Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 54 страниц)

С отставкой Аорис-Меликова Россия, по мнению журнала «Русская мысль», лишилась наиболее выдающегося, наиболее популярного государственного деятеля. Бывший министр «возбудил к себе глубокое доверие и земства, и власти, и народа». Он в трудное для страны время проводил подлинную национальную политику, действовал твердо и справедливо. Даже газета «Русь» вынуждена была признать: «Граф Аорис-Меликов оставляет о себе блестящий след»^538.

Как бы подводя итоги оценкам прессы в связи с отставкой Аорис-Меликова, и либеральная газета «Порядок» с удовлетворением отмечала, что «Русь» выразила сочувствие реформаторской деятельности уволенного министра и этим «несколько отделилась» от своего союзника – «Московских ведомостей». «Русь» признала, что во времена

Лорис-Меликова «дышалось свободней и легче», что нервы России успокоились, оживилось общественное движение. Но, по словам «Порядка», нет причин «особенно радоваться», так как хорошо начатая государственная политика «не вышла из своего зачаточного периода, и что первые виновники ее отошли от дела»^539.

Зазвучали и отклики отдельных представителей российской общественности. Видный земский деятель В.Ю. Скалой писал, что с глубоким сожалением воспринял отставку Лорис-Меликова, достигнувшего из немногих государственных людей и доверия, и симпатии, и подлинную популярность не только в образованном обществе, но и среди простого народа. «В далеких и глухих краях России крестьяне возлагали на графа надежды, от него ожидали прекращения тех обид, которые причиняли им местные власти». Скалой указал на решение Тверского земского собрания, считавшего, что деятельность Лорис-Меликова способствовала установлению прямых и доброжелательных отношений между властью и народом^540.

Русские люди в Риге оценили уход Лорис-Меликова с государственной службы как «прискорбную весть», поблагодарив отставного министра за его «мудрое» руководство^{541. Чувства «безграничного уважения» выразила Лорис-Меликову и Полтавская губернская земская управа, отметившая его крупную роль в умиротворении страны, в поднятии значения земства в общественной жизни России542.}

Н.А. Белоголовый считал, что с отставкой Лорис-Меликова завершилась «скромная попытка примирения культурных классов с бюрократией и абсолютизмом», устранен единственно верный путь к мирному развитию российского общества и завершению тех реформ, начало которых было положено отменой крепостного права^543.

Оценивала деятельность Лорис-Меликова и газета Каткова «Московские ведомости», утверждавшая, что «диктатура сердца» была направлена на примирение царя с народом, с обществом. Но это была ложная посылка: «Разве император Александр II был в ссоре со своим народом? Русский народ, во всех сословиях своих, всегда отличался безусловной преданностью своему законному Государю, в котором видит свою собственную, Богом дарованную ему власть, оплот и силу своего государственного бытия, свое олицетворение». Задача министра состояла в другом – «требовалось только охранять доброго царя от убийц, подсылаемых изменой!»⁵⁴⁴

Такая позиция «Московских ведомостей», осркдавшая деятельность Аорис-Меликова, вызвала протест в либеральной прессе^{545, хотя либеральные «С.-Петербургские ведомости» упрекали Аорис-Меликова: успокоение в стране оказалось мнимым. Оно парализовало государственную деятельность, усыпило бдительность полиции, что и привело к убийству Царя-освободителя. Ожидалось, что министр займется преобразованием губернской администрации, объединит земские силы, откроет уезду «самостоятельную и разумную жизнь» и этим даст подлинное успокоение обществу. «Но, к величайшему сожалению, – резюмирует газета, – эти надежды окончательно не сбылись». Столь отрицательная оценка вызвала протест «Нового времени». «Эти обличения, – писалось там, – могли бы говорить о гражданском чувстве газеты, если бы они появились несколько раньше. Теперь же они свидетельствуют о чувстве... другого рода». «С.-Петербургские ведомости» не оставили это заявление без ответа, отметив, что Лорис-Меликов «честью и славою» служил своему отечеству всю жизнь, тем не менее «факты остаются фактами»546.}

