Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 54 страниц)

А 5 февраля грянул взрыв в Зимнем дворце, организованный И К «Народной воли». Император не пострадал, но 11 солдат лейб-гвардии Финляндского полка, несшего караул во дворце, было убито и 56 ранено. Можно представить, как воспринял эту террористическую акцию боевой генерал Лорис-Меликов, оберегавший солдатские жизни на войне и столкнувшийся с гибелью воинов в самом центре империи – в столице, в царском дворце. Он назовет действия революционеров «преступными, позорящими наше общество».

Судя по дневникам и письмам современников, в Петербурге началась паника. В смятении и растерянности* оказалась и власть. 8 февраля на созванном Александром II совещании мнения о необходимых и неотложных мерах разделились. Наследник предлагал учредить особую следственную комиссию, настаивая на экстраординарных средствах борьбы с заговорщиками. Против этого высказались председатель Комитета министров П.А.Валуев и Д.А. Милютин. Александр II закрыл совещание, так и не приняв решения. Но 9 февраля на вновь собранном совещании император объявил об учреждении Верховной распорядительной комиссии – органа для борьбы с злоумышленниками с чрезвычайными полномочиями, во главе которой он назначил

^

М.т. Лорис-Меликова. Сведения о том, что граф был предложен на этот пост Д.А. Милютиным^{264, вряд ли верны: именно от Лорис-Меликова военный министр узнал об итогах совещания 9 февраля, на котором не присутствовал. Михаил Тариелович в тот день находился во дворце в качестве дежурного генерал-адъютанта и оказался в центре событий. 10 февраля в воскресенье с утра он едет к Д.А. Милютину во власти самых противоречивых чувств. Терпеливо дождавшись, когда военный министр остался один (у Милютина шло совещание с министром иностранных дел Н.К. Гирсом и послом в Германии П.А. Сабуровым), граф рассказал ему в подробностях о вчерашнем совещании и поделился своими впечатлениями.}

Характерно, что кандидатуру на пост главного начальника Верховной распорядительной комиссии царь назвал сразу, без обсркдения и предварительных консультаций. По-видимому, Александр II альтернативы Лорис-Меликову в сложившейся ситуации уже не видел. «Действительно, – скажет князь В.П. Мещерский позднее, когда Лорис-Меликов будет отставлен от дел, – ни до, ни после в Петербурге не было второго Лорис-Меликова»^{265. На роль усмирителя крамолы выбирали из военной среды, а здесь не оказалось деятеля, столь же престижного и популярного, с богатым не только военным, но и административным опытом.}

Вряд ли можно согласиться с высказанным в литературе мнением о Лорис-Меликове как «человеке для внутренней политики случайном, профессиональном военном, никогда не занимавшем крупных административных постов», а потому к государственной деятельности неподготовленном^{266. Административно-управленческой деятельностью Михаилу Тариеловичу, как было видно, пришлось заниматься почти на всех его военных постах от незначительных до самых крупных. И если война есть во многом продолжение внутренней политики, то и военный опыт не является бесполезным для политической жизни. С уверенностью можно утверждать, что подготовленность Лорис-Меликова к государственной деятельности, как и способность к ней, отнюдь не были ниже, чем у тех, кто в ту пору Находился у кормила правления. Превосходил Лорис-Меликов по своему уровню и некоторых министров, например министра внутренних дел Л.С. Макова, человека весьма ограниченного ума и образования, обладавшего односторонним и узким бюрократическим опытом.}

Трудно сказать, повлиял ли на выбор царя отчетный доклад харьковского губернатора, который Александр II, судя по пометке П.А. Валуева, передал ему 6 февраля. Думается, правомерно предположение, что на другой день после взрыва в Зимнем дворце Александру стало не до дел в Харьковской губернии, и доклад, датированный 2 февраля, он передал главе Комитета министров, не прочитав его: пометок царя на нем нет.

