Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 54 страниц)

Сама постановка вопроса о необходимости нового отношения власти к земству уже способствовала улучшению условий работы земских органов: местные власти не могли не учитывать позицию власти центральной и ее первые начинания в этой области. На страницах либеральной печати 1880-го – начала 1881 г. это время оценивается как наиболее благоприятное для общественного самоуправления, рождавшее самые смелые надежды на будущие преобразования.

Надежды эти с очевидностью проявились на открытии памятника А.С. Пушкину в июне 1880 г., ставшем ярким общественным событием. Праздник начался 5 июня 1880 г. приемом в городской думе депутатов, прибывших из разных городов страны. 6 июня при громадном стечении народа состоялось открытие памятника, а затем в большом зале Московского университета – слушание речей, посвященных поэту, продолженное 7 и 8 июня в Благородном собрании. Либерально-демократическая печать увидела в этом необычном для империи событии свидетельство приближающихся общественных перемен. Настроение тех дней характеризовалось как «потребность дружного действия для общей цели, ради того, чтобы общественные силы, дремлющие и немые, получили, наконец, возможность проявления на благо страны»^{366. «Отечественные записки» обращали внимание, с какой жадностью общество ухватилось за столь непривычную возможность публичных выступлений, открытых собраний, как использовали эту возможность различные группировки в своих интересах. И здесь, сквозь споры об искусстве, по выражению Н.К. Михайловского, отчетливо были видны «очертания, скажем гражданских, чтобы не сказать политических, идей и партий»367.}

Чуткий к общественным настроениям Ф.М. Достоевский в своей речи восстал против упований на политические преобразования, как панацеи от всех зол, настаивая, что искать решения «проклятых вопросов» надо не во внешних переменах, а внутри себя: в нравственном самосовершенствовании под знаменем православия. Мощная проповедь художника, предрекавшая России великую всемирно-историческую роль, была встречена овацией, но затем вызвала и шквал критики в либерально-демократической печати. Достоевский не был противником реформ – он лишь хотел предостеречь увлеченное надеждами общество, что сами по себе – без должной нравственной подготовки – они не смогут радикально изменить жизнь. Именно это понимание писателем общественно-политических преобразований как «внешних», «механических» вызвало резкую отповедь из либерально-демократической среды, поскольку шло вразрез с ее чаяниями и стремлениями^{368. Ведь и сам писатель в 1880 г. отмечал в стране «всеобщий подъем духа, вообще близкое ожидание чего-то лучшего в грядущем». И Пушкинский праздник для него, как и многих, был подтверждением «возможности и правды этих лучших ожиданий»369. Общество не желало расставаться с этими ожиданиями, связывая их с Лорис-Меликовым.}

А между 'Гем сам диктатор в явном намерении не обмануть общественных надежд предпринял новый, столь же неожиданный, сколь и важный шаг. 26 июля 1880 г. он представил Александру II всеподданнейший доклад, в котором поднимал вопрос о ликвидации Верховной распорядительной комиссии. Подводя итоги ее деятельности, он полагал, что свою роль она в основном выполнила. «Я далек от мысли, что преступная деятельность социально-революционной партии пре-

кратилась, а тем более не смею приписывать исключительно трудам комиссии обнаруживающиеся в обществе некоторые благоприятные признаки, свидетельствующие о заметном успокоении умов», – замечал он, объясняя, что «вредные для государственного строя проявления социальных учений... могут быть парализованы не в короткий срок, а только продолжительным и вполне соответственным условиями данного государства воздействием правительственных и общественных сил». Но, по его убеждению, деятельность «всякой исключительной власти не должна быть продолжительной, иначе она нарушит нормальный ход государственного управления»^370.

В связи с предлагаемой ликвидацией Верховной распорядительной комиссии Лорис-Меликов выдвигал свой план перестройки органов управления: Министерство внутренних дел сосредотачивает в себе все жандармско-полицейские функции («заведование всею полицией государства»). Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии упразднялось: его функции переходили Департаменту государственной полиции Министерства внутренних дел. Оно же должно было ведать земскими и городскими делами, а также печатью. Все эта реорганизация, по мнению графа, даст возможность «создать твердую власть».

