Текст книги "Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада"
Автор книги: Генри Райдер Хаггард
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 60 страниц)
Глава III Охота
Я хорошо спал в эту ночь потому, что очень устал. Но на следующий день, во время длинного обратного пути к краалю Умбези, я много раздумывал над теми странными вещами, которые видел и слышал накануне.
Несколько часов мы шагали молча. Молчание прервал мой спутник.
– Ты все еще думаешь пойти на охоту с Умбези, инкузи? – спросил он. – Или боишься?
– Чего мне бояться? – спросил я резко. – Я этим предсказаниям не придаю никакого значения.
– Я все же опасаюсь за тебя, Макумазан. Если ты будешь ранен, то не сможешь пойти со мной забрать скот Бангу.
– Кажется, друг Садуко, ты думаешь только о своем благополучии, а не о моей безопасности, – заметил я насмешливо.
– Если бы было так, как ты говоришь, Макумазан, разве стал бы я советовать тебе не идти на охоту, теряя таким образом хорошее двуствольное ружье, которое ты мне обещал? Хотя, правда, я охотно остался бы в краале Умбези с Маминой, в особенности в отсутствие Умбези.
Нет ничего более неинтересного, чем выслушивать рассказы о любовных делах посторонних. Видя, что при малейшем поощрении Садуко готов снова рассказывать историю своих ухаживаний, я не поддерживал его разговора. Так молча мы и закончили наш путь. Прибыв в крааль Умбези вскоре после заката солнца, мы с разочарованием убедились, что Мамины все еще нет.
На следующее утро мы отправились на охоту. Наша компания состояла из меня, моего слуги Скауля, наполовину готтентота, как я, кажется, уже говорил, Садуко, старого весельчака зулуса, Умбези и из нескольких негров – носильщиков и загонщиков. Вначале охота оказалась очень удачной: в то время в этом районе было необычайно много зверья. Менее чем в две недели я убил четырех слонов, из них двоих с огромными клыками, а Садуко, из которого вскоре получился хороший стрелок, пристрелил тоже слона из двуствольного ружья, которое я ему обещал. И даже Умбези – это граничило с чудом – удалось убить слониху с красивыми клыками из старого ружья, которое стреляло при полувзведенном курке.
Никогда не видел я, чтобы человек – чернокожий или белый – был в таком восторге, как этот тщеславный кафр. Целыми часами он танцевал и пел, нюхал табак и делал приветственные жесты рукой, рассказывая мне несколько раз подряд историю своего подвига, причем новая версия не походила на прежнюю. Он принял также новый титул – Гроза слонов и приказал одному из своих людей восхвалять его и величать всю ночь напролет, не дав нам сомкнуть глаз, пока, наконец, бедняга сам не свалился от усталости. Это было действительно очень забавно, пока не наскучило нам до смерти.
Кроме слонов, мы убили много других зверей, в том числе двух львов, трех белых носорогов, которые в настоящее время, увы, почти совсем вымерли. К концу третьей недели наши люди оказались навьюченными разными трофеями – слоновой костью, рогами носорогов, шкурами и высушенной на солнце козлятиной. Мы решили отправиться на следующий день в обратный путь, так как запасы пороха и свинца заканчивались.
Правду сказать, я был очень рад, что наша экспедиция закончилась так благополучно, и, возвращаясь в последний вечер с охоты, я указал на это Садуко, прибавив, что только суеверные туземцы могут верить в болтовню кафрских ниангов. Садуко выслушал меня и ничего не сказал.
Никогда не следует преждевременно хвастаться. Находясь, в частности, на охоте, не хвастайтесь до тех пор, пока не очутится в безопасности у себя дома. Правоту этой старинной поговорки мне суждено было теперь испытать на себе.
Местность, где мы расположились лагерем, покрывал редкий кустарник, а внизу, под холмом, тянулось большое пространство, поросшее сухими камышами. Вероятно, в период дождей эта местность представляла собою болото, которое питалось небольшой рекой, впадавшей в него с противоположной стороны нашего лагеря. Ночью я проснулся, так как мне показалось, что какие-то большие звери двигались в камышах. Не услышав никаких дальнейших звуков, я снова заснул.
