Текст книги "Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 60 страниц)

В сущности же, Паг был больше, чем рабом. С самого того часа, как Ви, невзирая на гнев женщин, привел к себе Пага, Паг полюбил своего спасителя и хозяина больше, чем женщина любит своего первенца, больше, чем мужчина любит свою нареченную, и любовь укреплялась еще тем, что Ви защищал Пага и спасал его, сам рискуя навлечь на себя, гнев вождя и гнев своих одноплеменников, ибо женщины уже ликовали, что избавились от Пага и его злого языка.

С тех пор Паг стал тенью Ви, был готов ради него переносить какие угодно муки, готов был умереть ради него, готов был даже удержаться от шуточек и насмешек по адресу Ааки или какой-нибудь другой женщины, на которую Ви взглянул бы одобрительно. Впрочем, последнее было для Пага труднее всего: для того, чтобы воздержаться от насмешек, ему нужно было до боли прикусывать себе язык. И так случилось, что Паг любил Ви, а Ви любил Пага, и потому Аака, ревнивая и завистливая, стала ненавидеть Пага еще больше, чем ненавидела его до того.

То, что Ви спас жизнь Пагу, изгнанному в самый злой холод на голодную смерть, изгнанному за то, что приносит несчастье, что сварлив и неуживчив, – вызвало немало толков и суматохи. Но когда дело дошло до вождя, отца Хенги, человека мягкосердечного, он объявил, что раз Паг был дважды выброшен из племени и осужден на голодную смерть и дважды спасся и возвращен назад, ясно, что боги предрекли ему какую-нибудь иную кончину. Но раз Ви подобрал его, Ви должен кормить его и смотреть за тем, чтобы Паг никому не причинял беды. Если же Ви нравится держать в своем жилище одноглазого волка, то это дело Ви.

Вскоре после того Хенга убил своего отца и стал вождем вместо него, так что дело с Пагом было позабыто. Паг остался в хижине Ви и жил с ним вместе, Ви и дети любили Пага, а Аака ненавидела его.

Глава II
Племя

– Хороший мех, – сказал Паг, указывая на волка окровавленным кремниевым ножом. – Весна пришла поздно, и зверь еще не начал линять. Когда я выдублю его как следует, выйдет хороший плащ для Фо. А Фо очень нужен теплый плащ, даже летом. Ведь все прошлое лето он кашлял.

– Да, – сказал Ви, – кашель напал на него с тех пор, как он спрятался в холодной воде от гнавшегося за ним черного, длиннозубого медведя. Мальчик знал, что медведи в воду не входят. Но за это, – внезапно рассвирепев, добавил он, – я убью того медведя. И Фо горюет по сестре.

– Да, Ви, – прохрипел Паг, и его единственный глаз загорелся ненавистью, – Фо горюет, Аака горюет, ты горюешь, и даже я, человек-волк, горюю о ней. Почему ты звал меня с собой на охоту в тот день, когда я хотел остаться дома и сердце мое чуяло грозящую беду? А я хотел остаться дома и присмотреть за Фоей, которую Аака отпустила побегать потому только, что я сказал ей, чтобы она не отпускала девочку далеко и следила за ней.

– Такова воля богов, Паг, – пробормотал Ви и отвернулся.

– Богов! Каких богов? Это воля не богов, а двуногой твари. Он зол, как сам тигр с саблевидными клыками, о котором нам рассказывали деды. Да, это воля не богов, а всему виною Хенга, и способствовала ему раздражительность Ааки. Убей этого человека-тигра, Ви, и брось думать о черном медведе. А если ты не хочешь или не можешь убить Хенгу, предоставь это мне. Есть одна женщина, которая ненавидит его за то, что он отверг ее и сделал служанкой той, которую взял вместо нее. А яд я умею варить, отличный яд…

– Нет, это незаконно, – сказал Ви, – и такое убийство навлечет на нас проклятие. Но закон разрешает мне убить его, и я его убью. Об этом я и говорил с богами.

– Так вот, значит, куда делась волчья голова: пошла на жертвоприношение! Понимаю. А что сказали тебе боги, Ви?