Одобрив доклад, царь 6 августа 1880 г. подписал указ о ликвидации Верховной распорядительной комиссии, согласившись, что дальнейшие указания по охране государственного порядка «могут быть проводимы в общеустановленном законом порядке». Согласился Александр II и с предложенными изменениями в правительственных органах. Министром внутренних дел и одновременно шефом жандармов назначался Лорис-Меликов. На него же возлагались функции Верховной распорядительной комиссии – «высшее направление всех следственных по государственным преступлениям дел»^{371. Товарищами министра внутренних дел назначались М.С. Каханов и П.А. Черевин. Симптоматично, что выбор Михаила Тариеловича остановился на лицах, принадлежавших к разным политическим группировкам. Черевин – человек из окружения наследника, столь же консервативной позиции. М.С. Каханов – единомышленник диктатора в основных вопросах внутренней политики. Ум и деловые качества этого члена своей комиссии, управляющего делами Комитета министров, Михаил Тариелович успел оценить. Думается, новая должность Черевина была не только попыткой «компенсации» влиятельному царедворцу за по-}

145

терю его поста исполняющего обязанности шефа жандармов (после отставки А.Р. Дрентельна). Граф стремился держать своих потенциальных противников в непосредственной от себя близости.

Лорис-Меликов посчитал целесообразным выделить из ведомства Министерства внутренних дел департаменты почт, телеграфа и иностранных исповеданий, дабы «усиленный круг деятельности» министерства не оказался «слишком обширным». Однако в правящих кругах эту перемену восприняли как попытку ублаготворить неожиданно для него потерявшего пост министра внутренних дел Л.С. Макова^372.

Что же побудило диктатора к этой решительной перемене своего статуса? Ведь еще в апреле он был озабочен расширением функций возглавляемой им комиссии. Намечая «государственные мероприятия», осуществление которых считал первостепенным, граф убеждал царя, что обсуждение их своевременности, как и возбуждение вопросов, с ними связанных, «должны входить в круг деятельности Верховной распорядительной комиссии»^{373. Судя по этому, ликвидация чрезвычайного органа не планировалась им в ближайшее время. Стоит учесть соображение, высказанное государственным секретарем Е.А. Перетцем, что диктатор «опасался усиления Валуева и Макова, которые, желая привлечь на свою сторону общественное мнение, отступили от прежней ретроградной своей политики и испросили разрешения государя заняться пересмотром, в либеральном духе, «Положения о земских учреждениях» и законов о печати»374. Вполне возможно, что побудивший Л.С. Макова заняться изменениями и дополнениями отдельных «Положений о земских учреждениях», Лорис-Меликов мог опасаться, что тот перехватит его инициативу. А выпускать из своих рук дело преобразований земства и печати диктатор не намеревался. И все же, если бы дело было только в соперничестве с Маковым и Валуевым, диктатор, наверное, сумел бы их обойти, не прибегая к столь серьезным структурным изменениям власти. Не сбрасывая со счета довод государственного секретаря, стоит поискать и другие, дополнительные объяснения предпринятым переменам.}

Под маркой Верховной распорядительной комиссии Лорис-Мели-кову удалось провести в жизнь ряд важных мероприятий. Однако рамки чрезвычайного органа становились тесными для намеченных преобразований. Заслуживает внимания его довод, что комиссия

оказалась не совсем удачным инструментом для привлечения общественных сил к деятельности, в направлении «соответствующем государственному порядку»^{375. Думается, свою роль могло сыграть и сознание Лорис-Меликовым некоторой «пробуксовки» его деятельности. Осторожный и постепенный путь к преобразованиям, по объективным причинам не суливший скорых результатов, грозил охладить энтузиазм общества, сопровождавший назначение диктатора и его первые шаги. Возможно, некоторое угасание общественных надежд граф и почувствовал летом 1880 г. – спустя полгода после учреждения своей комиссии. Предпринятая акция явно оживляла веру в него как деятеля, ведущего страну в нужном направлении. Она свидетельствовала, что Лорис-Меликов был не только серьезным политиком и дипломатом, но и незаурядным психологом.}