На рассвете меня разбудил чей-то голос. Сквозь сон я узнал Умбези.
– Макумазан, – хриплым шепотом говорил он, – камыши внизу кишат буйволами. Вставай! Вставай скорее!
– Для чего? – спросил я. – Если буйволы вошли в камыши, то они тем же путем выйдут из них. Нам не нужно мясо.
– Нет, Макумазан, но мне нужны их шкуры. Панда потребовал от меня пятьдесят щитов; у меня нет столько кожи, а убивать для этого моих быков я не хочу. Эти же буйволы здесь, как в ловушке. Болото походит на нору с одним выходом. Они не могут выйти сбоку, а проход, по которому они пришли, очень узкий. Если мы встанем по обе стороны, то можем убить много буйволов.
Я уже совсем проснулся и встал. Накинув на плечи плащ, я вышел из шалаша, сделанного из веток, и прошел несколько шагов к гребню скалистого холма, откуда мог видеть высохшее русло реки. Внизу еще стлался густой туман, но оттуда доносилось мычанье и топот, и я, старый охотник, не мог ошибиться насчет этих звуков. Очевидно, в эти камыши забралось целое стадо буйволов в сто или двести голов.
В эту минуту к нам присоединились Скауль и Садуко, оба сильно возбужденные.
Оказалось, что Скауль видел, как буйволы вошли в камыши, и предполагал, что их должно быть двести или триста штук. Садуко исследовал проход, по которому они прошли, и заявил, что он так узок, что мы можем убить любое количество при их попытке выйти из болота.
– Я понимаю, – сказал я. – Но, по моему мнению, лучше дать им возможность уйти. Только четверо из нас, считая Умбези, вооружены ружьями, а копья против буйволов не очень пригодны. Пусть они уходят подобру-поздорову.
Умбези, думая о дешевом сыром материале для щитов, запротестовал, и Садуко, для того ли, чтобы понравиться своему будущему тестю, или просто из любви к охоте, к которой он чувствовал всегда страсть, поддержал его. Только Скауль, как истинный готтентот, был хитер и остроумен и принял мою сторону, указывая, что у нас мало пороха, а буйволы много едят свинца. Наконец Садуко сказал:
– Макумазан наш начальник. Мы должны повиноваться ему, хотя это и очень жалко. Но, без сомнения, он думает о своей безопасности, а потому ничего не поделаешь.
Слова Садуко задели меня за живое, так как совесть подсказала мне, что в них есть доля правды.
– Вряд ли удастся уложить больше восьми или десяти буйволов, а это слишком мало для щитов, – сказал я, обращаясь к Умбези. – Иное дело, если бы стадо завязло в тине, но на это нельзя надеяться, так как болото очень сухое. Все равно, идемте и составим план действий. Нам нельзя терять времени, я думаю, буйволы двинутся раньше, чем солнце взойдет.
Полчаса спустя четверо из нас, вооруженные ружьями, заняли позиции по обе стороны крутой дороги, прорытой водой и ведущей вниз к болоту. С нами же засело несколько людей Умбези. Сам Умбези встал рядом со мной – это был почетный пост, который он сам себе выбрал. По правде сказать, я не противился этому, так как считал безопаснее для себя такое положение, чем если бы он стоял напротив: старое ружье могло выстрелить по собственному желанию и попасть в меня.
По-видимому, стадо буйволов улеглось в камышах. Поэтому, заняв наши посты, мы предварительно послали троих туземцев-носильщиков к дальнему краю болота, дав им указание разбудить зверей криками. Остальные зулусы – их было десять или двенадцать человек, вооруженных метательными копьями, – остались с нами.
Они, очевидно, побоялись зайти в болото, где их поджидали рога буйволов. И вместо того, чтобы поднять шум, как мы приказывали, они подожгли сухие камыши в трех или четырех местах одновременно. Минуту-две спустя дальний край болота превратился в сплошное морс пламени. Из него вырывались столбы белого густого дыма. Затем началось столпотворение.
