Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 54 страниц)

Князь А. К. Имеретинский, проверявший состояние ряда политических тюрем, отметил отсутствие единообразия режима в них^{303. Комиссией были поставлены вопросы об объединении всех жандармских, полицейских и судебных органов для борьбы с революционерами, об ускорении производства дел по политическим преступлениям, о пересмотре организации административной ссылки и надзора. Материалы комиссии позднее использованы Лорис-Мелико-вым в его обосновании плана преобразования полиции, о котором речь впереди. Но был и непосредственно практический результат проведенной по инициативе диктатора ревизии: число дел, заведенных по политическому обвинению, резко уменьшилось – комиссия признала часть их необоснованными304. Сотни людей, преимущественно из учащейся молодежи, были возвращены из административной ссылки.}

Судя по журналам Верховной распорядительной комиссии, состоялось всего пять ее совещаний: первое – 4 марта, последнее – 1 мая 1880 г. Длились они по 2,5—3 часа. Человек дела, Михаил Та-риелович не был любителем заседаний. Летом комиссия вообще не собиралась, хотя и работала. Она оказалась не распорядительным, а исполнительным органом, выполняя поручения начальника. Анали-

^

зируя работу Верховной распорядительной комиссии и предлагаемые ею меры, историк справедливо заключает, что «они были направлены к одной цели – к созданию более эффективной системы репрессий», но одновременно содействовали и «ослаблению системы полицейского террора»^305.

Лорис-Меликов во главу угла ставил строгое соблюдение законности. Соответствие закону было основным критерием проведенной по его поручению ревизии делопроизводства по политическим обвинениям, административной ссылки и надзора, а также тюремного заключения. Не случайно в комиссии под его началом оказалась группа видных юристов и судебных деятелей, правоведов по образованию (К.П. Победоносцев, М.С. Каханов, П.А. Марков, М.Е. Ковалевский, И.И. Шамшин). Разные по политическим убеждениям, они одинаково почитали закон, не оправдывая его нарушения целями охраны государственного порядка. В этом смысле комиссия действовала единодушно.

Но в той борьбе, что развернулась в стране, невозможно было строго следовать установленным законам. И если революционеры, начав войну с существующим порядком, постоянно нарушали общечеловеческие нравственные нормы, то и власть, стремясь сокрушить заговорщиков, сплошь и рядом преступала мораль и закон. В борьбе диктатора с революционным движением беззакония стало меньше, и прежде всего в столице, но оно – особенно на местах – не исчезло, слишком велика была сила инерции. На заседаниях Верховной распорядительной комиссии неоднократно ставился вопрос о «пользе установления более осторожного, чем ныне, отношения власти к арестам и высылке», однако на практике такая осторожность внедрялась с большим трудом. Из 113 лиц по списку, представленному Лорис-Меликову петербургским градоначальником А.Е. Зуровым в феврале 1880 г., лишь 30 были высланы из столицы, а 5 сосланы в Сибирь, по отношению к остальным глава Верховной распорядительной комиссии распорядился «ничего не предпринимать».

В деле публициста «Отечественных записок» Н.Ф. Анненского формальных оснований полицейское дознание не обнаружило, как не обнаружило их и в деле известного книгоиздателя Ф.Ф. Павленкова: имелись лишь доносы о «содействии их антиправительственному движению» . Однако по приказу Лорис-Меликова они отправлялись в Сибирь как «политически неблагонадежные»^306.

В хронике арестов народовольческой газеты 1880 г. мелькают имена профессоров, адвокатов, присяжных поверенных, студентов. Аресты и высылки стали не столь массовыми, как в 1879 г., но не иссякали, продолжая возбуждать общество случавшейся необоснованностью. Инакомыслие, а не противозаконный поступок для властей считалось мотивом изоляции от общества, несмотря на призыв начальника Верховной распорядительной комиссии различать в карательной политике разные степени неблагонадежности.