Общество возрадовалось ликвидации органа по борьбе с революционерами, хотя вряд ли кто верил, что она выполнила предназначенную ей роль. По меткому выражению М.Н. Каткова, «революция наша остается в тумане»^{376. И вряд ли кто из идейных противников московского публициста не согласился бы с этим. Многие либералы могли бы повторить вопрос, поставленный несколько позднее в рабочих тетрадях Ф.М. Достоевского: «...пресеклись ли убийства и преступления? Лорис-Меликов уничтожил ли злую волю?» Но все с облегчением приветствовали закрытие органа власти с его исключительными, надзаконными полномочиями.}

Велико было ликование печати разных направлений по поводу ликвидации Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии. Хотя многие понимали, что уничтожается лишь учреждение, а его функции остаются, как остается и вся налаженная жандармская практика с ее тайной агентурой, перлюстрацией, поощрением доносов и шпионства. И все же – такова роль символа в социальной психологии, каким стало Третье отделение, – большинству подданных империи казалось, что вместе с этим учреждением уходит все самое темное и гнетущее из русской жизни и начинается ее новая полоса.

В результате закрытия Верховной распорядительной комиссии, инициированного самим ее начальником, резко возрос авторитет Лорис-Меликова и в правительственных, и в общественных кругах: диктатор явил редчайший в истории империи случай добровольного отказа от, казалось бы, неограниченной власти. Возросло доверие к нему царя, который не часто сталкивался с подобным поступком на государственном поприще. В рескрипте М.Т. Лорис-Меликову Александр II, перечисляя все его заслуги по службе на Кавказе и на постах генерал-губернатора, заключал, что и во главе Верховной распорядительной комиссии граф оправдал царские ожидания. «Настойчиво и разумно следуя в течение шести месяцев указанным Мною путем, к умиротворению и спокойствию общества, – провозглашал Александр II, – Вы достигли таких успешных результатов, что оказалось возможным, если не вовсе отменить, то значительно смягчить действие принятых временно чрезмерных мер, и ныне Россия может вновь спокойно вступить на путь мирного развития». За оказанные услуги Лорис-Меликов был пожалован кавалером ордена Святого апостола Андрея Первозванного¹ – высшим в империи.

Немногие тогда понимали, что, меняя статус, Лорис-Меликов власти своей не умаляет. Сосредоточив под своим главенством все жандармско-полицейские органы, он оставался всесильным. Особая и, казалось, нерушимая близость к императору делала его всемогущим. По сути, став министром внутренних дел, он остался диктатором. ^{377 378}

10*

Глава четвертая МИНИСТР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Спустя десять дней после указа о ликвидации Верховной распорядительной комиссии новоназначенный министр внутренних дел М.Т. Лорис-Меликов отбывает в Крым, в числе сопровождающих Александра II лиц. Однако в царской свите у Михаила Тариеловича было особое положение. С царем, недавно овдовевшим и тайно обвенчавшимся с Екатериной Михайловной Долгорукой, ехала его новая семья (императрица Мария Александровна умерла в мае 1880 г., венчание с Долгорукой было в июле 1880 г.; позже, в декабре 1880 г., состоялось пожалование Долгорукой и потомству императора от нее титула светлейших князей Юрьевских. – Примеч. ред.). Сопровождавших рассадили в поезде так, чтобы они не могли проходить через царский вагон: не все были информированы о свершившемся в царской семье событии. Только граф А. В. Адлерберг, министр двора, и генерал-адъютант А.М. Рылеев, комендант главной императорской квартиры, бывшие свидетелями при бракосочетании, да Лорис-Меликов, посвященный в тайну морганатического брака, помещались со стороны женского вагона.

По прибытии в Симферополь царь с Долгорукой и с детьми, а также Адлерберг, Рылеев и Лорис-Меликов в экипажах направились в Ливадию, остальная свита продолжила путь до Севастополя поездом^{379. В свете этих фактов слова в рескрипте Лорис-Меликову об особом доверии к нему и неизменной благосклонности «искренне любящего и благодарного Александра» воспринимаются не только как дань придворному этикету и дворцовому регламенту380.}

Пребывание в Ливадии послужило дальнейшему сближению Лорис-Меликова с царем. Беседы о делах текущих, о новых назначениях и перемещениях в государственном аппарате, о некоторых планах министра велись в непринркденной обстановке, продолжаясь порой за

вечерней игрой в вист. Здесь же укрепились контакты и с княгиней Екатериной Михайловной, морганатической супругой императора, влияние которой в дворцовых кругах возрастало. Здесь, в Крыму, министру внутренних дел удалось заручиться поддержкой императора ряда своих предложений.