Спавшие буйволы вскочили на ноги и после секунды нерешительности бросились по направлению к нам, рыча и мыча, как безумные. Предвидя, что должно случиться, я быстро отскочил за большую глыбу, а Скауль с быстротой кошки вскарабкался на колючее дерево и, не обращая внимания на его шипы, уселся на его верхушке в гнезде ягнятника. Зулусы с копьями рассыпались в разные стороны искать укрытия. Что случилось с Садуко, я не видел, но старик Умбези, обезумев от волнения, прыгнул на самую середину дороги, крича:
– Они идут!.. Они идут!.. Нападайте, буйволы, если хотите!.. Гроза слонов ожидает вас!..
– Старый болван! – закричал я, но в эту минуту первый буйвол, огромнейшее животное, вероятно, вожак стада, принял приглашение Умбези и уже бежал к нему с направленными на него рогами. Ружье Умбези выстрелило, а в следующий момент он сам взлетел кверху. Сквозь дым я увидел в воздухе его черное тело, а затем услышал, как оно с шумом упало на вершину скалы, за которой я прятался.
«Конец бедняге», – подумал я и в виде заупокойного поминания всадил буйволу, отправившему его на тот свет, порцию свинца в ребра, когда тот пробегал мимо. После этого я больше не стрелял, так как по думал, что лучше не выдавать своего присутствия.
За всю свою охотничью жизнь я никогда не видел подобного тому, что произошло потом. Буйволы десятками выскакивали из болота, и каждый из них ревел и мычал на свой лад. Они столпились в узком проходе и, не находя выхода, прыгали друг другу на спины. Они визжали, лягались, ревели. Они с такой силой ударялись о скалу, за которой я лежал, что я чувствовал, как она трясется. Они сломали дерево, на котором засел Скауль, и выбросили бы его из гнезда ягнятника, если бы, к счастью, верхушка не зацепилась за другое, более устойчивое дерево. А вместе с буйволами на нас неслись облака едкого дыма, смешанного с частицами горящего камыша и порывами раскаленного воздуха.
Наконец, все кончилось. Все стадо, за исключением нескольких телят, растоптанных во время бегства, ушло. Подобно римскому императору, я стал подсчитывать свои легионы.
– Умбези! – крикнул я, откашливаясь от удушливого дыма, – ты умер?
– Да, да, Макумазан, – ответил с верхушки скалы грустный, задыхающийся голос, – я умер, совершенно умер. О! Зачем я вообразил себя охотником!.. Зачем я не остался в своем краале!..
– Уж этого я не знаю, старый дурень, – ответил я, карабкаясь на скалу, чтобы проститься с ним.
Скала кончалась острым ребром, похожим на конек крыши. Поперек этого конька, подобно кальсонам на веревке, висел Гроза слонов.
– Куда он ранил тебя, Умбези? – спросил я, потому что из-за дыма не мог видеть его раны.
– Сзади, Макумазан, сзади, – простонал он. – Я повернулся, чтобы бежать, но было слишком поздно… Посмотри, что скверное животное мне наделало. Тебе легко будет взглянуть, потому что моя повязка содрана.
Я внимательно осмотрел внушительный зад Умбези, но не мог ничего обнаружить, кроме широкой полосы черной грязи. Тогда я догадался, в чем дело. Буйвол не попал в него рогами. Он только ударил его своей грязной мордой такой же ширины, как зад Умбези, и нанес ему лишь ссадины. Убедившись, что никакого серьезного ранения нет, я вышел из себя и угостил его таким звонким шлепком – его положение было очень удобное, – какого он не получал со времени своего детства.
– Вставай, идиот ты эдакий! – закричал я. – И поищи остальных. Вот к чему привела твоя дурацкая мысль напасть на целое стадо буйволов. Вставай! Ждать мне здесь, что ли, пока я задохнусь?
– Неужели ты хочешь сказать, что у меня нет смертельной раны, Макумазан? – спросил он уже веселым тоном. – Я очень рад это слышать. Я хочу жить, чтобы заставить этих негодяев, которые подожгли камыши, пожалеть, что они родились на свет. А также я хочу покончить с этим буйволом. Я попал в него, Макумазан! Я попал в него!
