Текст книги "Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 60 страниц)

– Пфф! Мой муж большой и толстый, но не храбрый, – сказала она. – Но я не думаю, что он умышленно толкнул тебя, женщина.

– Ты это мне говоришь, жена Мазапо? – спросила Нэнди, поднявшись с земли и взяв на руки ушибленного ребенка. – Меня зовут инкозазана Нэнди, я дочь Черного владыки и жена предводителя Садуко.

– Прости меня, – смиренно ответила Мамина. – Я не знала, кто ты, инкозазана.

– Предположим так, жена Мазапо. Макумазан, дай мне, пожалуйста, воды, чтобы обмыть головку моего ребенка.

Воду принесли, и ребенок скоро успокоился, он отделался только царапиной. Нэнди поблагодарила меня и ушла домой, с улыбкой сказав мужу, что нет надобности ее провожать, так как у ворот крааля ее ожидали слуги. Садуко остался, Мамина тоже. Он долго говорил со мной, ведь ему было что рассказать мне, но я чувствовал, что сердце его с Маминой, которая сидела тут же, таинственно улыбаясь и только время от времени вставляя какое-нибудь слово.

Наконец, она встала и со вздохом сказала, что должна вернуться в лагерь амансомов к своему мужу. Уже совсем стемнело, но временами небо освещалось молнией – надвигалась гроза. Как я и ожидал, Садуко тоже встал, сказав, что придет ко мне завтра. Он ушел с Маминой, и шел он, как во сне.

Несколько минут спустя мне пришлось выйти из фургона, чтобы осмотреть одного из волов. У него появились признаки какой-то болезни, из предосторожности его привязали в некотором отдалении. По привычке охотника, я двигался бесшумно. Вол стоял за кустами мимозы. Когда я к нему подошел, широкая молния ярко осветила все вокруг, и я увидел Мамину в объятиях Садуко. Она не сопротивлялась, наоборот, ей, по-моему, нравилось, что он страстно целует ее.

Я повернулся и пошел обратно к фургонам еще тише, еще бесшумнее.

Глава X
Загадочное злодеяние

После этих событий время потекло спокойно и тихо. Я посетил хижины Садуко – очень красивые. Вокруг них сидело много воинов из его племени, которые, мне кажется, были рады увидеть меня. Нэнди сказала мне, что с ребенком ничего не произошло от ушиба. От Садуко же я узнал, что он помирился с Мазапо и даже извинился перед ним, оскорбить его жену Нэнди он ведь не хотел, а толкнул ее случайно. И теперь они, прибавил Садуко, с Мазапо друзья. Для последнего это весьма важно, поскольку король его не очень любит. Я сказал, что рад слышать это, и отправился к Мазапо и Мамине. Встретили они меня с восторгом.

Я с удовлетворением заметил, что супруги в лучших отношениях между собой, чем прежде. Мамина даже обратилась к мужу с нежными словами и была очень к нему внимательна. Мазапо тоже был в великолепнейшем настроении, вызванном примирением с Садуко. Они даже подарками обменялись. Мазапо прибавил, что очень рад этому, ведь Садуко теперь один из самых могущественных людей в стране и мог ему сильно повредить, если бы захотел. Дружба с Садуко особенно важна ему, так как какой-то тайный враг пустил про него слух, что он враждебно относится к королевскому дому и занимается колдовством. Садуко же в доказательство своей дружбы обещал раскрыть эту клевету и наказать виновника.

Я поздравил Мазапо, но ушел, погруженный в раздумья. Назревала трагедия, в этом я не сомневался. Слишком тихая погода не могла долго продержаться. Это затишье перед бурей.

Но что я мог сделать? Сказать Мазапо, что я видел, как его жену целовал посторонний мужчина? Так это не мое дело. Пусть Мазапо сам следит за поведением своей жены. Да и свидетелей у меня нет. Сказать ему, что дружба Садуко не искренняя и должна настораживать? А если Садуко решил подружиться с Мазапо? Так или иначе, я только наживу себе врагов.

