Текст книги "Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 60 страниц)

Глава II Дурман знахаря

На следующее утро я проснулся, как все хорошие охотники, очень рано. Выглянув из фургона, я ничего не видел, кроме серого луча света, отраженного от рогов привязанных волов. Вскоре однако сверкнул еще луч света, и я догадался, что это копье Садуко, сидящего у потухшего костра и закутанного в плащ из шкур диких кошек. Сойдя с фургона, я тихо подошел к нему сзади и дотронулся до его плеча. Он вскочил и сильно вздрогнул, что доказывало его нервозность. Но узнав меня, Садуко сказал:

– Ты рано встаешь, Макумазан.

– Конечно, – ответил я. – Недаром меня называют Ночным Стражем. Пойдем и скажем Умбези, что я хочу отправиться с ним на охоту послезавтра на рассвете.

Мы нашли Умбези еще спящим в хижине со своей последней женой. Я не захотел ему мешать. К счастью, около хижины мы увидели Старую Корову, которая не могла спать из-за своего больного уха. Этикет не разрешал ей входить в хижину, и она ждала снаружи, когда выйдет муж, вероятно, чтобы накинуться на него с бранью.

Осмотрев ее рану и втерев в нее мазь, я попросил ее передать Умбези, что охота откладывается на два дня. Затем я разбудил своего слугу Скауля и сказал ему, что отправляюсь в короткое путешествие. Я приказал ему сторожить мои вещи до моего возвращения. Наскоро выпив рюмку рому, я приготовил пакет с вяленым мясом и бисквитами.

Затем, захватив с собой одноствольное ружье, мы отправились в путь пешком: я не хотел рисковать своей единственной лошадью. И я поступил хорошо, так как путешествие действительно оказалось очень затруднительным. Путь лежал через ряд обросших кустарником холмов. Гребни их были покрыты острыми камнями, по которым ни одна лошадь не могла бы пройти. Мы то поднимались на эти холмы, то спускались, то шли через долины, разделявшие их, какой-то тропинкой, которую я так и не мог разглядеть за весь этот долгий день. Я всегда считался хорошим ходоком, так как от природы очень легок и подвижен, но я должен сказать, что мой спутник превзошел мои способности. Час за часом шел он впереди меня таким шагом, что я вынужден был иногда бежать, чтобы не отстать от него. Гордость не позволяла мне жаловаться, но я был очень доволен, когда к вечеру Садуко на вершине холма сел на камень и сказал первые слова с тех пор, как мы отправились в путь.

– Посмотри на Черное ущелье, Макумазан.

Нужно сознаться, местность названа метко: это одно из самых мрачных мест, которое я когда-либо видел: огромная расщелина, прорытая водой в горе в незапамятные доисторические времена. Гранитные глыбы нагромождены в ней одна на другую, образуя высокие фантастические колонны. По склонам ее росли темные деревья, редко рассеянные среди скал. Расщелина шириной в некоторых местах чуть ли не в километр как бы обращена лицом на запад, но свет заходящего солнца, наводнявший ее, только еще больше подчеркивал ее пустынность и обширность.

Мы зашагали по этому мрачному ущелью, сопровождаемые болтовней павианов. Маленькая тропка привела нас наконец к большой хижине и к ряду маленьких. Хижины окружала тростниковая изгородь, над ними свисала гигантская глыба скалы, грозившая, казалось, упасть в любую минуту.

Из-за изгороди выскочили внезапно два туземца неизвестно какого племени, но свирепой, угрожающей внешности, замахнулись на меня своими копьями.

– Кого ты привел сюда, Садуко? – спросил один из них строго.

– Белого человека, за которого я ручаюсь, – ответил Садуко. – Скажите Зикали, что мы хотим его видеть.

– Если ты за него ручаешься, – ответил часовой, – то войди с ним вон в ту хижину. Там найдется пища для тебя и твоего спутника.

В хижине, очень чистой, табуреты и утварь были из красного дерева с красивой резьбой. Все это, как сообщил мне Садуко, сделано собственными руками Зикали. Когда мы кончали ужин, явился негр и передал, что Зикали нас ожидает. Мы последовали за ним через открытую площадку к калитке, находящейся в высокой тростниковой изгороди, и, пройдя эту калитку, я впервые увидел перед собой знаменитого старого знахаря, о котором рассказывалось так много небылиц.