Вернувшись в столицу, Лорис-Меликов занимается их реализацией. Вступление в новую должность, перемена статуса не были для Михаила Тариеловича формальными – наступал новый период его государственной деятельности. От постановки вопросов о необходимых преобразованиях он переходил к практическому их осуществлению. Осень 1880 г. для диктатора характеризуется развернутым наступлением по всему фронту намеченных реформ, хотя проведение их мыслилось им в строгой очередности. Одновременно готовятся нужные ему кадровые перемещения. Уже в первые осенние месяцы на основных постах государственного аппарата находились сторонники Лорис-Меликова, на содействие которых он мог в большей или меньшей степени рассчитывать. Наиболее твердым и последовательным из них, как подтвердили и позднейшие события, был военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин.

В октябре Лорис-Меликов не без усилий добивается назначения на пост министра финансов Александра Агеевича Абазы, своего старого, как и Милютин, товарища. Николай Христианович Бунге, назначенный товарищем министра финансов благодаря хлопотам Лорис-Мели-кова еще в июле, остался на этом посту. Считая такое сочетание весьма удачным, Михаил Тариелович полагал, что теперь «министерство финансов будет недурно: министр – умнейший человек Абаза, а товарищем у него – тоже неглупый, а к тому же ученый человек – Бунге. Славная парочка»^{381. Исследователь деятельности Н.Х. Бунге не без оснований полагает, что после отставки все-таки заурядного по способностям С.А. Грейга «все шло к скорому назначению Бунге на пост министра финансов», фактически вершившего дела министерства во время длительных отлучек министра382. Однако Лорис-Меликову на этом посту был нужен человек с широкими связями при дворе и серьезным административным опытом. И то и другое Абаза – крупный землевладелец и сахарозаводчик – приобрел на занимаемых им в 1870-е гг. постах государственного контролера, председателя Департамента государственной экономии Государственного совета, члена Комитета министров, члена Государственного комитета по устройству сельского состояния. Профессор политической экономии, Н.Х. Бунге прекрасно дополнял нового министра своими теоретическими знаниями, но и он не был кабинетным ученым, свободно ориентируясь в современной хозяйственной жизни страны. Выбор Лорис-Меликова поистине был удачен для страны с хроническим послевоенным дефицитом бюджета.}

Менее удачным было назначение на пост министра народного просвещения А.А. Сабурова, которого граф совсем не знал, положившись на рекомендации своих советников. Либеральный по взглядам, министр оказался весьма слабым организатором. Однако, разочаровавшись в Сабурове, Аорис-Меликов не решался его заменить: каждый единомышленник в правительстве, особенно в тех министерствах, где готовились преобразования, был на счету. К тому же товарищем министра был П.А. Марков, способности которого как члена Верховной распорядительной комиссии диктатор вполне оценил.

К единомышленникам граф мог безоговорочно отнести и товарища министра внутренних дел М.С. Каханова, и государственного контролера Д.М. Сольского, начальника Главного управления по делам печати Н.С. Абазу. В пору своего наивысшего влияния Аорис-Меликов мог в определенной мере опираться и на министра государственных имуществ князя А.А. Ливена, и товарища министра А.Н. Куломзина. Итак, осенью 1880 г. вокруг Лорис-Меликова сформировалась группировка либеральных администраторов, готовых поддержать его преобразовательные начинания. До прихода к власти Лорис-Меликова они, с разной степенью критичности относясь к существующим порядкам, полагали, как в свое время Д.А. Милютин, что «плетью обуха не перешибешь». Именно диктатор привлек их к активной реформаторской деятельности, увлекая своими планами и зарядив своей энергией. В министерствах, где готовились преобразования, на ключевых постах оказались его единомышленники.

