Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 54 страниц)

Действительно, тогда своеобразная дружба с Екатериной Михайловной во многом помогала министру решать государственные дела – к словам любимой женщины царь прислушивался. Теперь же визиты Юрьевской вызывали раздражение. Михаил Тариелович возмущался тем, что она, появившись в Ницце с любовником, выдавала его за личного врача, не уделяла должного внимания воспитанию детей, тратила десятки тысяч франков на туалеты. «Поступки Юрьевской, – в очередной раз писал он Белоголовому, •– огорчают меня в высшей степени, огорчают потому, что не решаюсь и не считаю себя вправе запереть дверь и объявить ей прямо, чтобы не посещала меня более. За все это время почти каждый ее шаг сопровождается либо образцовой глупостью или ее мещанским тщеславием»^580.

Естественно, что в центре внимания Лорис-Меликова прежде всего продолжал находиться правительственный курс Александра III. И его глубоко огорчали реалии российской жизни. Посетив осенью 1888 г. Кавказ, Александр III имел все возможности определить нужды края, наметить пути преобразований. Вместо этого, по словам Лорис-Меликова, император «не сказал ни одной речи, не только дельной, но и обыкновенной... Слышались только лаконичные слова – «очень благодарен. Это весьма интересно». Путешествие царственной семьи сопровождалось торжественными обедами, балами, триумфальными арками, дорогими подарками царю. В свою очередь и император не оставался в долгу – щедро «раздавал ордена и придворные должности»^581.

Волновали и общественные настроения, нравственная атмосфера в стране. Беседы с влиятельными визитерами из России, письма, получаемые с родины, отечественная и зарубежная пресса давали богатую ^

информацию о делах в империи, происходящих в условиях нового режима. Ознакомившись со статьей «Русского вестника» о брошюре Льва Тихомирова «Почему я перестал быть революционером?», бывший министр внутренних дел своеобразно оценил этот шаг идеолога «Народной воли». Да, он согласен с автором публикации – террорист не должен быть помилован. Но возникает и другой, более важный вопрос. «Хотя я, – писал граф Белоголовому, – всегда относился враждебно к террористам, но с еще большим отвращением смотрел и смотрю на людей, торгующих совестью и меняющих убеждения свои применительно к господствующим веяниям»^582.

Столь распространившееся лицемерие, по мнению Аорис-Мелико-ва, произошло в Петербурге за последние восемь лет. Многие государственные деятели, игравшие «в дешевый либерализм и свободолюбие», выступавшие за такие радикальные реформы, которые не могли осуществиться даже в республиканской Франции, теперь круто изменили свои воззрения, «исправно посещают модные церкви и там в земных поклонах расшибают себе лоб, надеясь этой гимнастикой снискать благорасположение Победоносцева и августейшего ученика его Александра III»^{583. Михаил Тариелович считал, что такие поступки влиятельных сановников приносят обществу «более вреда, чем одиночные террористы», так как заражают широкие слои населения порочной практикой: «Путем лицемерия и лжи можно достигнуть у нас не только высших государственных должностей, но и обеспечить себя имущественно»584.}

20 января 1887 г. Лорис-Меликов напомнил Белоголовому, что 29 апреля исполнится шестилетняя годовщина издания знаменитого манифеста, открывшего путь политике Александра III. В этой связи следовало бы подвести «итоги этого скорбного и позорного периода русской жизни!». Рассказать, к чему за это время пришла Россия в экономическом, финансовом, умственном и даже нравственном отношениях. Указать и на виновников печальных результатов: «Благодаря Митрофану (имеется в виду Александр III. – Авт.) и ближайших его советников: Победоносцеву, Каткову, Толстому и Мещерскому». Далее следовал совет редактору «Общего дела»: «Вот тема для Вашего досуга, займитесь ею»^585.

«Темой» этой Белоголовый занимался давно и последовательно. В «Общем деле» разоблачению самодержавных порядков эпохи Александра III, анализу консервативной деятельности Каткова, Победоносце -ва и их единомышленников уделялось самое большое внимание. В этом вопросе (как и во многих других) взгляды двух друзей полностью совпадали.