Пойти к Панде и доверить ему свои подозрения? Но он так занят важными делами. Когда ему выслушивать меня? Может и высмеять, что я тревожусь по пустякам. Нет, мне оставалось только ждать событий. Весьма возможно, в конце концов, что я ошибаюсь и что все само собой образуется. Так часто случается.

Между тем смотр племенам шел полным ходом. Я же занялся своими делами – нужно ковать железо, пока горячо. В Нодвенгу скопилось так много народа, что в одну неделю я распродал два фургона материи, бус, ножей и тому подобного товара. Цены я получал отличные потому, что покупатели перебивали товар друг у друга, и в короткое время я набрал целое стадо скота и много слоновой кости. Все это я отправил в Наталь одним из моих фургонов, а сам остался с другим фургоном, отчасти по просьбе Панды, который время от времени обращался ко мне за советом по различным вопросам.

Много любопытного наблюдалось в то время в Нодвенгу. В любую минуту могла вспыхнуть гражданская война между Сетевайо и Умбелази. Во всяком случае, вооруженные силы обеих партий стояли наготове.

Однако междоусобицу на время удалось отсрочить. Умбелази под предлогом болезни держался в стороне и не показывался, предоставляя Садуко и некоторым другим своим приверженцам соблюдать его интересы. Король не разрешил враждующим племенам пребывать в городе одновременно. Таким образом, эта туча прошла мимо ко всеобщему удовлетворению, в особенности короля Панды. Но иначе обстояло дело с тучей, нависшей над героями этого рассказа.

По мере того, как племена прибывали в королевскую резиденцию, они проходили смотр, и их отсылали обратно: невозможно кормить такое большое количество людей. Таким образом, амансомы, прибывшие одними из первых, скоро покинули город. Но Мазапо, Мамина и несколько его детей остались. Зачем? Этого я не могу объяснить. Да и кто смог бы? Разве что Мамина.

И вдруг начало происходить нечто странное. Люди неожиданно заболевали, и некоторые из них внезапно умерли. Вскоре было замечено, что все они или жили вблизи лагеря Мазапо, или когда-то были с ним в плохих отношениях. Затем сам Садуко захворал или притворился больным. Во всяком случае, он исчез на три дня. Когда он снова появился, то был очень грустен, хотя я не заметил, чтобы он похудел или ослабел.

Оправившись от своей болезни, Садуко заколол несколько быков и устроил благодарственный пир. К концу этого пира пришел и я. Я не охотник до туземных пиршеств и явился только затем, чтобы поздравить Садуко. Садуко послал за Нэнди, желая, верно, похвастаться перед своими друзьями, что у него жена из королевской семьи.

Нэнди явилась, неся на руках ребенка, с которым она никогда не расставалась. Она обходила гостей и каждому говорила несколько приветливых слов. Наконец, она подошла к Мазапо, основательно уже выпившему. Говорила с ним дольше, чем с другими. В ту минуту мне пришло в голову, что она хотела показать ему, что не сердится на него за недавнее происшествие и разделяет примирительную тактику своего мужа.

Мазапо постарался по-своему ответить на ее любезность. Встав с трудом и покачиваясь своим жирным, грузным туловищем, он похвалил пиршество, приготовленное в ее доме. Затем взгляд его упал на ребенка и он стал восхищаться его красотой и здоровьем. Негодующий шепот гостей остановил его дифирамбы – туземцы считают, что восхваление ребенка приносит ему несчастье. У них есть даже особое название для таких лиц – «умтакати» или чародей. Он может «сглазить» ребенка и навлечь на него беду, я слышал, как несколько раз это слово шепотом произнесли гости. Но пьяный Мазапо ничего не замечал, даже того, что серьезно нарушил обычай. Он выхватил ребенка из рук матери и начал целовать его своими толстыми губами.

Нэнди потянула ребенка к себе и воскликнула:

– Разве ты хочешь навлечь смерть на моего сына, о предводитель амансомов?

И она покинула пирующих, которые все вдруг притихли.