– Не знаю, попал ли ты в него, но он в тебя попал, – ответил я, снимая его со скалы, а затем побежал к дереву, где в последний раз видел Скауля.
Здесь мне представилась другая картина. Скауль все еще сидел в гнезде ягнятника вместе с двумя наполовину оперившимися орлятами. Одного из них он, вероятно, придавил, и тот испускал жалобные крики. Птенец кричал не напрасно, так как его родители, из той разновидности огромных орлов, которых буры называют ягнятниками, прилетели к нему на помощь. Клювом и когтями они расправлялись с непрошеным гостем. Борьба, на которую я смотрел сквозь клубы дыма, казалась титанической, более шумной борьбы мне никогда не приходилось наблюдать: я не знаю, кто визжал громче – разъяренные орлы или их жертва.
Я не мог удержаться и громко расхохотался. В эту минуту Скауль схватил за ногу орла, стоящего на его груди и вырывающего пучки волос крючковатым клювом, и смело выпрыгнул из гнезда, где ему становилось слишком жарко. Распростертые крылья орла, словно парашют, смягчили его падение. Этому же способствовал и Умбези – на него он случайно упал. Соскочив с лежащего Умбези, у которого теперь прибавился еще ушиб спереди, Скауль, весь покрытый ссадинами и царапинами, побежал стрелой, предоставляя мне возможность поднять ружье, которое он уронил у дерева.
Мы выбрались втроем за линию дыма в весьма растерзанном виде – на Умбези не осталось ничего, кроме обруча на голове, – и стали звать остальных. Первым явился Садуко, совершенно спокойный и невозмутимый. Он с удивлением воззрился на нас и спросил, каким образом мы пришли в такое состояние. Я в свою очередь спросил его, как ему удалось сохранить такой приличный вид.
Он ничего не ответил, но я подозреваю, что он укрылся в большой норе муравьеда. Затем один за другим вернулись и остальные наши люди, разгоряченные и запыхавшиеся, за исключением тех, кто поджег камыши. И они хорошо сделали, что не явились.
Мы все собрались и стали решать, что нам делать дальше. Конечно, я хотел вернуться в лагерь и выбраться как можно скорее из этого злополучного места. Но я не принял во внимание тщеславия Умбези. Висевший на краю острой скалы и воображавший, что он смертельно ранен, был одним человеком, но Умбези, хотя и поддерживающий обеими руками свои ушибленные места, но знающий, что это лишь поверхностные ранения, был совсем другим.
– Я охотник, – сказал он. – Меня зовут Гроза слонов, – и он завращал глазами, ища кого-либо, кто посмел бы ему противоречить. – Я ранил буйвола, который осмелился напасть на меня (в действительности это я, Аллан Квотермейн, ранил его). Я хочу прикончить его, он не мог уйти далеко. Пойдемте по его следам.
Он оглянулся кругом, и один из его людей с рабской угодливостью проговорил:
– Да, пойдем по его следам, Гроза слонов. Макумазан, этот умный белый человек, поведет нас, потому что нет такого буйвола, которого бы он боялся.
Конечно, после этого ничего другого мне не оставалось. Позвав Скауля, мы отправились по следам стада, что было так же легко, как идти по проезжей дороге.
– Ничего, начальник, – сказал мне Скауль, не одобрявший, по-видимому, этого преследования, – они нас перегнали на два часа и теперь далеко.
– Надеюсь, – ответил я, но счастье было против меня. Не прошли мы и полумили, как какой-то слишком усердный туземец напал на кровавый след.
Я шел по этому следу около двадцати минут, пока не дошел до кустарника, спускавшегося вниз к руслу реки. Следы вели прямо к реке, и по ним я дошел до края большого водоема, полного воды, хотя сама река высохла. Я остановился, глядя на след и советуясь с Садуко, не переплыл ли буйвол водоем, так как следы, доходившие до его края, стали неясными и стертыми. Внезапно наши сомнения рассеялись, так как из густого кустарника, мимо которого мы прошли (буйвол нас перехитрил, вернувшись обратно по своим собственным следам), появился огромный бык, прихрамывающий на одну ногу. Нельзя было сомневаться, что это тот самый бык, которому моя пуля пробила ногу, потому что с правого его рога, расщепленного наверху, свешивались обрывки повязки Умбези.