– Они подали мне знак. Все случилось так, как сказала Аака: если мне суждено биться с Хенгой, то с ледника упадет камень. Камень упал. Он чуть не задавил меня, но в то время я отошел от волчьей головы и приблизился ко льду, чтобы получше разглядеть Спящего, величайшего из богов.

– По-моему, он вовсе не бог, Ви. Мне так кажется, что это просто зверь неизвестной нам породы, зверь замерзший, а Тень позади Спящего – человек, который охотился за этим зверем. Они оба попали в снег и там замерзли, а снег обратился в лед, и пошел ледник.

Ви удивленно взглянул на него; мысль эта была совершенно нова.

– Как же может это быть, Паг? Ведь и Спящий и Тень в леднике были вечно. И наши праотцы помнят, что они были здесь, и такого зверя никто не видывал. И кроме нас вообще людей не существует.

– А ты в этом уверен, Ви? Мир велик. Если ты поднимешься на вершину холма, увидишь там далеко, как только хватает глаз, другие холмы, а между ними виднеются равнины и леса. И далеко в две стороны идет море, и немало заливов по морскому берегу. Отчего же, в таком случае, не должно быть больше людей на свете? Неужто боги создали только нас? Слишком мало нас одних для забавы им.

Ви только покачал головой в ответ на эти кощунственные рассуждения, а Паг продолжал:

– А то, что ты думаешь о камне, – часто ведь случается, что, когда солнце подточит лед, с гребня начинают идти трещины, и валуны сыплются с ледника. А все, что мы называем стенаниями и призывами богов, по-моему, просто треск льда, смерзающегося от сильного мороза: и лед подчас трещит, просто когда оседает под собственной тяжестью.

– Замолчи, Паг, – перебил его Ви, затыкая пальцами уши. – Я больше не хочу слушать твои безумные речи. Если боги услышат их, они нас покарают.

– Если люди услышат эти речи, они нас убьют. Ведь люди живут в страхе перед тем, чего не могут видеть, и рады спасти свои жизни ценою жизни другого. А что до богов – вот им.

И Паг показал леднику кукиш, необычайно древний знак презрения.

Ви был так подавлен этими словами и поступком, что уселся на камень, не в силах отвечать, а Паг, первый скептик, продолжал:

– Если уж мне пришлось бы выбирать себе бога, – а, на мой взгляд, люди и так достаточно злы, и незачем ставить над ними кого-нибудь еще злее, – я выбрал бы себе богом солнце. Солнце дает жизнь; когда солнце сияет, все растет, и все живые существа сходятся в пары, и птицы кладут яйца, и тюлени приплывают сюда выращивать приплод, и цветут цветы. А когда нет солнца, а есть только мороз и снег, все существа или умирают, или уходят прочь отсюда, и жить становится трудно, и волки и медведи бесятся от голода и пожирают людей. Да, я выбрал бы себе солнце добрым богом, а мороз и черную тьму – злыми богами. Но послушай, Ви! Как же будет насчет Хенги? Ты вызовешь его на бой?

– Да, – последовал свирепый ответ, – сегодня же.

– О, если бы ты победил! Если б ты убил его! Поразил бы так, и так, и так!

И Паг вонзил кремневый нож в брюхо убитого волка.

– Да, – задумчиво добавил он. – Дело это нелегкое. Мне никогда не приходилось слышать ни о ком, таком же сильном, как Хенга. Прав Нгай, который называет себя волшебником, а на самом деле только лжец и обманщик, прав, говоря, что мать Хенги ошиблась. Нгай говорит, что она хотела принести двойню, но только дети в ее утробе смешались, и вышел один Хенга. Ведь он двойной: у него зубы во рту в два ряда, и он вдвое выше ростом, чем все люди, и злее всех, побольше даже, чем вдвое. Впрочем, он, несомненно, человек, а не бог: ведь он жиреет и становится все более тяжел на подъем, и волосы его начинают седеть. Значит, его может убить всякий, у кого хватит силы проломить его толстый череп. Собственно, я бы предпочел отравить его, но ты говоришь, что нельзя делать этого. Ну, я обдумаю все, и мы с тобой поговорим еще перед боем. А пока что (наверное, потом нас будут окружать болтливые бабы, так что не удастся толком поговорить) скажи мне, Ви, что я должен делать, если Хенга убьет тебя? Наверное, тебе вовсе не хочется, чтобы он взял себе в жены Ааку, как он давно собирается сделать, и чтобы он превратил Фо в раба?

