Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 54 страниц)

¹ Кокорев Василий Александрович (1817—1889) – винный откупщик, финансист, основатель Волжско-Камского банка.

² Маков Лев Саввич (1839—1883) – министр внутренних дел (1878—1880), министр почт и телеграфов и духовных дел иностранных исповеданий (1880—1881), член Государственного совета.

³ Здекауер Николай Федорович (1815—1895) – профессор медицинской академии, специалист по вопросам общественной гигиены; Сергей Петрович Боткин (1832—1889), клиницист и диагност, профессор Медико-хурургической академии.

⁴ Снегирев Василий Федорович – профессор медицины Московского университета.

⁵ Юзефович Владимир Михайлович – до 1879 г. – старший производитель работ по строительству в Киевской палате государственных имуществ. В 1880 г. министром внутренних дел Лорис-Меликовым назначен вице-директором Департамента государственной полиции.

⁶ Щепотьев Н.К. – ординатор Астраханского военного госпиталя. Автор труда «Чумные и холерные заболевания в Астраханской губернии» (Казань, 1884).

⁷ Крылов Владимир Платонович (1841 —1906) и Якобий Александр Иванович – профессора медицинского факультета Харьковского университета, паталогоанатомы. Минх Г.Н. – профессор медицинского факультета Киевского университета, эпидемиолог. Составил «Отчет об Астраханской эпидемии» (Отд. 1. Ветлянская эпидемия. М., 1881); Эйхвальд Эдуард Эдуардович (1838—1889) – профессор медицинского факультета С.-Петербургского университета, клиницист; Доброславин Алексей Петрович (1842—1889) – профессор гигиены Военно-медицинской академии; Чудновский Юрий Трофимович (1848 —1895) – профессор терапии Военно-медицинской академии.

⁸ Гирш Август (1817—1894) – эпидемиолог, профессор в Берлине.

№ 20

«НА НАС СМОТРИТ ВСЯ ЕВРОПА...»

Во время наделавшей большого шума эпидемии ветлянской чумы, а именно в конце 1878 года, я во второй раз находился на службе в Астрахани¹. Так как эпидемия эта грозила не только всей России, но и Европе, то по Высочайшему повелению М.Т. Аорис-Меликов, бывший тогда уже графом, командирован был в качестве временного генерал-губернатора Астраханской, Саратовской и Самарской губерний в Астраханскую губернию для прекращения «остро-заразной болезни» и оздоровления всего Прикаспийского края и особенно зараженных эпидемией пунктов и рыбных промыслов, где можно было ожидать обширного развития загадочной еще в то время болезни.

В распоряжение графа, облеченного широкими правами и властью, ассигновано было на это дело полмиллиона.

Свирепствовавшая в станице Ветлянке и нескольких соседних с нею пунктах эпидемия, унесшая 365 жертв, причем смертность со-

ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ

__–

ставляла 100%, собственно говоря, довольно скоро и успешно прекращена была еще задолго до приезда Лорис-Меликова стараниями астраханского губернатора Н.Н. Биппена и правителя его канцелярии Д.В. Чичинадзе². Надо отдать им полную справедливость в их неусыпных и разумных трудах по этому делу.

Честный слркбист, всегда очень заботливый, деятельный и энергичный, Биппен был вместе с тем крайне осторожен, робок и мнителен; его всегда смущало опасение: как посмотрят на то или другое его действие в Петербурге? В этом отношении правитель его канцелярии был гораздо решительнее и смелее. При его умении и такте ему удавалось влиять на Биппена и делать многое почти самостоятельно, под ловко обставляемым прикрытием своего начальника, который, ослепляясь решительностью и уверенностью своего ближайшего «помощника», мало-помалу все больше и больше доверялся ему, не имея почти поводов пенять на него за весьма возможные промахи. Чичинадзе, при весьма ограниченном образовании, был очень умный и способный человек и, ворочая в то время всею губернией, как ему вздумается, он тоже, в свою очередь, был чрезвычайно осмотрителен и осторожен. В управлении губерниею, весьма сложном во всех отношениях, он не только тщательно оберегал своего начальника, от которого все же зависел, но и самого себя, всегда чутко прислушиваясь ко всему окрркающему и особенно к «тенденциям» своего министерства и вообще Петербурга. Таким образом, и начальник в лице Н.Н. Биппена, и его ближайший помощник Д.В. Чичинадзе составляли дружный служебный аккорд, что, разумеется, имело свои хорошие последствия и в тяжелое время ветлянской чумы, и в период оздоровления Лорис-Меликовым Астраханской губернии.