– Берегись, Макумазан! – закричал Садуко испуганным голосом.
Я поднял ружье и выстрелил в нападающее на меня животное, но промахнулся. Я отбросил ружье – буйвол мчался прямо на меня – и сделал попытку отскочить в сторону.
Мне это почти удалось, но расщепленный рог, на котором висели лоскуты повязки, подцепил меня и отшвырнул с берега реки в глубокий водоем. При падении я увидел, как Садуко прыгнул вперед, и услышал выстрел, заставивший буйвола присесть. Затем медленным, скользящим движением животное последовало за мной в водоем.
Но там не было места для двоих. Я делал попытки увернуться, но вскоре был побежден. Буйвол, казалось, делал все, что мог при таких обстоятельствах. Он старался забодать меня, что частично ему и удалось, хотя я нырял при каждом нападении. Он ударил меня мордой и потащил на дно, хотя я ухватился за его губу и перекрутил ее. Затем он встал на меня коленом и все глубже и глубже погружал меня в тину. Я его ударил ногой в живот. После этого я ничего больше не помню. Меня окутала тьма.
Когда я пришел в себя, то увидел склонившуюся надо мной высокую фигуру Садуко с одной стороны, а с другой – Скауля, который, очевидно, плакал, так как горячие слезы падали на мое лицо.
– Он умер! – горевал бедный Скауль. – Буйвол убил его! Он умер, лучший белый человек во всей Южной Африке, которого я любил больше родного отца и всех моих родственников.
– Это тебе нетрудно, – ответил Садуко, – так как ты не знаешь, кто они. Но не волнуйся, он не умер. Я попал копьем в сердце этого буйвола раньше, чем он успел вышибить из него жизнь. К счастью, тина была мягкая. Но я опасаюсь, что у него сломаны ребра, – и он ткнул меня пальцем в грудь.
– Сними свою руку, – с трудом проговорил я.
– Видишь? – сказал Садуко. – Разве я не сказал тебе, что он жив?
После этого я помню лишь какой-то смутный бред, пока не увидел себя лежащим в большой хижине Умбези, той самой, в которой я лечил ухо его жены, прозванной Старой Коровой.
Глава IV
Мимина
При свете, льющемся через дымовое и дверное отверстия, я осматривал некоторое время потолок и стены хижины, стараясь отгадать, чья она и как я сюда попал.
Я постарался присесть, но мгновенно почувствовал мучительную боль в области ребер, перевязанных широкими полосами мягкой дубленой кожи. Было ясно, что ребра сломаны. Но каким образом? – спросил я себя и вспомнил все, что случилось. В эту минуту я услышал шорох и понял, что кто-то влезает в хижину через дверное отверстие. Я закрыл глаза, не желая разговаривать. Кто-то вошел и остановился надо мной. Я инстинктивно почувствовал, что это женщина. Я медленно приоткрыл веки ровно настолько, чтобы разглядеть ее.
В лучах золотистого света, проникающего через дымовое отверстие и пронизывающего мягкие сумерки хижины, стояло самое прекрасное существо, какое я когда-либо видел, если допустить, что женщина с черной, вернее, бронзовой кожей может быть прекрасна. Она была немного выше среднего роста, но с фигурой очень пропорциональной. Я мог ее прекрасно разглядеть, так как за исключением небольшого фартука и нитки бус на груди, она была совершенно нагая. Черты ее лица не носили следов негроидного типа, наоборот, они были чрезвычайно правильные: нос прямой и тонкий, а рот, хотя с немного мясистыми губами, между которыми виднелись ослепительно белые зубы, невелик. Глаза большие, темные и прозрачные, напоминали глаза лани, а над гладким, широким лбом низко росли вьющиеся, но не войлочные, как у негров, волосы. Кстати, волосы она зачесала не на туземный манер, а просто разделила пробором посередине и связала большим узлом на затылке. Кисти и ступни были маленькие, изящные, а изгибы бюста нежные и в меру полные.
