Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 54 страниц)

В докладе царю, говоря о целесообразности сенаторских ревизий, Лорис-Меликов ссылался на их опыт времен Николая I (с тех пор власть к ним не прибегала). Наставляя сенаторов перед их отъездом в назначенные для ревизии губернии, Лорис-Меликов как раз подчеркивает отличие их задач от тех, что ставились перед николаевскими сенаторами. «Ревизия ваша, – записал его слова А.А. Половцов, – не будет той простой сенаторской ревизией, какими они бывали прежде: здесь речь идет не о предании суду и отрешении от должности лиц, оказавшихся виновными в каких-либо злоупотреблениях, нет, здесь надо посмотреть, как бы устранить общие неудобства нашего провинциального правительственного порядка...»^{398 Он нацеливал ревизующих на то, что результатом их работы должно быть не перемещение должностных лиц провинциальной администрации, а определенные преобразования порядков на местах. Реорганизация местных губернских и уездных учреждений давно уже обдумывалась диктатором. Свой материал как для подтверждения ее необходимости, так и для ее осуществления должна была дать задуманная ревизия.}

В печати весть о назначении сенаторских ревизий была встречена благоприятно, как и предвидел Лорис-Меликов. Даже консервативная печать высказалась о них в унисон общим толкам. Результатом ревизий, по словам «Московских ведомостей», должно быть указание целого ряда мер, касающихся всех сторон народной жизни»^{399. В либеральной журналистике подчеркивалось, что предпринятая по инициативе Лорис-Меликова ревизия отличается не только «небывалыми до сих пор размерами», но и проводится «на новых основаниях»400. Не была упущена возможность при этом высказать мысль о целесообразности привлечь к ревизии представителей общества401. В либеральной среде прямо связывали сенаторские ревизии с «созывом сведущих людей для обсуждения того, что будет этими ревизиями открыто»402. Из воспоминаний современников следует, что ревизия производила большое впечатление, порождая о себе всеобщие толки403. С обычной нигилистической предвзятостью отнеслись к ревизии революционеры, углядев в ней лишь «один из ходов в шулерской игре Ло^ис-Меликова»404.}

Ревизии завершались уже после отставки Лорис-Меликова, а он, отторгнутый от дел, все волновался, исполняется ли инструкция «или

дело заброшено»^{405. Но определенными результатами, сообщаемыми ему сенаторами в процессе своей работы, министр внутренних дел, несомненно, пользовался, особенно подготавливая социально-экономические преобразования. О них речь впереди, а сейчас стоит обратиться к событиям, последующим за учреждением сенаторских ревизий.}

* * *

Сразу после наставления сенаторам-ревизорам министр внутренних дел выступает 6 сентября перед редакторами наиболее крупных и влиятельных газет и журналов. К таковым он причислил и журнал, особенно часто подвергавшийся нападкам цензуры, отмечавшей его «социалистическую окраску», – «Отечественные записки», редактор которых М.Е. Салтыков-Щедрин присутствовал на этой своеобразной пресс-конференции министра. Именно «Отечественные записки» поместили о встрече с министром наиболее полную информацию, на которую затем ссылались все другие издания.

Целью встречи Лорис-Меликова с прессой, с одной стороны, было проинформировать ее представителей о правительственной программе после ликвидации Верховной распорядительной комиссии и произошедших изменениях в органах власти. С другой стороны, выступление перед редакторами являлось своего рода внушением, что и как следует печатать, освещая текущую политику. Признавая важнейшую роль печати в формировании общественного мнения, Аорис-Меликов полагал, как было видно из его апрельского доклада 1880 г., что периодическая печать нуждается в «надлежащем руководстве» со стороны власти.