При таких условиях не удивителен был блестящий результат прекращения эпидемии, длившейся более двух месяцев только лишь по вине атамана Астраханского казачьего войска, в ведении которого находилась тогда Ветлянка, как казачья станица, – не допускавшего вмешательства губернатора в свои войсковые владения⁶⁵³³.

Вовсе не определенная, строго говоря, до приезда иностранных делегатов, ни по форме, ни по своему происхождению, эпидемия эта ввела в заблуждение 120 врачей наших, перебывавших за два месяца в Ветлянке и соседних с нею станицах и селах, а среди врачей этих было несколько профессоров медицины с громкими авторитетными именами (Эйхвальд, Красовский, Доброславин, Минх и др.)⁴.

Все эти господа, в сущности, не понимали «ветлянской болезни»⁶⁵⁴ и обзывали ее научно-гадательными прозвищами: тифом неопределенной формы, остро-заразным тифом, гангренозным тифом, тифозной пневмонией и другими более или менее странными, измышленными кличками.

Лорис-Меликову было бы очень трудно разобраться в этом хаосе показаний, мнений и терминов, тем более что больных уже не было около пяти недель до его приезда (все заболевшие умерли, в том числе три врача-фанатика, несколько фельдшеров), но случай решил иначе... Об этом речь впереди.

Очень хорошо помню, что граф приехал в Астрахань 18 февраля на пароходе, благодаря слишком раннему вскрытию Волги, и не заезжая по пути в Ветлянку, где ему потом пришлось бы отсиживать в карантине и этим совершенно связать себя; помню, что я был при встрече у подъезда губернаторского дома, когда Лорис-Меликов прямо с парохода подъехал к нему вместе с губернатором...

По общему виду граф был все тот же, что и на Кавказе, за 17 лет перед тем: простой генерал без всякого чванства и свойственной большинству генералов деланной чопорности. Он был (соответственно стоявшей тогда теплой, весенней погоде) без пальто, в простом длиннополом драповом сюртуке, с Георгиевским крестом в петлице и с черкесскою (по-кавказски) шашкою через плечо.

Наружность его тоже мало изменилась: только вместо бакенбард он носил рке бороду. Выйдя из коляски, он поспешно и опять-таки очень просто, без всякой помпы, подошел к стоявшему тут же почетному караулу и, наскоро поздоровавшись с ним, принял рапорт и вошел в губернаторский дом, где отведено было для него помещение на все время пребывания его в Астрахани.

Мой отец в чине полковника служил тогда в Астрахани и в день приезда графа был на пристани в числе встречавших его лиц⁶. За завтраком у губернатора Михаил Тариелович просил начальника губернии откомандировать в его распоряжение, в качестве личного при нем делопроизводителя, молодого чиновника, достаточно знакомого с положением дел в губернии, так как состоявший при графе и приехавший вместе с ним Скальковский имел на своих плечах слишком много работ и забот в это острое, тревожное время. Желая иметь при себе еще одного работника, граф при этом сказал губернатору Н.Н. Биппену:

– Я желал бы иметь молодого, энергичного, с университетским образованием, бойко пишущего и неподкупно честного.

Биппен, близко зная меня по службе при нем, за несколько лет перед тем, в должности помощника правителя его канцелярии, тотчас же назвал меня⁶⁵⁵.