На отставку Аорис-Меликова откликнулись и зарубежные корреспонденты, отметившие, что благодаря деятельности министра русское общество было поднято из «былого ничтожества». И что же в ответ: «Самая черная неблагодарность – при отъезде графа за границу никаких общественных проводов»^{547. Да, таких проводов не было. Больше того, правители, думается, были рады такому ходу событий. Эпизодические наезды Аорис-Меликова в Россию не могли повлиять на развитие нового курса, возобладавшего в стране.}

* * *

Оказавшись отстраненным от государственной деятельности, чувствуя ухудшение здоровья, Михаил Тариелович решил уехать за границу – изменить обстановку и подлечиться. Да и Александр III давал понять, что отставному министру лучше находиться за границей. В начале мая 1881 г. туда отправилась его семья, а менее чем через две недели и он сам прибыл в знакомый Эмс^{548. В дальнейшем зарубежные курорты менялись. Привлек Баден-Баден, расположенный в горах Шварцвальда. Тут долгие годы жил И.С. Тургенев, наезжал Ф.М. Достоевский, посещали город и другие писатели из России.}

Однако горячие источники и умеренный влажный климат оказались мало эффективными для больного. Духовные переживания, нравственные страдания истощали графа. Во всяком случае, находясь зимой 1883/84 г. в Петербурге, Михаил Тариелович испытал серьезное обострение своей болезни – с декабря по апрель пролежал в постели. С наступлением весенних дней путь Михаила Тариеловича лежал в Висбаден; потом на зиму предстояло перебраться в Ниццу^{549. Мягкий климат, вечное лето, морской воздух, лазурные волны привлекали сюда и больных и туристов со всего света. Среди различных говоров слышалась и русская речь. Еще в 1856 г. вдова Николая I Александра Федоровна провела зиму в Ницце. На другой год в город приехало 150 русских семейств. Появилась русская церковь, приезжающих из России становилось все больше.}

Ницца для графа оказалась более всего полезным курортом, хотя, когда позволяло здоровье, он переселялся в другие места курортного зарубежья. Так начался новый этап жизни. Лечение, встречи и беседы с людьми приятными и не очень, размышления о событиях, происходивших в России и на Западе, – все это заполняло духовный мир человека, вся жизнь которого находилась в постоянном напряжении: большую ответственность всегда испытывал и боевой генерал, и крупнейший государственный деятель. Теперь все изменилось. Он во многом жил прошлым. Летом 1881 г. в Эмсе германский император Вильгельм I встретился с Лорис-Меликовым, пригласив его на обед. Михаил Тариелович помнил, как император в свое время относился к его реформаторским планам – в письме к Александру II, показанному Лорис-Меликову, он предупреждал царя «не давать конституцию России», а если дело зайдет далеко, то добиться принципиальных ограничений роли представительной власти. Александр II ответил: «При моей жизни этого никогда не будет».

Разумеется, Вильгельм заговорил об ужасной смерти государя, о причинах, вынудивших графа уйти в отставку, о том, как он сожалеет, что «племянник хотел стоять на месте, а не пошел вперед в своих реформах и не создал народного представительства». Такое лицемерие возмутило Михаила Тариеловича, напомнившего собеседнику об указанном письме. Император вскочил, изменился в лице, вначале не мог ничего сказать, а затем произнес: «Как! он вам дал это письмо!!»⁵⁵⁰

Эти пассажи нередко сменялись приятными впечатлениями. Особую радость доставляло посещение людей близких, испытанных временем. А.Ф. Кони вспоминал, что Лорис-Меликов «отводил душу» с наезжавшим из Петербурга «преданным другом семьи – Эзовым». Это был действительный статский советник Герасим Артемиевич Эзов – в 1879 г. управляющий 2-м отделом Департамента духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел^{551. Может быть, в то время они и познакомились?}