Лорис-Меликов неоднократно заявлял о своей решимости не допускать послаблений, «не останавливаться ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий», и слова у него не расходились с делом. Не останавливался диктатор и перед вынесением смертных приговоров, хотя и знал, что они подрывают его образ «спасителя России» и веру в его правление как «диктатуры сердца». С санкции диктатора уже в начале его правления были казнены упоминавшийся И. Млодецкий, студент И.И. Розовский (обвинявшийся в распространении революционных прокламаций), унтер-офицер М.П. Лозинский (за вооруженное сопротивление при аресте)^{307. А счет казням в период «диктатуры сердца» этим только открывался. Но, признавая насильственные меры неотъемлемой частью борьбы с революционным движением, Лорис-Меликов не раз уже давал понять, что справиться с ним только репрессиями невозможно: необходимо устранить причины, его порождающие.}

* * *

Для Лорис-Меликова слова о поддержке обществом его деятельности как условии ее успеха в «восстановлении потрясенного порядка» не были простым агитационным приемом, выражая его истинное понимание возможности выхода из кризиса. Вооруженный нажитым военным и административным опытом, он, как это уже бывало прежде, ищет контактов с обществом, стремится глубже постичь его настроения и стремления, запросы и нужды в центре и на местах. Михаил Тариелович – политик публичный, посещающий не только дворцовые приемы, рауты и балы, аристократические салоны, но устанавливающий связи в среде либеральной профессуры, в литературных и журналистских кругах. Он интересуется мнением о создавшейся в стране ситуации представителей самых разных политических на-

^

правлений. У него довольно тесные контакты с консерваторами (К.П. Победоносцевым, В.П. Мещерским, П.А. Черевиным, А.С. Маковым, С.С. Перфильевым), и множатся его связи в либеральной среде: к нему тянутся идеологи либерализма (К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин) и славянофильства (А.И. Кошелев и И.С. Аксаков). Скоро он сталкивается с тем, что и в правительственных кругах многие задумываются об уступках обществу. Ощутив настрой диктатора на преобразования, все спешат сообщить ему свое понимание перспектив развития, свои предложения о мерах по выходу из кризиса. И здесь, как в планах и проектах, поступавших в Верховную распорядительную комиссию от сторонников разных политических направлений, Лорис-Меликов ощущает некую общность. Все они – от предусматривавших чисто ритуальные перемены во властных структурах до предлагавших законосовещательные представительства, ориентированные на западные образцы или отечественные* исторические традиции, – так или иначе свидетельствовали, что некоторая часть русского общества не желает более мириться с отстранением от управления и требует своей доли участия в нем. Аргументированно и четко это было высказано в записке «О внутреннем состоянии России», поданной Лорис-Меликову 20 марта 1880 г. за более чем 20 подписями общественных деятелей (С.А. Муромцев, В.Ю. Скалой, А.И. Чупров и др.). Здесь прямо говорилось о неправильной внутренней политике, отчуждающей общество от решения важных государственных проблем. Между тем тяжелое финансовое положение, продовольственные затруднения, начинающийся экономический застой не могут быть устранены только усилиями правительства, заявляли авторы записки. Необходимо, по их мнению, возвратиться к политике начала 60-х гг., привлекая к преобразовательной деятельности все здоровые силы страны^308.

Лорис-Меликов весьма внимателен к общественным настроениям и запросам, которые постигает и по прессе. Он вызывает к себе для неформальных бесед редакторов и издателей столичных газет и журналов, объясняя свою позицию и ожидая поддержки. В.П. Мещерский рассказывает, что бывало, губернаторы и даже министры ожидали в приемной Лорис-Меликова, пока оттуда выйдет кто-либо из «либералов печати»^{309. При всех преувеличениях, характерных для этого антагониста диктатора, необычность поведения Лорис-Меликова для имперского политика схвачена князем верно. Особенно тесно связан диктатор с ведущей либеральной газетой «Голос».}

