_ высказаться, что сгублю себя. Понимаешь? Я иногда не знаю удержу. Для меня, для встречи со мной (как ты пишешь) не ломай себя; нельзя в некоторых вопросах иметь личный подход, ни в какой мелочи. Я не «учу» тебя, а просто свой взгляд говорю, т. к. не хочу в этом участвовать. Если у тебя, независимо от меня, то или иное отношение, то я молчу, но со мной, ради Бога, не связывай этого! Ванюша, я очень прошу тебя, только серьезно, умоляю тебя: не посылай мне цветов. Это безумие теперь. Ради Бога, дорогой. Ну, пойми, что это не брыкание, а просто это меня стесняет. Пришли веточку елочки, и у меня будет тихое, _н_а_ш_е_ Рождество. А эта роскошь… Теперь, когда столько горя… Ванечка, не надо, дружок. Ты поймешь меня, я верю. Ванечек, почему ты спрашиваешь, «когда ты вернешься на наше Рождество домой?» Откуда вернусь? Я вообще о себе ничего не знаю. Если такая слабая буду, то как и в церковь-то соберусь? Я счастлива, что лучше тебе. Но берегись! Какой ужас, что так трудно всего достать. Я не постигаю как возможна такая бесхозяйственность, о которой ты пишешь (про французов!). Но теперь, когда вся Франция оккупирована⁵⁸², этого произвола, о котором ты пишешь, быть не может, т. к. германскими властями будет все учтено. И у нас, и в Бельгии решительно все хозяйство, всякое урегулировано германской властью, и такие «склады» картофеля просто немыслимы. Именно против спекуляции борьба очень активна, и судит спекулянтов немецкий суд. Уверена, что с занятием всей Франции у вас будет то же самое. Мы – деревенские хозяева – должны жить тоже строго по норме, и спекуляция карается очень строго. Все автобусы из деревни в город обследуются контролерами, мы с мамой сами испытали. Все велосипедисты обыскиваются. Именно против спекулянтов. Не пойму, как это во Франции упущено и как французы могут у себя гноить «из саботажа» продукты. Здесь – это немыслимо. Ну, надеюсь, что будет тебе лучше. Курочки наши, подумай, старые начали нестись. Как только оперились, так вот 2-ой день несутся. Ï Это очень кстати, т. к. мне пришлось до 15 сентября массу яиц сдать государству, чтобы получить разрешение на держание 15 кур. В результате получилось то, что не только себе ничего на зиму не пришлось оставить, но для сдачи-то пришлось у соседки занять 8 шт. Но теперь я имею право на 15 кур и 1 петуха, и вот они радуют. Мы ни одного дня не сидели без свежего яйца. Молодки очень рано начали. Мы удачно скрестили расу^[281], – сами с мамой дошли. Чудные вышли курочки. По-ученому-то «расу» испортили, т. к. скрестили от 2-х разных рас, а оказалось, что детки взяли у отца и матери лучшие черты. Ну, расхвасталась! Сегодня у нас белый мороз и все бело. В этом году чего-то я очень боюсь зимы. Не холода, у нас топливо есть, но не знаю почему. А раньше я зиму любила… Ванечка, спасибо тебе за желание послать «Михайлов день». Очень хочу! Люблю Горкина…

То, что у тебя ко мне давно «того» чувства не было, как ты пишешь, – я знала, ты… вообще от меня отходил. Я не тиранила тебя этими приставаниями, «отчего переменился» и т. д., но я знала. И это уже давно, давно. «То» – не важно, и мне менее всего нужно и ценно, как само по себе, но это – симптом утраты чего-то еще. Более ценного. Я очень страдала, видя тебя ушедшим. Не говорила и не сказала бы, если бы начал ты. Кто знает, что и во мне за это время творилось!? Но ты – прав: надо ценить все, что дает жизнь. И я все ценю. И я стремлюсь к святому, к тихому Рождеству. Но того настроения, которое было у меня в сочельник, в первый день Рождества со снежинками… помню… Будет ли? Это было как вдохновение. Пусть будет! Хочу верить! Я ко многому себя заставила привыкнуть. Я во многом стала другая. Ты не заметил? Только не в чувстве к тебе. Люблю глубоко.

[На полях: ] Ну, Ванюша, целую тебя крепко и любя. Оля

Напиши обязательно, как ты относишься к Жорж Санд?⁵⁸³ Очень важно!

Я тебя очень люблю! Живо!

Духи твои новые^[282].

237

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

12. XII.42

Милый мой Ванюша,

не могу понять, почему от тебя так долго нет писем. Я волнуюсь. Пишу эту открытку очень наскоро, чтобы не заставить тебя долго ждать вестей от себя, т. к. мне сегодня вернули 2 письма заказных к тебе (от 27-го и 4-го)^[283]. Я воображаю, как и ты волнуешься, не получая от меня так долго. Постараюсь на днях написать и ответить тебе. Надо будет просмотреть недосланные эти 2. Я писала их лежа, на спине, очень больная, и потому неразборчиво, за это и вернули. Напиши о твоем здоровье! Неужели не понимаешь, что томишь меня. А сил у меня тоже немного. Я возмущена А[нной]С[еменовной], – она даже висмут не взяла и 3 коробочки Bisma-Rex. Только 2 Bisma-Rex взяла. О ней вообще много бы могла сказать! – Получил ли ты от нее хоть 2-то коробочки? Ты до сих пор ни звука об этом. Получил ли ты мое письмо обратное с рассказом о Яйюшке, моей няне? Ты мне никогда не отвечаешь на вопросы, но на эти ответь! О себе нечего сказать… радостного нечего, а о тоскливом что же говорить? Чувствую себя совсем неважно. Доктор отверг версию камня в почке, после анализа.