– Вовсе не хочется.

– В таком случае, прикажи мне убить их или присмотреть за тем, чтобы они сами убили себя.

– Приказываю тебе это, Паг.

– Хорошо. А что должен делать я?

– Не знаю, – устало ответил Ви. – Поступай, как тебе заблагорассудится. Я благодарю тебя и желаю тебе добра.

Паг поднял край полу содранной с волка шкуры, протер свой единственный глаз и сказал:

– Ты недобр ко мне. Правда, меня называют Дважды Выброшенный, и Человек-Волк, и Безобразный, и Злоязычный, но ведь я всегда верно служил тебе. А тебе безразлично, что станет со мною.

Со свежеванием волка было покончено, и Паг накинул на плечи себе окровавленную шкуру. Она висела шерстью наружу, так как, по словам Пага, не нужно давать ей сморщиться, а несколько капель крови ему не мешают. И оба, больше не разговаривая, пошли вниз к берегу; впереди шествовал подвижный, стройный и рослый Ви, а за ним ковылял на коротких ногах безобразный Паг.

Растянувшись на побережье, стояло много грубых зданий, похожих на теперешние индейские вигвамы или на грубые хижины, какие строят австралийские дикари. Возле хижин бродили остромордые, длинношерстные, хмурые и крепкие звери, которых современный человек принял бы скорей за волков, чем за собак. Родоначальниками их и вправду были волки, но сколько поколений тому назад, сказать невозможно. Эти же звери были более или менее ручными и являлись, пожалуй, самым ценным достоянием племени, которое при их помощи отпугивало настоящих хищных волков и других диких зверей, блуждавших по побережью и в лесах.

Как только эти звери завидели Ви и Пага, они яростно бросились вперед, разинув пасть и свирепо рыча, но, почуяв знакомый запах, немедленно успокоились, и большинство вернулись к хижинам, откуда прибежали. Только несколько – принадлежавшие лично Ви и жившие у него в хижине – не отставали, виляли хвостами, прыгали на Ви и старались облизать его лицо. Он погладил по голове одну из собак, большого пса Ио, любимого спутника охот, и немедленно остальные собаки ревниво набросились на Ио. Пагу немало труда стоило растащить их.

Шум собачьей грызни привлек внимание племени, и немало народу выглянуло из хижин, чтобы узнать, в чем причина свалки.

То были люди со свирепыми лицами, все темноволосые, подобно Ви, впрочем, ниже его ростом и не так крепко сложенные. Все члены племени были, в общем, похожи друг на друга – это был результат перекрестных браков бесчисленного множества поколений. Если бы чужестранец пришел в племя, ему, наверное, пришлось бы отличать людей друг от друга скорее всего по возрасту, но соплеменники легко улавливали незаметную для посторонних разницу.

У большинства лица были изможденные и покрытые ранними морщинами, что свидетельствовало о том, что эти люди хорошо знакомы с голодом, холодом и нуждой. У многих, как и у Ви, были прекрасные глаза, но глаза эти были точно поражены ужасом. Детей в племени было немного. Они держались вместе одной кучкой, очевидно, для того, чтобы не попадаться под ноги старшим и тем избежать пинков, либо же бродили вокруг костров, на которых жарилась пища, насаженная на вертела (племя не очень много умело вообще, не знало ремесел и даже пищу готовило примитивным способом и не имело никакой кухонной утвари), по большей части тюленье мясо. Дети блуждали вокруг костров вперемежку с собаками, стараясь, когда никто не увидит, урвать кусок мяса. Только несколько младенцев сидели на песке, играли палочками и ракушками. Женщины на вид были еще более удручены, чем мужчины. Впрочем, это было вполне понятно: женщины находились на положении рабов, делали тяжелую работу и служили своим господам, взявшим их в жены либо силой, либо в обмен на другую женщину, либо же за выкуп теми ценностями, которые знало племя, – костяными крючками для ужения, кремниевым оружием, веревками из сухожилий и выделанными шкурами.