Садуко от бешенства и страха прикусил губы, я же вспомнил, что Мазапо считали колдуном. Поэтому, опасаясь каких-нибудь неприятных последствий, я воспользовался наступившей тишиной, чтобы пожелать всей компании спокойной ночи, и удалился в свой лагерь.

Не знаю, что случилось после моего ухода, но еще до рассвета меня разбудил мой слуга Скауль. Оказалось, что пришел гонец от Садуко с просьбой немедленно прийти к нему и принести «лекарства белых», так как ребенок сильно захворал. Конечно, я пошел, захватив с собою ипекакуану и другие лекарства, которые я считал пригодными для лечения детских болезней.

Около хижины меня ожидал сам Садуко, сильно расстроенный.

– В чем дело? – спросил я.

– О Макумазан! – ответил он. – Этот пес Мазапо сглазил моего мальчика! Он умрет, если ты не спасешь его.

– Глупости! – сказал я. – Ребенок болен, очевидно, по какой-нибудь естественной причине.

– Войди и посмотри сам, – ответил он.

Я вошел в большую хижину, где застал Нэнди и нескольких женщин, а также туземца-врача. Нэнди сидела на полу, похожая на каменное изваяние печали. Она не произнесла ни звука и только пальцем указала на ребенка, лежавшего на циновке перед ней.

С одного взгляда я понял, что ребенок умирает от какой-то неизвестной мне болезни. Его темное тельце покрылось красными пятнами, а личико искривили судороги. Я приказал женщинам подогреть воду, предполагая, что это род судорог, при которых горячая ванна полезна. Но раньше, чем поспела ванна, младенец испустил жалобный стон и умер.

При виде мертвого ребенка Нэнди заговорила.

– Колдун хорошо исполнил свое дело, – сказала она и в отчаянии бросилась на пол, лицом вниз.

Я не знал, что ответить, и вышел в сопровождении Садуко.

– Что убило моего сына, Макумазан? – спросил он глухим голосом, и слезы потекли по его лицу.

– Не знаю, – ответил я. – Будь он старше, я подумал бы, что он съел что-нибудь ядовитое, но в его возрасте это невозможно.

– Нет, Макумазан, возможно! Колдун отравил его своим дыханием – ты сам видел, как он поцеловал его. Но я отомщу за его смерть!

– Садуко! – воскликнул я. – Ты несправедлив! Есть много болезней, которых я не знаю, ведь я не врач. Возможно, что одна из них убила твоего сына.

– Я не хочу быть несправедливым, Макумазан. Ребенок умер от колдовства, подобно другим в этом городе, возможно, злодей не тот, кого я подозреваю. Но найти его – уже дело «испытания», – с этими словами он ушел.

На следующий день Мазапо предстал перед судом советников, на котором председательствовал сам король, что было весьма необычно и показывало, как сильно он интересовался этим делом.

Меня вызвали в суд в качестве свидетеля. Конечно, ограничился я лишь ответом на заданные мне вопросы. В сущности, их было только два: что произошло у моих фургонов, когда Мазапо уронил ребенка, а Садуко ударил Мазапо, и что я увидел на пиру у Садуко, когда Мазапо поцеловал ребенка? В нескольких словах я старался доказать, что Мазапо толкнул жену Садуко случайно, а на пиру он был пьян. Дав свои показания, я встал, чтобы уйти, но Панда остановил меня и попросил описать вид ребенка, когда меня позвали дать ему лекарство.

Я описал с возможной точностью. Мой отчет произвел большое впечатление на судей. Затем Панда спросил меня, видел ли я подобный случай, на что я ответил: нет, не видел.

После этого суд удалился на совещание, а потом нас снова позвали, и король ознакомил нас со своим решением. Доказаны факты, – сказал он, – которые могли вызвать враждебное отношение Мазапо к Садуко, ударившего его палкой. Состоялось примирение, но причина для мести осталась. Ребенок умер от неизвестной болезни, но похожей на ту, от которой умерли недавно некоторые лица, имевшие отношение к Мазапо. Это сильные улики против последнего. Однако суд не хочет выносить приговор без полного доказательства его вины. Поэтому они решили обратиться к какому-нибудь известному нианге, который живет далеко и не знает обстоятельств этого дела. На ком остановить выбор, еще не решено. Вторичное рассмотрение дела отложено до прибытия нианги, а до тех пор Мазапо должен содержаться в строгом заключении. В конце король обратился ко мне с просьбой от имени суда остаться в городе до окончательного решения этого дела.