Конечно, с нетерпением ожидались вести с родины. В Баден-Бадене в мае 1882 г. граф получил письмо из Петербурга – оценивалось впечатление, произведенное его телеграммой по случаю юбилея С.П. Боткина, зачитанной во время торжественного обеда: всеобщее оживление, «громкие крики», выразительные реплики, вспомнили о когда-то влиятельном человеке! Михаил Тариелович воспринял происшедшее без воодушевления. «Все это весьма прискорбно, – писал он, – и не радует меня. Настроение это рекомендует то раздражение, а вместе с этим гнетущее состояние общества, когда оно готово заявлять и радость, и протест при всяком даже маловажном случае. Трудно сказать, какими последствиями обозначится, в конце концов, это настроение, но если можно судить по примерам истории, то нельзя ожидать добрых и бескровных результатов. Стыдно и печально»^552.

Вести с родины все больше удручали Лорис-Меликова, возмущавшегося, например, действиями «охранителей», раскрывавших и прочитывавших переписку, надеясь таким образом выявить, опорочить и подвергнуть гонениям прогрессивно настроенных людей, создать «политический вопрос». «Жалкая и бездарная игра», – с негодованием писал он. Происходящее закономерно: закончилась либеральная эпоха, когда Победоносцев и Катков не имели достаточной поддержки властей.

И все же приходилось считаться с реалиями российской жизни, соблюдать этикет. Получив приглашение участвовать в коронации Александра III, отставной министр в начале мая 1883 г. приехал в Москву. Придворное ведомство поместило его в фешенебельной гостинице «Славянский базар», где Михаил Тариелович встретился с Д.А. Милютиным, который записал в дневнике, что он не мог пожелать себе «более приятного соседа». Было о чем поговорить. Бывший военный министр «узнал от него (Лорис-Меликова. – Авт.) много интересных подробностей недавнего прошлого»^553.

Государственно думающий человек не мог, разумеется, отказаться от анализа событий, происходящих в мире. Европейская пресса давала в этом отношении благодатный материал – было над чем задуматься. Убийство фениями в апреле 1882 г. в Дублине английского либерального деятеля, министра по делам Ирландии в кабинете Гладстона Ф.Ч. Кавендиша, вселило тревогу: этот акт может дать российским функционерам дополнительные аргументы для доказательства вредности реформ и всяких нововведений. В Англии же противники Гладстона попытаются, возможно, его сместить с поста премьер-министра, что нежелательно – в России видят в Гладстоне «весьма разумного и удобного государственного деятеля»^{554. Так события западноевропейской политической жизни в сознании проницательного отставного#министра трансформировались в российскую проблему: как все это отразится в империи?}

В Берлине в мае 1882 г. привлекла внимание французская книга Виктора Ааферте об Александре II, написанная со слов княгини Юрьевской. С чувством досады читал граф текст, отличающийся своей тенденциозностью, пошлостью и рисующий «покойного государя в крайне неудобном свете». Огорчало и другое. «Детски расточаемые похвалы обо мне могут только усугубить нерасположение и недоверие ко мне в Гатчине. Уверен даже, что там подумают, что сама книга издана с моего ведома!»^{555 – с горечью сообщал Михаил Тари-елович в одном из писем.}

В немецком популярном сатирическом журнале отставной министр нашел выразительный рисунок: изображен белый ворон (с надписью – Аорис-Меликов), окрркенный стаей черных воронов, – одни его клюют, другие расхищают валяющиеся монеты, «казенное имущество». Под рисунком пояснение: «В России появился белый ворон. Большое смятение. Есть надежда, что его заклюют». Граф высоко оценил талантливого художника, который пером «рельефно» изложил «современное положение вашего друга»^{556, – писал Аорис-Меликов.}

Между тем визиты одолевали. В Париже осенью 1883 г. многие русские считали своим долгом навестить отставного министра. Среди них – княгиня Юрьевская, начальник академии Генерального штаба генерал М.И. Драгомиров, председатель Императорского Русского технического общества П.А. Кочубей, хозяйка популярного салона Е.Н. Нелидова. Михаил Тариелович относился к этим визитам достаточно равнодушно. «С какой целью совершаются эти посещения – не ведаю», – писал он^557.