Среди этих представителей первобытного человечества (не нужно забывать, что таковы были наши предки) пробирался к своей хижине Ви, сопровождаемый Пагом.

Хижина Ви была большая и опрятнее прочих. Шесты, на которых были натянуты шкуры, были связаны наверху, обтесаны, и выдубленные звериные кожи покрывали крышу, сделанную из сушеных листьев и водорослей; эта крыша прекрасно предохраняла от холода.

По всему было видно, что с Ви в племени считаются: все встречные расступались перед ним, и не одна женщина глядела ему вслед сочувственно, так как у всех еще свежо в памяти было, как Хенга всего несколько дней назад похитил его дочь и убил ее. Одна из женщин напомнила об этом другой, но та (она была старше, и трудная жизнь приучила ее к бесчувственности) ответила, как только Ви отошел достаточно далеко, чтобы можно было не бояться, что он услышит:

– А кому какое до этого дело? Будущей зимой одним ртом на прокорм меньше будет. Да и кому охота воспитывать дочерей, чтобы произошло с ними то же, что с нами?

Несколько молодых женщин – в племени девушек не было: как только девочка подрастала, ее сейчас же кто-нибудь брал себе в жены – окружили Пага и, не в силах сдержать любопытство, принялись расспрашивать его о волчьей шкуре, возлежащей у него на плечах. Но Паг был верен себе: он огрызнулся, что им незачем вмешиваться в чужие дела, чтоб они помнили о своих, работали, не шлялись даром. Женщины рассердились, стали ругать его, дразнить, смеяться над его безобразием и корчить рожи. Тогда Паг науськал на них собаку, и они разбежались.

Ви и Паг подошли к хижине Ви.

Когда они приблизились, закрывавшая вход завеса распахнулась, и из хижины выбежал мальчик лет десяти, красивый, но несколько худощавый, с оживленным и сияющим лицом и совсем непохожий на своих однолеток.

Фо бросился отцу на шею и закричал:

– Мать заставила меня есть в хижине, потому что дуст холодный ветер, а я все еще кашляю. Но я услыхал твои шаги и походку Пага; ведь, знаешь, он ступает, точно тюлень переваливается на плавниках. Где ты был, отец? Утром я проснулся, и тебя не было.

– Я был у обиталища богов, – ответил Ви и поцеловал сына.

В это мгновение Фо заметил огромную волчью шкуру, свисавшую до земли с плеч Пага; с нее все еще струилась кровь.

– Где вы добыли эту шкуру? – закричал он. – Какая красота! Вот это волк – всем волкам волк! Это ты убил его, Паг?

– Нет, Фо, я только освежевал его. Учись быть наблюдательным. Взгляни на копье отца. Весь наконечник его окровавлен, на рукояти запекшаяся кровь.

– Но твой нож, Паг, тоже окровавлен, и ты весь окровавлен, с головы до пят. Откуда же мне узнать, кто из вас убил волка, когда вы оба такие храбрые? А что вы собираетесь делать со шкурой?

– Из нее мы сделаем для тебя плащ, Фо. Я сделаю его искусно, так, что когти останутся в лапах, но отчищу их так, что, когда ты запахнешься в плащ, когти будут сиять.

– Очень хорошо. Сделай это поскорее, Паг. Ведь плащ будет теплый, а сейчас дуют такие холодные ветры. Отец, зайдем в хижину; еда ждет тебя, и ты расскажешь мне, как убил волка.

Фо ухватил Ви за руку и потащил его за завесу из дубленых шкур, а Паг и собаки ушли в пристроечку позади хижины, где жил карлик.

Хижина была длинная, футов шестнадцать в длину и футов двенадцать в ширину. Посередине был глиняный очаг, в котором горел огонь, и дым подымался в отверстие в потолке; впрочем, так как утро было тихое, дым выходил в вытяжное отверстие не весь, и воздух в хижине был тяжелый и удушливый. Но Ви, привыкший к этому, даже не заметил духоты.