Мазапо увели в весьма удрученном состоянии, а мы все разошлись.

Неделю я ничего не слышал об этом деле и никого не видел. Но вот получил приглашение явиться на публичное «испытание». Я пошел, раздумывая, какого ниангу выбрали для этой варварской кровавой церемонии. Идти мне пришлось недалеко, так как для «испытания» избрали большое открытое место перед главными городскими воротами. Оно примыкало к долине, в которой я остановился. Подойдя, я увидел множество людей, тесными рядами столпившихся вокруг небольшого овального пространства, чуть большего, чем партер в театре. В первом ряду этого овала сидели виднейшие граждане, мужчины и женщины. И среди них – Садуко, Мазапо, Мамина и другие.

Меня тоже провели в первый ряд, и едва я уселся на свой походный стул, принесенный Скаулем, как из городских ворот вышел Панда в сопровождении членов совета. Толпа приветствовала его громкими криками. Когда они замерли, Панда заговорил в глубокой тишине:

– Приведите сюда ниангу. Пусть «испытание» начинается.

Наступила долгая пауза, а затем в открытых воротах показалась одинокая фигура – на первый взгляд вовсе и не человека – карлика с огромной головой, с которой свешивались длинные седые космы. Это был не кто иной, как Зикали!

Его никто не сопровождал. Он шел совершенно голый. На нем, кроме повязки, не было ничего, даже обычных украшений, отличавших людей его профессии. Странной походкой, переваливаясь, как жаба, прошел он мимо советников в открытое пространство круга, остановился, медленно глядя вокруг глубоко впавшими глазами, пока его взор не упал на короля.

– Что ты хочешь от меня, сын Сензангакона? – спросил он. – Много лет тому назад виделись мы в последний раз. Для чего ты меня вытащил из моей хижины, меня, только два раза посещавшего королей зулусов с тех пор, как Лютый владыка, Чака, вступил на престол: первый раз, когда тот, который правил до тебя, разбил буров, а второй – когда меня привели, чтобы на моих глазах убить всех моих оставшихся в живых сородичей, потомков царского рода Дуандуи. Не для того ли призвал ты меня сюда, чтобы и меня отправить вслед за ними в небытие, о сын Сензангакона? Я готов, но перед тем я кое-что тебе скажу, что тебе не понравится.

Его низкий раскатистый голос гулко раздавался в тишине, и все присутствующие замерли: ждали, что ответит король. Все они боялись этого человека, даже Панда испытывал перед ним страх и беспокойно ерзал на скамейке. Наконец, он заговорил:

– Нет, Зикали. Кто захотел бы тронуть самого мудрого и самого старого человека во всей стране, того, кто был стар уже тогда, когда родились наши деды? Нет, твоя жизнь в безопасности. Сам Лютый владыка не посмел посягнуть на нее, хотя ты был его врагом, и он ненавидел тебя. Для чего тебя привели сюда? Скажи сам, о Зикали. Нам ли обучать тебя мудрости?

Карлик разразился своим громким, жутким смехом.

– Значит, род Сензангакона признал наконец, что я мудр? Когда все свершится, никто уж не станет сомневаться в моей мудрости.

И он снова зловеще засмеялся, но как бы опасаясь, что его заставят объяснить сказанное, он поспешно продолжал:

– А где же плата? Где плата? Или король так беден, или думает, что старый нианга станет отгадывать даром?

Панда сделал знак рукой, и в круг пригнали десять великолепных телок, которых, вероятно, где-то держали наготове.

– Неважный скот, – презрительно заметил Зикали, – в сравнении с тем, который мы выращивали до правления Сензангакона. – Это замечание вызвало у толпы громкие возгласы удивления. – Но делать нечего, придется мириться с тем, что есть. Отведите их в мой крааль и прибавьте еще быка!