Судя по воспоминаниям В.П. Мещерского, в консервативных кругах «Голос» называли органом Лорис-Меликова. Сам князь после первой серьезной беседы с Лорис-Меликовым сделал вывод, что тот понимает диктатуру «по передовым из газеты «Голос»^{310. По словам М.Н. Каткова, Лорис-Меликов и К0 – тот же фельетон «Голоса», тот же подъем мысли и тот же государственный смысл, что у этих стрекулистов»311. В литературе «Голос» определяют как «собственный орган печати» Лорис-Меликова, его официоз, а также характеризуют отношения графа с редакцией как «союзнические»312. Стоит все же оговориться, что на роль официоза диктатора могли претендовать многие либеральные издания в пору его правления («Порядок», «Молва», «Страна», «Земство», «Русские ведомости»): они поддерживали его политический курс, пропагандировали его действия, и конечно же ощущали себя его союзниками. Тесные связи наладились у диктатора с «Новым временем»: в газете А.С. Суворина работал брат правителя канцелярии графа – К.А. Скальковский. С «Голосом» у Михаила Та-риеловича были лишь более близкие, доверительные отношения: в редакции состояли «свои» люди. С ее редактором В.А. Бильбасовым, зятем издателя «Голоса» А.А. Краевского, он был знаком с 1879 г., а в 1880 г. стал регулярно встречаться. Среди публицистов «Голоса» был К.А. Бебутов – выходец из знакомой по слркбе на Кавказе семьи армянских князей. Ведущий публицист «Голоса» профессор европейского и русского государственного права А.Д. Градовский, по сути, становится при Лорис-Меликове постоянным консультантом, а иногда и пишет на порученные ему графом темы313. Из дневника профессора Н.А. Любимова, редактора «Русского вестника», А.С. Суворин приводит запись о Лорис-Меликове, который якобы «спрашивал у Скаль-ковского об английском устройстве, чтоб не показаться невеждой перед Градовским (А.Д.). Допытывал, кто в Англии назначает министров – парламент или королева». Запись сопровождалась ремаркой Любимова: «И эти люди, эти невежды, хотели сочинить конституцию для России»314. Несомненно, на новом поприще Лорис-Меликову порой не хватало знаний. Хотя стоит заметить, что он вовсе не выделялся в этом смысле среди других государственных деятелей, как и членов правящей династии, отнюдь не превосходивших Михаила Та-риеловича познаниями в области государственного права. Важно, что сам Лорис-Меликов, как, в частности, свидетельствовал А.Ф. Кони315 316, сознавал этот свой недостаток и стремился его преодолеть, что было не всегда характерно для лиц, облеченных властью.}

Лорис-Меликов тянулся к людям образованным, черпая из общения с ними недостающие ему сведения в области государственного права и управления. С этим связано и его внимание к либеральной прессе. Из нее он черпал не только нужные сведения, но и информацию о положении в стране, которое весной 1880 г. было тревожным. Либеральную публицистику диктатор активно использовал для проведения своих идей, снабжая нужной информацией. Он отлично постиг «своеобразное влияние» периодической печати в России, «не подходящее под условия Западной Европы, где пресса является лишь выразительницей общественного мнения, тогда как у нас она влияет на само его формирование»^{317. Поборником свободы печати диктатор не был и, как всякий представитель власти, считал нркным для нее «надлежащее руководство». Но цензурные препоны с приходом Лорис-Меликова на верховный пост были ослаблены, хотя законодательно не оформлены.}

За первые два месяца правления Лорис-Меликов чрезвычайно расширил свои знания о России, которую, по признанию, сделанному А.Ф. Кони, он мало знал. Знакомство с общественными требованиями подтвердило его прежние наблюдения и укрепило во многих собственных выводах. На его складывавшуюся программу воздействовал и постоянный обмен мнений с Д.А. Милютиным, А.А. Абазой, М.С. Кахановым, позиция которых как представителей либеральной администрации рке четко обозначилась. Д.А. Милютин уже был убежден, что «все наше государственное устройство требует коренной реформы, снизу доверху. Как устройство сельского самоуправления, земства, местной администрации, уездной и губернской, так и центральных высших учреждений – все отжило свой век, все должно бы получить новые формы, согласованные с великими реформами, совершенными в 60-х гг.». Дмитрий Алексеевич задавался вопросом, честно ли хранить про себя эти убеждения, находясь в самом составе высшего правительства. Но и Дон Кихотом он быть не хотел: «Плетью обуха не перешибешь». До поры военный министр полагал, что преобразования «не по плечам нашим государственным деятелям, которые не в состоянии подняться выше точки зрения полицмейстера или даже городового»^{318. С приходом во власть Лорис-Меликова Милютин уже не считал преобразования безнадежными.}

Михаил Тариелович не принадлежал к тем, кто готов «перешибить плетью обух» и вообще рубить сплеча. Основным принципом его деятельности была постепенность, но отнюдь не как категория времени, а как способ действий, позволяющий избежать ломки и потрясений. По времени постепенность Лорис-Меликова как раз довольно быстрая – первый шаг к преобразованиям, намеченным еще в самом общем, недостаточно разработанном виде, он делает спустя два месяца после нового назначения, представив свой всеподданнейший доклад царю (см. док. № 36).