Но в правящих сферах было немало и влиятельных противников министра-реформатора. Все чаще проявляет неприятие его политики наиболее авторитетный из них – К.П. Победоносцев, правда, не в открытых столкновениях, а за спиной графа. В письмах к своему конфиденту, Е.Ф. Тютчевой, осенью 1880 г. он рке откровенно враждебен к министру внутренних дел. Не помогли графу и хлопоты о назначении Константина Петровича членом Комитета министров, куда обер-прокурор Святейшего синода так стремился.

Не без влияния Победоносцева меняет свое отношение к диктатору и великий князь и будущий император Александр Александрович. Свою роль сыграло их совместное пребывание в Крыму в октябре 1880 г., куда Лорис-Меликов сопровождал наследника. Остро переживавший новый брак царя, грозивший династическими осложнениями, цесаревич не простил Михаилу Тариеловичу его доверительных отношений с морганатической супругой царя. Скудеет их переписка, а в дневнике Александра Александровича с октября 1880 г. не встречаются больше похвал и одобрений действиям Аорис-Меликова, столь частых недавно, хотя нет еще и прямых порицаний его^{383. После ликвидации Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии против министра внутренних дел настроен и близкий наследнику П.А. Черевин.}

Все большее расхождение осенью 1880 г. происходит у Лорис-Меликова с Валуевым – не столько в силу идейных разногласий, сколько по причине соперничества главы Комитета министров с диктатором, оттеснившим его в тень^{384. Острую неприязнь испытывает к Лорис-Меликову и бывший министр внутренних дел Маков, потерявший свой высокий пост благодаря Михаилу Тариеловичу. Сколько-нибудь организованного и сплоченного противодействия от этих разрозненных и затаившихся противников либеральное окружение Лорис-Меликова до поры не испытывало. Но их глухая враждебность, как будет видно, давала о себе знать при обсуждении ряда предлагаемых министром внутренних дел мер, затрудняя, а то и мешая их своевременному осуществлению. Находясь в окружении императора, все эти потенциальные противники Лорис-Меликова по-своему пытались повлиять на отношение к нему Александра II, но вынуждены были считаться с огромным доверием к диктатору царя.}

Этот отпущенный ему и, казалось бы, неограниченный кредит царского доверия Михаил Тариелович продолжал считать своим главным капиталом, который пытался наращивать, пуская в ход все свое дипломатическое искусство и разнообразные тактические приемы. Вместе с тем он сознавал и чувствовал, что задуманные им реформы, которые только и могли вывести страну из кризиса на дорогу ^

мирного развития, не во всем по душе императору. Романовы привыкли отождествлять интересы династии с интересами Российской империи, а свои интересы они хорошо понимали и готовы были отстаивать до конца. Возвращаясь к теме искренности в политике, можно лишь повторить, что боевой генерал Лорис-Меликов вынужден был на своем новом посту лицедействовать, склоняя царя к преобразованиям, чтобы провести их в жизнь как «предначертанные волей Императорского Величества». Ему, по словам современника, «приходилось в 1880 г. «лицедействовать» на глазах такого лица, которое во много крат превышало его своею государственною опытностью, отличным знанием условий исторической сцены, своими способностями и в известном смысле характером, а потому лицедействовать перед ним надобно было крайне искусно и осторожно»^{385. Но даже самые непримиримые противники Лорис-Меликова не могли не признать, что он никогда не искал в политике личных выгод, имея в виду лишь пользу «в святом деле служения отечества», как он сам позднее определял свою деятельность386.}

Осенью 1880 г. – более полугода спустя после того, как был призван к правлению, – Лорис-Меликов явил себя значительно более зрелым и опытным политиком, чем в ту пору, когда внезапно оказался на вершине власти. Он удивительным образом сочетал холодный трезвый расчет со способностью к риску, осторожность с отвагой, умение терпеливо выжидать с решительностью и энергией действий в нужный момент. Он в полной мере обнаруживает едва ли не главную черту подлинного государственного деятеля – готовность взять на себя решение, казалось бы, невыполнимых задач, не уклоняясь от ответственности за последствия. Таков был Михаил Тариелович, подготавливая новый рывок вперед в развитии Российской империи.