По ту сторону очага стояла Аака, жена Ви, одетая в юбку из тюленьей шкуры, скрепленную завязками под грудью; в хижине было тепло, и потому на Ааке не было плаща. Это была стройная, статная женщина лет тридцати; ее густые черные волосы свисали четырьмя пышными косами, завязанными на конце узлами из травы и сухожилий. Кожа Ааки была светлее, нежели кожа большинства женщин племени; в сущности, она была даже белая, только обветрилась от сурового климата; лицо было красивое и тонкое. У Ааки были большие и печальные темные глаза. Она стояла у очага и жарила на заостренных палочках полоски мяса.

Когда Ви вошел, она посмотрела на него любопытствующим и испытующим взглядом, точно пытаясь прочитать его мысли, затем улыбнулась несколько смущенно и пододвинула обрубок дерева. Больше Ви не на что было сесть, так как племя не знало мебели, даже самой примитивной. Подчас случалось пользоваться вместо стола каким-нибудь большим плоским камнем или применять вместо вилки раздвоенный прутик, но далее этого никто в племени не шел, да и импровизированная вилка выбрасывалась после употребления, и о ней забывали. Так, кроватями служили охапки сушеных водорослей, брошенных на пол и накрытых какими-нибудь шкурами; для освещения стояли большие раковины, наполненные тюленьим жиром, в котором плавал крученый из мха фитилек.

Ви присел на обрубок, и Аака подала ему одну из палочек, на которых был насажен большой кусок потрескивающего тюленьего мяса, полусырого, прокопченного дымом, а в одном месте даже обугленного. Аака подала мужу мясо и стала рядом в покорной позе, ожидая приказаний в то время, как Ви пожирал мясо с манерами, которые мы бы элегантными ни в косм случае не назвали.

Затем Фо робко вытащил из какого-то укромного уголка хижины что-то завернутое в широкий древесный лист. В узле оказалась какая-то растертая в мелкий порошок чуть коричневатая пыль – мальчик с большим старанием соскреб ее со скал после лужицы, из которой испарилась морская вода. Как-то Ви случайно пришлось примешать к пище этот самый порошок, и оказалось, что от примеси пища становится много вкуснее. Таким образом Ви открыл для своего племени соль; впрочем, соплеменники его считали соль роскошным нововведением, которым вряд ли надлежит пользоваться. Но у Ви были взгляды более широкие, чем у остальных, и Фо было поручено собирать порошок; прежде это составляло обязанность его сестры Фон. За этим занятием ее и захватил убийца Хенга.

Вспомнив это, Ви отодвинул лист с его содержимым, но, увидев обиженное выражение лица мальчика, придвинул снова к себе и посолил мясо.

Наевшись досыта, Ви знаком разрешил Ааке и Фо съесть оставшееся мясо, на которое они жадно набросились, так как ничего не ели с самого вечера. Дело в том, что закон не позволял, чтобы члены семьи ели прежде, чем насытится ее глава. В качестве сладкого Ви взял ломоть провяленной на солнце трески, такой твердой, что ни один современный человек не мог бы даже укусить ее. На закуску пошла пригоршня диких слив, которые Фо нашел где-то в холмах, а Аака испекла в золе.

По окончании еды Ви приказал Фо снести остатки Пагу и оставаться в пристройке, покуда его не позовут. Затем он выпил ключевой воды, которую Аака собирала в большие раковины и в камень (самое ценное ее имущество), который ледником был выдолблен в форме горшка и обтесан от трения о другие камни. Он напился воды, потому что пить нечего было, хотя осенью Аака делала что-то вроде чая: она варила какую-то известную ей траву в раковине, и настойку этой травы все пили и хвалили за бодрящее действие. Но трава эта цвела только осенью, и до сих пор никому в голову не приходило собирать ее и сушить. Таким образом, потребление первого известного людям яда было поневоле ограничено, что было только полезно.