По своему содержанию доклад диктатора не столько отчетного, сколько программного характера. Однако и сам краткий отчет главы Верховной распорядительной комиссии заслуживает отдельного внимания: он дает представление о понимании им текущего, о его тактике и стратегии. Ссылаясь на указ 12 февраля 1880 г., Лорис-Меликов говорит о двух сторонах в работе комиссии в истекший период. Он весьма кратко рассказывает о той из них, что решала полицейски-охранительные задачи, перечислив достигнутое: объединение «разрозненной доныне деятельности полицейских и жандармских чинов», более целесообразное устройство розыскной части в столице, ускоренное продвижении дознаний по государственным преступлениям, наведении единообразия в основаниях административной высылки, пересмотре дел по государственным преступлениям и т. д. Остальная часть доклада посвящена «другой стороне» деятельности комиссии, направленной к «изучению разнородных причин, приведших нас к настоящему затруднительному положению, к разъяснениям настроения общества, равнодушное отношение которого к происходящим событиям во многом парализовало принимавшиеся до сих пор меры, и, наконец, к изысканию тех способов, кои могли бы служить к достижению желаемой цели – восстановления потрясенного порядка»^319.

Но указ императора 12 февраля подобной задачи не имел в виду. Лорис-Меликов, как уже говорилось, на первом же заседании подведомственной ему комиссии поставил ее самочинно. В своем докладе он говорит о ней как якобы изначально предусмотренной, заявив, что указ об учреждении Верховной распорядительной комиссии успокоил благомыслящие элементы общества, «наметив решимость правительства не останавливаться на одних мерах внешнего свойства». Но в тексте Устава нет и намека на иные, кроме полицейских, меры. Можно предположить, что в своих ежедневных встречах с царем диктатор неоднократно затрагивал вопрос об этом, не имевшемся поначалу в виду направлении деятельности комиссии и мог считать, что Александр II его доводы усвоил как свои собственные. Однако, отчитываясь о двух сторонах своей деятельности, как вполне равноправно узаконенных, докладчик в заключение просит дозволения высказаться с откровенностью «до конца» и снова доказывает то, что рке заявлял как некую аксиому. Он (в который раз!) объясняет, что комиссия, которую возглавляет, «не может и не должна ограничиваться только изысканием и приведением в исполнение мер чисто полицейского характера. Восстановление потрясенного порядка и прочное ограждение спокойствия требуют мероприятий государственных»^320.

Тяжелое кризисное время, переживаемое страной, Лорис-Мели-ков, по сути, объясняет неправильной внутренней политикой, отводя вину за нее от Александра II и переводя ее на центральную и местную администрацию и бюрократию. После реформ «новые порядки создали во многих отраслях управления новое положение для представителей власти, требовавшее других знаний, других приемов деятельности, иных способностей, чем прежде. Истина эта не была достаточно усвоена, и далеко не все органы власти заняли подлежащее им место». Недовольство их ошибками и просчетами, «неумением приноровиться к новым порядкам» обратилось против «новых начал», вошедших в русскую жизнь с реформами. По верному наблюдению Лорис-Меликова, общество раскололось в силу разного восприятия в нем реформ: одни стремились к упразднению их последствий, другие «стали на их стражу, защищая с одинаковой горячностью основные их начала и неизбежные недостатки». Из доклада видно, что позиция Лорис-Меликова ближе к защитникам реформ, хотя он и признает необходимость их «урегулирования». «Великие преобразования, ознаменовавшие славное царствование» Александра II, по словам графа, воодушевили и объединили общество с властью. Причины роста общественного недовольства, способствовавшего революционным и социалистическим увлечениям среди молодежи, он видит в незавершенности реформ и их остановке, в том, что «попытки урегулировать реформы и пополнить недостатки законодательства по нетронутым еще отраслям управления оставались без движения»^321.

Лорис-Меликов, как видно из его доклада, не разделяет мысль, главенствующую в консервативной печати, о наносном характере революционного движения в России, возникшего вследствие занесенных с Запада лжеучений, не имеющих почвы в отечестве.