Лорис-Меликов понимал, что в таких условиях возможность проведения кардинальных реформ исключена. Но частные, местного характера преобразования могут иметь место. Вновь возникала проблема Кавказа: как превратить многострадальный край в благодатную окраину Российской империи. Этим и был озабочен граф. Он осуждал действия командующего войсками Кавказского военного округа князя А.М. Дон-дукова-Корсакова – чиновника, лишенного «всяких политических и государственных убеждений» и примкнувшего «к Катковскому лагерю». Этот чиновник рьяно взялся «преследовать армян и грузин, гнать их со службы и заменять русскими»^{586. Эта насильственная русификация Кавказа вызвала, разумеется, недовольство местного населения. Лорис-Меликов предлагал действовать иначе – усилить экономическое развитие края.}

За месяц до смерти в письме к Белоголовому он отводит душу: «Полицейской палкой, искусственным и насильственным втискиваниям в лоно православия слияния окраины с метрополией не достигнешь; этим способом можно только создать рознь, а впоследствии, чего доброго, и взаимную вражду». Целесообразны другие меры. Следует поощрять распространение «русского землевладения в Закавказском крае» – мероприятие, которое не потребует никаких правительственных затрат. Местные землевладельцы охотно продадут свои участки или сдадут их в аренду способным русским предпринимателям. Михаил Тариелович привел пример: граф Шереметев, купив за 8 тысяч рублей имение в Кахетии и выписав из Франции виноделов, так поставил дело, что получил «значительные заказы» из Бордо – вот как легко прививается хорошее дело»^587.

И о многом другом пишет граф своему другу. На Кавказе нужно осуществить административно-хозяйственное переустройство: развивать ирригационную систему, совершенствовать работу мировых посредников, вести решительную борьбу с грабежами и разбоями, открыть несколько профессиональных школ. В крае должна возобладать цивилизованная жизнь: «Виноделие, шелководство, обработка хлопка, производство меди» должны быть поставлены «на правильную и научную почву»^588.

Разумеется, не только о родном Кавказе болела душа Лорис-Мели-кова. Он был глубоко озабочен судьбой всей России, ее политической и духовной жизнью. Приходилось с горечью признаваться: «Кто бы мог подумать, что реакция зайдет так далеко. Где же русское общество, которое, казалось, так горячо приветствовало поворот, связанный с моим именем? А теперь, если и вспоминают обо мне, то с презрительной прибавкой: какой-то армяшка Лорис-Меликов»^589.

* * *

В конце 1888 г. больного навестил великий князь Михаил Николаевич – приехал из Канн. Едва ли этот визит мог обрадовать графа, много пережившего обид и притеснений от своего бывшего начальника во время кавказских войн. Да и болезнь в это время зашла очень далеко. Михаил Тариелович страдал от своей беспомощности, о чем он признавался доктору – другу Белоголовому: «Принимать же пищу или одеваться без помощи постороннего я до сего времени не могу. Грустное положение и тяжело подумать, что это может продолжаться до конца жизни... пешком я не могу сделать и пяти шагов, до такой степени одолевает одышка»^{590. При больном, кроме супруги Нины Ивановны, находились дочери Мария и Елизавета, старший сын Та-риел – офицер Преображенского полка, младший же – Захарий, служивший в кавалергардском полку, приехать не мог.}

24 декабря 1888 г. Михаил Тариелович сказал графине, что сегодня состоится последний визит (см. док. № 85) врача. Так и случилось: вечером граф умер. Об этом вдова телеграфировала императору и получила (см. док. № 86) от него и великого князя Михаила Николаевича ответную телеграмму с выражением соболезнования.

Мы не знаем, послал ли Д.А. Милютин из своего симеизского имения телеграмму соболезнования, но в его дневнике содержится проницательная запись о судьбе Михаила Тариеловича: «Нет сомнения, что нравственное угнетенное состояние, в котором он прожил последние семь лет, ускорило роковой конец. Жаль этого человека. При иных обстоятельствах он мог бы еще послужить с пользою России. В нем теряю я человека благорасположенного, который с давнего времени всегда выказывал мне искреннее сочувствие»^591.

Узнав о смерти Лорис-Меликова, военный министр Франции Фрей-синэ дал распоряжение генералу Гаранье де Таре, командовавшему войсками в Ницце, чтобы на похоронах русского генерала были отданы такие же почести, как французскому дивизионному генералу.