Уже при встрече с Лорис-Меликовым 10 февраля Милютин уловил, что тот «понял свою новую роль не в значении только председателя следственной комиссии, а в смысле диктатора, которому как бы подчиняются все власти, все министры». В то же время граф «выражался с негодованием о разных крутых драконовских мерах, которые навязывают ему с разных сторон»^{267. Михаил Тариелович не ошибся: полномочия ему предоставлялись диктаторские. В указе Александра II Правительствующему сенату об учреждении Верховной распорядительной комиссии и назначении ее начальником Лорис-Меликова (подписанном 12 февраля) об этом было сказано вполне определенно. По этому указу все требования начальника Верховной распорядительной комиссии по делам охранения государственного порядка и общественного спокойствия «подлежат немедленному исполнению как местными начальствами, генерал-губернаторами, губернаторами и градоначальниками, так и со стороны всех ведомств, не исключая военного». Лорис-Меликову в его новом статусе предоставлялось «делать все распоряжения и принимать вообще все меры, которые он признает необходимым для охранения государственного порядка и общественного спокойствия как в Санкт-Петербурге, так и в других местностях Империи», а его распоряжения «должны подлежать безусловному выполнению всеми и каждым и могут быть отменены только им самим или особым Высочайшим повелением»268.}

Первой акцией графа Лорис-Меликова на новом посту стало обращение к обществу. Заявив, что сознает всю сложность предстоящей деятельности и лежащей на нем ответственности, начальник Верховной распорядительной комиссии обещал «не допускать ни малейшею послабления и не останавливаться ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий», но «успокоить и оградить законные интересы его здравомыслящей части». «На пом^еР^жкУ общества смотрю, как на главную силу, могущую содействовать власти к возобновлению правильного течения государственной жизни»^269.

В доказательство политиканства и демагогии Лорис-Меликова один из советских исследователей ссылается на то, что текст этого первого заявления диктатора был написан «реакционным публицистом суво-ринского «Нового времени» К. Скальковским, взявшим «с согласия Лорис-Меликова» за образец прокламацию Луи Наполеона^{270. Брат секретаря канцелярии Лорис-Меликова А.А. Скальковского в своих воспоминаниях, на которые опирается историк, свидетельствовал, что граф обратился к нему за помощью, ссылаясь на свою некомпетентность в такого рода акциях. Ничего необычного в таком обращении не было. Деятели столь высокого ранга исходящих от них документов, как правило, сами не писали – для этого существовали особые чиновники, прообраз референтов и спичрайтеров нашего времени: им указывалась тема и направление ее развития. Естественно, что, когда речь зашла о публичном выступлении перед населением, Лорис-Ме-ликов обратился не к чиновнику (каким был его секретарь А.А. Скаль-ковский), а к публицисту газеты, тогда еще вполне либеральной. В обращении нашла выражение главная идея Лорис-Меликова, со всей определенностью сформулированная в его отчетном докладе царю о Харьковском генерал-губернаторстве и проявившаяся в его последующей практике, – идея союза общества и власти, обретения властью силы в общественной поддержке, без которой она не сможет справиться с внутренней смутой. Характерно, что Михаил Тариелович весьма требовательно отнесся к представленному тексту, забраковав его первый вариант, добиваясь, чтобы его мысль была выражена именно так, как ему представляется нужным271.}

«В городе много толков о назначении гр. Лорис-Меликова; ожидают от него чего-то необыкновенного; читают красноречивое воззвание его к обывателям столицы», – записал свои наблюдения военный министр^{272. Назначение Лорис-Меликова. было встречено с редким в империи единодушием. Приветствуя его, представители разных политических направлений связывали с ним совсем разные планы и перспективы, одинаково разделяя уверенность, что для выхода из кризиса и предотвращения анархии нужна «сильная рука». Подобно тому как в «верхах», где идея диктатуры встречала сопротивление, оно исчезло при назначении самого диктатора, так и в обществе имя Лорис-Ме-ликова многих примиряло с диктатурой, заставив увидеть в ней не только репрессивные цели. Редактор-издатель «Московских ведомостей» М.Н. Катков не без оснований высмеивал либеральные издания, негодовавшие на его передовые с требованием диктатуры, но приветствовавшие самого диктатора. Он поначалу не учел, что Лорис-Мели-ков вызывал у либералов совсем иные, чем у него, ожидания. «В случае чрезвычайных полномочий, предоставляемых одному лицу, имя этого лица делает более или менее ясною для всех программу действий», – объяснял публицист «Отечественных записок», почему при имени Лорис-Меликова «все успокоились»273.}