В Висбадене граф встречался с датским и греческим королями, принцем Уэльским, принцем Нассаукским Николаем и его супругой графиней Меренберг – дочерью А.С. Пушкина. Визитеры выражали свое расположение к прошлой государственной деятельности Лорис-Меликова. Большое уважение к нему испытывал египетский экс-министр Нубар-паша, раскрывавший в своих многочисленных беседах тайны государственной жизни своей страны^558.

15 июля 1885 г. Михаил Тариелович писал из Висбадена: «Сегодня утром, у меня в гостиной случайно встретились три лица: Загоскин, сын давнего нашего романиста, графиня М., дочь Пушкина, и Салтыков. Имена эти напоминают разные эпохи нашей отечественной литературы»^559.

Может быть, кратковременные посещения Петербурга, встречи с людьми ему близкими как-то разнообразили жизнь, а некоторое приобщение к делам государственным вселяло надежду в нужности его опыта и знаний, полезности его советов (см. док. № 81). В конце января 1883 г. граф участвует в заседании Соединенных Департаментов о преобразовании Кавказского управления. Был ли в России человек, который лучше его понимал суть этого дела? Даже А.А. Половцов, далеко не разделявший взглядов Михаила Тариеловича, записал в дневнике: «Плавно и умно говорит Лорис-Меликов»^{560. В мае его приглашают к великому князю Михаилу Николаевичу, где вновь обсуждаются вопросы, связанные с Кавказом, – о закавказском транзите, о замене подушной подати и другие преобразования в регионе.}

Вечерами он проводил время у близкого друга А.А. Абазы. То званый обед, то игра в вист, то просто разговор по душам в узком кругу. Когда же собиралось большое общество, то на графа часто находило хорошее настроение – он острил, умно шутил, создавалось впечатление, что еще не все потеряно. У присутствующего при этом Половцова возникали даже раздражительные ассоциации: отставной властитель, дескать, думает еще раз попасть в правители. Этого не будет: «Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его»^561.

* * *

В своем зарубежье Лорис-Меликов близко познакомился и подружился с двумя людьми, оставившими свои ценные воспоминания о нем. Это были: врач, нелегальный редактор «Общего дела» Николай Андреевич Белоголовый и видный судебный деятель Анатолий Федорович Кони.

Впервые Лорис-Меликов встретился с Белоголовым в Петербурге в 1878 г. после окончания войны – генерал пожелал посоветоваться относительно своего здоровья. Тогда этим все и ограничилось. Спустя шесть лет, в 1884 г., Николай Андреевич, приехав в Висбаден и узнав, что в городе проживает Лорис-Меликов, решил навестить его. Граф приветливо встретил визитера: «Я слышал, что вы очень скучаете, я тоже; давайте составим, как говорит Шекспир, одно горе: вдвоем нам скучать будет веселее».– Вскоре они духовно сблизились. «Расстояние, – вспоминал Белоголовый, – отделявшее нас, тотчас же рушилось, и я увидел перед собой не царедворца, не важную персону, а обыкновенного человека, без всякой драпировки и фраз, в его неподдельной натуре, близко родственной мне по духу, и почувствовал к нему неодолимое влечение»^{562. Оказалось, таким образом, что воззрения бывшего всесильного министра самодержавного правительства и знаменитого врача-гуманиста «родственны по духу».}

Многочисленные беседы, в которых Михаил Тариелович выражал свое отношение к событиям в России, раскрыли характер и направленность его политических взглядов. Это был, по мнению Белоголового, «умеренный постепеновец», отрицающий радикальные государственные перевороты и считавший, что правительство страны само должно способствовать активизации общественных отношений, расширять самоуправление, поощрять развитие образования и науки. Лорис-Меликов по-прежнему был убежден в том, что выборные от общества должны быть привлечены к обсркдению законодательных вопросов в качестве совещательных членов.