Скот увели, а старый карлик сел на корточки и уставился в землю, как большая черная жаба. Он сидел неподвижно минут десять, и я, пристально наблюдавший за ним, почувствовал себя как бы в гипнозе.

Но тут он поднял голову, откинув назад свои седые космы, и сказал:

– Я вижу много вещей в пыли. О да, пыль оживает… она оживает и говорит мне многое…

Он встал и, шагая то в одну, то в другую сторону, осматривал внимательно пыль. Затем сунул руку в висевшую на его плече сумку и вытащил из нее высохший человеческий палец с таким красным ногтем, будто его обмакнули в краску. При виде его толпа содрогнулась.

– Будь умным, о палец той, которую я любил больше всего на свете, – сказал он. – Будь умным и напиши в пыли так, как Макумазан умеет писать и как мы, из рода Дуандуи, писали до того, как стали рабами и вынуждены были склониться перед зулусами. Будь умным, дорогой палец, некогда ласкавший меня, и напиши то, что угодно знать ныне дому Сензангакона.

Он нагнулся и в трех разных местах сделал мертвым пальцем какие-то знаки в пыли; мне показалось, что он начертил кружки и точки.

– Благодарю тебя, дорогой палец. Теперь спи, спи, ты свое дело сделал, – и он медленно завернул реликвию в какую-то мягкую материю и положил обратно в сумку.

Затем он стал изучать первые знаки и спросил: – Для чего я здесь? Желает ли тот, кто сидит на троне, узнать, как долго ему царствовать?

Зрители внутреннего круга, которые при таких «испытаниях» исполняют роль хора, посмотрели на короля и, видя, что он энергично покачал головой, вытянули вперед правые руки, держа большой палец книзу, и произнесли хором тихо, бесстрастно:

– Изва! («Мы слушаем вас»).

Зикали подошвой затоптал ряд знаков, сделанных пальцем.

– Хорошо, – сказал он. – Сидящий на троне не желает знать, сколько времени ему осталось царствовать, а потому пыль не покажет мне этого.

Затем он подошел к следующему ряду знаков и принялся их изучать.

– Желает ли сын Сензангакона узнать, кто из его сыновей останется в живых, а кто умрет? Кто из них будет царствовать после его смерти?

Громкие крики «Изва», сопровождаемые хлопанием в ладоши, вырвались у толпы: в то время, о котором я пишу, ни один вопрос не интересовал зулусов так, как этот.

Но снова Панда энергично потряс головой, и послушный хор так же, как и в первый раз, отрицательно ответил на вопрос.

Зикали затоптал второй ряд знаков, приговаривая:

– Народ желает знать, но великие мира сего боятся, а потому пыль не скажет, кто в грядущие дни будет королем, а кто достанется на съедение шакалам и ястребам.

Эти слова, предвещавшие кровопролитие и гражданскую войну, произнесенные диким, жалобным голосом, заставили всех, включая и меня, ахнуть и содрогнуться. Король соскочил со своей скамейки, как бы желая положить конец таким предсказаниям. Но передумал и снова сел. Зикали, не обращая ни на что внимания, подошел к третьему ряду знаков и стал расшифровывать их.

– Кажется, – сказал он, – меня вытащили из моего Черного ущелья из-за маленького, ничтожного дела, для которого можно было бы позвать любого ниангу. Но я принял плату и хочу заработать ее, а я-то думал, что меня привели сюда говорить о больших событиях, как, например, о смерти королевских сыновей и о будущей судьбе зулусского народа… Желательно ли, чтобы дух мой раскрыл правду относительно колдовства в городе Нодвенгу?

– Изва! – утвердительно закричал хор громким голосом.

Зикали закивал своей огромной головой, делая вид, что говорит с пылью, время от времени дожидаясь ответа.

– Хорошо, – сказал он, – их много, колдунов, и пыль мне назвала их всех. О, их очень много, – он обвел глазами зрителей. – Их так много, что если бы я их всех назвал, то гиены наелись бы сегодня ночью досыта.