Поистине, это была красивая женщина, однако в этом красивом лице было что-то неприятное. Я старался выяснить, что, и пришел к заключению, что оно слишком рассудочное. Я сразу почувствовал, что ум ее светлый и острый, как полированная сталь, что эта женщина создана для того, чтобы властвовать, и что она никогда не будет игрушкой для мужчины или его любящей подругой, а сумеет использовать его для своих честолюбивых целей.
Она опустила подбородок, прикрыв им маленькую ямочку на шее, что составляло одну из ее прелестей, и начала изучать черты моего лица. Заметив это, я плотнее закрыл глаза, чтобы себя не выдать. Очевидно, она думала, что я все еще нахожусь в бессознательном состоянии, потому что вскоре заговорила сама с собой тихим и мягким голосом.
– Мужчина некрупный, – сказала она, – Садуко вдвое больше его, а другой (мне интересно было знать, кто этот другой) втрое больше его. Волосы его очень некрасивые: он коротко стрижет их, и они торчат у него, как шерсть у кошки на спине. Пфф! – презрительно фыркнула она, – как мужчина, он ничего не стоит. Но он белый, один из тех, кто властвует. Все зулусы признают в нем своего предводителя. Его называют «Тот, кто никогда не спит». Говорят, что у него мужество львицы, защищающей своих детенышей, что он проворный и хитрый, как змея, и что Панда считается с ним больше, чем с другими белыми. Он не женат, хотя говорят, что он имел двух жен, которые умерли, и что теперь он даже не глядит на женщин. Это странно для мужчины, но не надо забывать, что здесь, в стране зулусов, все женщины только самки и ничего больше.
Она замолчала, а затем продолжала мечтательным голосом:
– Вот если бы он встретил не просто самку, а женщину умнее его самого, даже если бы она была не белой, то интересно…
Здесь я нашел нужным проснуться. Повернув голову, я зевнул, открыл глаза и взглянул на нее. В одно мгновение выражение ее лица изменилось, и вместо властолюбивых мечтаний на нем отразился девичий испуг. От этого лицо сделалось женственнее и привлекательнее.
– Ты Мамина? – спросил я. – Не так ли?
– Да, инкузи, – ответила она. – Таково мое имя. Но от кого ты его слышал и как ты меня узнал?
– Я слышал его от некоего Садуко, – при этом имени она немного нахмурилась, – и от других, а узнал я тебя потому, что ты так красива.
Она ослепительно улыбнулась и вскинула свою головку.
– Разве я красива? – спросила она. – Я этого не знала! Ведь я простая зулусская девушка, которой великому белому предводителю угодно говорить любезности, и я благодарна ему за них. Но, – продолжала она, – кем бы я ни была, но я совсем невежественна и не сумею ухаживать за твоими ранами. Может быть, пойти за мачехой?
– Ты говоришь о той, кого твой отец называет Старой Коровой и которой он прострелил ухо?
– Да, по описанию это она, – ответила Мамина, засмеявшись, – хотя я никогда не слышала, чтобы он так называл ее.
– Или слышала, да забыла, – сказал я сухо. – Нет, благодарю тебя, не зови мачеху. К чему беспокоить ее, когда ты сама можешь сделать то, что мне нужно. Если в той чашке есть молоко, может быть, ты дашь мне попить?
Через минуту она уже стояла на коленях около меня и, поднося чашку к моим губам одной рукой, другой поддерживала мою голову.
– Это большая честь для меня, – сказала она. – Я вошла в хижину как раз перед тем, как ты проснулся, и видя, что ты все еще без сознания, я заплакала… посмотри, мои глаза еще мокрые (действительно, они были мокрые, хотя я не знаю, как это случилось). Я боялась, что сон твой может оказаться роковым.
– Ты очень добра, – сказал я. – Но, к счастью, твои опасения безосновательны, а потому садись и расскажи, как я попал сюда.
Она села не так, как обыкновенно садятся туземки, – в коленопреклоненной позе, а опустилась на табурет.