В беседах с Белоголовым граф откровенно признавался, что единомышленники упрекали его за инертность – уехал, дескать, из Петербурга и отключился от общественной жизни. А появись он в столице, «тотчас же соберутся все разбросанные силы либералов». На это Ло-рис-Меликов отвечал: если бы он видел «хоть какие-нибудь признаки партии», то непременно вернулся в Петербург. Но там этих признаков и в микроскоп нельзя отыскать. Он согласен с тем, что «не следует покидать сражений». Но это в том случае, «если за командиром есть солдаты, ну, а если солдат совсем нет, то что же делать командиру?». В таких условиях Михаил Тариелович предпочитал «умереть на чужбине с незапятнанной честью и совестью»^563.

Последовательным, по свидетельству Белоголового, оставался Ло-рис-Меликов и в вопросах западноевропейской политики. Он был убежденным защитником «органического прогресса», отрицающим действия как «нетерпеливых радикальных теоретиков», так и реакционеров, стремящихся «задержать пробуждающееся самосознание народных масс». Но отставной министр не был доктринером, понимая, насколько сложна и разнообразна государственная жизнь – она «не может быть уложена в известные рамки и подчинена заранее составленной программе»^564.

Рассматривая взаимоотношения Лорис-Меликова (они активно продолжались до последних дней графа) с Белоголовым, естественно, возникает вопрос: знал ли Михаил Тариелович о нелегальной деятельности своего друга, о том, что он был редактором «Общего дела» ?

В те времена это была глубокая тайна. Да, Лорис-Меликов знал об этом и тщательно скрывал столь деликатное обстоятельство. Он читал доставляемое Белоголовым «Общее дело»^{565, но ни в одном из писем не оценивал его материалы, хоть весь тон посланий к Белоголовому, советы рассмотреть те или другие вопросы российской действительности часто преследовали подспудную цель – отразить это в зарубежном издании.}

В свою очередь, нелегальный редактор бережно охранял имя отставного министра, опасаясь подвергнуть его каким-либо неприятностям. Этим и объясняется парадоксальное явление: в нелегальном либеральном органе печати почти не упоминается тот, кто выступал с планом прогрессивных преобразований. Есть только одна содержательная фраза: «Известно одно, что в этом генеральном сражении между либерализмом и реакцией последняя одержала решительную победу и обязана ей исключительно Победоносцеву; Лорис-Меликов сошел со сцены, а святой дух погнал Россию без оглядки по ухабистой дороге реакции»^566.

Всесильный министр и председатель С.-Петербургского окружного суда Анатолий Федорович Кони, прославившийся выступлением на знаменитом процессе по делу Веры Засулич, слркили государству Российскому в одно и то же время, но лично не были знакомы, хотя во многом были единомышленниками. Когда Лорис-Меликов находился в апогее своей власти, он часто встречался с профессором А.Д. Градовским, с которым Кони связывала долголетняя дружба. Видя во влиятельном министре человека, желавшего на практике осуществить либеральные идеалы, Градовский, по словам Кони, «относился к нему с величайшим сочувствием и, заходя ко мне или встречаясь со мною, рассказывал о нем с восторгом, передавая мне содержание своих с ним бесед»^567.