Переспросив фамилию мою, граф удивленно спросил: не кавказец ли я, как меня зовут? и проч. Узнав по этим данным, что я сын бывшего начальника Самурского округа, спросил у губернатора о моем отце. Губернатор ответил, что он в Астрахани и что был среди встречавших графа на пристани.

– Ах, какая досада! Оказывается, что это я его видел на пристани, но не узнал. Мы с ним старые сослуживцы по Кавказу. Мне теперь очень перед ним неловко, – сказал Лорис озабоченно и, помявшись немного, добавил, обращаясь к присутствовавшей за завтраком супруге губернатора и вместе с тем и к нему самому: – Вы помогли бы мне загладить мою неловкость, если бы позволили сейчас же послать за ним от моего имени...

Губернатор ответил, что ему это тем более приятно, что и сам он находится в лучших отношениях с моим отцом.

Я упоминаю об этом, лично нас с отцом касающемся факте, как для того, чтобы отметить симпатичную черту графа – не забывать людей и прежних отношений, не возноситься в гордыне власти своей и своего высокого положения до неузнаваемости, – так и для того, чтобы сделать понятным наши дальнейшие отношения к графу его к нам внимание.

Встреча графа с отцом моим была самая задушевная. После взаимных приветствий Михаил Тариелович объявил отцу моему, что по рекомендации губернатора избирает меня в помощь своему делопроизводителю. Обратившись затем к Биппену, он добавил:

– Представьте мне его завтра же!..

Через час после того я получил от губернатора собственноручную записку, спешно написанную его красивым, но неразборчивым почерком на оторванном клочке блокнота:

«По распоряжению графа М.Т. Лорис-Меликова вы временно откомандировываетесь от вашей должности в распоряжение его сиятельства для занятий делами ветлянекой эпидемии. Завтра, в 11 часов утра, прошу явиться в мою приемную для представления графу.

Н. Биппен».

На другой же день к назначенному часу я явился во фраке в приемную губернаторского дома, где застал рке ожидавших приема: нескольких врачей и двух сестер милосердия.

Около полудня из кабинета губернатора отворилась дверь, и в ней появился, в сопровождении Биппена, Лорис-Меликов. Заложив руку за борт своего долгополого сюртука, на котором красовался орден Св. Георгия, Михаил Тариелович оглянул все собрание и, уставившись вдруг на меня своими красивыми, выразительными глазами, подошел прежде всего ко мне и, обращаясь к губернатору, а затем смотря на меня, спросил полуутвердительно:

– Ведь это он, не правда ли?

Биппен хотел было представить меня, но Лорис-Меликов шутливо отвел его руку и, подойдя еще ближе ко мне, сказал:

– Не трудитесь... Я сейчас же узнал его по фамильному сходству с отцом... Могу вам представить его как хорошего наездника и охотника... Мы вместе и ездили и охотились на Кавказе... Помните? – обратился он ко мне и, не ожидая ответа моего, любезно подал мне руку и сказал: – Ну, а теперь работать будем вместе... Вы, конечно, знаете, что я избрал вас в помощь моему делопроизводителю?

Я поблагодарил за сделанную мне честь, а Лорис-Меликов, переменив тон на серьезный, добавил, обращаясь ко мне:

– Нам предстоит, как вы знаете, очень серьезное, ответственное дело... На нас смотрит вся Европа... На днях мы ждем в Ветлянку иностранных делегатов. Придется работать не покладая рук... Я уверен, что вы оправдаете мое доверие. Итак, в добрый час!

И, кивнув мне слегка головой, граф стал обходить ожидавших представления лиц.

Положение мое было не из завидных: мне не только приходилось оправдать возложенное на меня доверие, но и ознакомиться в два-три дня с делом, которым я вовсе не занимался. А тут еще, одно к одному, через несколько дней, как объявил сам граф, ожидались в Ветлянку европейские делегаты медицинского мира, что, без сомнения, вызывало еще большие хлопоты, осложнения и разные неурядицы.

