Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 54 страниц)

Лорис-Меликов об этом главном последствии реформы, обусловившем обеднение и разорение деревни, свое представление имел. Он не случайно называет неотложной мерой помощь крестьянским переселениям, необходимость которых была вызвана земельным голодом. Характерна сама его оговорка при этом: содействие переселениям касается «малоземельных губерний». Таких губерний в империи не было, Лорис-Меликов имел в виду губернии Европейской части, где рост населения не соответствовал условиям землепользования, приводя к аграрному перенаселению.

Но даже такая, на первый взгляд, непоследовательная постановка крестьянского вопроса в докладе диктатора, состоящая в признании лишь отдельных частных проблем пореформенной деревни, отличает его позицию от консервативной, характерной для «Московских ведомостей». Идеолог самодержавия Катков называл крестьянский вопрос надуманным и книжным, результатом досужих толков «известной части нашей печати», утверждая, что такого вопроса нет, поскольку он «раз и навсегда решен Положением 19 февраля»^{335. Судя по апрельскому докладу диктатора, он так не считал, указывая на неподвижность в улучшении «слабых сторон» крестьянского дела как тормоз в его развитии. Но Лорис-Меликов явно недооценивал грозный крестьянский вопрос, откладывая его решение, неспешно занимаясь частными проблемами деревни, оставив в стороне проблему земли.}

* * *

Вознесенный на вершину власти, Лорис-Меликов в высших ее сферах поначалу ощущал себя в определенной мере чужаком. Армянин не высокородного происхождения, он не имел здесь тех давних, по наследству переходящих связей, без которых в «верхах» любые действия затруднительны. Сам, трудом и способностями делавший свою карьеру, он в глазах высокопоставленных чиновников, как правило выходцев из аристократических или достаточно близких двору семей, воспринимался выскочкой, неким «временщйком», понадобившимся монарху в трудный час и могущим быть отставленным в любую минуту из-за какой-нибудь оплошности. И многие от него этой оплошности злорадно ожидали. На собственном примере Михаил Тариелович убеждается, как непрочны в высших сферах дружеские отношения, способные меняться под воздействием политической конъюнктуры. Понимает, что под прикрытием строго соблюдаемого этикета скрывается самая жестокая конкурентная борьба на ступенях иерархической лестницы. В этом смысле его назначение главным начальником Верховной распорядительной комиссии с чрезвычайными полномочиями и с правом обращаться к царю, «когда признает сие нужным», нарушало карьерные планы и замыслы ряда высоких чинов. Столь доброжелательный и столь во многом обязанный ему П.А. Валуев на глазах менял отношение к Михаилу Тарие-ловичу, которого еще недавно опекал, а ныне чувствовал зависимость от него. В дневнике председателя Комитета министров появляются язвительные записи о «ближнем боярине» – сам граф, с его завышенной самооценкой, считал именно себя наиболее подходящим для главенствующей роли при самодержце. Оттесненный в тень диктатором, Валуев проникался к нему все большей неприязнью, которую Михаил Тариелович не мог не чувствовать. Оставались, правда, достаточно близкими (насколько это возможно во властных структурах) отношения с А.А. Абазой и Д.А. Милютиным. Эти старые товарищи, хорошо знавшие Лорис-Меликова со времен Кавказской войны, весьма ценили его ум и способности. Единомыслие в главном в сложной обстановке способствовало их идейно-политическому сотрудничеству, которое П.А, Зайончковский не без основания определял как «триумвират», осуществлявший диктатуру. Действительно, Лорис-Ме-ликов систематически прибегал к советам более опытных в государственных делах этих своих товарищей, учитывал их мнения, но решения принимал сам, беря именно на себя и ответственность. Из дневника Д.А. Милютина видно, что о некоторых важных шагах Лорис-Меликова и наиболее близкие в его окружении люди узнавали роз* Гас1:ит. Сблизился граф также с управляющим делами Комитета министров М.С. Кахановым и государственным контролером Д.М. Сольским.