При Лорис-Меликове происходит заметное оживление периодической печати*^ Появился ряд новых газет, среди них «Порядок» М.М. Стасюлевича, «Земство» В.Ю. Скалона и А.И. Кошелева, возобновилось издание «Руси» И.С. Аксакова, «Гласность» А. Гиероглифо-ва. Последнее издание, разрешенное лично Лорис-Меликовым, осуждало «революционный социализм», пропагандировало социализм «научный» как способствующий совершенствованию общества, но не затрагивающий интересы частного предпринимательства. Возникли и новые журналы либерального направления: «Русская мысль», «Новое обозрение», «Земская школа». В то же время известному либеральному журналисту Г. К. Градовскому было отказано в разрешении издавать газету^{406. При ставленнике Лорис-Меликова – Н.С. Абазе, назначенном начальником Главного управления по делам печати, значительно сократились цензурные преследования407.}

Печать, ощутившая некоторое ослабление цензурных уз, заговорила более чем когда-либо свободно и раскованно о предметах, прежде обсуждению не подлежавших. Намеки на предстоящие преобразования, на необходимость «света и свободы», как условия развития страны, на призыв к управлению «здоровых сил общества» не сходили со страниц либерально-демократической прессы. Однако серьезный разговор на эту тему исключался. Статья К.Д. Кавелина «Мысли о представительстве», написанная летом 1880 г., света не увидела. Кавелин доказывал в ней, что выборное представительство вовсе не связано с конституцией и не есть средство для ограничения самодержавия. Михаил Тариелович, статью читавший, счел ее несвоевременной^408.

Однако в «верхах» назревало серьезное недовольство состоянием печати. В письмах К.П. Победоносцева, в дневнике П.А. Валуева с негодованием отмечается «невозможный язык» газет и «неприличные похвалы» Лорис-Меликову. Чуткий к настроениям в правящих сферах, министр внутренних дел пытается ввести прессу в нужные рамки. Он призвал к себе редакторов столичных изданий, с целью «разъяснить им, чтобы они не волновали напрасно общественных умов, настаивая на необходимости привлечения общества к участию в законодательстве и управлении – в виде ли представительных собраний европейских, в виде ли бывших наших древних земских соборов». Министр заявил, что «никаких полномочий на этот счет не получал, а сам лично этого в виду не имеет». Своей задачей он считает «дать силу новым учреждениям, уже существующим, а также привести в сообразность и в гармонию с последними учреждения старого порядка, видоизменив их, насколько это потребуется для этой цели». На все это, по его мнению, потребуется 5—7 лет^{409. Противники диктатора заявлениям его не поверили. Лорис-Меликов, как резюмировал один из них, «объявляет редакторам столичных газет и журналов, чтобы они оставили свои «иллюзии», потому что Государь не даст никаких свободных учреждений... Но сам гр. Лорис-Меликов не покидает этих «иллюзий»410.}

На встрече 6 сентября Аорис-Меликов конкретизировал свою ближайшую программу восстановления в правах учреждений, появившихся в результате реформ 1860-х гг., но так и не сумевших реализоваться в полной мере – земское и городское самоуправление. Новых судов Лорис-Меликов не касался, относясь к ним критически, он сосредоточил внимание на местном самоуправлении. Речь шла не только о создании условий для нормальной, не утесняемой ничем деятельности органов общественного самоуправления, но и о расширении их прав, если они будут необходимы «для правильного дела и экономического улучшения местности». Было сказано и о расширении прав губернских и уездных учреждений: Лорис-Меликов считал, что излишняя централизация вредна. Проинформировал министр и о задачах сенаторских ревизий, в результате которых предстоит «по возможности удовлетворить желания и нужды» на местах. По-прежнему он считал крайне важным (это был второй пункт его программы) приведение к единообразию полиции: объединить полицейские и жандармские органы и обеспечить законность их действий. Особо остановился министр на положении печати, обещая предоставить ей возможность «обсуждать различные мероприятия, постановления и распоряжения правительства, с тем только условием, чтобы она не смущала и не волновала напрасно общественные умы своими упомянутыми мечтательными иллюзиями»^411.