В настоящее время все уже пригляделись к чуме и освоились с нею; теперь умеют уже довольно успешно, если не лечить, то локализировать распространение этой страшной болезни, но в то отдаленное время, в эпоху ветлянской эпидемии, ни в Европе, ни в России вовсе ничего не знали и не думали о чуме с 1837 г.

Вот почему неудивительно было, что, явившись каким-то «загадочным» путем в Россию и почему-то прямо в Ветлянку, находящуюся вовсе не на границе с Персиею или Турциею, а на Волге, в 140 верстах от Астрахани, чума сначала долгое время вовсе не была принята за чуму. В самом деле, откуда она взялась у нас, когда в то время и в соседней Персии, и в Турции было вполне благополучно в этом отношении. Никто решительно, даже из врачей, не хотел и думать, что это чума. Только гораздо позднее, после пререканий между собой двух административных властей – наказного атамана Астраханского казачьего войска и астраханского губернатора, – когда уже эпидемия обострилась и развилась, забили вдруг тревогу и у нас, и в России, и во всей Европе⁷.

Вот эта-то тревога, а потом и паника, вызванные крайне острой формой «ветлянской болезни» и смертностью от нее, доходившею до 100%, заставили иностранные государства послать к нам своих делегатов в лице наиболее видных специалистов-врачей и ученых, во главе которых стоял знаменитый венский эпидемиолог профессор Гирш.

Боясь распространяться здесь подробно об этой интересной загадочной эпидемии, я должен оговориться, что буду касаться ее настолько, насколько это неизбежно для обрисовки деятельности самого графа Михаила Тариеловича Аорис-Меликова.

В ожидании приезда в Ветлянку европейских ученых граф больше всего был озабочен тем обстоятельством, что прошел уже целый месяц со дня последнего чумного заболевания, бывшего в Ветлянке, насколько мне помнится, 21 января 1879 г., и что делегаты не будут иметь для своих наблюдений и заключений ни одного чумного больного. Вырывать же трупы умерших от эпидемии из глубоких засыпанных и залитых известью могил никто не мог и подумать, до того это было бы в то время рискованным и безумным делом.

При таком затруднении совершенно неожиданно выручил всех нас «счастливый» в данный момент случай, о котором никак нельзя не упомянуть, тем более что им, так сказать, завершилось дальнейшее распространение эпидемии и констатирован самый факт чумы, а не какой-либо другой болезни.

За два или за три дня до приезда в Ветлянку делегатов я был потревожен в своей квартире часов в семь утра присланным за мною из канцелярии по спешному делу курьером.

Тотчас явясь туда, я застал там крайне озабоченного Чичинадзе с телеграммой в руках... Передавая ее мне, он сказал:

– Полюбуйтесь!.. Еще неделя, полторы и мы могли бы снять карантины, а теперь вот... точно нарочно для делегатов!..

В телеграмме из Ветлянки, подписанной кем-то из врачей, значилось: «Неожиданный рецидив. Заболела Анна Обойденова, девица шестнадцати лет».

Через минуту граф Лорис-Меликов потребовал меня к себе в кабинет. Я вошел. Он был очень взволнован, озабочен, нервен и нетерпелив...

– Читали телеграмму из Ветлянки? Так вот что, милый: скачите сию минуту к начальнику телеграфной станции⁸ и скажите ему (граф посмотрел на свои часы), чтобы ровно через 45 минут вот здесь, в этом кабинете или лучше в соседней – вот той комнате, действовал телеграфный аппарат для моих личных переговоров с Ветлянкой.

Я заикнулся было сказать, что так скоро невозможно это сделать, но торопыга граф нетерпеливо и решительно оборвал меня:

– Никаких возражений! Чтоб было так, как я сказал!..

После такого сюрприза я, как угорелый, вылетел из дома губернатора и через минуту летел уже на лихаче к начальнику телеграфной станции, помещавшейся вместе с квартирой его на той же губернаторской площади.

Начальником станции был тогда Пузыревский, человек огромной энергии, лично прошедший все ступени слркбы – от «служителя» телеграфного дела, простого монтера, до начальника станции. Этот опытный, добросовестный служака любил свою специальность и отдавался ей беззаветно и страстно.