На другой день Ниццу нельзя было узнать. Многочисленные войска гарнизона, скопление любопытных, звуки оркестра, венки, букеты цветов заполнили побережье города. В 10 часов прибыли его высочество герцог Г.М. Лейхтенбергский, местные власти, консулы... Грандиозная траурная процессия направилась к часовне, куда внесли гроб, сопровождаемый пушечными выстрелами. Отслркили панихиду. Путь предстоял в Тифлис^592.

23 января пароход «Мингрелия» с останками графа прибыл в Батуми (см. док. № 88). На пристани армянское духовенство в полном облачении, вновь панихида...

6 февраля весь Тифлис, от мала до велика, участвовал в печальном событии. «С искренней глубокой, сердечной скорбью встречаем мы бренные останки героя Ардогана, Карса и победителя Мухтара-паши, так много потрудившегося на гражданском поприще для блага отечества!» – писала газета «Кавказ»^593.

После литургии епископа Аристакиса, прошедшей в Ванском соборе, тело Лорис-Меликова было захоронено рядом с могилами других генералов.

Центральная Россия ответила на смерть Лорис-Меликова многочисленными (см. док. № 87) некрологами. Отклики эти были более сдержанными, чем публикации после отставки влиятельнейшего министра. Тогда реакционная политика еще не укрепилась, пресса во многом отличалась либеральной тенденцией. Теперь, в конце 1880-х гг., идеи Победоносцева и Каткова господствовали в политической жизни страны. Оценивая государственную деятельность Лорис-Меликова, «Исторический вестник» считал, что «примирительная политика графа, и призыв общественных сил, и облегчение участи сотен молодых людей, сосланных в отдаленные края, и обещание крупных реформ – нигилизма не искоренили. Крамола шла своим чередом»^594. (Курсив наш. – Ред.) Журнал «Русская мысль» высказался более благожелательно. Указав, что Михаил Тариелович сумел в 16-месячный период своего правления «так сказать, оживить нашу жизнь», но умерший на чужбине, он «не слыхал в последние свои годы почти ничего, кроме обвинений»^595.

Известный публицист «Вестника Европы» К.К. Арсеньев, признав, что, хотя значение замечательного государственного человека «может быть оценено вполне только историей», но в данном случае уже теперь справедливо «увековечить имя графа Лорис-Меликова в государственной истории России, подобно тому, как оно увековечено в военной ее истории сражением на Аладжинских высотах и взятием Карса»^596.

Нравственный облик графа был эмоционально представлен в некрологе газеты «Кавказ»: «Государство потеряло человека не только сильного ума, но и находчивого, живого, предусмотрительного, не теряющегося ни при каких обстоятельствах; это был характер твердый, в высшей степени подвижный и энергический, но, в то же время, не упрямый и грубый, не надменный и отталкивающий, но мягкий и чрезвычайно симпатичный»^597.

* * *

Смерть Аорис-Меликова вызвала озабоченность царских властей содержанием архива покойного, который был опечатан прибывшим в Ниццу представителем русского посольства во Франции. Оказалось, что основные бумаги хранятся в Петербурге у младшего сына, о чем министр иностранных дел Н.К. Гире сообщил государственному секретарю А.А. Половцову, последний *– императору, который распорядился: «Необходимо пересмотреть его бумаги и все, что не касается семейства, отобрать для подробного осмотра, а потом увидим, что с ним делать». Но сыновей в Петербурге не оказалось. Пришлось Половцову и генерал-адъютанту О. Б. Рихтеру опечатать квартиру. И только в начале января 1889 г. удалось разобрать бумаги, которые, по словам Половцова, «не представляли ничего интересного»^598.

Такой ход дела в свое время Михаил Тариелович предусмотрел. Он понимал, что власти заинтересуются его личным архивом, и в октябре 1886 г. уничтожил «массу записок и воспоминаний», написанных им после отставки, сохранив лишь подлинные документы, передав их Белоголовому. «Пусть они, – писал он своему другу, – лежат в ваших бумагах; быть может, лет через двадцать пять, когда от нас пойдет уже лопух, перейдут они в руки будущего Бартенева или Семевского и ознакомят русское общество с переживаемой нами нынче тяжелой эпохой самодурства правительства и холопства подданных»^{599. Предсказание это сбылось.}