Несомненно, он выглядел очень странно в этой необыкновенной обстановке, и я думаю, что именно простота ее усиливала эффект. Мы увидели небольшой дворик с черным полом из утоптанной муравейной кучи, смешанной с коровьим навозом. Огромная свешивающаяся скала служила как бы крышей этому двору, и свод ее возвышался не менее чем на шестьдесят или семьдесят метров над землей. В эту большую пещеру вливался ярко-красный свет заходящего солнца, окрашивая все внутри, даже большую соломенную хижину на заднем фоне, в кровавый цвет. Увидя изумительный эффект солнечного заката в этом мрачном и зловещем месте, я подумал, что странный знахарь с умыслом выбрал это время для нашего приема, чтобы произвести на нас впечатление.

Но я забыл про обстановку, увидев самого старика. Он сидел на табурете перед своей хижиной совершенно один. На нем был только плащ из шкуры леопарда, открытый спереди, и никаких украшений, какие носят обыкновенно знахари, в виде змеиных кож, человеческих костей, ладанок с разным зельем.

Внешность его была необыкновенная. Телосложением своим он напоминал упитанного ребенка. Седые, заплетенные в косички волосы на огромной голове спадали до самых плеч. Лицо широкое, очень строгое, с глубоко ввалившимися глазами. Несмотря на свои белоснежные волосы, он не выглядел однако старым, тело его было крепкое и упругое, и не было видно морщин на щеках и шее. Поэтому я подумал, что слухи о его необыкновенном возрасте преувеличены. Человек, которому по слухам свыше ста лет, конечно, не мог иметь таких изумительных белых зубов. Я даже с довольно большого расстояния видел, как они сверкали. Но все же было очевидно, что он давно перешагнул средний возраст, хотя по его внешнему виду даже приблизительно нельзя было определить, сколько ему лет. Он сидел, освещенный красным светом заходящего солнца, совершенно неподвижно и смотрел, не мигая, на огненный диск. Говорят, только орел может так смотреть на солнце.

Садуко подошел, и я последовал за ним. Я небольшого роста и никогда не считал свою внешность внушительной, но таким незначительным, как в данный момент, я никогда себя не чувствовал. Высокий, красивый туземец, за которым я шел, мрачное великолепие окружающей обстановки с ее кроваво-красным освещением, торжественная, одинокая маленькая фигурка передо мной с отпечатком мудрости на лице – все это невольно вызывало чувство собственной ничтожности.

Я в душе пожалел, что из простого любопытства захотел видеть этого странного человека, но отступать было поздно. Садуко уже стоял перед карликом и, подняв правую руку над головой, приветствовал его. Почувствовав, что от меня тоже чего-то ожидают, я снял свою потрепанную шляпу и поклонился.

Казалось, знахарь только теперь заметил наше присутствие. Он отвел глаза от заходящего солнца и оглядел нас долгим, вдумчивым взглядом.

– Привет тебе, Садуко, – сказал он низким, внушительным голосом. – Почему ты так скоро вернулся и зачем ты привел с собой эту белую блоху?

Этого я не мог вынести и, не дожидаясь ответа своего спутника, вмешался:

– Ты дал мне жалкое прозвище, о Зикали. Что бы ты подумал обо мне, если бы я тебя назвал тараканом?

– Я счел бы тебя умным, – ответил он, – ведь я и впрямь, должно быть, похож на таракана с большой головой. Но почему ты обижаешься на сравнение с блохой? Блоха работает ночью, как и ты, Макумазан; блоха очень подвижная, как и ты; блоху трудно поймать и убить, как и тебя. Наконец, блоха напивается досыта крови людей и животных, ты так же делал, делаешь и будешь делать.

И он залился громким смехом, который раскатился под скалистым навесом и отозвался эхом. Пока я искал ответа в том же духе и, как на зло, не мог найти его, он вдруг перестал смеяться и продолжал:

– Не будем терять драгоценного времени на шутки потому, что на долю каждого из нас его осталось немного. Какое у тебя дело, Садуко?

– Этот белый инкузи, – сказал Садуко, – пообещал взять меня с собою на охоту и дать мне двуствольное ружье в уплату за мои услуги. Но я сказал ему, что не могу ничего предпринять без твоего совета, и пришел узнать, дашь ли ты мне разрешение, отец мой.

– Ты думаешь, – ответил карлик, кивнув своей огромной головой, – что этот белый человек совершил длинное путешествие под палящим солнцем, чтобы спросить меня, может ли он подарить тебе ружье большой ценности за услугу, которую всякий молодой зулус охотно оказал бы ему даром? Нет, белый человек пришел, чтобы видеть того, о ком он много слышал. Он хотел удостовериться, обладаю ли я действительно той мудростью, которую мне приписывают, или же я обманщик. А ты пришел узнать, принесет ли тебе счастье дружба с ним и поможет ли он тебе в предприятии, которое у тебя на уме.