Напившись воды, Ви задернул шкуры, висевшие у входа, и скрепил их, протянув шнурок в специально для этого проделанные петли. Затем он уселся снова на свой обрубок.

– Что сказали боги? – торопливо спросила Аака. – Они ответили на твою молитву?

– Да, женщина, ответили. На восходе солнца с гребня ледника упала скала и раздавила мое жертвоприношение.

– Какое приношение?

– Голову волка, которого я убил по пути к леднику.

Аака подумала некоторое время и сказала:

– Сердце подсказывает мне, что примета эта добрая. Волк этот – Хенга, и ты убьешь Хенгу подобно тому, так ты убил волка. Я слыхала, что шкура волка предназначена на плащ для Фо. Это добрая примета, ибо она обозначает, что в некий день власть и звание вождя, которыми сейчас облечен Хенга, перейдут к Фо. И, наконец, если ты убьешь Хенгу, Фо останется в живых. Если же в живых будет Хенга, то Фо умрет, как умерла Фоя.

Ви слушал, и лицо его становилось все радостней.

– Твои слова дают мне силу. А теперь я пойду, созову племя и объявлю ему, что вызываю Хенгу на смертный бой.

– Ступай! – ответила она, – но выслушай меня, мой муж. Сражайся без страха, ибо, если мое толкование примет неверно и Хенга убьет тебя – что из этого? Скоро мы все умрем. Часть умрет медленно от голода, холода, старости и болезней, но смерть от руки Хенги скорая и легкая. Но если ты будешь убит, то и мы умрем: умрем скоро, очень скоро.

Ви встал и вышел из хижины. Аака смотрела ему вслед и бормотала про себя:

– Быть может, все мои мысли о приметах вздор. Значит, я обезумела. Я безумна от горя по Фое и страха за Фо. Но я должна дожить до того дня, до того часа, когда Ви выбьет ударом секиры мозги из толстого черепа Хенги. А если Ви будет убит, то я вместе с Пагом отравлю Хенгу. Говорят, что Паг – волк. Я ненавижу Пага, и Ви слишком много думает о нем. Но что до того, – волк ли Паг или какое иное чудище? Он любит Ви и любит моих детей и поможет мне отомстить Хенге.

И тут она услыхала, как трубит рог дикого буйвола, служивший сигналом племени. Значит, Вини-Вини, прозванный Трясучка, потому что дрожал, как медуза, даже когда его ничто не пугало (а это бывало очень редко), созывает племя для общего обсуждения новостей, которые сейчас расскажут. Аака, зная, какие новости сообщат племени, поднялась, накинула плащ и пошла на звук рога к Месту Сборища.

Здесь, на ровном месте, на некотором расстоянии от хижин, шагах в двухстах от скалистого отрога горы, собиралось все племя, все мужчины, все женщины и все дети, кроме тех, которые лежали в колыбели или были слишком больны или слишком стары, чтобы прийти. Собираясь, люди возбужденно болтали друг с другом, радуясь тому, что случилось что-то, что нарушает ужасающее однообразие жизни. Время от времени идущие указывали на вход в большую пещеру, видневшуюся в скалах, расположенного у Места Сборищ горного отрога. В этой пещере жил Хенга, ибо с незапамятных времен здесь находилось жилище вождя племени, куда никто не смел вступать без разрешения: жилище это было священно и неприступно, подобно нынешним дворцам.

Аака шла, чувствуя, что за ней внимательно следят ее одноплеменники. И она знала, почему так внимательно следят за нею, но делала вид, что не замечает пристальных взглядов. Дело было в том, что она жила с Ви, а пронесся слух, что Ви-Могучий, Ви-Великий Охотник, Ви, чью дочь на днях убили, собирается сделать что-то необычайное; впрочем, что именно – того никто не знал наверняка.

Все хотели спросить Ааку, но в выражении ее лица было что-то, отчего никто не решался обратиться к ней; глаза ее были холодны и неподвижны, и все чуточку побаивались ее. И так она шла одна, окруженная почтительным отдалением, и искала глазами Фо. Вскоре она заметила его в обществе Пага. На плечах карлика по-прежнему висела пахучая шкура, хвост которой – так как Паг был ростом мал – волочился по земле. Аака заметила, что народ расступился, пропуская Пага. Но она знала, что это делают не потому, что любят его или уважают, а только потому, что боятся его.