Газета Каткова с апреля 1879 г. (после покушения на царя

А.К. Соловьева) настойчиво призывала к ужесточению режима и перестройке в этих целях репрессивной политики. «Страх побеждается только страхом. Пагубный страх перед темными силами может быть побежден только спасительным страхом перед законной властью». «Крамольный заговор власть сможет одолеть не «либеральничаньем», а «железом и кровью», – доказывал самодержавию его идеолог, считая неотложным «сосредоточение власти в одной сильной руке при полном согласии правительственных ведомств и подчинении всех раз навсегда установленному и неуклонно исполняемому плану»^{274. Не без удовлетворения Катков напомнил эти свои высказывания о недостаточности генерал-губернаторств для искоренения крамолы, в первой же передовой после взрыва в Зимнем дворце, повторив, что борьбу с «организованной крамолой... необходимо сосредоточить в одной сильной руке, необходимо, чтобы один правительственный орган, облеченный полным доверием государя, имел диктаторскую власть для борьбы со злом»275.}

Катков и воспринял учреждение Верховной распорядительной комиссии как воплощение своей идеи. «Свершилось то, чего следовало

ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ ^__–

ожидать» – такими словами встретил он указ 12 февраля, в полной уверенности, что именно он убедил власть принять это решение^276.

Не сомневались в этом и его единомышленники. Петербургский осведомитель издателя «Московских ведомостей» Е.М. Феоктистов, пересказывая еще неопубликованный указ царя о новом органе власти, резюмировал: «Таким образом мысль Ваша осуществлена». Он сообщал, что, говоря «о необходимости сосредоточения власти» на совещании министров, Александр II «почти дословно повторил передовую «Московских ведомостей»^{277. «Свершилось по мысли Вашей», – вторил Феоктистову Б.М. Маркевич278. Адъютант великого князя Константина Николаевича генерал А.А. Киреев подтверждал: «Воззвание Ваше «к диктатуре», встреченное со скрежетом зубов нашими фельетонистами, по-видимому, совпало с решением, принятым Государем»279. Не случайно учреждение Верховной распорядительной комиссии и Д.А. Милютин связал с проповедью «Московских ведомостей». Проводником идей газеты в Аничковом дворце, по его наблюдению, был единомышленник Каткова К.П. Победоносцев280. У Константина Петровича давно сложились доверительные отношения с наследником – его бывшим учеником. Великий князь Александр Александрович был решительным сторонником режима диктатуры и накануне совещания 10 февраля обратился к Александру II с письмом, где снова настаивал на введении чрезвычайных мер.}

Издатель «Московских ведомостей» выражал мнение определенных слоев привилегированных сословий и влиятельной группировки в «верхах», о чем свидетельствовали письма, поступавшие в редакцию^{281. В годы общественного подъема газета Каткова стала идейным центром сторонников $1а1пд5 цио самодержавия. А сам его идеолог поначалу не сомневался, что военный деятель Лорис-Меликов будет столь же решительным, сколь и дисциплинированным исполнителем идеи диктатуры в его, катковском, понимании: как организованной во всероссийском масштабе и централизованной политики репрессий. «Граф М.Т. Лорис-Меликов ознаменовал себя важными заслугами в военное и в мирное время», – признавал Катков, объясняя свой расчет на то,}

что «новое столь высоко ответственное дело, к которому призывает его доверие Монарха, будет ему по силам». Московский публицист высказал свои соображения, какие качества для этого потребны, назвав «ум, проницательный и гибкий, и энергию характера, не допускающего никаких сделок с совестью, ставящего выше всего исполнение долга, и при доброте и мягкости, чуждого суетным, слишком, к сожалению, обыкновенным у нас, увлечениям нравиться всем, даже противникам и врагам». Все это Катков у графа тогда обнаруживал, судя о его «полной уверенности в успехе дела, поскольку успех будет зависеть от личных качеств Лорис-Меликова»^282.