– Тебя принесли в крааль, инкузи, – сказала она, – на носилках из веток. Сердце мое остановилось, когда я увидела эти носилки. Я подумала, что убит или ранен… – она замолчала.
– Садуко? – подсказал я.
– Вовсе нет, инкузи… мой отец.
– Но так как это не был ни тот, ни другой, – сказал я, – ты почувствовала себя счастливой.
– Счастливой?! Как я могла считать себя счастливой, инкузи, когда гость нашего дома ранен, может быть, смертельно – гость, о котором я так много слышала, хотя, к несчастью, меня не было дома, когда он прибыл.
– Продолжай свой рассказ, – перебил я ее.
– Мне нечего больше рассказывать, инкузи. Тебя внесли сюда, и я узнала, что злой буйвол чуть не убил тебя в водоеме. Вот и все.
– Но как я выбрался из водоема?
– Кажется, твой слуга Скауль прыгнул в воду и отвлек на себя внимание буйвола, который вдавливал тебя в тину, а Садуко забрался ему на спину и всадил копье между лопатками до самого сердца, так что он издох. Потом тебя вытащили из тины, почти совсем раздавленного, и вернули к жизни. Но затем ты снова потерял сознание и до настоящей минуты бредил, не приходя в себя.
– Он очень храбрый, этот Садуко.
– Как и все, ни больше, ни меньше, – ответила она, пожав своими закругленными плечами. – Я считаю храбрым того, кто был под буйволом и скрутил ему ноги, а не того, кто сидел на его спине и проткнул его копьем.
В этой части нашего разговора я внезапно опять лишился чувств и потерял представление обо всем, даже об интересной Мамине. Когда я снова пришел в себя, ее уже не было, а на ее месте сидел старый Умбези, который, как я заметил, снял со стены хижины циновку и сложил ее в виде подушки, прежде чем сесть на табурет.
– Привет тебе, Макумазан, – сказал он, увидя, что я пришел в себя, – как ты поживаешь?
– Лучше нельзя, – ответил я, – а как ты поживаешь?
– Плохо, Макумазан. До сих пор я едва могу сидеть, у этого буйвола была очень твердая морда. Спереди у меня тоже распухло, там, где ударил меня Скауль, когда свалился с дерева. А сердце мое разорвалось надвое из-за наших потерь.
– Каких потерь, Умбези?
– Ох, Макумазан. Пожар, который устроили эти негодяи, охватил наш лагерь, и почти все сгорело: мясо, шкуры, даже слоновая кость, которая так потрескалась, что никуда не годится. Это была несчастливая охота, хотя она и началась удачно, но вышли мы из нее почти голыми. Да, у нас ничего не осталось, кроме головы буйвола с расщепленным рогом. Я думал, что ты захочешь сохранить его череп.
– Ну, Умбези, поблагодарим судьбу, что мы остались живы. Если я не умру, – прибавил я.
– О Макумазан, ты, без сомнения, будешь жить. Так сказали два наших знахаря, которые осматривали тебя. Один из них наложил на тебя эти кожаные повязки. Я обещал ему телку, если он вылечит тебя, и дал ему в задаток козла. Но он сказал, что ты должен лежать здесь месяц, если не больше. Тем временем Панда прислал за кожей для щитов, и я вынужден был убить двадцать пять моих лучших коров… то есть, моих собственных коров и коров моих людей.
– Мне очень жаль, что ты не убил коров до того, как мы встретили этих буйволов, – проворчал я потому, что у меня очень болели ребра. – Пришли сюда Садуко и Скауля. Мне хочется бы поблагодарить их за то, что они спасли мне жизнь.
На следующее утро они пришли, и я горячо поблагодарил их.
– Не надо, не надо, инкузи, – сказал Скауль, плача слезами радости от того, что ко мне снова вернулось сознание и рассудок. Это были слезы не Мамины, а настоящие слезы. Я видел, как они стекали по его плоскому носу, сохранившему еще следы орлиных когтей. – Не надо, не благодари больше, умоляю тебя. Если бы ты умер, то и мне хотелось бы умереть. Вот почему я: прыгнул в воду, чтобы спасти тебя.