Программа, изложенная министром внутренних дел перед представителями прессы, по верному наблюдению историка, не содержала ничего нового по сравнению с задачами, поставленными в его апрельском докладе^{412. Но она впервые предавалась гласности. Ее умеренность явно разочаровала деятелей российской журналистики, находившихся в плену больших ожиданий, которых, как получалось, Лорис-Меликов не оправдал. Это разочарование, по-видимому, испытывал даже М.Е. Салтыков-Щедрин. Несмотря на свой обычный скептицизм по отношению к намерениям властей, на Михаила Та-риеловича, подсознательно, он, как видно, все-таки определенные надежды возлагал. «Вот, значит, и либерализм выяснен»: «о конституции и думать нечего и распространять конституционные идеи значит производить в обществе смуту», – подвел редактор «Отечественных записок» итог встрече с министром413. Многие тогда в либерально-демократической среде испытывали нечто вроде обиды за свои неоправданные ожидания, ощущая себя как бы обманутыми диктатором. Безгласная и бесправная до его прихода к власти русская печать подняла свой критический голос против Аорис-Меликова, упрекая его в бездействии и нерешительности. «Росчерка пера достаточно для отмены всех постановлений, которые стесняют свободу печати, и для восстановления хотя бы того порядка, который существовал по закону 1865 г., – высказывался С.А. Муромцев в «Юридическом вестнике». – Истинная свобода печати и оживление земства невозможны, пока существует административный арест и административная ссылка. В высшей степени поразительно, что в программе г. министра не сказано ничего об этом предмете»414.}

Но господин министр о многом не сказал в своем выступлении перед деятелями журналистики, которое он сам в разговоре с П.А. Валуевым назвал «нотацией». Он не мог поведать здесь о том, что «некоторая свобода», предоставленная прессе, послужила «наиболее ожесточенным нападкам» на него в дворцовых сферах – «со стороны претендентной нашей аристократии, разных фрейлин с Победоносцевым и К°. Наветам и сплетням, доходившим неоднократно до государя, не было конца»^415.

Пресса, с его точки зрения, явно забегала вперед и тем мешала ему идти к намеченным преобразованиям, которые мыслились им как постепенные, тщательно подготовленные. Осенью 1880 г., готовясь сделать новый шаг в деле реформ, он попытался утихомирить прессу, которая уже начала вызывать тревогу и настороженность в верхах своими «мечтательными иллюзиями». Не мог он не учитывать и того, как ревниво относились в верхах к той поддержке, которую оказывала либерально-демократическая журналистика его политическому курсу. Похвалы в его адрес, названные Валуевым неприличными, действительно нарушали принятые в самодержавной империи субординацию и соответствующий этикет. Речь Аорис-Меликова перед редакторами и издателями в значительной мере имела целью успокоить власть. Он просил осведомить о ней министра императорского двора А.В. Адлерберга, возвращавшегося в Ливадию. А вслед ему, в том же сентябре, спешит и сам доложить царю о своем «строгом внушении» прессе. Тут же он попытался и защитить ее от нападок, и оправдать перед царем.

Характерен заочный диалог министра и Александра II на эту тему. «Внимательное наблюдение за нашей печатью приводит меня к убеждению, что характер ее в последние 4—5 месяцев рке несколько изменился к лучшему», – пишет Михаил Тариелович. «Я этого не замечаю, и, напротив, по-моему, хуже!» – отвечает на это царь на полях доклада. Но Аорис-Меликов, еще не видя царских пометок, во многом их предвосхищая, доказывает, что еще недавно периодическая печать «как бы заискивала в оппозиционной части общества и даже считалась с крамолою, признавая ее за силу». Он напоминает, что «она усвоила себе приемы выражать вредные мысли между строк, понятные для читателя, но в формах, редко доступных для преследования». Сейчас, по его наблюдению, положение изменилось: «Печать входит в обсуждение наиболее интересующих общество вопросов с большою прямотой и даже некоторой самостоятельностью». Аорис-Меликов объясняет недовольство печатью в правительстве тем, что в ней порой подвергаются критике учреждения и «даже деятельность некоторых высокопоставленных лиц», которые, «объединяя свои собственные интересы с государственными», возводят обвинение на ведомство, наблюдающее за прессой^{416. Здесь, судя по меткам царя, граф находит его понимание. Но, по наблюдениям современников, «нет ни одной области человеческой деятельности, к которой самодержцы относились бы с такой подозрительностью, как к прессе»417. Приступая к преобразованиям в области печати, Аорис-Меликов подвергался особому риску.}