В своей трактовке роли преобразований 1860-х гг. Лорис-Меликов явно соприкасается с либеральной мыслью, видевшей причину кризисного состояния страны в незаконченности реформ, и доказывавшей, что выход может быть только в их продолжении. В этом смысле горячими защитниками реформ 1860-х гг. были столь разные приверженцы либеральной идеологии, как К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, К.К. Арсеньев, А.Д. Градовский, а также славянофилы (как И.С. Аксаков и А.И. Кошелев). И здесь в понимании исторического значения преобразований Лорис-Меликов расходится с такими ортодоксальными приверженцами самодержавия, как М.Н. Катков, К.П. Победоносцев, В.П. Мещерский, усматривавших в самих реформах разрушительные, чужеродные самодержавию начала. Князь Мещерский, близкий наследнику, еще в начале 1870-х гг. в издаваемом им «Гражданине» призывал поставить «точку к реформам». Победоносцев в том же «Гражданине» сокрушался о чуждом исконным русским началам направлении развития, обретенном страной после реформ. С этой же позиции и Катков нападал на земство и новые суды, объяснял необходимость ликвидации университетской автономии, введенной уставом 1863 г. Сам Александр II был, употребляя выражение А.Д. Градовского, в сильной степени травмирован результатами реформ и затормозил их ход. И вот, в разгар кризиса, Лорис-Меликов призывает снова обратиться к преобразованиям, напоминая, что именно с их помощью царь «верною рукою поставил Россию в такую тяжкую для нее годину на путь процветания». «Никогда и, может быть, нигде сила правительственной власти не выражалась блистательнее и торжественнее, как в то время», – вдохновляет он монарха на возобновление реформ^322.

В докладе говорилось, что русское общество находится в ожидании перемен и что «ожидания эти самого разнообразного свойства». Перечислив некоторые из них, связанные с отменой соляного налога, круговой поруки, ликвидацией бюджетного дефицита и т. д., Лорис-Меликов не скрыл, что в обществе существуют надежды (по его выражению —

^

«предположения») на «образование народного представительства в формах, заимствованных с Запада, или на началах древнерусских, или, наконец, призывом представителей земства в состав Государственного совета». Так предельно кратко, но емко диктатор сумел передать суть проектов и планов, вышедших из среды либералов, славянофилов, разумных консерваторов и из самих правительственных сфер.

Твердо и решительно заявив, что считает подобные преобразования несвоевременными, граф высказал готовность не согласиться с самим царем, «если бы подобная мера входила даже, в той или другой форме» в его «великодушные представления». Продемонстрировав таким необычным для верноподданного образом свою убежденность, Лорис-Меликов на полях доклада получил подтверждение отрицательного отношения Александра II к идее представительства, в чем вряд ли сомневался.

Сторонник постепенности, граф четко заявил в докладе приверженность к той «непреложной истине, что опыты в крупных реформах не должны быть допускаемы», и здесь он вряд ли был неискренен^{323. Но снова и снова повторяя, что выход из «тяжелого кризиса» невозможен с помощью только карательных и полицейских мер, он предлагает соединить их с теми, которые бы «отняли почву из-под вредных лжеучений и укрепили бы ее для законного порядка», симптоматично определив их как «необыкновенные». В докладе говорится, что «самая необычность положения» указывала на недостаточность «обыкновенных мер» для выхода из него. О необходимости «самых решительных и необыкновенных мер» накануне создания ло-рис-меликовской комиссии толковали между собой царь и наследник, подразумевая, как видно из дневника последнего, резкое ужесточение карательной политики324. Михаил Тариелович рассказывал Д.А. Милютину, что «необыкновенные» – «крутые, драконовские меры» изначально навязывали ему со всех сторон при назначении главным начальником Верховной распорядительной комиссии325. Именно таким привычным способом власть пыталась ликвидировать кризис в 1878—1879 гг. Не полемизируя с традиционным для самодержцев взглядом, докладчик ведет речь о мерах необычных для них совсем в ином смысле – о преобразованиях, которые только и способны привести к «восстановлению потрясенного порядка».}