– Ты верно угадал, Зикали, – сказал я, – по крайней мере в той части, которая касается меня.

Садуко ничего не ответил.

– Хорошо, – продолжал карлик, – я сегодня в хорошем настроении и отвечу на оба ваши вопроса.

Он ударил в ладоши, и слуга, один из свирепых сторожей, остановивших нас у ворот, появился из глубины хижины.

– Разведи два костра, – приказал Зикали, – и дай мне мое снадобье.

Слуга принес хворост и разложил двумя кучками перед Зикали. Затем он зажег их головешкой, принесенной из-за хижины, и подал знахарю мешок из кошачьей шкурки.

– Удались, – сказал Зикали слуге, – и не возвращайся, пока я тебя не позову. Если же, однако, я умру, то похорони меня в известном тебе месте и дай этому белому человеку пропуск для беспрепятственного выхода из моего крааля.

Слуга поклонился и молча вышел.

После его ухода карлик вытащил из мешка связку перекрученных корешков, а также несколько агатовых камешков и выбрал из них два: белый и черный.

– В этот камень, – сказал он, подняв белый агат к свету, – войдет твой дух, Макумазан. А в этот – и он поднял черный агат – войдет твой дух, сын Мативани.

Я с недоверием посмотрел на старого колдуна.

– Ты, конечно, считаешь меня старым обманщиком, но смотри, что будет дальше. Твой дух уже поднимается из тела и душит твою глотку, как было бы, если бы ты проглотил этот маленький камушек.

Я старался протестовать, но не мог произнести ни слова. Вероятно, я поддался внушению и действительно почувствовал, будто камень застрял в моей глотке. Это нервы, подумал я, результат переутомления. И так как я не мог произнести ни слова, то сидел неподвижно с недоверчивой усмешкой на устах.

– Теперь, – продолжал карлик, – может быть, вам покажется, что я умру, но вы не трогайте меня, иначе сами можете умереть.

Говоря это, он бросил по большой щепотке корешков, о которых я упомянул, в оба костра. Немедленно из них взметнулись высокие языки пламени, какие-то зловещие языки, которые сменились столбами густого белого дыма с таким сильным едким запахом, какого мне никогда не приходилось вдыхать. Казалось, этот запах пропитал меня насквозь, а проклятый камень в горле сделался величиною с яблоко.

Затем Зикали бросил белый агат в правый костер, против которого я сидел, и проговорил:

– Войди, Макумазан, и смотри.

А черный агат он бросил в левый костер и сказал:

– Войди, сын Мативани, и смотри.

Так морочил нас старый знахарь, а мы невольно поддавались его внушению. Я чувствовал какую-то странную пустоту, будто я – не я. Все эти ощущения, несомненно, вызвал сильный запах горящих кореньев. Вероятно, я все же сохранил способность видеть и наблюдать, поэтому ясно видел, как Зикали сунул свою голову сперва в дым моего костра, а затем в костер Садуко, потом откинулся назад, выпуская дым облаками изо рта и ноздрей. Затем я увидел, как он упал на один бок и остался лежать неподвижно с распростертыми руками.

В таком положении Зикали пролежал очень долго, и я подумал, не умер ли он на самом деле. Но в этот вечер я не мог сосредоточить своих мыслей на Зикали или на чем-нибудь определенном. Я просто машинально отмечал все эти факты, как человек, не имеющий к ним никакого отношения. Они меня нисколько не интересовали, я ощущал какое-то полное ко всему безразличие, мне казалось, что я не здесь, а где-нибудь в другом месте. И все происходило, как во сне. Солнце село, не оставив даже отблеска. Единственный свет исходил от тлеющих костров, и его было как раз достаточно, чтобы освещать фигуру Зикали, лежавшего на боку и напоминавшего своей неуклюжей формой мертвого теленка гиппопотама. Вся эта история начинала мне страшно надоедать, ощущение пустоты становилось невыносимым.

Наконец карлик зашевелился. Он сел, зевнул, чихнул, встряхнулся и стал шарить голой рукой в горящих угольях моего костра. Вскоре он нашел белый камень, раскаленный докрасна, – по крайней мере, таким он казался при свете костра – и, внимательно осмотрев его, сунул его себе в рот. Затем он нашарил в другом костре черный камень и поступил с ним таким же образом. Потом… У меня в памяти осталось, что костры, почти совершенно догоревшие, снова ярко вспыхнули. Я предполагаю, что он незаметно подложил в них топливо и заговорил:

– Подойдите сюда, Макумазан и сын Мативани, и слушайте, что я вам скажу.