Вряд ли можно согласиться с тем, что «неподготовленность Лорис-Меликова к государственной деятельности должна была предопределить и предопределила сильное влияние на него окружения»^{336. В либеральной группировке, сложившейся вокруг него, Лорис-Меликов был фигурой равноправной: испытывая влияние своих соратников, он достаточно серьезно влиял на них и сам.}

Главная опора диктатора в верхах – император, но обращениями к нему за поддержкой Лорис-Меликов пользуется очень осторожно и продуманно, несмотря на частые контакты: ежедневные доклады только летом с переездом Александра II в Царское Село стали более редкими (2—3 раза в неделю). Доверие царя к графу усиливается с установлением дружеских отношений Михаила Тариелови-ча с царской фавориткой, княжной Е.М. Долгорукой, будущей женой императора.

Лорис-Меликов внимательно изучает расстановку сил в верхах, определяя возможных союзников и пытаясь нейтрализовать потенциальных противников. Он налаживает контакты с наследником, постоянно советуясь с ним как с членом своей комиссии. «С первого дня назначения моего на должность главного начальника Верховной распорядительной комиссии я дал себе обет действовать не иначе как в одинаковом с Вашим Высочеством направлении, находя, что от этого зависит успех порученного мне дела и успокоение отечества»^{337. Зная, разумеется, о консервативном направлении великого князя Александра Александровича, граф лукавил. Но заверения делали свое дело: далеко не сразу и не без помощи К.П. Победоносцева наследник понял направление деятельности самого диктатора, поначалу полагая, что она соответствует его собственному замыслу о диктатуре. Граф сумел завоевать его расположение и тем, что навещал императрицу Марию Александровну – уже смертельно больную, оставленную вниманием Александра II и покинутую придворными. Михаилу Тариеловичу изливает цесаревич свое негодование на дядю – великого князя Николая Николаевича, инспирировавшего статью о Русско-турецкой войне во французском еженедельнике «Ьа пошге11 Яеуие», где все лавры отдавались именно ему – главнокомандующему, а ошибки сваливались на Александра II338.}

Победоносцев также не сразу распознал, что действия диктатора слишком сильно отклоняются от указа 12 февраля. «Вот теперь назначен Лорис-Меликов,– сообщал он в Москву своему конфиденту, Е.Ф. Тютчевой, дочери поэта, в письме 25 февраля 1880 г. – С первого же дня все правительство встретило его глухим противодействием и самая главная и трудная борьба его будет с этими господами... Если он успеет сначала обойти их, потом одолеть и отбросить, тогда дело его сделано. Если нет, то ничего не выйдет, как теперь пророчат г.г. министры. Итак, этот месяц будет временем решительной пробы»^{339. Борьбу в верхах предсказывал и адъютант великого князя Константина Николаевича генерал Киреев: «Сможет ли Лорис-Ме-ликов – что сумеет, это, по-видимому, не подлежит сомнению, – но именно сможет ли твердо стоять на своем и устоять епуегз е* сопите ^оиз»340. Консерваторы имели в виду сопротивление, которое окажет начальнику Верховной распорядительной комиссии либеральная группировка, главой которой здесь считался великий князь Константин Николаевич и к которой причисляли П.А. Валуева.}

Лорис-Меликов опасался противодействия как раз тех ортодоксальных приверженцев самодержавия, которые ждали от него исключительно репрессивных мер – более решительных и энергичных, чем осуществлявшиеся до учреждения диктатуры. До поры он не стремится разуверять в этих ожиданиях потенциальных противников, стараясь завоевать их расположение. Граф частый гость в Аничковом дворце, где дрркески встречается с К.П. Победоносцевым в крркке, близком к цесаревичу. Письма наследнику Лорис-Меликова говорят о достаточно тесных контактах его и с Победоносцевым, который, едва вернувшись из отпуска, рассказывает графу «отрадные подробности своего пребывания в Гаапсале»^341.

Д.А. Милютин характеризовал Лорис-Меликова как «человека умного и гибкого, знающего, в каком смысле с кем говорить»^{342. Современники и историки называют его неискренним. Решая свои задачи, он и не мог быть искренним: искренность на его посту исключалась – он не продержался бы у власти и месяца. В неискренности Михаила Та-риеловича постоянно обвинял в своем дневнике П.А. Валуев, сам не гнушавшийся противодействовать диктатору, используя сведения из его же писем, перлюстрированных министром внутренних дел Л.С. Маковым, в ведении которого находилась почта. В подобного рода приемах Лорис-Меликов не был замечен: его понятия чести были более твердыми, чем бытовавшие в дворцовой среде. Забегая вперед, стоит сказать, что это пошло ему не на пользу в борьбе за власть с неразборчивыми в средствах противниками.}