Толпа зашевелилась, ее обуял страх.

Зикали снова посмотрел вниз на пыль и склонил голову набок, как бы прислушиваясь:

– Но что ты говоришь, что ты говоришь? Громче говори! Ты ведь знаешь, я немного туг на ухо. О, теперь я понял… Дело еще ничтожнее, чем я думал. Хотят узнать только об одном колдуне…

– Изва! (громко).

– Только о нескольких случаях смерти и болезни…

– Изва!

– Даже только об одной смерти.

– Изва!! (очень громко).

– А! Значит, желают узнать об одной смерти… Мужчины?

– Изва! (очень холодно).

– Женщины?

– Изва!! (еще холоднее).

– Значит, ребенка? Так, так, ребенка. Мальчика, я думаю? Ведь ты сказала, что это был мальчик, о пыль?

– Изва!! (очень громко).

– Простой ребенок? Сын известных родителей?

– Изва! (очень тихо).

– Сын знатных родителей? О пыль, я слышу, я слышу!.. Это был ребенок, в котором текла кровь отца зулусов, кровь Сензангакона, кровь Лютого владыки, кровь Панды.

Он остановился, а хор и вся многотысячная толпа слились в одном могучем крике «Изва!», усиливая впечатление могучим движением вытянутых вперед рук.

Затем снова наступила тишина, Зикали затоптал все оставшиеся знаки, приговаривая:

– Благодарю тебя, о пыль, хотя мне жаль, что я тебя потревожил из-за пустяка. Так, так, – продолжал он, – умерло царственное дитя, и думают, что его околдовали. Узнаем, умер ли он из-за колдовства или обычной смертью, как умирают другие… Что? Здесь знак, который я оставил. Смотрите! Он делается красным, он покрывается красными пятнами. Ребенок умер с судорожно искривленным лицом.

– Изва! Изва! Изва! (все громче и громче).

– Эта смерть не была естественна. Но было это колдовство или яд? И то, и другое, я думаю, и то, и другое. Чье это было дитя? Это не был ребенок королевского сына… Тише, люди, тише; я не нуждаюсь в вашей помощи. Нет, не сына; значит, ребенок королевской дочери. – Он повернулся и обвел глазами толпу, пока не остановился на группе женщин, среди которых сидела Нэнди, одетая совершенно просто, без всяких украшений.

– Дочери, дочери… – Он подошел к женщинам. – Здесь все простые женщины, однако… однако я чувствую запах крови Сензангакона.

Он повел носом, как это делают собаки, обнюхивая воздух, и, все ближе подходя к Нэнди, засмеялся и указал на нее пальцем.

– Это твое дитя умерло, королевна, но имени твоего я не знаю. Твой первенец, которого ты любила больше своего собственного сердца.

Нэнди вскочила.

– Да, да, нианга! – закричала она. – Я королевская дочь Нэнди, и он был моим первенцем, которого я любила больше собственного сердца.

– Ха-ха! – засмеялся Зикали. – Пыль, ты не солгала мне. Дух мой, ты не солгал мне. Но теперь скажи мне, пыль, и скажи мне, дух мой, кто убил этого ребенка?

Он начал бродить по кругу – безобразный карлик, весь покрытый серой пылью, сквозь которую проглядывали полосы черной кожи.

Вскоре он остановился против меня и стал снова поводить носом и обнюхивать воздух, как он это делал перед Нэнди.

– А! А! Макумазан! – сказал он. – Ты имеешь какое-то отношение к этому делу.

При этих словах вся толпа насторожила уши. Я знал, что положение мое опасное, и, охваченный страхом и гневом, вскочил со стула.

– Колдун! Или как ты там себя называешь, – крикнул я, – если ты хочешь сказать, что я убил ребенка Нэнди, то ты лжешь!