От этих слов мои глаза увлажнились. Мы привыкли свысока смотреть на туземцев, а, между тем, где мы нашли большую преданность и любовь, как не среди дикарей?
– Что касается меня, инкузи, – сказал Садуко, – то я только исполнил свой долг. Разве мог бы я ходить с поднятой головой, если бы буйвол убил тебя, а я остался бы жив? Даже девушки засмеяли бы меня. Но какая толстая шкура была у буйвола! Я уж думал, что копьем никак не проткнуть ее.
Заметьте разницу в характере этих двух людей. Один, вовсе не герой в повседневной жизни, бросился на помощь просто из верности к своему господину, который часто ругал его, а иногда и бил за пьянство. Другой рисковал жизнью из тщеславия, а может быть, потому, что моя смерть помешала бы его планам и его честолюбивым замыслам, в которых я должен был принять участие.
Когда Скауль вышел из хижины приготовить мне пищу, Садуко сразу перевел разговор на Мамину.
Он слышал, что я видел ее, и хотел знать, нахожу ли я ее красивой.
– Да, очень красива, – ответил я. – Это самая красивая зулуска, которую я когда-либо видел.
– И она умная, такая же умная, как белые женщины?
– Да, очень умная, гораздо умнее многих белых.
– И… какая она еще?
– Очень непостоянная. Она может меняться, как ветер, и быть то теплой, то холодной.
Он немного подумал, а затем сказал:
– Какое мне дело, что она холодна с другими, лишь бы она была теплая со мной.
– А она теплая с тобой, Садуко?
– Не совсем, Макумазан. – Опять молчание. – Мне кажется, она скорее похожа на ветер, дующий перед большой бурей.
– Да, это режущий ветер, Садуко, и когда он дует, мы знаем, что разразится буря.
– Я и полагаю, что буря разразится, инкузи. Ведь Мамина родилась в бурю. И буря сопутствует ей. Но что из этого? Мы выдержим ее вместе. Я люблю ее, и готов лучше умереть с ней, чем жить с другой женщиной.
– Вопрос в том, Садуко, захочет ли она лучше умереть с тобой, чем жить с другим мужчиной. Она тебе это сказала?
– Инкузи, мысли Мамины таятся во мраке. Ее мысль похожа на белого муравья, роющего подземный ход в иле. Мы видим подземный ход, показывающий, что она что-то думает, но мы не видим саму мысль. Только иногда, когда она полагает, что никто не видит или не слышит ее (я вспомнил о монологе молодой девушки, когда она думала, что я лежу без сознания), или когда ее застать врасплох, проглядывает из подземного хода подлинная ее мысль. Так случилось недавно, когда я умолял ее выйти за меня замуж. «Люблю ли я тебя? – задумалась она. – Точно я этого не знаю. Как я могу сказать? У нас нет обычая, чтобы девушка любила прежде, чем она выйдет замуж, иначе большинство замужеств превратилось бы в вопрос сердца, а не расчета, и тогда половина отцов в стране зулусов обеднели бы и не захотели воспитывать дочерей, которые им ничего не приносят. Ты храбр, красив, и я охотнее жила бы с тобой, чем с каким-нибудь другим мужчиной… то есть, если бы ты был богатым, а еще лучше могущественным. Стань сильным и могущественным, Садуко, и я полюблю тебя».
«Я этого достигну, Мамина, – ответил я. – Но ты должна подождать. Даже зулусское королевство не основано в один день. Сперва должен был явиться Чака».
«Ах! – воскликнула она, и глаза ее засверкали. – Чака! Вот это был человек! Стань таким, как Чака, и я полюблю тебя, Садуко, больше… больше, чем ты можешь себе представить… вот так», – и она обвила руками мою шею и поцеловала меня так, как никто еще не целовал. Ты знаешь, что среди наших девушек это не принято. Затем она со смехом оттолкнула меня и прибавила: «Что же до того, чтобы я тебя ждала, то спроси об этом моего отца. Разве я не его телка, предназначенная для продажи? И разве я могу ослушаться моего отца?» И она ушла и больше не хочет говорить об этом – белый муравей снова скрылся в подземный ход.