С целью укрепления позиций в верхах диктатор тщательно продумывает и подготавливает неизбежные кадровые перестановки. Здесь пригодился и военный опыт, учивший о важности предварительной разведки перед наступлением. Примерно два месяца ушло на подготовку отставки всесильного министра народного просвещения Д.А. Толстого, 15 лет прочно сидевшего на своем посту. Всеобщая неприязнь к министру сулила этой акции большую популярность и облегчала другие его действия. Но Лорис-Меликов руководствовался не только этим, как можно порой понять из литературы: он искренне полагал политику в области просвещения, проводимую Толстым, вредной, способствующей росту всеобщего недовольства.

Введенную Толстым классическую систему обучения в гимназии, идейным обоснователем и пропагандистом которой являлся М.Н. Катков, в обществе встретили негативно. Сосредоточенность на изучении древних языков (латыни и греческого) и математики при резком сокращении естествознания и русской словесности воспринималась как не отвечающая запросам времени. Трудность и протяженность обучения – при высокой плате – обусловили рост молодых людей, не закончивших курс. Недоучившиеся гимназисты пополняли ряды недовольной режимом молодежи. Князь В.П. Мещерский, близкий к наследнику, вспоминал, что при первой же встрече с ним Лорис-Меликов горячо заговорил о том, что «нашу молодежь душат в тисках классицизма и формализма – вот откуда идет главное революционное движение, тут вы с полицией не справитесь». А когда Мещерский стал защищать классицизм, прервал его: «Это вы а-ля Катков изволите рассуждать... А я с этим не согласен; кулаком теперь ничего не возьмешь; теперь нужно прежде всего восстановить спокойствие, а чтобы этого достигнуть, надо отнимать поводы к неудовольствию, надо смягчать общественное мнение»^343.

Лорис-Меликов столкнулся с Толстым еще в бытность генерал-губернатором, а в столице все более убеждался в его непригодности к занимаемой должности. Но учитывая мощную поддержку Толстого Александром II и М.Н. Катковым, действовал с предельной осторожностью и скрытностью. Все же внимательный наблюдатель дворцовой жизни П.А. Валуев отметил «старания гр. Лорис-Меликова сбыть гр. Толстого», связав их безуспешность с хлопотами М.Н. Каткова^{344. Почувствовав, что тучи над Толстым сгущаются, Катков обращается 11 марта 1880 г. с письмом к царю, доказывая опасность смещения министра в данной ситуации, когда классическая система образования остается едва ли не единственным прочным фундаментом существующего порядка. «Каковы бы ни были личные свойства графа Толстого, – писал редактор «Московских ведомостей», немало передовиц посвятивший защите министра просвещения, – он служил Вам, Государь, верой и правдой и ознаменовал себя заслугами, которые внесут его имя в историю Вашего славного царствования».}

Катков напомнил, что министр подготовил проект преобразования университетов (речь шла об уничтожении их автономии) и ему надо дать провести его в жизнь. «Успешным проведением этой реформы смута была бы поражена в одном из главнейших своих источников»^{345. Доводы верного стража интересов самодержавия представлялись существенными. Но и Лорис-Меликов вел свою настойчивую работу. Неоднократно поднимая проблему смещения Толстого с поста министра в своих повседневных докладах царю, он поставил ее решение в ряду безотлагательных преобразований в апрельском докладе. Подчеркивая, что не посягает на основы учебной реформы, граф доказывал, что отставка Толстого будет встречена с величайшим сочувствием и восстановит доверие к учебному ведомству, утраченное во всех слоях общества. Лорис-Меликов обращает внимание царя на то, что «направление ведомств зависит преимущественно от лиц, стоящих во главе», задачу которых он видит в том, чтобы «привлекать сердца к источнику власти». Как бы возражая Каткову, в незримом диалоге с ним, диктатор утверждает, что глава учебного ведомства не стоит на высоте своего положения «по складу способностей и по любви к управляемым»346.}