Познакомились они у К. К. Грота – главного управляющего IV отделением Его Императорского Величества канцелярии. Кони вспоминал: «А! – сказал уже находившийся не у дел Лорис, шутливо грозя мне пальцем, – не хотел ко мне прийти!» – «Не мор>, ответил я. «А почему?» Кони объяснил, что его приход к «всемогущему министру» мог быть истолкован как желание получить «великие и богатые» милости. «Умное лицо Лорис-Меликова осветилось мягкой улыбкой, и он, горячо протянув мне руку, воскликнул: «Душа моя! Правильно! Чудесно! Так и следовало! Ну, а теперь ко мне придете?»⁵⁶⁸

Кони действительно пришел к Лорис-Меликову. Произошло это в Висбадене в 1884 г. Сразу выяснилось, что они во многом единомышленники. Воспоминания Анатолия Федоровича хорошо передают атмосферу и характер общения этих двух порядочных, глубоко мыслящих людей: «Почти каждый вечер он ждал меня с нетерпением, и мы проводили два-три часа в оживленной беседе, в душной комнате с затворёнными окнами (он очень боялся простуды и постоянно чувствовал себя озябшим) среди облаков дыма, иногда за стаканом тяжелого кахетинского вина... Если я не был у него два вечера подряд, то на третий день рке доставлялось письмо Лориса с тревожным запросом о моем здоровье или в моем отдаленном уголке Висбадена появлялось закрытое со всех сторон ландо, привозившее Лорис-Меликова справиться обо мне»^569.

Со страниц мемуаров проглядывает замечательный, выразительный образ: вместо «хитрого и лукавого царедворца» Кони увидел доверчивого, откровенного, доброжелательного человека, чркдого себялюбия и «корыстолюбивого эгоизма», который признавался в своих недостатках в бытность государственного деятеля. Понимая слабое знакомство с теорией государственного управления и устройства, Лорис-Меликов начал учиться этому, уже сойдя с правительственной арены. «Я не раз, – вспоминал Кони, – заставал его в Висбадене за чтением сочинений по финансовому и административному праву, причем он очень интересовался прогрессивным подоходным налогом, находя в нем практически близкое и справедливое... разрешение острых сторон социального вопроса». Увлекался Лорис-Меликов и чтением французских парламентских отчетов, расспрашивал Кони «о коренных началах конституции»^570.

Следил граф и за внешнеполитическими событиями. 6(18) сентября 1885 г. в столице Восточной Румелии Филиппополе возникло народное восстание, турецкие власти были изгнаны, произошло соединение Восточной Румелии с Болгарским княжеством. В России к этому отнеслись отрицательно. «Возникшая на Балканах сумятица, – писал Михаил Тариелович Белоголовому, – все еще не прекращается, и трудно предвидеть, чем разрешится этот эпизод. Лишь бы мы не были вовлечены в вооруженное вмешательство. Государственный организм наш и без того уже страдает многими недугами – война, конечно, не может исцелить их, а, напротив, способна еще более осложнить болезненное состояние»^571.

Международная жизнь вторгалась и непосредственно в курортные убежища графа. По воспоминаниям Кони, появлялись у Лорис-Мели-кова «интересные люди из чрких». С большим вниманием был встречен немецкий поэт, писатель и переводчик Фридрих Боденштадт (1819—1892). С ним было о чем поговорить. Он путешествовал по России, объездил Кавказ, одно время был директором учительского института в Тифлисе; выпустил книгу «Э1е Уб1кег с1е$ Каиказш ипс! тЬге РгеШеШкатГе ^е^еп сНе Яш$еп» («Народы Кавказа и освободи-

тельная борьбы против России»). Его сборник «Песни мирзы Шаф-фи» выдержал более полутораста изданий. Можно себе представить, как интересен был для Михаила Тариеловича такой человек. Среди посетителей оказались и бывший префект Парижа при Тьере – Леон Рено, и в прошлом губернатор Меца – Генкель фон Доннерс-Марк. Так в лицах всплывали реалии Западной Европы.

И все же мимолетные встречи с интересными людьми, письма друзей, чтения, международные новости не могли скрасить курортную жизнь графа; он с тревогой следил, как разваливаются в России все его начинания.