Еще летом 1880 г. бывший тогда министром внутренних дел Л.С. Маков, узнав из перлюстрированных писем Лорис-Меликова о готовящемся им пересмотре законов о печати, сообщил об этом П.А. Валуеву. Стремясь перехватить инициативу, они через голову Лорис-Меликова обращаются к Александру II, испросив у него учреждение под председательством Валуева Особого совещания для пересмотра действующего законодательства о печати^{418. Однако Аорис-Меликов не собирался выпускать из своих рук дело преобразования печати. Он добился нужного ему состава Особого совещания, где ближайшие соратники министра внутренних дел (М.С. Каханов, Н.С. Абаза, А.А. Абаза, А.А. Сабуров) стали задавать тон. Предложения Лорис-Меликова сводились к тому, чтобы, отменив предварительную цензуру, установить судебный порядок преследования нарушений цензурных правил. В записке начальника Главного управления по делам печати Н.С. Абазы они были обоснованы с явной опорой на пожелания представителей либеральной журналистики. Недаром в выступлениях на заседаниях Совещания Валуеву слышался язык «Голоса» и «Нового времени».}

5 ноября 1880 г. состоялось заседание Особого совещания с приглашением столичных редакторов и издателей (М.М. Стасюлевича, А.А. Краевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.П. Гилярова-Платонова, А.С. Суворина, В.В. Комарова, В.А. Полетики). Стасюлевич, выступавший от имени представителей прессы, поддержал план ее преобразований, представленный Н.С. Абазой. «Между печатью и цензурой должен быть положен закон и суд», утверждал он, считая, что обязанностью цензуры нужно оставить «одно наблюдение, но не осуждение и кару. Пока никаких других средств к установлению порядка в печати не открыто»^419.

После ухода представителей прессы была создана комиссия для составления новых правил о печати. К.П. Победоносцев в кулуарах ужасался готовящимся переменам, негодуя, что Аорис-Меликов и его сторонники желают «пустить куда-то в свободное пространство – в так называемое общество важнейшие функции государственной власти»^{420. Но на заседаниях комиссии обер-прокурор Святейшего синода столь определенно не высказывался. Сам Валуев, видя явный перевес сторонников Лорис-Меликова, вел себя весьма сдержанно, хотя в записке Н.С. Абазы увидел стремление узаконить «разнузданность печати». «Оказалось, что при данных условиях полная свобода печати предрешена. Остается изыскивать способы и средства сделать ее по возможности менее вредной», – обозначил он в дневнике свою позицию. И председатель комиссии такие способы изыскивал, всячески тормозя тем самым и затягивая продвижение проекта новых правил о печати. Доказывая в Совещании, что «печать необходима как воздух», Лорис-Меликов одновременно успокаивал его членов тем, что «при новых законах и при помощи суда журналисты будут сидеть в «кутузках» и ходить в «сибирках»421.}

Позднее Валуев признавался, что уже после заседания 5 ноября 1880 г. «убедился в невозможности прийти к каким-нибудь удовлетворительным результатам, а гр. Лорис-Меликов и Н. Абаза вслед за тем убедились, что они меня не могли ни провести, ни сбить с толку. Затем дело тянулось, так сказать, в силу первоначального толчка, но никто в его успех не верил, и после 1 марта никто о нем не упоминал»^{422. Проект нового законодательства печати, отменявший предварительную цензуру и вводивший единую судебную систему преследований за ею нарушения, был окончательно обсужден Особым совещанием 28 февраля 1881 г. П.А. Зайончковский, думается, делает верный вывод, что не только разнородные стремления в Особом совещании по пересмотру правил о печати, но несовпадение его задач «с целями императора и его камарильи, стремившихся ко всемерному обузданию прессы», обрекали на провал проект отмены предварительной цензуры423.}

Приступая к преобразованиям в области печати, Аорис-Меликов убеждал царя, что «создание такой прессы, которая бы выражала лишь нркды и желания разумной и здравой части общества и в то же время являлась верным истолкователем намерений Правительства – есть дело весьма, трудное и достижимое только продолжительным временем»^{424. Верил ли он в возможность создания такой прессы в империи, сказать трудно. Стремясь опереться в своей преобразовательной деятельности на общество, Лорис-Меликов должен был допустить определенную свободу печати. Но он не мог не видеть, что ее даже относительная прямота и «некоторая самостоятельность» в обсуждении важных общественных вопросов (что он справедливо считал достижением своей политики) встречают неприятие и отпор в верхах. И он вынужден был, «чтобы выручить дело и оградить себя», прибегать к цензурным карам, в целях умиротворения власти425.}

Аорис-Меликов оказывался в замкнутом кругу: чтобы сохранять доверие царя, которого считал своей главной опорой, он должен был ограничивать свободу печати, поддержку которой также не хотел потерять.