История стала всеобщим достоянием. На этом фоне постепенно происходило знакомство с судьбой и самого Лорис-Меликова. В 1889 г. появилась краткая документальная биография, раскрывающая главным образом военную жизнь генерала. Ратные подвиги во времена Воронцова и Муравьева, деятельность начальника Карской области, участие в Русско-турецкой войне 1877—1878 гг., штурм Карса; многочисленные награды, честно заслуженные и в сражениях, и в делах, связанных с устройством жизни кавказских народов... «Военному человеку, – здраво рассуждает автор, – быть военным, даже героем – его прямая обязанность; но явиться современным администратором, а еще более – государственным деятелем, это дар и особенная заслуга, которая в сочетании с воинскими качествами и дарованиями, присуща не каждому из смертных»^600.

Начали публиковаться и мемуары. Одним из первых откликнулся воспоминаниями Н.А. Белоголовый. В мае 1889 г. к основателю и редактору «Русской старины» М.И. Семевскому явился уже упомянутый Г.Э. Эзов с рукописью Николая Андреевича. Михаил Иванович сразу ответил Белоголовому: «Я сердечно рад, что получил Вашу статью о высоко достопамятной личности государственного деятеля и необыкновенно симпатичного человека – устами, так сказать, его ближайшего, наиболее дорогого ему в последние шесть лет человека – друга»^{601. В этом же письме редактор журнала просил мемуариста прислать несколько писем самого Аорис-Меликова. Белоголовый от этого воздержался. В сентябрьском номере «Русской старины» публикация появилась без писем: «Граф Михаил Тариелович Аорис-Меликов. Воспоминания доктора Н.А. Белоголового. 1878—1888». Они завершались душевными и очень теплыми словами: «Россия лишилась в лице его одного из даро-витейших, бескорыстнейших и преданных своих сынов, и можно лишь искренно мне в оскорбление живущим пожелать ей побольше таких!»602 (Курсив наш. – Ред.)}

Указанные воспоминания не касались времени, когда Лорис-Ме-ликов, находясь во власти, выступал с реформаторской программой. Об этом этапе его жизни Белоголовый решил оповестить современников дополнительно – как бы продолжить свою просветительскую миссию.

В 1893 г. в Лондоне появилась анонимная брошюра, изданная Фондом русской вольной прессы: «Конституция графа Лорис-Мели-кова». В современной исторической литературе ее авторство прочно приписывается М.М. Ковалевскому, который в свое время якобы сообщил об этом историку Б.Э. Нольде. Последний пришел к выводу, что «манера изложения» публикации «не оставляет в этом никакого сомнения»^{603. Можно ли верить такой версии?}

Перед нами очень важный, принципиального значения документ (выпавший из поля зрения историков), дающий возможность установить подлинного автора рассматриваемого издания.

25 февраля 1893 г. Н.А. Белоголовый из Ниццы писал в Лондон Ф.В. Волховскому: «Дорогой Феликс Вадимович! Нашим разногласиям я не придаю никакого значения: они неизбежны при бесконечном множестве оттенков русских стремлений к свободе, и покуда на вашем знамени крупнее всего вырисовывается конституционализм, я постараюсь помогать вам всеми остатками моих старческих сил. Вот и теперь я обращаюсь к вам с весьма серьезным предложением: мне вчера прочли очень интересную статью, скорее исторического значения, потому что она излагает конституционные вожделения во время управления Лорис-Меликова. Статья написана литературно, притом умеренна и объективна и составляет скромную оправу к весьма драгоценным документам, не бывшим доселе в печати, а потому представляющим громадный интерес; достаточно сказать, что в ней текстуально приведен весь доклад Лориса царю, известный, по слухам, под именем Лорисовской пресловутой циа$1-конституции. Я предложил автору свое посредничество для напечатания ее в Лондоне в вашей типографии... И он не только согласился на это, но жертвует от себя для этой цели 500 фр.»^604.

С такой просьбой обратился либерал к социалисту, стороннику революционных преобразований. У них были давние доброжелательные отношения. При этом Николай Андреевич выдавал себя за посредника, он, дескать, действует от имени какого-то неизвестного автора и обладателя этих ценнейших материалов. В действительности же автором вышедшего в Лондоне издания был сам Белоголовый, стремившийся, как всегда, оставаться за кулисами (вспомним его многочисленные анонимные статьи в «Общем деле») своего публицистического творчества. В этом нас ‘полностью убеждает текст рассматриваемой брошюры. Открываем первый раздел. В нем почти целиком процитировано и откомментировано уже упомянутое письмо-исповедь Лорис-Меликова Н.А. Белоголовому от 20 октября 1886 г., посвященное закулисной стороне Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. на Азиатском театре военных действий (см. док. № 16).