Катков специально приезжал в Петербург для встречи с диктатором, а затем заставил и графа Толстого сделать визит Лорис-Мели-кову. По свидетельству Е.М. Феоктистова, в ту пору высокопоставленного чиновника Министерства просвещения, граф успокоил и того и другого заявлением, что в дела Министерства просвещения не вмешивается. Феоктистов рассказывает, что диктатор сокрушил Д.А. Толстого чужими руками, при этом оставшись сам в тени: «Аорис устроил дело очень ловко, он как будто не принимал участия в падении Толстого, а орудием этого явился тогдашний министр внутренних дел Маков»^{347. С этим трудно согласиться, имея в виду бурную и длительную общественную реакцию на отставку министра народного просвещения: и противники и приверженцы Лорис-Ме-ликова восприняли ее как крупную победу диктатора. Да и сам он считал эту акцию одной из своих главных заслуг, от которой и не думал отказываться. Свершив ее, он не мог остаться в тени уже в силу своего особого статуса, когда ответственность за все происходившее в стране так или иначе падала на него. Другое дело, что в подготовке отставки министра просвещения он использовал внутренние противоречия в правительстве, в частности, конфликт Л.С. Макова с Толстым, о котором рассказывает Е.М. Феоктистов.}

«Гр. Лорис-Меликов не без больших затруднений достиг своей цели, – записал военный министр итоги разговора с Михаилом Та-риеловичем на эту тему, – государь упорно поддерживал Толстого; но вынужден был, наконец, решиться на удаление министра, умевшего заслркить всеобщую ненависть. Мера эта, несомненно, произведет хорошее впечатление во всей России, и Лорис-Меликову все скажут искреннее спасибо»^{348. Вместо Толстого министром народного просвещения был назначен А.А. Сабуров, познакомившись с которым позднее, Д.А. Милютин признал в нем своего единомышленника. С братом его П.А. Сабуровым, послом России в Германии, военный министр был в постоянном контакте.}

Отставку министру просвещения царь подписал 18 апреля – в Страстную пятницу, накануне Светлого воскресения Христова. И на Пасху в самых разных кругах образованного общества христосовались с возгласом: «Толстой сменен, воистину сменен», отмечая, что это «красное пасхальное яичко» преподнес подданным империи Лорис-Меликов. Само имя Толстого стало своего рода символом правительственной политики, идущей вразрез с общественными интересами, и его отставка не могла восприниматься иначе как поворот правительственного курса навстречу обществу. Она принесла Лорис-Меликову едва ли не большую популярность, чем его обращение «К жителям столицы». Смещение ненавистного министра уже было как бы началом исполнения обещания «оградить законные интересы общества». К ликованию либеральной печати присоединился голос «Народной воли», признавшей, что «отставка этого министра народного помрачения есть действительная заслуга диктатора»^349.

Но каждая победа диктатора увеличивала и число его врагов – скрытых и явных. М.Н. Каткова Михаил Тариелович изначально воспринимал в числе возможных противников: негативный отклик «Московских ведомостей» на обращение начальника Верховной распорядительной комиссии «К жителям столицы» в этом убеждал. С настороженностью следя за действиями диктатора и собирая о нем сведения от своих осведомителей, Катков до поры воздерживался от явных выпадов против него. При вступлении на пост начальника Верховной распорядительной комиссии Лорис-Меликов попытался заручиться поддержкой влиятельной московской газеты, вступив в переговоры с ее редактором-издателем. Михаил Тариелович рассказывал К.П. Победоносцеву, что «обо всем договорился с Катковым», в бытность его в Петербурге где-то в конце февраля. Подачу Катковым письма императору 11 марта 1880 г. граф рассматривал как нарушение договоренности: «Нехорошо с его стороны, не сказав мне, писать такие письма и еще задевать в них Верх<овную> комиссию»,– цитирует Победоносцев Лорис-Меликова. Сам диктатор, по-видимому, договоренность выполнял: Константин Петрович сообщал Каткову, что жалобы на него московского генерал-губернатора Лорис-Меликов оставляет без последствий^{350. Но едва прошел месяц с учреждения Верховной распорядительной комиссии, как тот, кто называл себя «сторожевым псом самодержавия», вступил в открытую конфронтацию с диктатором.}