В либеральной печати также отмечены черты Лорис-Меликова, внушавшие уверенность в успехе его деятельности. Здесь называлось его умение действовать «со строгой справедливостью и непреклонным достижением поставленной цели». Много говорилось о способности завоевать доверие общества. Из откликов на назначение Лорис-Меликова видно, что в либерально-демократической среде пристально следили за его предшествующей деятельностью, узрев в ней нетрадиционные для самодержавной политики черты. «Неделя» напоминала, что «короткие, случайные, но очень многозначительные известия о графе Лорис-Меликове вскоре после назначения его харьковским генерал-губернатором» дают основание ожидать от него «чего-то нового, не похожего на все бывшее». В «Отечественных записках» надежды на то, что полномочия начальника нового органа «будут приложены к делу умно и с несомненной пользой», обосновывались также ссылкой на его генерал-губернаторство, когда он так сумел вести дело, что «чрезвычайные полномочия его ни для кого не были приметны, а между тем край оставался вполне спокойным, сам же граф пользовался общим всех уважением и любовью». В Харькове он доказал «свое умение и бороться успешно с крамолой, и понимать данное настроение и данные нужды и желания общества».

И в либерально-демократической публицистике Лорис-Меликова также характеризовали как «истинно государственного человека», способного привести Россию к выходу из кризиса, но сам путь к этому понимали по-другому, чем «охранители». В прямой полемике с «Московскими ведомостями» утверждалось, что Верховная распорядительная комиссия не есть «высшее полицейское управление» и не может быть им ни по своему внешнему виду, ни по той задаче, которую она призвана разрешить. Ключ к пониманию ее деятельности либерально-народническая «Неделя» видела в обещании Лорис-Меликова «оградить законные интересы» общества, данном в*его обращении «К жителям столицы». Обращение это в либеральной среде, как и предшествующая деятельность графа, возбуждало надежды, что программа новой власти «значительно расширяется противу прежних программ подобного рода не только в объеме полномочий, но и в теоретической основе». «Долговременный опыт доказал, – напоминалось в «Отечественных записках», – что одними караниями ничего достигнуть нельзя, что карания не только не устрашают и не уменьшают число крамольников, но точно увеличивают их». Здесь ставился вопрос: «В самом положении вещей нет ли чего-нибудь такого, что подготовляет революционный материал?»²⁸³

ф.М. Достоевский, как вспоминал в некрологе о нем А.С. Суворин, возлагая на Аорис-Меликова определенные надежды, волновался вопросами: «Да знает ли он, отчего все это происходит, твердо ли знает он причины?» И, считая главным именно знание «причин», а не ответный террор, сердито добавляет: «Ведь у нас все злодеев хотят видеть...»²⁸⁴

Мысль о недостаточности карательных средств вполне была созвучна Лорис-Меликову и, как уже говорилось, получила выражение В его отчетном докладе царю о деятельности на посту харьковского генерал-губернатора. Она довольно широко проникла и в общество. В письме к главе Комитета министров П.А. Валуеву неизвестный автор, откликаясь на учреждение Верховной распорядительной комиссии, доказывал, что для спасения России «нужна положительная деятельность созидательного ума, а не одна лишь отрицательная». «Рядом с почтенной деятельностью честного и благородного графа Аорис-Меликова должна идти деятельность государственного организатора, все объединяющего», к которой и призывал автор письма. Он предназначал ее графу Валуеву, поскольку в указе об учреждении нового органа власти прочел лишь о репрессивных функциях^285.

В либеральном обществе возобладала вера, что Лорис-Меликов сумеет сочетать наведение порядка с созидательной и организующей работой. По наблюдению видного общественного деятеля, профессора Московского университета С.А. Муромцева, после выступления Аорис-Меликова «разлилось в обществе здоровое возбуждение». Правительство еще после убийства революционерами шефа жандармов

Н.В. Мезенцева уже обращалось к обществу «за содействием», как бы отдавая команду обеспечить себе это содействие, и, соответственно, общественного резонанса его обращение тогда не получило^{286. Выступление Лорис-Меликова отличалось непривычным для власти тоном, стилем и содержанием. «Общество было объявлено имеющим право на самобытное существование. Верно или неверно передавался смысл заявления графа – дело не в этом. Дело в том, что этот смысл был придан ему молвою, и в этом выразилось общественное настроение, общественное чувство»287. Газета «Земство» писала о воззвании графа как симптоме «резкого поворота в направлении нашей внутренней политики». Казалось, правительство пришло к убеждению, «что не репрессиями может быть достигнуто умиротворение, что в обществе государство должно видеть не врага, а союзника. Общество вздохнуло свободнее, в нем воскресли надежды на коренное улучшение нашей внутренней жизни»288.}