– Нет, нет, Макумазан! – ответил он. – Но ты пытался спасти его – это и есть твое отношение к этому делу, разве это не так? Кроме того, я думаю, что ты, такой же мудрый, как и я, знаешь, кто убил его. Ты не хочешь мне сказать, Макумазан, кто убил? Нет? Тогда я сам должен найти преступника. Будь спокоен. Вся страна знает, что руки твои так же чисты, как и твое сердце.

И к моему большому облегчению, он прошел мимо, сопровождаемый одобрительным шепотом, так как зулусы любили меня. Он ходил все кругом и кругом, к моему удивлению, прошел мимо Мамины и Мазапо. Любопытно было наблюдать, как он шел: те, к кому он приближался, шарахались от страха в сторону, но успокаивались, как только он проходил мимо. Так рожь ложится от порыва ветра и снова поднимается, когда ветер проходит.

Наконец он вернулся к своему месту, явно сбитый с толку.

– У тебя в краале столько колдунов, король, – сказал он, обращаясь к Панде, – что трудно определить, какой из них совершил преступление. Легче раскрыть какое-нибудь большое дело. Но я взял от тебя вперед плату и должен ее заслужить. Пыль, ты нема. Может быть, ты, о дух мой, скажешь мне это? – и, наклонив голову, он повернул левое ухо кверху и сделал вид, что прислушивается, а затем произнес странным, деловым тоном:

– А, благодарю тебя, дух мой. Твой внук, о король, убит одним из членов дома Мазапо, предводителя амансомов и твоего врага.

Толпа одобрительно загудела, все считали Мазапо виновным.

Когда шум умолк, Панда заговорил:

– Семья Мазапо большая. У него несколько жен и много детей. Недостаточно указать семью. Я не стану и не хочу убивать невинных вместе с виновными, как те, кто правил до меня. Скажи нам, о Зикали, кто из семьи Мазапо совершил это преступление?

– В этом весь вопрос, – проворчал Зикали. – Я знаю только, что это отравление, и я чувствую яд. Он здесь.

Затем он подошел к месту, где сидела Мамина, и закричал:

– Схватите эту женщину и осмотрите ее волосы!

Стоявшие наготове палачи прыгнули вперед, но Мамина сделала им рукой знак отойти.

– Друзья, – сказала она с легким смехом, – нет надобности трогать меня.

Поднявшись с места, она шагнула в середину круга. Несколькими быстрыми движениями рук она скинула сперва свой плащ, затем повязку с бедер, сетку, сдерживающую ее длинные волосы, и предстала перед толпой во всей своей нагой красоте.

– А теперь, – сказала она, – пусть женщины обыщут меня и мою одежду и скажут, спрятан ли у меня яд.

Две старые женщины вышли из толпы зрителей – не знаю, кто послал их – и произвели тщательный обыск, но ничего не нашли. Мамина, пожав плечами, оделась и вернулась на свое место.

Зикали казался рассерженным. Он затопал своей огромной ступней, потряс седыми космами и воскликнул:

– Неужели мудрость моя потерпит поражение в таком пустяковом деле? Пусть кто-нибудь из вас завяжет мне глаза.

Из толпы вышел Мапута и завязал ему глаза, как мне казалось, туго и хорошо. Зикали покружился сперва в одну сторону, затем в другую и, громко воскликнув: «Веди меня, дух мой!», зашагал вперед зигзагами, протягивая руки, как слепой. Сперва он пошел направо, потом налево, а затем вперед и – удивительное дело! – подошел прямо к Мазапо и, протянув свои большие руки, наощупь схватил плащ Мазапо и быстрым движением сорвал с него.

– Обыщите! – закричал он, бросая плащ на землю. Одна из женщин принялась обыскивать и вскоре с возгласом удивления вытащила крошечный мешочек из рыбьего пузыря. Она передала его Зикали, снявшему уже повязку со своих глаз.

Он посмотрел на мешочек и протянул его Мапуте со словами:

– Здесь яд… здесь ад, но кто дал его, я не знаю. Я устал! Пустите меня.

Никто не задерживал его, и он вышел из крааля.

Солдаты схватили Мазапо, а многотысячная толпа с остервенением ревела: – Смерть Мазапо!