Естественно, как только болезнь отступала, возникал тревожный вопрос: а не возвратиться ли в Россию, в Петербург? Тем более, что Лорис-Меликов формально числился членом Государственного совета, генерал-адъютантом. Вроде бы было чем заняться. Именно об этом 7 сентября 1885 г. из Берлина он писал своему другу Кони. Идея возымела действие – семейный совет так и решил: в начале мая 1886 г. отправиться в Петербург. Но, сообщив это, Михаил Тариелович в письме к Кони от 30 сентября 1885 г. оговорился: «Стремлюсь возвратиться в отечество не для того, чтобы посвятить себя, как Вы указываете, работе по званию члена Государственного Совета. К работе этой едва ли я теперь пригоден; хилая старость взяла уже меня в свои объятия, а при такой гостье немыслим серьезный или усидчивый труд. Вот почему хочу возвратиться на родину ради самого себя и из эгоистических побуждений; хочу жить вблизи таких немногих лиц, общение с которыми влияет на меня гораздо благотворнее, чем всевозможные микстуры, порошки и ванны, столь обильно и ретиво прописываемые врачами на всех курортах»^572.

Летом 1886 г. Лорис-Меликов приехал в Петербург. Он заметно похудел, мучила одышка, лихорадочно горели глаза. Таким он и представился царю. Александр III участливо принял графа, спросил о здоровье, сообщил, что дела на Кавказе идут удовлетворительно, и дал разрешение на бессрочный отпуск.

И все же Михаил Тариелович не остался в Петербурге – решил немедленно вновь отправиться за границу. «Мне, – рассказывал он Кони, – столь многие здесь противны до невыносимости. Душа моя! Когда я был диктатором, они толкались в моей приемной так, что проходу не было – и мне приходилось видеть их душу, вывороченную наизнанку... Отец родной! Какая это гадость»^573.

* * *

...В С.-Петербурге готовились торжества в честь победы России над Турцией в войне 1877—1878 гг. В феврале 1886 г. у Троицкого собора началось возведение памятника из турецких орудий, захваченных у неприятеля. К осени работы закончились. Почти тридцатиметровый памятник венчала фигура «Победа». В 1930 г. этот монумент исчез – советское правительство продало его в Германию на переплавку^574.

Открытие состоялось 12 октября 1886 г. – в годовщину победы русских под Горным Дубняком. В торжестве участвовали войска, поименованные на бронзовых досках памятника, все высшие начальники, прославившиеся в войну. На гранитной части монумента – главная надпись: «Участники в войне: Государь император Александр II, общий руководитель всех действий; их Императорские высочества великие князья: Николай Николаевич старший, Главнокомандующий в Европейской Турции; Михаил Николаевич, Главнокомандующий в Азиатской Турции; наследник цесаревич Александр Александрович, начальник Рущукского отряда; Владимир Александрович, командир 12-го армейского корпуса».

Это торжество резко нарушило душевное состояние человека, сыгравшего одну из главных ролей в упомянутой войне, – вызвало справедливое негодование. Своими горькими думами граф, как всегда, поделился с Белоголовым. Так появилось обширнейшее письмо – весьма содержательный, ценнейший исторический источник (см. док. № 16), вышедший из-под пера Михаила Тариеловича (правда, первые три страницы он писал сам, а остальной текст, лежа в постели, диктовал) и ярко отражающий его настроения и идейные воззрения в конце жизни. «Совершившееся на прошлой неделе в Петербурге торжественное открытие памятника войны с Турцией 1877—1878 годов, – писал из Ниццы Лорис-Меликов 20 октября 1886 г., – сопровождалось таким невежеством и невниманием к прошлым моим заслугам, что вот уже 8-й день, хотя и стыдно сознаваться в этом, не могу отделаться от гнетущего меня чувства досады и раздражения. Взялся я сегодня за перо и хочу высказать Вам, дорогой мой Николай Андреевич, свою печаль, надеясь, что от изложения своего горя на бумаге, авось, полегчает на душе»^575.