В передовой, посвященной отказу французского правительства выдать русским властям Л.Н. Гартмана, участника покушения на царя, дается развернутая и прямая критика диктатуры. «Мы так странно ведем дела, – объясняет Катков невыдачу Гартмана, – что в умах французов могла зародиться уверенность, что власть в России если не завтра, то послезавтра достанется тому же Гартману или Лаврову». Все кругом сомневаются, по словам издателя московской газеты, в прочности нашего положения, «видя, как неясна и неопределенна наша правительственная программа, как силен повсюду господствующий у нас обман и как нагло предъявляет свои требования вражеская крамола, с которой правительство борется – не борется»^{351. Упреки Каткова адресуются правительству, Верховная распорядительная комиссия прямо в его статье не называется. Но все понимали, против кого направлялся обличительный пафос «Московских ведомостей»: борьбу с крамолой возглавлял Лорис-Меликов.}

В либеральной группировке, складывавшейся вокруг диктатора, возник вопрос о необходимости дать московской газете цензурное предостережение. Встревоженный К.П. Победоносцев, не менее чем Катков стоявший на страже царской власти, поспешил снестись с министром внутренних дел Л.С. Маковым. «Какой же был бы скандал и какая беда правительству, если бы это свершилось», – высказался он по поводу возможной цензурной кары своему единомышленнику. «Ну, поверьте, Константин Петрович, на столько-то у меня хватит нюху», – многозначительно ответствовал Маков. От Победоносцева Катков узнал, что «известная статья по пов[оду] Гартмана» «очень понравилась цесаревичу»^352.

Все более ожесточавшийся против Лорис-Меликова ведущий публицист самодержавия после отставки Д.А. Толстого становится непримиримым врагом диктатора, хотя и сознавал, что у того есть немало сторонников в «верхах». «Мой совет Вам: не смущаться и продолжать делать свое дело, но быть осторожнее, – рекомендовал К.П. Победоносцев. – В умах господствует все та же путаница невообразимая, в правительстве – все еще полное метание мысли»^{353. Необъявленная война всесильному диктатору до поры («на некоторое по крайней мере время», как советовал Победоносцев) перемещается Катковым со страниц его газеты за кулисы политики.}

* * *

Далеко не все знавший о подводных течениях в дворцовых сферах, Лорис-Меликов после одобрения его апрельского доклада императором и наследником, а также осуществившегося плана смещения Д.А. Толстого, действует все более уверенно. В Аничковом дворце его встречают весьма любезно. Не без тактических соображений диктатор назначил К.П. Победоносцева на пост обер-прокурора Святейшего синода (который до этого занимал министр просвещения). Бывший профессор гражданского права, по слухам, был весьма доволен назначением, как и бывший ученик его – цесаревич.

Как рке говорилось, Верховная распорядительная комиссия, последнее заседание которой состоялось 1 мая, летом не собиралась, но члены ее работали, выполняя поручения начальника и отчитываясь перед ним за сделанное^{354. Лорис-Меликов готовил объединение под своим главенством всех сил полиции и жандармерии, одновременно все большее внимание уделяя деятельности, которую называл «созидательной»: «восстановлению потрясенного порядка».}

Поставленный в докладе в виде робкого «предположения», вопрос о привлечении к обсркдению местных нркд представителей земского и городского самоуправления не снимается им с повестки дня. Явно по наущению диктатора он поднимается в записке генерал-майора императорской свиты М.И. Батьянова, посвященной разным аспектам борьбы с революционным движением. Этот член Верховной распорядительной комиссии рекомендует ей «вызывать из университетских центров, из среды земства и прочих лиц, наиболее выдающихся по своей солидности и благонадежности. Профессора, земские деятели, именитые граждане – они же отцы – могли бы дать комиссии массу полезных практических указаний по делу о воспитании юношества». Высказывается Батьянов и в более общем смысле, утверждая, что преобразования с целью «упрочения потрясенного государственного порядка» могут рассчитывать на успех лишь в том случае, если при их обсуждении «будут спрошены и выслушаны люди, непосредственно стоящие у дела, практически с ним знакомые». Батьянов ссылается на удачный «опыт подобной экспертизы», примененный Ло-рис-Меликовым, подразумевая, по-видимому, совещание комиссии с участием городского головы Петербурга и гласных городской думы^{355. Надо сказать, что в повседневных буднях Михаил Тариелович сам постоянно прибегал к советам и консультациям «сведущих людей», юристов, экономистов, представителей печати и т. д. Он никогда не стеснялся показать, что знает меньше, чем специалист в данной области, непрестанно тем самым свои знания пополняя.}