Выслушав приказание Лорис-Меликова, он сначала схватился обеими руками за голову, а затем, сообразив что-то, в одно мгновение в чем был (в простом домашнем пиджаке) бросился в мастерские, оставив меня у своих дверей...

Вернувшись в канцелярию, я увидел через десять минут против окон ее на телеграфном столбе самого Пузыревского, приколачивавшего к столбу изолятор, а внизу нескольких рабочих с проволокой и другими принадлежностями в руках. Работа кипела. Я видел ясно, что успеть сделать в 45 минут все то, чего желал граф, можно только таким путем. Пузыревский не мог, конечно, никому довериться, зная, что из этого ничего не выйдет, и не рискуя ничем, сам превратился в рабочего.

Через несколько минут в комнате, предназначенной для телеграфа, установлен уже был аппарат, а еще через несколько минут сделана была проба, и за пять минут до назначенного графом срока Пузыревский, весь в грязи и в пыли, влетел впопыхах в нашу канцелярию и заикаясь (он был заика) объявил мне:

– До-о-л-л-о-жите графу, что ап-па-па-рат действует!

И, взглянув при этом на часы свои, он многозначительно указал мне пальцем на стрелку.

Кода я доложил об этом графу, он в первую минуту до того был удивлен, что, судя по выражению его лица, просто не верил ушам своим, а затем радостно воскликнул:

– Неужели? Все готово? А Пузыревский здесь?!! – И после моих ответов граф весело вскочил с кресла и, быстро выйдя в канцелярию, наткнулся там на грязного, потного начальника станции и сказал ему:

– Большое спасибо вам... И вам, мой дорогой, – обращаясь ко мне...

Извинившись за свою неряшливую внешность, Пузыревский проводил графа к телеграфному аппарату и показал, что он действует исправно.

– Вот спасибо, вот спасибо! – повторял Михаил Тариелович про себя, но по адресу Пузыревского. – Теперь я могу непосредственно разговаривать и с Ветлянкой, и с делегатами...

Очень довольный таким успехом, граф любезно кивнул нам головою и скрылся в свой кабинет...

При аппарате дежурили посменно телеграфисты...

О рецидивистке Анне Обойденовой мы получали по нескольку телеграмм в день.

В результате оказалось, что она представляла собой единственный случай заболевания, окончившегося впоследствии выздоровлением. Но зато к самому приезду в Ветлянку иностранных делегатов болезнь Обойденовой, как нарочно, вполне развилась, дав, таким образом, необходимый материал для исследования.

Большинство ветлянских заболеваний по форме своей относились к так называемой легочной чуме, т. е. чуме, представляющей собою род бронхопневмонии, протекавшей обыкновенно бурно, длившейся от 3 до 5 дней и оканчивавшейся смертью. Анна Обойденова заболела чумою бубонною, и вот ее-то подвергли иностранные ученые строгому научному исследованию. Образовавшие у нее бубоны были вскрыты чуть ли не самим Гиршем, и происходившее затем в Ветлянке совещание врачей длилось до поздней ночи.

Лорис-Меликов в эти часы почти не отходил от телеграфного аппарата, и в час ночи сам Гирш телеграфировал ему окончательный результат их исследования. В ветлянской болезни была признана настоящая азиатская чума, т. е. так называемая апоплектическая, молниеносная чума. К слову сказать, такая скоротечность чумы в Ветлянке сказалась, кажется, только одним случаем с казаком Петровым, умершим через несколько часов с момента заболевания.

Как бы то ни было, но наличность в Ветлянке рецидива и категорическое авторитетное определение самой болезни очень озабочивали Лорис-Меликова. Он опасался, чтобы локализованная уже и прекратившаяся было до него эпидемия не вспыхнула с новой силой.

Иностранные делегаты не заживались долго в Ветлянке. Они достигли своей цели и через несколько дней, после кратковременного карантина на месте и радикальной дезинфекции разъехались...