Цитируя обращение Лорис-Меликова «К жителям столицы», передовица «Голоса» заявляла: «Если это слова диктатора, то должно признать, что диктатура его – диктатура сердца и мысли»^{289. Это определение диктатуры Лорис-Меликова не раз будет повторено в печати: в либеральной – с восторгом, в консервативной – с едкой издевкой (см. док. № 30).}

По-иному воспринял призыв Лорис-Меликова к обществу о содействии правительства М.Н. Катков. «В обществе не установившемся и переживающем переходную пору, кроме злонамеренных людей бывает много малодушных и неразумных, людей, надменных личным знанием, фантазеров и пустословов. Будут ли помощь и действие таких людей полезны правительству», – ставил вопрос Катков скорее перед властью, нежели перед обществом, подразумевая один возможный ответ на него. Он останавливается на этой первой, по сути, программной акции Лорис-Меликова и в последующих передовых, сознавая ее особое значение, четко обозначив свое отношение к ней: «Нет надобности обращаться к обществу за поддержкой и пособием. Оно само обратится к правительству на всякую добрую помощь и содействие, лишь бы только правительство должным образом дисциплинировало своих деятелей сверху донизу и искало себе опоры в патриотическом духе и русском мнении»^290.

ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ

–^

Нигилистическая оценка идеологом самодержавия общества и его роли жизни страны сказалась здесь в полной мере. Но надо признать, что в решении проблемы «правительство и общество» Катков был по-своему логичен, исходя из природы власти в империи. Чтобы быть самодержавной, она должна была оставаться всемогущей и всеохватывающей, не нуждающейся в общественной поддержке. Только общество должно было искать поддержку у власти, а не наоборот: нарушался традиционный образ самодержавия, тщательно оберегаемый его идеологом.

Воспринимал ли Лорис-Меликов надежды, связанные с его приходом к власти, с воодушевлением, или они вселяли тревогу, заставляя ощущать огромную ответственность, но действовать он начал в первые же дни после назначения. Однако прошла лишь неделя после подписания указа, круто изменившего судьбу графа, как сама его жизнь чуть не оборвалась.

20 февраля Лорис-Меликов приехал домой на Морскую – пообедать и передохнуть: предстояло длительное и трудное продолжение рабочего дня, заканчивавшегося обычно около полуночи. Михаил Та-риелович вылез из саней и, направляясь к подъезду, был настигнут выстрелом поджидавшего в засаде террориста. Выстрел был сделан хотя и в упор, но, по-видимому, нетвердой рукой: пуля лишь прошила шинель, но не задела графа. Он не потерял присутствия духа, помогая конвойному казаку скрутить злоумышленника. Успокоив домашних, в простреленной шинели тут же отправился во дворец доложить о случившемся императору. Весть о покушении на начальника Верховной распорядительной комиссии мгновенно облетела столицу. 20 февраля 1880 г. генеральша А. В. Богданович записывает в дневнике, что «после покушения у Лориса собрались цесаревич, вся семья царская, министры, послы, много обывателей»^{291. События следовали с необычной дотоле быстротой: 21 февраля военный суд приговорил совершившего покушение И.П. Млодецкого к смертной казни. 22 февраля Млодецкий был повешен на Семеновском плацу. На месте казни присутствовал Ф.М. Достоевский, тяжело ее переживший.}

В ночь перед казнью Аорис-Меликова посетил В.М. Гаршин, в то время уже достаточно известный писатель, чтобы Михаил Тариелович не мог не знать о нем, уем более что у него были рассказы и о Русско-турецкой войне. Он пришел убедить диктатора отменить казнь и тем самым «убить нравственную силу людей, вложивших в его руку

револьвер», – прервать цепь насилия, когда террор порождает казни, а казни вызывают все новые покушения. У Гаршина создалось впечатление, что граф попытается поговорить с царем, показать ему письмо писателя и предотвратить исполнение приговора^292.

На другой день после покушения Лорис-Меликов был в глазах общества подлинным героем: событие 20 февраля свидетельствовало, насколько опасна и сопряжена с риском роль «спасителя России». Казнь Млодецкого, с которой начиналась борьба с крамольниками, наложила свой отпечаток на восприятие «диктатуры сердца». Если такие личности, как В. Гаршин или Ф. Достоевский, обостренно пережили случившееся, связывая с ним раздумья о судьбах родины, то для многих обывателей оно стало плохой приметой – своего рода «знаком беды», предшествующим правлению диктатора.