Аорис-Меликов с несвойственной ему в отчетах перед царем резкостью и прямотой характеризует положение в стране. По его словам, оно «достигло того предела, далее которого идти некуда». Подобные формулировки в легальной печати были невозможны: цензура не пропустила бы их. Но они встречались в записках и письмах, прошедших через руки Лорис-Меликова, встречая его понимание. Не сомневаясь в таком понимании, писал Лорис-Меликову сменивший его на посту харьковского генерал-губернатора князь А.М. Дондуков-Корса-ков. Он предупреждал о грозной опасности, происходящей от бедственного положения в крае: «Симптомы обеднения населения умножаются во многих местностях и приготовляют почву для постепенной подземной работы врагов общественного порядка», вызывая повсюду «глухое недовольство и ропот»^{326. За предельно резкой характеристикой положения дел в докладе Лорис-Меликова – множество подобных свидетельств, в том числе и исходящих из самого правящего лагеря. Диктатор мог бы сослаться на мнения генерала Е.В. Богдановича, генерала Р.А. Фадеева, бывшего министра просвещения А.В. Головнина и ряда членов Верховной распорядительной комиссии327.}

В некотором противоречии с этой характеристикой положения страны, как грозящего катастрофой, находятся весьма скромные меры к исправлению положения, предложенные диктатором. Повторив о намерении «идти твердо и решительно в деле преследования злоумышленников», Аорис-Меликов заявил о необходимости более внимательного отношения правительственных учреждений к нуждам населения и духовенства, к деятельности земства, потребностям городов. Как «предположения первостепенной важности», которым следует дать ход, граф называет следующие: «возвышение нравственного уровня духовенства, реформа податная, дарование прав раскольникам, пересмотр паспортной системы, облегчение крестьянских переселений в малоземельных губерниях, преобразование губернских административных учреждений, установление отношений нанимателей к рабочим, наконец, надлежащее руководство периодической печатью»^328.

Исследователи внутренней политики самодержавия справедливо замечают, что Аорис-Меликов не назвал в этой своей позитивной программе ни одной меры, которая бы уже не обсуждалась в правящих верхах. Все предложенное им являлось «предметом многолетнего обсуждения в различных комиссиях и ведомствах»^{329. Но ведь Аорис-Меликов и сам обращает на это внимание царя, напоминая,}

что меры, им предлагаемые, давно были намечены царем, «но остановлены осуществлением в канцеляриях и всякого рода комиссиях». Для него это важный довод к их безотлагательному проведению в жизнь. К тому же он хочет выглядеть в своей политике не новатором, а традиционалистом, продолжателем добрых начинаний, которые приписывает царю.

Сам порядок перечня неотложных задач тщательно продуман докладчиком с учетом взглядов и характеров высоких читателей доклада – наследника и царя. Первым шло «предположение» о возвышении нравственного уровня духовенства, между податной и паспортной реформами вклинивался пункт о даровании прав раскольникам, затем говорилось об облегчении крестьянских переселений, преобразовании губернских административных учреждений, установление отношений нанимателей к рабочими и как бы завершающая изложенную программу-минимум задача надлежащего руководства периодической печатью. Но именно вслед за рассуждением о роли печати, начинавшимся словом «наконец», призванным подчеркнуть, что список первостепенных задач вроде бы исчерпан, высказано еще одно, весьма важное, соображение: «Полезно и, по моему мнению, необходимо, в видах успокоения правильными занятиями возбужденных умов, жаждущих деятельности, привлекать дворянство, земство и города к участию в таких вопросах, которые близко касаются местных нужд». Выборное начало при этом отвергается: «Власть всегда может намечать из среды их наиболее сведущих и благонадежных лиц». Оговаривается и то, что участие это должно касаться лишь вопросов экономических, хозяйственных и финансовых^{330. Затем докладчик переключается на положение в учебном ведомстве.}

Основательно закамуфлированная, высказанная как бы между прочим, скорее как житейское соображение, не имеющее политического характера, мысль об общественных представителях также принадлежала к «давно намеченным», но не получившим развития. Комитет министров в 1874 г. предусматривал возможность привлечения к обсуждению некоторых экономических проблем предводителей дворянства, председателей земских управ, городских голов^{331. Это создавало определенную опору для диктатора, делавшего свой первый робкий шаг в подготовке изменения в системе управления и хорошо осведомленного о судьбе подобных начинаний. Михаил}

Тариелович, приступая к своему докладу, имел в поле зрения недавнее отклонение проектов привлечения к управлению общественных представителей исключительно с законосовещательными функциями. Предложенные еще в 1863-м – кризисном для самодержавия году – великим князем Константином Николаевичем и П.А. Валуевым проекты снова обсуждались по инициативе Александра II в 1879 г. и снова были отвергнуты. Даже под натиском развивающегося революционного движения и растущего общественного подъема власть не решилась пойти на политическую реформу, вовсе не имевшую в виду ограничение ее прерогатив. «Предположение» о привлечении «дворянства, земства и городов» для обсуждения местных нужд * апрельском докладе диктатора была своего рода «пробным шаром✓ , прощупыванием почвы для дальнейшего продвижения идеи представительства.