Разомкнуть этот круг он так и не смог.

* * *

Важнейшей задачей Лорис-Меликов считал пересмотр «Положения о земских учреждениях». С преобразованием местного общественного самоуправления он связывал и губернскую реформу, призванную ослабить централизацию власти и снять антагонизм между общественным управлением и администрацией. Но, признавая пересмотр земской реформы 1864 г. неудобным и несвоевременным, он наметил ряд частных мер к облегчению земской деятельности, которые изложил в упоминавшейся уже записке к тогдашнему министру внутренних дел Л.С. Макову. Из них была осуществлена (по представлению того же Макова) лишь отмена права губернаторов утверждать выборных служащих земств. Выступая перед прессой 6 сентября, Аорис-Меликов предал гласности свое намерение создать условия для нормальной деятельности органов самоуправления, а в случаях необходимости и расширить их права, если этого требуют местные условия.

Циркуляр Министерства внутренних дел от 22 декабря 1880 г. предписывал губернаторам передать на обсуждение земствам вопрос об изменении в местных по крестьянским делам учреждениях. В приложении к нему рассылался свод земских ходатайств по этому поводу. Передачу вопроса о крестьянском самоуправлении «на предварительное и всестороннее обсуждение земства» Михаил Тариелович числил среди своих заслуг^{426. Циркуляр этот земствами трактовался весьма расширительно, чему власти до поры не препятствовали. Вообще явочным порядком (как и в области печати) земская деятельность при Лорис-Меликове действительно облегчалась и сильно оживилась. Он считал это едва ли не главной своей заслугой, утверждая, что со времени его прихода к власти началась «новая эра для земского и городского самоуправления». Учреждения эти, по его словам, «вздохнули свободнее, и прекратилось то неумолимое преследование и презрение, которым они подвергались в течение многих лет»427.}

Однако законодательно эти новые условия министр внутренних дел закрепить не спешил. Даже те частные и весьма скромные меры, которые обозначены в записке Макову, Аорис-Меликов не успел узаконить. Казалось, чем менее важным было намеченное преобразование, тем труднее Аорис-Меликову было к нему приступить: он как бы боялся испортить крупное дело мелкими притязаниями.

Так, представляя в феврале 1881 г. в Комитет министров на обсуждение ходатайство Херсонского губернского земского собрания о разрешении съездов представителей земства для обсуждения мер по борьбе с хлебным жучком, министр внутренних дел счел постановку вопроса о земских съездах преждевременной. По его мнению, представлялось бы «более осторожным и вполне целесообразным» предоставить губернским земским управам командировать по 2—3 лица для совещаний под председательством местного губернатора^428.

А ведь в записке Макову, среди других необходимых для облегчения земской деятельности мер, предусматривалось даже «право земствам соседних губерний совместно обсуждать и проводить меры по борьбе с эпидемиями, вредителями сельского хозяйства»^429.

Однако земскую реформу Лорис-Меликов из поля зрения не выпускал и в неофициальных беседах с земскими деятелями говорил о своих далеко идущих планах: «собрать общую, довольно многочисленную комиссию от земств, а где таковые еще не образованы, из лиц, приглашенных правительством»^430.

Студенческие волнения, происходившие осенью 1880 г. в Петербургском, Московском и Харьковском университетах, в Медико-Хирургической и Петровской академиях, заставили министра внутренних дел обратить внимание на состояние высшей школы, поставив на очередь дня изменение в университетском уставе. Сменивший Д.А. Толстого министр народного просвещения А.А. Сабуров в сотрудничестве с Д.А. Милютиным под эгидой Лорис-Меликова подготовили записку о положении в высших учебных заведениях, где необходимость таких изменений обосновали, доказывая, что удовлетворение академических требований студентов помешает распространению в их среде революционной пропаганды. Они предлагали разрешить запрещенные правилами 1879 г. кассы взаимопомощи, бюро по приисканию заработков, студенческих столовых и т, д., а также проведение сходок и собраний как по вопросам, связанным с этими студенческими организациями, так и по учебным делам. Царь записку Сабурова и Милютина одобрил, по-видимому будучи подготовленным Лорис-Меликовым. Советы университетов по запросу Министерства просвещения высказались в пользу намеченных преобразований, за отмену существовавших запретов. Однако при обсуждении на Особом совещании по университетскому вопросу в январе 1881 г. предложения Сабурова и Милютина встретили серьезное противодействие. Защищал их лишь Лорис-Меликов. Против резко выступили К.П. Победоносцев и И.Д. Делянов. А.А. Абаза, Н.Х. Бунге, А.А. Ливен, К.Н. Посьет заняли уклончивую позицию, не поддержав министра просвещения.