Исполнительный комитет «Народной воли» разъяснял в специальной прокламации, что покушение на диктатора не санкционировал и что Млодецкий совершил его по своей инициативе. Лорис-Меликов был единственным генерал-губернатором, которому не был вынесен смертный приговор: революционеры вынуждены были считаться с общественным мнением. Именно поэтому при назначении графа на новый пост народовольцы воздержались от высказываний. Казнь Млодецкого создала возможность дать первую оценку Лорис-Меликову, которая уже не могла восприниматься предвзятой и беспочвенной, а заставляла задуматься. «Тяжек нравственный облик этого диктатора – обновителя России», – заявили народовольцы о Лорис-Меликове, подписавшем первый смертный приговор на своем новом посту^{293. Но, справедливо осуждая виселицы, обвинение власти с позиции нравственности предъявляли те, кто в стремлении «обновить» страну путем переворота действовал динамитом.}

* * *

По указу Александра II 12 февраля 1880 г. начальнику Верховной распорядительной комиссии было предоставлено право «призывать в комиссию всех лиц, присутствие коих будет полезным». Назначать их следовало по велениям царя, испрашиваемым главой комиссии^{294. Свобода Лорис-Меликова в выборе членов комиссии, нужных ему для сотрудничества, по сути, была ограничена необходимостью учесть мнение царя и наследника, а также представителей различных группировок в «верхах». В составе Верховной распорядительной комиссии оказались: великий князь Александр Александрович и такие лица из его ближайшего окружения, как член Государственного совета К.П. Победоносцев и генерал-майор свиты императора П.А. Черевин. Наследник не сомневался, что именно ему удалось отстоять мысль о диктатуре с самыми широкими и жесткими методами управления, и Лорис-Меликов эту его уверенность поддерживал. Из военных в комиссию были введены также генерал-майор свиты М.И. Батьянов и князь А. К. Имеретинский, которого Лорис-Меликов знал ехце по Кавказу, а затем как отличившегося в Русско-турецкой войне при взятии Плевны сподвижника М.Д. Скобелева. Несколько позднее к комиссии были причислены близкие наследнику генерал Е.В. Богданович, полковник Н.М. Баранов и генерал-майор Р.А. Фадеев, состоявший при Главном штабе295. Сенаторы М.Е. Ковалевский и И.И. Шамшин, обер-прокурор Сената П.А. Марков, управляющий делами Комитета министров М.С. Каханов, правитель канцелярии министра внутренних дел С.С. Перфильев представляли в комиссии административноуправленческий элемент.}

В итоге в новом правительственном органе оказались и консерваторы, противники преобразований, и люди, остро чувствующие их необходимость. Но при всей пестроте и неоднородности состава комиссии он не был случайным. Согласовывая кандидатуры с царем и наследником, советуясь с теми, чье мнение считал значимым (Д.А. Милютиным, А.А. Абазой, П.А. Валуевым), граф руководствовался собственными соображениями о функциях комиссии. Он пригласил к сотрудничеству как людей влиятельных, с большими связями в государственном аппарате, так и тех, кто имел большой управленческий опыт. В деловых качествах многих из них Михаил Тариелович не разочаровался. Сенаторы М.Е. Ковалевский и И.И. Шамшин к либеральной бюрократии не принадлежали, но их компетентность, честность, объективность была большой поддержкой для Аорис-Меликова в его начинаниях. М.И. Батьянов, М.С. Каханов будут поддерживать диктатора как единомышленники, а наследник, К.П. Победоносцев, П.А. Черевин, С.С. Перфильев станут сначала скрытыми, а потом явными его врагами. Но 4 марта 1880 г. на первое заседание Верховной распорядительной комиссии ее члены собрались, одинаково воодушевленные задачей восстановить потрясенный в стране порядок, обеспечить ей «путь дальнейшего мирного преуспеяния»^296.