– Погляди, – сказала неподалеку от Ааки какая-то женщина другой, – вон идет наш ненавистник, Злоязычный Паг.

– Да, – ответила та, – и он так торопится, что даже позабыл снять с себя волчье обличье, в котором охотился прошлую ночь. Слыхала ты, что у жены Бука пропал трехлетний ребенок? Говорят, что его унесли медведи, но мне сдается, что Человек-Волк знает, что случилось с ребенком лучше, чем кто бы то ни было.

– Однако Фо не боится его. Смотри, Фо идет с ним рядом, держит его за руку и смеется.

– Ну, это-то понятно, что Фо его не боится, ведь..

Тут женщина заметила Ааку и сразу же замолчала.

«Хотела бы я знать, – размышляла Аака, – потому ли мы, женщины, ненавидим Пага, что он уродлив и ненавидит нас, или потому, что он умнее, чем мы, и всегда побеждает в словесных поединках? И хотела бы знать, почему это все считают, что он наполовину волк или волчий оборотень. Должно быть, потому, что он охотится вместе с Ви. Но как это может человек быть человеком и волком одновременно? Впрочем, одно в этих россказнях чистая правда: то, что у него какие-то дела не дела, а что-то с волками есть. А может, он сам об этом нарочно рассказывает для того, чтобы все мы боялись его».

Наконец, она пришла на Место Сборища и стала рядом с Фо и Пагом. Народ расположился, стоя или сидя, кольцом вокруг ровно утрамбованной площадки, на которой иногда племя плясало, когда пищи бывало достаточно и погода стояла теплая. Эта же площадка служила и местом советов. На этой площадке юноши сражались за право завладеть девушкой, к которой стремились.

В определенном месте кольца (в сущности, это был скорее овал, нежели круг) рядом с Вини-Вини-Трясучкой, который время от времени трубил в свой рог, стояли некоторые старейшины племени. Это были: старый Тури-скряга, хранитель пищи, который всегда бывал толстым, как ни тощало племя; Нито-Кити-Несчастливец, которому всегда не везло, у которого рыба всегда сгнивала, которого покидали жены, чьи дети умирали, чьи сети всегда рвались, так что его кормили другие, боясь, как бы он не умер и не передал своего невезения тем, кто не заботился о нем; Уока-Злой Вещун, бледнолицый и остроскулый мужчина, который каркал и грозился грядущими бедствиями; Хоу-Непостоянный, клонящийся то на одну, то на другую сторону, колеблющийся, точно лист под ветром, всегда опровергающий то, что говорил накануне; Рахи-Богач, торговавший каменными топорами и крючками для ужения и, благодаря этому, живший хорошо без всякого труда; Хотоа-Толстопузый, который всегда говорил медленно, но предпочитал молчать, покуда вопрос не будет разрешен, а когда вопрос бывал разрешен он громко выкрикивал решение и делал при этом мудрое лицо; Тарэн, которая жила с Нгаем, жрецом Ледяных богов, волшебником, гадавшим на раковинах, предсказывавшим будущее и выползавшим из своей норы, только когда близка была какая-нибудь беда.

И, наконец, там стоял Моананга-Отважный, младший брат Ви, – Моананга Великий Боец, который сражался с шестью юношами и добился, наконец, своего – завладел Таной-Прекрасной и Любящей, самой красивой женщиной племени, который убил двух людей, пытавшихся силой похитить ее у него. Это был круглоглазый человек со смеющимся лицом, вспыльчивый, но отходчивый и добродушный, и он был первым охотником в племени после Ви. К тому же он любил Ви и держался всегда вместе с ним, так что оба они составляли одно целое. И вот поэтому-то Хенга-Вождь ненавидел их обоих и знал, что вдвоем они сильнее, нежели он.