А у нас тут-то и началась работа по оздоровлению как всей губернии, так и особенно ее рыбных промыслов (ватаг) с их ларями для хранения соленой рыбы и прочим.

Немалых трудов стоило приведение самой Астрахани в лучшие санитарные условия.

Граф часто работал в своем кабинете с 7—8 ч. утра до часа ночи, а с ним одновременно работали, разумеется, и мы все за своим спешным, ответственным делом.

В один из таких вечеров в кабинете графа что-то вдруг загремело, свалилось на пол... Поднялась суматоха... Оказалось, что заработавшийся за своим столом до поздней ночи Михаил Тариелович почувствовал себя дурно и, встав с места, упал в обморок, прямо на пол головою...

Мягкие ковры, устилавшие весь пол кабинета, предохранили графа от сильного ушиба, и все обошлось благополучно. Все же эта ночная тревога среди тишины наших занятий оставила во всех тяжелое впечатление.

На другой день граф и вида не подавал, что с ним случилось. Он был только бледнее обыкновенного, но все же работал, начав на этот раз занятия свои часа на два, на три позднее и закончив их к обеду – часам к шести вечера.

Вообще Лорис-Меликов, при всей его подвижности и энергии, вовсе не отличался прочным здоровьем и был очень нервозен, а потому тревожная работа его по ветлянской чуме не могла не расстроить в значительной степени его здоровья...

Одной из основных черт характера Лорис-Меликова, доказывавших его энергию, находчивость и умение пользоваться предоставленным ему исключительным положением, является повсюду его неудержимая решимость. Она не изменила ему и во всех вопросах, связанных с его задачей и требующих для своего разрешения санкции городского самоуправления. В случаях каких бы то ни было со стороны последнего

несогласия, помех или проволочек, граф действовал, как диктатор, отлично зная и ни на минуту не забывая нашу всероссийскую халатность, совершенно не терпимую в острые периоды общественной и государственной жизни.

Сделав несколько экстренных заседаний Астраханской городской думы, для большего удобства и престижа своей власти, у себя под рукою в зале губернаторского дома, т. е. как бы в своей канцелярии, он тут же на месте вершил все дела так, как считал нркным. Во многих случаях он добивался, а то и просто, встречая упорство, требовал вполне определенных постановлений думы в том именно смысле, в той редакции и в тех со стороны города обязательствах, каких требовали обстоятельства, не терпящие никаких отлагательств. Такие меры насилия граф находил тем более необходимыми, что они были вовсе не обременительны для богатого торгово-промыслового города Астрахани, у которого всегда могли найтись необходимые средства.

Таким путем Лорис-Меликов добился для города многого и, между прочим, замощения его главнейших улиц, насколько помню, в трехлетний срок.

Вообще ветлянская чума, закончившаяся рецидивом, о котором я упомянул выше, и наделавшая большой тревоги, хотя и стоила значительных затрат и жертв, но все же принесла немало пользы. И город Астрахань, и вся губерния сильно подтянулись и почистились, что быстро отразилось на их санитарном благополучии.

Для оздоровления Астраханского края графу ассигновано было четыре миллиона, из которых «он умудрился израсходовать всего лишь 308 тысяч»⁹.

Значительная часть общих расходов относилась к вознаграждению, по оценке особою комиссиею, всех тех ветлянских и других станичных домовладельцев, зачумленные дома которых, в числе 83, по постановлению санитарной комиссии, были сожжены дотла.

Здесь тоже Лорис-Меликов, несмотря на его разумную экономию в расходовании отпущенных ему сумм, проявил в отношении пострадавших домовладельцев большую гуманность. Он все время следил за оценками подлежавших к сожжению имуществ, настаивая на возможно более справедливом возмещении убытков пострадавших. Хорошо при этом помню, что вследствие этого нигде в населении не проявлялось ни малейших неудовольствий, и все обошлось вполне мирно и благополучно.