К новому обсуждению университетского вопроса Сабуров, Милютин и Лорис-Меликов, судя по дневнику военного министра, подготовились более тщательно, продумав тактику и заранее договорившись с некоторыми членами совещания о поддержке. Хотя Победоносцев и Делянов, сторонники Д.А. Толстого, «опять отличились ядовитыми речами», изливая желчь на новое Министерство просвещения, было все же признано, что «университетскому начальству невозможно поставить в обязанность строго преследовать все то, что запрещалось прежними драконовскими правилами, как-то студенческие столовые, читальни и т. д.»^431.

«Сабуров говорит нелепейшие речи, – рассказывал подробности совещания 10 января Победоносцев, – гр. Лорис-Меликов становится на его сторону: сам говорит, что Саб<уров> дурак, но прибавляет: что же делать? Не прогнать же Сабурова?»^{432 Милютин по следам совещания признает шаткость позиции министра просвещения ввиду серьезного сопротивления консервативных сил, полагая, что Сабуров сможет сохранить свой пост, только «пока будет поддерживаем всемогущим в настоящее время гр. Лорис-Меликовым»433. И Лорис-Меликов до поры в такой поддержке непригодному министру не отказал, считая себя ответственным за его назначение. В то же время он был недоволен А. А. Сабуровым, не сумевшим должным образом отстаивать свою программу. Граф признавал, что «выбор преемника Толстого в лице Сабурова был весьма неудачен, при некотором такте и опытности Сабуров мог бы оказать нам громадные услуги; почва к этому была подготовлена, но, повторяю, министр оказался далеко не соответствующим»434.}

Однако неудачи и просчеты политики Лорис-Меликова в области высшей школы были обусловлены не только неспособностью министра должным образом отстаивать намеченную в либеральной группировке программу, а в значительной мере и сбивчивостью самой этой программы. Лорис-Меликов в конце 1880 г. находил нужным отмену тех самых «драконовских правил», на введении которых настаивал, будучи харьковским генерал-губернатором (см. раздел II). Это не без едкости отметил П.А. Валуев, для которого «предположения Сабурова об умиротворении университетов а 1а 1>оп$» – свидетельство беспринципности премьера^435.

Думается, на позиции диктатора сказалось воздействие цепной реакции преобразований, им готовившихся. Подготовка их в одной области неминуемо влекла за собой пересмотр существующего положения и в другой. Облегчая условия деятельности для земства, допуская «послабления» для печати, вряд ли можно было оставить в стороне драконовские установки правил для студентов 1879 г. Студенческие волнения показывали, что подобные жесткие меры, не достигая цели, способны лишь вызывать недовольство учащейся молодежи. Но, отказываясь от них и допуская ограниченные «вольности» в университетской жизни, программа Сабурова—Милютина одновременно отступала и от ряда положений Устава 1863 г., усиливая полицейские функции инспекторов и ослабляя роль ученого совета. Она не могла удовлетворить ни консерваторов, ни таких последовательных сторонников университетской реформы 1863 г., как барон А.П. Николаи, подвергнувший серьезной критике проект, внесенный Сабуровым в Государственный совет^436.

Симптоматично, что среди заслуг, которые он числил за собой, Лорис-Меликов, называя отставку Толстого, не упоминает о своей политике в области просвещения.