Мазапо вскочил, подбежал к месту, где сидел король, бросился на колени, уверяя в своей невиновности и умоляя о пощаде. Вся эта история с «испытанием» казалась мне очень подозрительной, потому я рискнул сказать свое слово.

– О король, – сказал я, – я знал этого человека в прошлом и ходатайствую за него перед тобой. Как этот порошок попал в его плащ, не знаю, может быть, это не яд, а безвредная пыль?

– Да, это порошок, который я употребляю для желудка, – воскликнул Мазапо, который от страха не знал, что говорит.

– А, так ты занимаешься медициной! – вскричал Панда. – Значит, никто не подсунул этого порошка в твой плащ.

Мазапо начал что-то объяснять, но слова его утонули в реве толпы «Смерть Мазапо!»

Панда поднял руку – воцарилась тишина.

– Принесите чашку молока, – приказал Панда.

Молоко принесли, и король приказал всыпать в него порошок.

– Теперь, Макумазан, – обратился ко мне Панда, – если ты все еще считаешь этого человека невиновным, выпей это молоко.

– Я не люблю молоко, о король, – ответил я, качая головой, и всё слышавшие мой ответ рассмеялись.

– Не выпьет ли молоко жена виновного Мамина? – спросил Панда.

Она тоже покачала головой и сказала:

– О король, я не пью молоко, смешанное с пылью.

В эту минуту случайно забрела в круг тощая, белая собака, одна из тех бездомных дворняжек, которые бродят вокруг краалей и питаются падалью. Панда сделал знак рукою, и один из слуг поставил деревянную чашу с молоком перед голодной собакой. Собака с жадностью вылакала все молоко, и как только она слизала последнюю каплю, слуга накинул ей на шею петлю из кожаного ремня и крепко придержал ее.

Все теперь неотрывно смотрели на собаку. Прошло несколько минут, и животное испустило протяжный вой, который пронизал меня насквозь, ибо я понял, что это смертный приговор Мазапо. Затем собака стала царапать землю, пена выступила у нее изо рта. Догадываясь, что произойдет дальше, я встал, поклонился королю и направился в свой лагерь, расположенный в маленькой долине, соединявшейся с тем открытым местом, где происходило «испытание». Толпа так напряженно следила за собакой, что не заметила моего ухода. Скауль рассказал мне потом, что бедное животное мучилось еще минут десять, покрылось красными пятнами, точно, как ребенок Садуко, умерло в страшных судорогах.

Я достиг своего лагеря, закурил трубку и, чтобы как-нибудь отвлечь свои мысли, принялся делать подсчеты в своей записной книжке. Внезапно я услышал страшный шум. Подняв голову, я увидел Мазапо, бегущего ко мне с быстротой, какую нельзя было ожидать от такого толстяка. За ним гнались свирепого вида палачи, а позади – озверевшая толпа.

– Смерть преступнику! – неслись дикие крики.

Мазапо добежал до меня, бросился передо мною на колени и пролепетал задыхающимся голосом:

– Спаси меня, Макумазан. Я невиновен. Это Мамина, колдунья! Мамина…

Но это были последние его слова. Палачи набросились на него, как собаки на оленя, и потащили.

Я отвернулся и закрыл глаза рукой.

На следующее утро я покинул Нодвенгу, не попрощавшись ни с кем. Последние события так потрясли меня, что я жаждал перемены обстановки. Скауль и один из моих охотников, однако, остались, чтобы собрать скот, который мне еще причитался.

Спустя месяц они догнали меня в Натале, приведя с собой скот. Мамина, вдова Мазапо, рассказали они, вошла в дом Садуко второй его женой. Нэнди неодобрительно отнеслась к выбору своего мужа, считая, что Мамина не принесет ему счастья. Но Садуко казался таким влюбленным в Мамину, что Нэнди подавила все свои возражения, а на вопрос Панды, дает ли она свое согласие, ответила, что она желала бы для Садуко другую жену, не связанную с колдуном, убившем ее ребенка. Однако согласна принять Мамину, как сестру, и сумеет указать ее место.