Очень озабочивали также Михаила Тариеловича разные санитарные недочеты на многочисленных и обширных рыбных промыслах как в самой Ветлянке, так в особенности в устьях реки Волги и на Каспийском море. Огромное скопление на них всякого пришлого рабочего люда со всей России и самое производство на рыбных ватагах посола и хранения рыбы в ларях, особенно еще при теплом климате губернии, доставляли всегда очень много данных для всевозможных дефектов, упущений и нерадений в этом громадном, сложном и доходном промысле.

Рыбные рассолы, или так называемые по-местному тузлуки, образуемые в ларях при хранении соленой рыбы, застаиваясь и портясь, не раз вызывали при отравлениях соленою рыбою подозрение в их отравляющих свойствах. Во время же ветлянской эпидемии, особенно в первое время ее появления, тузлуки эти возбуждали большое подозрение (совершенно, как оказалось потом, напрасное в отношении чумы). А станица Ветлянка, как рыболовная по преимуществу, изобилуя ларями и тузлуками, далеко не безупречными по их качеству, первая вызвала это подозрение во вредности тузлуков.

Повторяю еще раз, что здесь, в этих воспоминаниях о покойном графе, не место распространяться об этом интересном предмете, и если я говорю о нем, то только потому, что он занимал любознательного и деятельного Лориса. Не имея возможности быть самолично в Ветлянке, находившейся в карантинном оцеплении, он побывал на главнейших рыбных ватагах в устьях Волги и на берегах Каспия.

При разработке всевозможных санитарных вопросов масса докладов составлялась для графа по оздоровлению рыбных промыслов и полицейско-санитарному надзору за ними. Помню хорошо, как однажды, в ожидании заседания какой-то комиссии, он поручил мне экстренно написать в каких-нибудь полчаса один из таких докладов по тем данным, которые он тоже, конечно, спешно, нервно, одними намеками сообщил мне, повторяя только вслед за каждым своим тезисом:

– Понимаете? Понимаете?.. А дальше развейте сами: то-то, мол, и то... Понимаете?.. Ну-с, я жду через полчаса совсем готового доклада⁶⁵⁶.

Положение мое было не из завидных. Помню, что в заседании комиссии участвовали не только врачи местные, но и много приезжих, среди которых находились и профессора¹⁰. По всему этому доклад надо было написать осмотрительно, чтобы не ударить лицом в грязь, а тут: спешность, сложность темы, моя нервность, самолюбие, опасе-

ние, что, может быть, я не так понял графа и не то совсем пишу, чего он хочет... Вот те мысли и настроения, которые волновали меня и не могли не волновать при данных условиях моей спешной работы...

Как бы то ни было, а доклад был написан, и когда он переписывался под мою диктовку, в кабинет мой вошел нетерпеливый Лорис.

– Ну что, готов?.. А ну-ка, прочитайте!

Я начал читать по своей черновой и, конечно, вследствие спешности невольно волнуясь. Заметив это и как бы желая успокоить меня, Михаил Тариелович схватил меня за руку, державшую рукопись, и, заглядывая в нее, все повторял: «Так, так, ладно, хорошо! А вот тут надо бы развить это место...» И он начал наскоро пояснять, что, по его мнению, нужно было добавить к его докладу...

Пока поправки и дополнения делались мною, Лорис-Меликов ходил в нетерпении по кабинету, а когда писарь стал продолжать переписку, граф в первые минуты не оставлял и его в покое. Стоя у него под рукою и заглядывая в «беловой» доклад, он до того смущал писца, что тот начал на каждом слове ошибаться и, волнуясь, почти не мог писать.

Заметив это, Михаил Тариелович снисходительно улыбнулся, как-то лукаво взглянул на меня и, направляясь к себе в кабинет, сказал мне:

– Я жду...