Граф М.Т.Лорис-Меликов

• • • ЬёЖ

#4*Л #1

V, – •Ц г-

Император Александр II. Портрет работы И.Н. Крамского

.А ;,

Наиб Хаджи-Мура!

Князь А.И. Барятинский

А. I I. Р.рмолоп

Н.И. Муравым»

Грас!) Д.А. Милютин

Княаь Д.М. С'вятоиолк-Мирскии

Светлейший князь М.С. Воронцов

Граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов. С портрета, писанного масляными красками. С.-Петербург. Министерство внутренних дел

Великии князь Михаил Николаевич

Султан Абдул-Меджид

Н.Н. Обручев

Князь Г.Д. Орбелиани

Граф Н.И. Евдокимов

Князь М.З. Аргутинский-Долгоруков Князь В.О. Бебутов

1

|ун

Омар-паша

Взятие форта Карадаг

Цитадель Карса

Капитуляция Карса

Солдаты, везущие на буйволах плененных раненых турок. Акварель К. Филиппова

Карта Закавказья. Чертеж художника Е. Степанова

Тифлис. Михайловский мост, Георгиевская церковь и Св. Давид

Подписание Сан-Стефаиского мирного договора

Берлинский конгресс

Действительно, граф в послании к другу выражает не только свое возмущение к вопиющей несправедливости – его, больного человека, «одного из главных деятелей» войны, не имевшего возможности прибыть в Петербург, преднамеренно игнорировали, никто из царской фамилии не поздравил, не проявил сожаления, что болезнь «воспрепятствовала» приехать на торжества. Весь текст письма говорит и о другом: автор аргументированно и последовательно развенчивает и план военной кампании, и деятельность августейших особ, и бездарность многих армейских начальников, и всю самодержавную систему, мешающую разумному, прогрессивному развитию общества. Письмо завершается словами: «Бедное отечество! Настанет ли когда-либо та вожделенная пора, когда и русскому обществу, по примеру всех других, дозволено будет гласно и свободно выражать свои мнения и убеждения, не рискуя попасть за это в число ярых революционеров и сокрушителей основ Государства»^576.

Эта исповедь друга, полная справедливости и драматизма, – ценнейший материал для Белоголового—редактора «Общего дела». Разумеется, об упоминании автора письма и речи быть не могло. Но появилась в газете передовая статья, посвященная открытию упомянутого памятника, в которой общие идеи, высказанные Михаилом Тариеловичем в письме, нашли свое отражение. Раскрывался героизм русских солдат и офицеров, определивших победу. Августейшие особы, занимающие высшие командные должности, показаны в публикации бездарными, что проявилось сразу же в начале войны: «Кто за это виновен в первых неудачах наших войск и за Дунаем и за Кавказом? Не эта ли самая власть, которая, создав общий план кампании, не подумала о том, что армии, посланные ею для выполнения ее плана, не в состоянии выполнить его вследствие своей малочисленности?»^{577 Именно на этот недостаток планирования, приведший к неудачам и лишним потерям, указывал в своем письме Лорис-Меликов578.}

* * *

В последние годы жизни оценка Лорис-Меликовым российских самодержцев и их окружения отличалась особенной непримиримостью, резкой критикой деспотических порядков. Даже Александр II не избежал неодобрительных суждений графа. «Знаете ли, – признавался он Белоголовому, – мне хотелось бы хорошенько разобрать характер Александра II и показать, что он был ничтожный человек, который вовсе не любил Россию, а любил только себя да женщин, и все, что он сделал в последний год жизни, все это отчасти из самосохранения, отчасти под влиянием кн. Юрьевской, и в этом последнем обстоятельстве все разгадки и мое значение власти»^579.