* * *

Еще до отъезда в Крым граф представил доклад о назначении сенаторских ревизий, где обосновал их необходимость и задачи. Министр внутренних дел доказывал, что ревизии дадут сведения о местных нуждах и потребностях и будут полезными для разных министерств и ведомств. Ревизии должны были, по мнению Лорис-Меликова, дать властям представление о «настроении умов вне столичных центров» и тем самым пополнить данные шефа жандармов, которые, как видно из этого, министр не считал достаточно полными. Особо он указывал на возможность уяснения посредством ревизий причин революционного движения. Лорис-Меликов, как рке говорилось, считал это уяснение главным условием ликвидации крамолы в стране³⁸⁷ (см. док. № 56).

Диктатор полагал, что «настоящая минута была бы в высшей степени удачной» для назначения сенаторских ревизий, которое рке само по себе не может не произвести «весьма успокоительного действия как новое доказательство высочайшего Вашего Величества попечения о благе народном». «Испрошенная ревизия», по более позднему объяснению графа, «слркила ясным выражением, что правительство намерено отныне фактически контролировать и согласовывать действия местных учреждений и лиц»^388.

Итак, в августе 1880 г. Лорис-Меликов считал нужным представить наряду с ликвидацией Верховной распорядительной комиссии новые доказательства заботы власти о положении дел в стране. Чутко прислушиваясь к настроениям общества, он, по-видимому, уловил «разочарования в прочности и серьезности нового настроения власти», проявившееся спустя полгода после его назначения^389.

Считая, что намеченные цели ревизий могут быть достигнуты «при удачном выборе ревизующих лиц», Лорис-Меликов представил свои кандидатуры сенаторов-ревизоров, которые, как и его план ревизий, были утверждены царем. Сенатор И.И. Шамшин назначался в Самарскую и Саратовскую губернии, сенатор А.А. Половцов – в Киевскую и Черниговскую, в Воронежскую и Тамбовскую – сенатор С.А. Мордвинов, в Костромскую и Казанскую – сенатор М.Е. Ковалевский, которому позднее пришлось ревизовать и Оренбургскую и Уфимскую губернии. Шамшина и Ковалевского Лорис-Меликов успел оценить по их работе в Верховной распорядительной комиссии. Умного и деловитого Половцова мог рекомендовать близко знавший его Ковалевский. Кто подсказал пригласить Мордвинова, неизвестно, но он в своих добросовестных и квалифицированных отчетах проявил себя не хуже, чем другие отобранные для этой важной миссии сенаторы.

Намеченные для ревизии губернии были земледельческими, отличаясь низким душевым наделом (в среднем – около трех десятин). В деревне здесь было неспокойно. В первой половине 1880 г. в Са-

ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ ^__^

марской и Казанской губерниях отмечалось распространение среди крестьян слухов о переделе земли. Брожение в крестьянской среде фиксировалось в Костромской губернии, а в Киевской и Черниговской было несколько случаев сопротивления крестьян местным властям и военной команде. О беспорядках в воронежской деревне сообщалось в отчете губернского жандармского управления^{390. В названных губерниях не прекращалась народническая пропаганда, а земская деятельность отличалась активностью, выдвинув ряд видных лидеров земско-либерального движения. Все это говорит о том, что выбор объектов для сенаторской ревизии Лорис-Меликовым был не случаен.}

Инструкция для ревизующих разрабатывалась разными ведомствами под руководством министра внутренних дел. Инструкция требовала от сенаторов «обильных материалов для обсуждения и рассмотрения таковых в приготовительной и общей комиссиях совместно с самими сенаторами»^391.

Главное место в инструкции отводилось вопросам, находившимся в ведении Министерства внутренних дел. Требовалось собрать сведения о «причинах упадка народного благосостояния и нравственности» и наметить меры по их устранению. Предписывалось знакомство с крестьянским общественным управлением и местными по крестьянским делам учреждениями. Предусматривалось инструкцией также и выяснение причин «несоответствия результатов деятельности земских учреждений тем ожиданиям правительства и общества, коими сопровождалось их открытие». Ревизующим рекомендовалось изыскивать меры для оживления земской деятельности, «не возбуждая надежд к осуществлению ныне центрального представительства земства». Особое внимание ревизующим следовало уделять тем явлениям местной жизни, «кои имеют связь с распространением лжеучений».