Вообще, насколько удалось мне заметить, Лорис-Меликов хотя и был всегда, как сангвиник и южанин, нетерпелив и нервен, но никогда не проявлял к своим подчиненным и их работам ни мнительности, ни недоверия, а потому работать с ним было приятно и легко. В этом отношении он составлял совершенный контраст с астраханским губернатором Н.Н. Биппеном, который, в силу упомянутых выше присущих ему свойств, был человек очень беспокойный, мнительный, нерешительный, часто даже мелочной и по всему этому довольно-таки тяжелый в служебном отношении.

Закончив свое дело, дождавшись снятия карантинов и пробыв в Астрахани около двух месяцев¹¹, гр. М.Т. Лорис-Меликов, покидая ее и расставаясь со всеми нами, сказал мне в своем кабинете в присутствии губернатора Биппена:

– Ну, теперь к вам, милый, моя последняя просьба: не в службу, а в дружбу... Составьте мне краткий, но обстоятельный исторический очерк бывшей ветлянской эпидемии от самого начала ее вплоть до снятия карантинов и объявления губернии благополучной по чуме.

Очерк этот (обращаясь к Биппену), ваше превосходительство, не откажите прислать мне, а сего друга милого (указывая на меня) не откомандировывайте к его должности до полного окончания им порученной мною работы...

Таким образом, мне пришлось проработать «по чуме» еще около двух месяцев, делая выборки из громадного чумного дела, разросшегося до двадцати двух томов, таких толстейших по объему, что я должен был делать разного рода приспособления и устраивать у своего письменного стола подходящие подставки, чтобы укладывать на них эти толстейшие и потому высочайшие томы и достигать таким путем уровня их с моим столом. Иначе верхняя обложка дела, при нахождении его на столе, была выше головы моей. Очень естественно, что работать при таких условиях было бы невозможно.

Говорю об этом вскользь, как о явлении характерном, наглядно подтверждающем, что даже при самых лучших условиях наша канцелярщина и бумагомания всегда находили и находят место в нашем бюрократическом мире.

По окончании работы моей составленная мною историческая записка «О бывших в 1878—1879 гг. в Астраханской губернии острозаразных эпидемических заболеваниях, оказавшихся восточною чумою» отослана была Лорис-Меликову в Харьков, где он находился в это время, будучи временным генерал-губернатором пяти смежных губерний.

Я не знаю об участи моей записки, но не могу не сказать, что она заключала в себе очень интересный и ценный материал для истории ветлянской чумы. Думаю, что любознательный Лорис-Меликов только потому и заставил меня составить ему эту записку, что история ветлянской чумы представляет собою массу любопытного материала.

ВучетичН. Воспоминания о графе Лорис-Меликове// Исторический вестник. 1902. № 2. С. 967-971.

Печатается с сокращениями.

¹ О Н.Г. Вучетиче см. док. N1? 5 и примеч. к нему. После отъезда Лорис-Меликова служил секретарем Управления рыбными промыслами. В 1880—1881 гг. преподавал французский язык в кадетском корпусе в Нижнем Новгороде. Неоднократные ходатайства Вучетича (с 1883 г.) о разрешении на издание журнала отклонялись Главным управлением цензуры.

² Биппен Николай Николаевич – тайный советник, в 1871 —1880 гг. – астраханский губернатор, председатель Управления рыбными промыслами в Астрахани, с 1880 г. – сенатор; Чичинадзе Давид Виссарионович – в 1879 г. – коллежский асессор, состоящий при Министерстве внутренних дел, управляющий канцелярией астраханского губернатора. В 1892—1906 гг. – один из редакторов «Юридической газеты» (СПб.).

³ Фосс Ксаверий Юлианович – генерал-майор, наказной атаман Астраханского казачьего войска.

⁴ См. док. № 19 и примеч. к нему.

⁵ Прокофьев Наум – дворник Артиллерийского училища в Петербурге, у которого в феврале 1879 г. профессор С.П. Боткин ошибочно обнаружил чуму, о чем появилось сообщение в «Правительственном вестнике». Врачебная комиссия признала у Прокофьева сифилис (См. подробнее: Дневник Д.А. Милютина. 1878—1880. Т. 2. М., 1950. С. 120).