Зная о сложившихся уже к этому времени взглядах Лорис-Ме-ликова, можно сказать, что высказанное им в докладе – лишь частица его программы, еще не оформившейся полностью, но отнюдь не столь ограниченной. Несмотря на то что Михаил Тариелович многократно обговаривал с императором отдельные положения своей намечавшейся программы, предъявить ее в определенной цельности, пусть и не полном виде, означало для него определенный риск. Он страшится отпугнуть императора самим количеством задач, назревших как «первостепенно важные», и действует по принципу «один пишем, два в уме». Так, называет податную реформу, умалчивая о необходимости снизить непомерно высокие выкупные платежи и оставив в стороне признанную им необходимейшей отмену соляного налога. Но соляной налог, о недовольстве которым в докладе лишь упомянуто, будет отменен в ноябре 1880 г. – он все время в поле зрения диктатора, готовившего его ликвидацию. А о необходимом снижении выкупных платежей будет сказано в следующем докладе.

Не говорится в апрельском отчете диктатора и о мелком поземельном кредите, облегчающем крестьянам приобретение земли. Мера эта в числе других активно обсуждалась в либерально-демократической печати. Судя по вариантам доклада, Аорис-Меликов имел в виду «устройство льготного кредита для облегчения крестьянам покупки земли», но до поры не стал вводить в круг объявленных в докладе неотложных мер^{332. Симптоматично упоминание в докладе о тяжести круговой поруки, но об отмене ее речи здесь нет. Между}

ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ ^–^

тем эта проблема общинного уклада крестьянской жизни, тесно связанная с предлагаемым им пересмотром паспортной системы, призванным облегчить подвижность населения в поисках земли и заработка, активно обсуждалась в печати.

Для понимания Лорис-Меликовым путей выхода из кризиса характерна постановка социально-экономических и политических проблем в едином комплексе. Призыв представителей от общества должен содействовать решению выдвинутых хозяйственных задач на местах. Сами эти задачи уже и ставятся как бы с расчетом, что будут осуществляться не только административно-бюрократическим путем, но и с помощью общественности.

Коренного и узлового вопроса, каким был для крестьянской страны аграрный вопрос, Лорис-Меликов, по сути, коснулся лишь в частностях, не затрагивая главного – проблемы малоземелья. О ее существовании Лорис-Меликов не мог не знать, борясь на посту генерал-губернатора со слухами о переделе земли. Проблема эта была остро поставлена в революционно-народнической печати, программных документах «Земли и воли» и «Народной воли», о ней говорили на судебных процессах. Пытаясь понять причины и корни революционного движения, Лорис-Меликов не мог не заметить, что «интересы крестьянства исключительно волновали молодежь»^{333. Да и в либерально-демократической печати аргументированно, со ссылкой на статистические данные говорилось о невозможности средней крестьянской семье прокормиться с надела. Проблема недостаточности надела повсеместно обсуждалась и в земских собраниях. На первый взгляд, в докладе она игнорируется. О причинах тяжелого положения деревни, анализом которых занималась либеральная и демократическая печать, говорится весьма туманно. «Крестьянское дело, – по словам графа, – после кипучей деятельности первых дней вошло в общую колею, и неподвижность в улучшении слабых его сторон породила такую обособленность несовершенного крестьянского управления, которая могла казаться полезною лишь в первые дни великой реформы»334. Видно, что Лорис-Меликов признает изъяны реформы 1861 г. причиной трудного положения крестьян, но в чем состояли ее «слабые стороны», не раскрывает. Несовершенство крестьянского управления выступает у него чуть ли не главным препятствием к нормальному развитию деревни. В то же время намеки на недостаточность надела в докладе присутствуют, свидетельствуя, что}