Это свидетельство, по мысли его автора, в дальнейшем должно было быть опубликовано и стать достоянием общественности. Пока же только Белоголовому доверялось распоряжаться этим наследием^{605. Возникла возможность, и Николай Андреевич, выполняя волю друга, подготовил текст указанного издания, сопроводив его заключением: «Приведенное почти целиком письмо интересно не только потому, что бросает яркий свет на многие далеко еще не выясненные события прошлой войны, но и потому, что указывает нам на причины, заставившие графа Аорис-Меликова, задолго до занятия им высшего государственного поста, прийти к убеждению, что насущнейшие интересы нации постоянно будут приносимы в жертву, пока к их обсуждению не будут допущены члены общества, пока не будет дарована большая свобода печати, пока фаворитизм и интрига не найдут удержа в публичности и гласности, в сознании неминуемой и ближайшей ответственности перед общественным мнением»606.}

Явно либеральная тенденция, выраженная как в самом публикуемом проекте Аорис-Меликова, так и позиция автора всего издания, не могла остаться без ответа в социалистическом органе. Читатель ставился в известность, что публикуемые документы очень ценные, но что касается политических взглядов автора и оценки всех публикуемых материалов, то «издатели ответственности за них на себя не принимают и высказываются по этим предметам в особой брошюре»^607.

Так и появилась «особая брошюра»: Ф. Волховский. Чему учит «Конституция Лорис-Меликова» ? В ней утверждалось, что либералы никогда не получат конституционных уступок от «коронованных Митрофанов» до тех пор, пока они (либералы) не будут действовать совместно с «революционными элементами»^{608. (Равным образом, очевидно, что никакими конституционными уступками никогда не будут усмирены революционные радикальные элементы. – Примеч. ред.)}

Такую же позицию занял и другой член Фонда вольной русской прессы, Степняк-Кравчинский, который, ознакомившись осенью 1893 г. с брошюрой «Конституция графа Лорис-Меликова», в книге «Подпольная Россия» утверждал, что без революционной силы «либеральное движение погибло бы само собою, перестало бы тревожить высшие сферы». Только союз революционеров и либералов может заставить царизм пойти на уступки^609.

Так наследие Лорис-Меликова, представленное Белоголовым, обнажило важную проблему: роль взаимодействия либералов и революционеров в российском общественном движении, значение такого союза для борьбы за установление конституционных порядков в стране.

Почти одновременно с изучаемым изданием, пропагандирующим реформаторские идеи, была опубликована работа монархиста Л.А. Тихомирова «Конституционалисты в эпоху 1881 года», призывающая к принципиальному осуждению либеральных реформ, так как они «вели к ограничению самодержавия и созданию строя конституционного». Упрек прежде всего был направлен Лорис-Меликову, который, по мнению Тихомирова, смешивал в своих понятиях «политиканствующую интеллигенцию с населением». К чему это могло привести? Интеллигенция захватила бы «роль представительства якобы народной воли» и этим нанесла смертельный удар монархии. Пострадал бы и народ, неспособный, как видно на опыте «конституционной Европы», держать в своих руках выборных им представителей – он стал бы игрушкой в интригах политиканствующей интеллигенции^610.

Следовательно, реформаторское наследие Лорис-Меликова, став предметом анализа, не получило однозначной оценки – либеральная тенденция столкнулась с укрепившейся консервативной идеологией. В этих условиях атаки монархистов, стремившихся развенчать идеи либерализма, усилились. В 1893 г. в «Московских ведомостях» появилась статья «Чего желают наши либералы?», утверждавшая, что судебная и земская реформы в России были проведены по «рецепту западноевропейских доктринеров» с надеждой, что и впредь правительство будет руководствоваться этим «рецептом». Такое стремление достигло своего апогея во времена «так называемой диктатуры сердца», когда якобы по всей России ходил экспромт одного из «либеральных» поэтов, вступившего в диалог с графом Лорис-Меликовым.