Из вопросов, относящихся к финансовому ведомству, отметим предписание исследовать причины накопления недоимок, роль акциза на соль и подушной подати, а также паспортной системы, ознакомление с торгово-промышленной деятельностью евреев. По учебному ведомству предписывалось знакомство с учебными заведениями, по судебному – с коронным судом и судом присяжных на местах и т. д. 46 пунктов инструкции, таким образом, охватывали изучение основных сторон народной жизни, роли и места в ней

учреждений административных и общественных, настроений подданных в провинции, их нужды и потребности^392.

Любопытно отметить, что варианты народнических и народовольческих программ для собирания сведений в народе, появившиеся ранее лорис-меликовской инструкции, во многом с ней перекликаются, но есть и существенные отличия. Главным в революционных «инструкциях» выдвигается вопрос, перед сенаторами-ревизорами не ставившийся, – о земле. Сведения о нем народниками предполагалось собирать самые разные: о соотношении земли помещичьей и крестьянской, о величине надела, его достаточности для существования средней крестьянской семьи, о представлениях мужика, «как должна перейти к ним земля – даром или за выкуп». Предусматривалось выяснение способов эксплуатации крестьян помещиками и кулаками. В нелегальных программах для собирания сведений в народе, как и в инструкции для сенаторских ревизий, серьезное внимание обращено на настроения крестьян, но, разумеется, совсем с иной целью^{393. Революционеров интересовало все то, что облегчает им агитацию, возбуждает в крестьянской среде протест.}

Возможно, с подобными программными документами Лорис-Ме-ликов был знаком по следственным делам революционеров. В них немало материалов, свидетельствовавших о серьезном изучении крестьянства, «страдающего от малоземелья, неурожаев, кузек-жуков и прочих бедствий»^394.

Материалами о деревне переполнена была и легальная российская журналистика на рубеже 70– 80-х гг.: стороной обходила крестьянский вопрос лишь консервативная печать. В статьях и исследованиях либерально-демократических изданий («Отечественные записки», «Слово», «Дело», «Русская мысль», «Вестник Европы»), в корреспонденциях с мест и очерках в газетах «Русские ведомости», «Голос», «Новое время» можно было найти немало конкретных сведений о пореформенном неустройстве деревни и ее нуждах. Здесь же при желании можно было отыскать и ответ на вопрос, поставленный в инструкции сенаторам-ревизорам о «явлениях местной жизни», содействующих распространению «лжеучений».

Как уже говорилось, Лорис-Меликов данными печати пользовался, однако отдавал себе отчет в их ограниченности в силу требований цензуры. Среди вопросов, намеченных в инструкции министром внутренних дел для исследования, многие были запретны для печати. «Нельзя писать о полиции, нельзя писать об урядниках, нельзя писать о гимназиях, об университетском уставе, о бедности мужика, о голо-довании народа, о молодом поколении, об угнетении рабочих капиталом, о народных школах», – дал свой перечень фактически запрещенных тем, официально в списке цензурных запретов не числящихся, журнал «Отечественные записки»^{395. Все это делало печать источником сведений нуждающимся в дополнении не менее, чем жандармские и губернаторские отчеты. Лорис-Меликов в своих последующих докладах царю неоднократно упомянет, что материалы ревизий существенно дополнят правительственные сведения о положении на местах, внесут в них «богатый вклад», но со значением заметит, что и «эти данные, при окончательной разработке их, несомненно окажутся недостаточными, без практических указаний людей, близко знакомых с местными условиями и потребностями»396.}

Думается, испрашивая назначение сенаторских ревизий, граф уже имел в виду свои далеко идущие цели дальнейших преобразований. Их разглядели некоторые проницательные приверженцы самодержавия, с естественной настороженностью следившие за действиями нового министра внутренних дел. Лорис-Меликов, по словам одного из них, «придумывает сенаторские ревизии, хотя и с скрытою, но весьма прозрачной целью собрать на месте фактические данные, которые убедили бы Государя в необходимости созыва земских представителей»^397.