К этому дню Лорис-Меликов уже добился осуществления некоторых своих замыслов. 26 февраля он представил Александру II доклад с обоснованием необходимости подчинения Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии главному начальнику Верховной распорядительной комиссии. Граф доказывал, что разрозненность и несогласованность правительственных действий – одна из главных причин нерезультативной борьбы с заговорщиками, и «объединение всех властей есть единственно верный путь достижения успеха в мерах против крамолы»^{297. Указ Александра II 3 марта временно подчинял Третье отделение главному начальнику Верховной распорядительной комиссии. Шеф жандармов А.Р. Дрентельн был уволен с должности, исполняющим, ее назначался П.А. Черевин. Деловые качества его оценивались Д.А. Милютиным и П.А. Валуевым весьма низко, но искупались в глазах Михаила Тариеловича близостью генерал-майора к наследнику.}

Открывая первое заседание Верховной распорядительной комиссии, Лорис-Меликов определил ее задачи. Первая состояла в принятии «решительных мер к подавлению наиболее возмутительных действий анархистов». Вторая же, по его словам, «более сложная» – «в изыскании средств врачевания причин, породивших крамолу и поддерживающих ее»^{298. Забегая вперед, надо сказать, что обсуждение этой второй задачи никак не отразилось, что симптоматично, в Журналах комиссии, из которых следует, что ее заседания целиком сосредоточились на первой из поставленных ее начальником задач. Это относится и к заседанию, казалось бы, специально посвященному «врачеванию причин, породивших крамолу». (По-видимому, врачевание было невозможно и бесполезно. – Примеч. ред.)}

На совещании начальника комиссии 5 марта 1880 г. по пригла-шению Лорис-Меликова присутствовали городской голова барон П.Л. Корф и гласные городской думы. Граф попросил представителей городского самоуправления «изложить с полной откровенностью соображения о причинах покушений поколебать государственный порядок» и высказаться о тех мерах, которые могут способствовать их прекращению. Как следует из записи совещания, отзывы городского головы и гласных касались «желательных, по их мнению, мер к ослаблению восприимчивости различных общественных элементов по отношению крайних революционных учений». Однако, «не останавливаясь ныне» на их «предположениях», начальник комиссии «обратил сркдения совещания к вопросам, принадлежащим ко второй категории», то есть о полицейских мерах по предотвращению покушений^299.

Итак, хотя вопрос о причинах распространения революционных настроений на заседании не обсуждался, Лорис-Меликов и присутствовавший на совещании статс-секретарь М.С. Каханов выслушали соображения на этот счет представителей столичного городского самоуправления, высказанные «с полной откровенностью».

Характерно, что Лорис-Меликов по своей инициативе определил второй задачей Верховной распорядительной комиссии изыскание причин, породивших крамолу, и средств их врачевания. Указ императора такой задачи не ставил, ограничивая деятельность этого органа исключительно полицейскими функциями. Но граф пытался доискаться до корней того общественного недовольства, которое питало революционные настроения. В апрельском докладе царю соображения на этот счет диктатора, как увидим, окажутся достаточно зрелыми и аргументированными. Свой материал для них дала и Верховная распорядительная комиссия, куда стекалось множество писем и записок о положении в стране.

В центре внимания комиссии оказались меры по охране порядка, исполнение властями настоящих репрессивных, карательных функций. Лорис-Меликов привлек внимание ее членов к изъянам и просчетам в борьбе с крамолой: разъединенности действий властей, медленности производства дознаний по делам о государственных преступлениях, а также к недостаткам в организации административной ссылки и политического надзора. По его инициативе комиссия предприняла ревизию дел по государственным преступлениям в Петербурге (она была поручена П.А. Маркову, И.И. Шамшину и М.И. Батьянову). Списки таких дел в канцеляриях петербургского градоначальника А.Е. Зурова, генерал-губернатора И.В. Гурко и Третьего отделения оказались различными, что подтверждала несогласованность действий этих учреждений.

Были обнаружены серьезные недостатки в состоянии сыска и надзора^{300. Сенатор М.Е. Ковалевский, проверявший дела административно высланных, нашел множество «уклонений и увлечений», противоречащих законам, и предлагал ограничить права местной администрации в вопросе политической ссылки301. М.С. Каханов представил в комиссию наглядные доказательства существующей розни между действиями Третьего отделения и Министерством юстиции – «ведомствами, которые должны бы в деле пресечения беспорядков преследовать одну и ту же цель»302.}