Поэт

В видах субординации,

Держась порядка строгого,

Сыны Российской нации Желают, граф, немногого.

Лори с-М е л и к о в Чего же они хотят?

Поэт

На первый раз хоть куцую Им дайте Конституцию.

С удовлетворением «Московские ведомости» резюмировали, что «преступным мечтам либералов» был тогда «положен конец» – им не дали даже «куцей Конституции». Самодержавную власть отстояли. «Туман либерального доктринерства» рассеялся, и принципы имперского правления были «восстановлены в полной мере»^611.

В дискуссию о роли Лорис-Меликова в истории российского реформаторства включился и Ленин. Произошло это после того, как в 1901 г. в Штутгарте была издана записка С.Ю. Витте «Самодержавие и земство». В ней утверждалось, что проект Лорис-Меликова, в котором предусматривалась деятельность выборных представителей, был шагом к конституции. «Все понимали, – писал Витте, – что раз правительство решило завершить земскую реформу, то, значит, оно решило дать конституцию». Правда, сам Лорис-Меликов как бы «боялся вполне точно определить свою программу». Но это не меняло сущность дела: путь к конституции «неизбежен»^612.

На это утверждение Витте Ленин в статье «Гонители земства и Аннибалы либерализма», опубликованной в том же году в марксистском журнале «Заря», возразил. Он заметил, что осуществление проекта Аорис-Меликова «могло бы при известных условиях быть шагом к конституции, но могло бы и не быть таковым: все зависело от того, что пересилит – давление ли революционной партии и либерального общества или противодействие очень могущественной, сплоченной и неразборчивой в средствах партии непреклонных сторонников самодержавия»^{613. Если же реально оценить тогдашнюю ситуацию, то придется «констатировать несомненный факт колебания правительства». При таком его состоянии добиться конституции могла «только сила, способная на серьезную борьбу». Но такой силы тогда не было. Поэтому либералам следует знать, что «конституционализм» одного министра не гарантирует успеха, «если нет серьезной общественной силы, способной заставить правительство сдаться»614.}

Поэтому, считал Ленин, мирная концепция Витте не позволит сломить правящий режим. Предрассудок, будто правительство Александра II «не отрезывало легального пути к свободе и было способно дать стране умеренную конституцию». Ленин убеждал в другом: «как только революционное движение достигнет своего апогея, – удесятерится либеральное брожение в обществе». И тогда «появятся новые Лорис-Меликовы и Игнатьевы, которые провозгласят «права и властное земство». Хорошо ли это? Для России это было бы самым невыгодным; для правительства «самым выгодным исходом». В последнем случае либералы окажутся изолированными от революционеров, что приведет к ослаблению общественного натиска на самодержавие.

Так попытка Лорис-Меликова, направленная на реформирование России, приводила к выводу, что деятельность либерально настроенного министра-реформатора только удаляет дело революции. Но если либералы сумеют организовать нелегальную партию, то их начинания будут поддержаны социал-демократами, что, по мнению Ленина, позволит пролетариату «развернуть во всю ширь свою борьбу за социализм»^615.

Возникает вопрос: почему К началу XX в. проект Лорис-Меликова вновь оказался в центре внимания общественного мнения? Ответ однозначен – в стране не было никакого другого документа (проекты Валуева 1863 г. и великого князя Константина Николаевича были в свое время отвергнуты и не имели резонанса), имевшего столь историческое значение и вызвавшего реакцию в интеллектуальной жизни России. Но необходимость реформ вновь назревала. «Русский народ, – писал Б.Н. Чичерин, – должен быть призван к новой жизни утверждением среди него начал свободы и права. Неограниченная власть, составляющая источник всякого произвола, должна уступить место конституционному порядку, основанному на законе»^616.

Создается впечатление, что либералы нркдались в авторитетном реформаторе и, вероятно, поэтому в очередной раз в начале XX в. вспоминали о Лорис-Меликове. Может быть, об этом свидетельствует издание, до сих пор не привлекавшее внимание исследователей: «Сущность и значение конституции графа Лорис-Меликова. Лондон, 1901». Не заглянув в текст, может показаться, что это еще одна публикация конституционного проекта Лорис-Меликова и других документов, с ней связанных, – повторение упомянутой брошюры 1893 г.