Мы подошли к кострам, которые горели необычайно ярко. Затем он выплюнул на руку белый камень. Я заметил, что камень покрыт линиями и пятнышками, как птичье яйцо.

– Ты не можешь растолковать эти знаки? – спросил он, держа передо мною камень. Я покачал головой, и он продолжал:

– А я могу прочесть их так, как вы, белые, читаете ваши книги. Вся твоя прошедшая жизнь написана здесь, Макумазан, но нет необходимости рассказывать тебе ее, так как ты ее сам знаешь. Но здесь также написано и твое будущее, странное будущее, – и он с интересом стал рассматривать камень. – Да, да, удивительная жизнь и славная смерть предстоит тебе. Но об этом ты меня не спрашивал, поэтому я и не скажу ничего, да ты и не поверишь мне. Ты меня спрашивал только о предстоящей охоте, и я говорю тебе: если ты благоразумен, то не ходи на охоту с Умбези, будешь на волосок от смерти. Хотя все кончится благополучно.

Затем он выплюнул черный камень и тоже осмотрел его.

– Твое предприятие будет успешно, сын Мативани, – сказал он. – Вместе с Макумазаном ты достанешь много скота, но ценою многих человеческих жизней. В остальном… – Но ведь ты меня об этом не спрашивал…

Мы сидели совершенно молча, пока карлик не прервал молчания громким, жутким смехом.

– Это колдовство, конечно, – сказал он. – Ничего особенного, не правда ли? Почему ты не попросил меня предсказать тебе всю твою будущую жизнь, белый человек? Это тебе интересно, но ты, конечно, ничему этому не веришь! Садуко, ступай спать! А ты, Макумазан, посиди со мной еще в моей хижине. Мы поговорим о других делах.

И он повел меня в хижину, хорошо освещенную горящим посередине очагом, и предложил мне кафрское пиво, которое я выпил с удовольствием, так как мое горло пересохло.

– Скажи, кто ты? – спросил я прямо, когда уселся на низкий табурет и, прислонившись спиной к стене хижины, зажег свою трубку.

Он поднял свою большую голову с кучи шкур, на которой лежал, и посмотрел на меня.

– Меня зовут Зикали, что значит «оружие». Ты это знаешь, не правда ли? – ответил он. – Мой отец умер так давно, что его имя не имеет никакого значения. Я карлик, очень уродливый, с некоторым образованием, как мы, черные, его понимаем, и очень старый. Хотел бы ты еще что-нибудь знать?

– Да, Зикали. Сколько тебе лет?

– Ты знаешь, Макумазан, что мы, кафры, не умеем как следует считать. Сколько мне лет? Когда я был молод, я пришел в эту страну с Большой реки, вы ее, кажется, называете Замбези, с Уновандви, который в те дни жил на севере. Теперь это уже все забыли, ведь много времени утекло с тех пор! Но если бы я умел писать, то описал бы историю этого похода и те великие битвы, в которых мы сражались с народом, жившим до нас в этой стране. Впоследствии я стал другом отца зулусов, того, которого до сих пор зовут инкузи Ункулу (Великий предводитель). Может быть, ты слышал о нем? Я соорудил специально для него этот табурет, на котором ты сейчас сидишь, он им пользовался до своей смерти, а потом табурет опять перешел ко мне.

– Инкузи Ункулу! – воскликнул я недоверчиво. – Как же так? Говорят, он жил несколько сот лет тому назад.

– Неужели, Макумазан? Но ведь я тебе уже сказал, что мы, черные, не умеем так хорошо считать, как вы. Правда, мне кажется, что это было только вчера. Как бы то ни было, после его смерти зулусы стали очень плохо обращаться с нами и с теми племенами, которые пришли с нами с севера. И я поссорился с зулусами и в особенности с Чакой, которого называли Ухланайя (Безумцем). Видишь, Макумазан, ему нравилось высмеивать меня за то, что я не был похож на остальных людей. Он дал мне прозвище, которое значило: «Тот, кому не следовало родиться». Я не хочу даже выговорить его имя, это тайна, которая никогда не сорвется с моих уст. Но временами он обращался к моей мудрости, и я отплатил ему за его насмешки: я давал ему плохие советы, и он следовал им. Таким образом, я был причиной его гибели, хотя никто не догадался о моем участии в этом деле. Но когда он умер от руки своих братьев Дингана, Умлангана и Умбопы, и тело его выбросили из крааля, как это делают с преступниками, то я пошел ночью, сел у его трупа и громко смеялся. – Зикали залился своим жутким, ужасным смехом.