Лорис-Меликов стремится внедрить мысль о содействии «сведущих людей» правительству в государственную практику, поддерживая любое начинание в этом направлении. Так, он одобрил проект созыва сельскохозяйственных съездов (окружных и всероссийского), представленный министром государственных имуществ князем А.А. Ливеном, возможно, самим диктатором и инспирированный. Указав* что съезды должны проводиться под контролем администрации, граф почти буквально повторил формулировку своего апрельского доклада царю, заметив, что находит весьма полезным «привлекать представителей дворянства, земств и городов к участию в таких вопросах, которые близко касаются их местных нужд»^356.

Земской деятельности в программе Лорис-Меликова отводилась особо важная роль. Без активного участия земства он не видел возможности оживления и нормализации хозяйственно-экономической жизни на местах, о чем не раз говорил. Земство могло бы, по представлению Лорис-Меликова, явиться одной из основных опор власти на местах. Именно земская деятельность при правильной ее постановке должна была поглотить недовольные общественные силы, пополнявшие оппозицию и революционное движение. Для сторонника участия представителей общества в управлении, которое мыслилось Лорис-Меликовым в отдаленном будущем, земское самоуправление рассматривалось и как своего рода подготовительная ступень к этому.

Однако он отдавал себе отчет, насколько его понимание роли и места земства в русской жизни расходится с господствующим в верхах и прежде всего у самого царя. По его наблюдению, «большинство наших министров (за исключением Абазы, Милютина и Сольского) и лица, окружавшие Государя, сваливали все наши беды на местное самоуправление и силились доказать, что общественные учреждения составляют гнезда нашего нигилизма. В заседаниях Комитета министров самое слово «земство» произносилось с каким-то отвращением»^{357. Александру II были близки оценки этих итогов консервативными идеологами – М.Н. Катковым, К.П. Победоносцевым,}

В.П. Мещерским, – усматривавшим в земстве нечто чужеродное самодержавию – власти по природе своей призванной быть всеох-ватывавшей и неделимой. По наблюдению видных земских деятелей, гонимое властью земство никогда не пользовалось ее симпатией: правительство очень скоро «пожалело об умалении прерогатив своих собственных агентов» и стало опасаться «чрезмерных прав общества»^{358. В таких условиях ставить вопрос о ведущей роли общественного самоуправления в русской жизни было неосмотрительно и бесполезно.}

Да и земство в нынешнем своем состоянии отводившейся ему Лорис-Меликовым роли явно не было пригодно. За полтора десятилетия после земской реформы накопился достаточный материал, в том числе и статистический для анализа, с целью «выявить положение органов самоуправления и те обстоятельства, которые содействуют или препятствуют их развитию или преуспеянию»^{359. Такой материал был в распоряжении диктатора. О положении земства в империи Лорис-Меликов знал и по собственным наблюдениям в провинции и в центре, и по запискам общественных деятелей и ходатайствам земств, прошедшим через его руки. В упоминавшейся уже записке «О внутреннем состоянии России», поступившей в Вер-}

ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ ^__

ховную распорядительную комиссию в марте 1880 г., от московских либеральных деятелей приводились выразительные примеры подавления общественного самоуправления, постоянных препятствий в его деятельности со стороны губернской и уездной администрации, стремившейся превратить земские органы в «учреждения, подчиненные властям». При этом московские либералы высказывали мысль о необходимости содействия власти «здоровых сил общества», которую и сам диктатор почти в тех же выражениях неоднократно повторял.

Прекрасно информированный о положении земства в империи, диктатор в апрельском докладе характеризует его более чем сдержанно: «Земство, привлекшее сначала лучшие силы местного населения, не могло остаться долго на той же высоте при отсутствии средств к более широкому исполнению местных задач и при недостатке оживляющей правительственной поддержки. Городское самоуправление редко где встретило на первых же шагах сочувственное отношение администрации к своим нуждам и правам». Причины тяжелого положения земства Лорис-Меликов как будто бы связывает с отсутствием должной поддержки власти, не раскрывая, в чем должна она состоять. Между тем земства просили не столько о поддержке, сколько об ослаблении административного контроля и опеки, об устранении искусственных преград для деятельности. Лорис-Меликов не спешил доложить обо всем этом царю, но свои меры по облегчению положения земства предпринимал.