Все эти люди разговаривали, наклонив головы друг к другу, перешептывались, пока не появился Ви, рослый, мощный, молчаливый. И, когда они увидели его, все сразу умолкли.

Ви оглядел собравшихся, медленно всматриваясь каждому в лицо, и затем сказал:

– Я хочу сказать племени.

– Мы слушаем тебя, – ответил Моананга.

– Внимайте же, – заговорил Ви. – Есть закон, по которому каждый в племени вправе вызвать вождя на смертный бой. И по этому закону, если вызвавший убьет вождя, то сам становится вождем.

– Такой закон существует, – заявил Урк, старый колдун, который делал для женщин талисманы и варил любовные зелья, а долгими зимними вечерами рассказывал повести о том, что случилось давным-давно, еще прежде, чем родился дед его деда; то были повести диковинные и непонятные.

– Такой закон существует. Дважды в моей жизни случалась смена вождя, и второй раз это было, когда Хенга вызвал и убил своего отца и сам занял пещеру.

– Да, – прибавил Уока-Злой Вещун, – но если вызывающий потерпит поражение, то убивают не только его, но и всю его семью… – И тут он взглянул на Ааку и Фо —… А также, возможно, и его друга или брата, и он взглянул на Моанангу. – Да, таков закон, и в том нет сомнений. Пещера принадлежит только вождю. А если явится кто-нибудь, кто сильнее, нежели вождь, он может убить вождя и забрать себе пещеру и женщин, и детей, если там есть дети, и убить их или превратить в рабов, и владычествовать до тех пор, покуда силы его не начнут убывать, и более сильный, чем он, не убьет его.

– Я знаю это, – сказал Ви. – Внемлите же вновь. Хенга причинил мне зло: он похитил и убил мою дочь Фою. Поэтому я хочу убить его. И он правит племенем свирепо и жестоко. Его жестокость такова, что прогневила богов. Вот лета уже у нас холодные и весна не приходит. Почему бы это? Я говорю, что виною тому – жестокость Хенги. Поэтому я убью его, займу пещеру и буду править мягко; так что у каждого будет пищи вдосталь, и каждый сможет спокойно спать в своей хижине. Что вы ответите мне?

Заговорил Вини-Вини-Трясучка, дрожа всем телом:

– Мы отвечаем, что ты можешь делать все, что хочешь, Ви, но мы в это дело не вмешаемся. Если же мы вмешаемся, то, когда тебя убьют, – а я не сомневаюсь в том, что тебя убьют, ибо Хенга сильнее, нежели ты, да, сильнее, ибо он тигр, ибо он буйвол лесной, ибо он рычащий медведь, – тогда он убьет нас также. Поступай, как знаешь, и делай, что хочешь, но делай все, что ты хочешь, один. Мы поворачиваемся к тебе спинами, мы затыкаем большими пальцами уши, мы закрываем глаза ладонями и не видим ничего.

Паг плюнул на землю и сказал низким, ворчащим голосом, который, казалось, выходил у него не изо рта, а из чрева:

– А мне кажется, что ты увидишь кое-что ночью, когда звезды будут ярко сиять. Я думаю, Вини-Вини-Трясучка, что наступит ночь, когда ты увидишь кое-что такое, от чего так затрясешься, что развалишься на куски.

– Это Человек-Волк, – завизжал Вини-Вини, – защитите меня! Почему это Человек-Волк угрожает мне, когда мы сошлись на Место Сборищ и обсуждаем целым племенем слова Великого Охотника Ви?

Никто не отвечал, потому что многие боялись Пага. И все, вплоть до последней рабыни, презирали труса Вини-Вини-Трясучку.

– Не обращай внимания на слова этого жалкого труса, брат, – сказал круглолицый Моананга, – я пойду с тобой до входа в пещеру, когда ты будешь вызывать Хенгу, и я думаю, что многие пойдут с тобою, дабы быть свидетелями вызова, ибо таков обычай и таков закон. Пускай те, кто не хочет идти, остаются позади. Ты сам рассудишь, как поступить с ними, когда станешь вождем и будешь править нами и жить в пещере.

– Благодарю тебя за смелые речи, брат, – ответил Ви.