В действительности оказалось совсем не так. В брошюре содержатся сугубо профессиональные суждения ученого юриста об общих принципах конституционного устройства. Уже первые строки убеждают в этом: «В широком смысле слово «конституция» означает не что иное, как государственный строй, т. е. форму государственного управления независимо от того, определяется ли эта форма законом, существующим соотношением сил, обычаем или – наконец – является результатом стихийного хода событий». Анализируя основные принципы конституции, автор ни разу не упомянул о России, потенциальных возможностях принятия в этой стране принципов конституционной системы, хотя весь текст пронизан идеями прогресса, «признания прав народа», «господства общей воли»^{617 и т. д.}

Совершенно очевидно, Лорис-Меликов не был автором этого сочинения, – так он писать не мог. Почему же тогда в этом качестве стоит его имя? Выскажем предположение: оппозиционно настроенный анонимный автор решил способствовать решению задачи, назревшей в России к началу XX в., – направить внимание читателей к пониманию общих проблем конституционализма. Выполнить это представилось целесообразным именем не очень угодного режиму, но во многом популярного политического деятеля, в свое время стремившегося к привлечению общественных сил к государственной жизни.

Такое предположение находит свое подтверждение. В 1903 г. князь Г.М. Волконский, рассматривая пороки российского самодержавного устройства, бесконтрольность действия правительства, вспомнил о

141 – 142.

попытках Лорис-Меликова привлечь земских депутатов для обсуждения государственных вопросов. Князь упрекал министра лишь в том, что он, традиционно боявшийся гласности, не сообщил обществу о готовящейся реформе: «Если бы обстоятельства позволили Лорис-Меликову оповестить столицу хотя бы днем раньше – император Александр II завершил бы свое существование так же славно, как начал, благословляемый всеми своими подданными»^{618. Не решенная тогда задача должна быть выполнена в современной России. Волконский считал, что представительный образ правления, мирно победив самодержавный деспотизм, укрепится в стране; «Монарх и правительство добровольно поступятся в пользу выборных из народа существенной частью своих прерогатив: законодательной санкцией и контролем правительства»619.}

В этом же году к министру внутренних дел В. К. Плеве с открытым письмом обратился анонимный (стоит подпись – «Русский») корреспондент, озабоченный недостатками государственного устройства страны. Он напомнил о роли Лорис-Меликова, о деятельности которого можно судить различно, «критиковать целесообразность его практических приемов», но при этом нужно согласиться с тем, что с его именем «связываются воспоминания о правительственном признании непригодности старой системы и попытке, хотя и робкой, пойти другим путем»^620.

Вероятно, закономерно, что, когда в России начала вскоре действовать Государственная дума и конституционные идеи получили практическое воплощение, появились некоторые высказывания, осуждающие и генезис российского реформаторства, и первые шаги современного конституционализма. Опубликовав три, условно говоря, конституционных проекта – Валуева, великого князя Константина Николаевича и Лорис-Меликова, – К. Берманьский пришел к выводу, что все эти документы носят «антиконституционный характер». И дальше: «Учреждение Государственной Думы является лишь заключением эволюции той квазиконституционной идеи, начало коей относится к эпохе Александра II»^621.

Но не это мнение, естественно, господствовало в обществе эпохи революции 1905—1907 гг. Реформаторские стремления Лорис-Мели-кова, его попытка привлечения народных представителей к законодательной деятельности правительства рассматривались как явление прогрессивное, ведущее к усовершенствованию российской государственности. Не случайно вышла тогда несколькими изданиями брошюра «Конституция Лорис-Меликова», документально раскрывающая всю историю преобразовательных попыток министра внутренних дел, которые не смогли получить завершения: «Катастрофа 1-го марта приостановила и заморозила на 25 лет развитие государственного строя России, создала почву для торжества Победоносцева»^622.

Эти слова о былом торжестве Победоносцева прозвучали в год смерти великого реакционера. Историк Б. Глинский, известный своими консервативными взглядами, откликнулся статьей о покойном: именно Победоносцев развенчал конституционный проект Лорис-Меликова и этим «похоронил» предначертания реформатора, «ас тем вместе закатилась счастливая звезда кавказского героя, которого случайность и всегдашнее правительственное безлюдие не по заслугам выдвинули на роль вершителя судеб русской жизни»^623.