Они изложены в его записке министру внутренних дел Л.С. Макову. Граф не скрывает от министра свое критическое отношение к «Положению о земских учреждениях» 1864 г., заметив, что оно послужило к отдельным стеснениям деятельности земств и недоразумениям между ним и администрацией на местах. Но осторожный диктатор признает, что «пересмотр означенного положения в целом его объеме мог бы повлечь за собою некоторые неудобства, возбудив излишние ожидания со стороны земских учреждений». Он считает целесообразным поставить вопрос об изменении и дополнении отдельных статей «Положения», предлагая Министерству внутренних дел принять на себя возбркдение вопроса об этом. Начальник Верховной распорядительной комиссии посчитал, что «без неудобств» можно было бы предоставить право земствам соседних губерний совместно обсуждать и проводить меры по борьбе с эпидемиями, вредителями сельского хозяйства^{360. Симптоматично, что, перечисляя эти бедствия}

как повод для совместных земских обсуждений, Аорис-Меликов не назвал неурожай и голод. В 1873 г. в разгар голода в Поволжье ходатайства земств о необходимости совместных совещаний были отклонены. Редактируемый Ф.М. Достоевским «Гражданин» был наказан запрещением розничной продажи за статью, в которой предлагалось созвать депутатов от земств для обсуждения продовольственных мер и выработки общей линии по хозяйственным вопросам. Несмотря на заверения автора (им был издатель «Гражданина» князь В.П. Мещерский), что он затрагивает только хозяйственную тему и не касается идеи центрального земства, отвергнутого «Положением о земских органах», власти усмотрели в статье именно запретную идею о земском представительстве^361.

В числе других мер по облегчению земской деятельности Аорис-Меликов предлагал определить более точно степень участия земств в народном образовании, не ограничивая ее хозяйственными вопросами. Земства несли большие расходы по содержанию школ: обеспечивали учебные пособия, готовили самих учителей, которым жалованье платили из земских средств. Но Министерство народного просвещения не признавало самостоятельности земских школ, а их учителей – земскими служащими, стремясь подчинить их контролю правительственной администрации^{362. Предложенная Лорис-Меликовым мера должна была упорядочить и облегчить деятельность самого многочисленного отряда земской интеллигенции.}

Предусматривалось графом и установление оплаты суточных земским гласным и присяжным заседателям: Аорис-Меликов был осведомлен, что бедность, а подчас и нищета мешали должному выполнению общественных обязанностей как в земстве, так и в суде присяжных. Предложенное им запрещение избирать гласными представителей сельской и волостной администрации земств способствовало бы независимости общественных учреждений, а предоставление земским собраниям права приглашать на заседания посторонних лиц, как это разрешено городским думам, устраняло ненужную регламентацию, стеснявшую без того ограниченную свободу действий. Лица, служащие по выборам, не должны были, по мнению Аорис-Меликова, утверждаться или отстраняться губернатором. Это его предложение (представленное министром внутренних дел) было принято в Комитете министров в августе 1880 г.³⁶³

^

Меры, предлагаемые диктатором для оживления и облегчения деятельности органов местного самоуправления, были значительно скромнее и беднее выдвигавшихся в земских ходатайствах и постановлениях. По заключению исследовательницы земского движения, требования земств на рубеже 70—80-х гг. XIX в. хотя и не стояли на уровне своего времени, но стали радикальнее, все чаще вторгаясь в область политики^{364. Для Лорис-Меликова выдвинутые им предложения были первым шагом к ревизии «Положения о земских учреждениях». Со свойственной ему осмотрительностью он начинал весьма осторожно, будучи в курсе негативного восприятия императором и его ближайшего окружения итогов земской реформы. Попытка облегчить деятельность земства была сопряжена с риском потерять расположение царя: это отчасти и объясняет, что, поставив перед Александром II вопрос об «оживлении» земства в самой робкой и неопределенной форме, конкретные предложения в этой области диктатор предпочел проводить через министра внутренних дел. Как заметил наблюдательный П.А. Валуев, благодаря особому положению Лорис-Меликова Министерство внутренних дел не осмеливалось перечить установлению им нового курса в отношении земства365.}