– Трижды я смеялся: один раз за моих жен, которых он отнял у меня; второй раз за моих детей, которых он убил, и третий раз за насмешливое прозвище, которое он дал мне. Затем я стал советником Дингана, которого ненавидел еще больше, чем Чаку, потому, что он был такой же, как Чака, но без его величия. И ты знаешь конец Дингана, ведь ты сам принимал участие в этой войне, и конец Умлангана, его брата и соучастника в убийстве, которого я посоветовал Дингану убить. Теперь правит зулусами Панда, последний из сыновей моего врага, Сензангакона. Панда глупец, но я щажу его потому, что он пытался спасти жизнь моему ребенку, которого убил Чака. Но у Панды есть сыновья, такие же, как Чака, и я орудую против них, как орудовал против живших до них.

– Почему? – спросил я.

– Почему? О, если бы я рассказал тебе всю свою жизнь, ты бы понял почему, Макумазан. Может быть, я и расскажу ее тебе когда-нибудь.

– Я верю, – ответил я, – что Чака, Динган, Умланган и прочие были нехорошими людьми. Но почему ты мне все это рассказываешь, Зикали? Ведь стоит мне повторить это хоть попугаю, как тебя схватят, и не успеет взойти новая луна, как тебя не будет в живых.

– Ты так полагаешь? В таком случае, я удивляюсь, что меня не убили раньше. А рассказываю я это тебе, Макумазан, потому, что со времени Дингана ты имел такое большое отношение к истории зулусов. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь знал это, может быть, записал бы, когда все кончится. Кроме того, я знаю, что ты умный и осторожный человек, ты даже попугаю не передашь того, что слышал.

Я наклонился вперед и посмотрел на него.

– Но чего ты добиваешься, Зикали? – спросил я. – Ты не из тех, кто попусту бьет палкой по воздуху. Кого ты хочешь ударить палкой?

– Кого? – прошипел он изменившимся глухим голосом. – Ну, конечно, этих гордых зулусов, этот маленький народ, который называет себя «небесным народом» и который проглатывает другие племена, как большая змея проглатывает козлят и поросят. Я из племени ндванда, одного из тех племен, к которым зулусы относятся с презрением и считают их паразитами и свиньями. Так вот, я хочу, чтобы свиньи разорвали охотника. Если же это невозможно, то я хочу, чтобы черный охотник был побежден белым носорогом твоей расы, Макумазан, даже если бы при этом пострадал ндвандский кабан. Вот я все тебе сказал. Вот почему я так долго живу. Я не хочу умереть, пока это не произошло, а я знаю, что это должно случиться. И я, «Тот, кому не следовало родиться», – продолжаю жить, пока не наступит этот день. А когда он наступит, ты и я, Макумазан, будем находиться рядом, и вот почему я раскрыл тебе свою тайну. Я больше не буду говорить о том, что должно произойти. Может быть, я и так сказал слишком много. Однако не забудь мои слова или забудь их, если хочешь, а я напомню их тебе, Макумазан, в тот день, когда твой народ отомстит за ндвандов и за всех прочих, на которых зулусы смотрят, как на навоз.

Странный карлик присел в возбуждении и стал трясти своими длинными седыми волосами, заплетенными в тонкие косички, как полагается знахарям, пока они не свесились наподобие вуали, скрыв его широкое лицо и глубоко ввалившиеся глаза. Затем он снова заговорил сквозь эту завесу:

– Ты удивляешься, Макумазан, какое отношение имеет Садуко к великим событиям, которые должны произойти? Я говорю тебе, что он, наверное, будет играть в них определенную роль, и для этой цели я спас его ребенком от Бангу и воспитал из него воина; он, наверное, убьет Бангу, который теперь поссорился с Пандой. Большое участие во всей этой истории, по всей вероятности, примет Мамина. Она сумеет вызвать войну между сыновьями Панды, и эта война повлечет за собой гибель зулусов, так как победитель окажется плохим правителем и навлечет на свой народ гнев более могучей расы. Таким образом, «Тот, кому не следовало родиться», и ндванды, и все другие племена, которых зулусы называют свиньями, будут отомщены.

– А что будет с Садуко, моим другом и твоим воспитанником?

– Твой друг и мой воспитанник пойдет по назначенному ему пути, Макумазан, как ты и я. Чего большего он может желать? Ведь он сам выбрал этот путь! Не старайся узнать больше. И к чему? Время само раскроет, что произойдет. А теперь иди отдохнуть, Макумазан, и мне тоже нужен отдых, так как я стар и слаб. А когда тебе захочется снова меня повидать, мы поговорим об этом подробнее. Пока же помни, что я только старый колдун, который делает вид, что знает больше других людей. Спокойной ночи и не поминай меня лихом.