* * *

Призванный к власти, Лорис-Меликов застал страну в тяжелейшем экономическом положении. Русско-турецкая война нанесла колоссальный удар бюджету, который так и не смог избавиться от дефицита. При растущем государственном долге курс рубля продолжал падать, возрастала дороговизна жизни. Осенью 1880 г. вследствие неурожая разразился голод в Поволжье, остро поставив продовольственный вопрос и в центре империи. 20 сентября 1880 г. новый товарищ министра финансов Н.Х. Бунге представил царю доклад о положении в стране, которое определил как кризисное. Говоря о бедственном положении деревни, он прямо и открыто связал его с малоземельем и недостаточностью надела. Главными задачами экономической политики наряду с сокращением расходов на государственный аппарат (путем сокращения его местных и центральных органов), а также прекращением выпуска кредитных билетов, не обеспеченных золотом, в докладе предлагались меры по подъему крестьянского хозяйства. Последние предусматривали, в частности, организацию переселений на неосвоенные казенные земли, отмену подушной подати, соляного налога и паспортного сбора, снижение выкупных платежей для бывших помещичьих крестьян и оброчной подати с государственных.

В литературе не без оснований предполагается, что доклад товарища министра финансов был не только заранее известен министру внутренних дел, но и инспирирован им, как и само назначение Бунге^{437. Достаточно сравнить этот доклад с программными докладами самого Лорис-Меликова в апреле 1880 г. и в январе 1881 г., чтобы увидеть одинаковое понимание как положения в стране, так и предстоящих задач финансово-экономической политики правительства. Бунге лишь конкретизировал и развил мысли, высказанные министром внутренних дел, дал им научное обоснование, сопроводив обстоятельной аргументацией.}

Осенью 1880 г. российская журналистика была переполнена тревожными сведениями о бедственном положении в деревне, о начавшемся голоде в Поволжье. Едва ли не единственная газета М.Н. Каткова писала о «преувеличении жалоб на урожай», невозмутимо доказывая, что в «так называемых голодающих местностях» нет основного признака голода – сокращения потребления водки^438.

Ревизующий Саратовскую и Самарскую губернии сенатор И.И. Шамшин сообщал из эпицентра голодного края, что местное население в массовом порядке уходит в Тамбовскую, Воронежскую и другие губернии для сбора подаяния. В некоторых уездах осталась ¹/₁₀ часть обывателей. Лорис-Меликов мог сопоставить это сообщение с тем, что писал сенатор С.А. Мордвинов, посланный в Воронежскую и Тамбовскую губернии, которых, казалось, голод миновал. «Неудовлетворительным и даже печальным, – говорилось в его отчетах оттуда, – является положение крестьян в том отношении, что оно постоянно и неуклонно падает, совершенно независимо от неурожаев, пожаров и других бедствий, поражающих ту или иную местность. Признаки уменьшения крестьянского благосостояния, к прискорбию, весьма явные: истощение плодородности их земли, вследствие беспорядочной и хищнической ее обработки, уменьшение количества рабочего скота и упадок большинства строений... Процент неимущих, живущих постоянно в долги, не имеющих при настоящем положении дела почти никакой надежды поправиться, возрастает в ркасающих размерах»^439.

Единодушие высокопоставленных правительственных чиновников с либерально-демократической печатью в понимании кризисного состояния хозяйства земледельческой страны по-своему побуждало Лорис-

Меликова активизировать действия в финансово-экономической области. Думается, свое влияние на эту активизацию должна была оказать и революционная печать, с которой он регулярно знакомился. Если в программе И К «Народной воли» (конец 1879 г.) партия выступает основной силой революционного переворота ввиду пассивности народных масс, то уже в конце лета 1880 г. ввиду надвигающегося голода у народовольцев появляются надежды на бунты и восстания крестьянских масс, которые партия должна слить воедино и возглавить. В сентябре 1880 г. в подпольной печати отмечается «пробуждение народной критики» – «симптом чрезвычайно опасный для правительства»^{440. «Настоящий год с его повсеместной голодовкой очень может вызвать в народе настроения и инстинкты, о которых можно только мечтать, и привлечет, может быть, в революционное движение величины, которые даже в настоящий момент не могут быть вполне известны», – утверждала в декабре 1880 г. газета «Народная воля», предсказывая возможность расширения революционного движения «под неотразимым стихийным давлением голода»441.}

Не считаться с подобными наблюдениями было трудно. В докладе царю от 20 сентября Лорис-Меликов признается, что весьма озабочен создавшимся положением, объясняя, что оно не только может сказаться на успешном поступлении податей, но и осложниться «при подстрекательстве неблагонамеренных людей беспорядком в крестьянском населении»^442.