Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 54 страниц)

19 февраля Лорис-Меликов прибыл в Астрахань. В Астраханской губернии, где находился главный очаг эпидемии, к приезду генерал-губернатора готовились с еще большим волнением, чем в Саратовской. В последней еще помнили, как в 30-х гг. в Саратове останавливался, путешествуя по стране, император Александр II, бывший тогда наследником. Но на астраханскую землю еще не ступала нога государственного чиновника столь высокого ранга, как Лорис-Меликов. «Живейший интерес, с которым ожидался приезд его, – сообщала официальная губернская газета, – объясняется как высоким уполномочием, возложенным на графа Высочайшей властью, так и трудностью той задачи, разрешением которой заинтересована не только целая Россия, но и вся Европа, и тою популярностью, которую приобрел М.Т. Лорис-Меликов как герой последней войны в Восточной Турции»^146.

Даже столица не встречала героев Русско-турецкой войны, как встречала Астрахань своего генерал-губернатора. «Буквально все население, от мала до велика, высыпало на встречу. Все улицы, окна, балконы, даже деревья, были усеяны тысячами голов, ревевшими ура!». Густая толпа повсюду сопровождала Лорис-Меликова в его передвижениях по городу и не отходила от губернаторского дома, в котором он остановился^147.

Дом губернатора, ставший резиденцией Лорис-Меликова, располагался за стенами Астраханского кремля на центральной площади города, на которую смотрели двадцать окон его фасада. Здание было построено в XVIII в. итальянским архитектором А. Дигби. В нижнем этаже находились торговые лавки, и лишь бельэтаж был в распоря-

жении губернатора, который и отвел апартаменты для Лорис-Мели-кова^{148. Здесь проходила часть его рабочего дня, здесь же, «у себя под рукой», Лорис-Меликов устраивал экстренные заседания городской думы, «для большего удобства и престижа своей власти»149.}

По прибытии в Астрахань Лорис-Меликов дал телеграмму императору, в которой поздравлял его «с достопамятным для всего русского народа днем восшествия на Престол» и всеподданнейше доносил, что больных во вверенном ему крае не имеется^{150. Эта благая весть должна была слркить своеобразным подарком императору к очередной годовщине его правления. Дата приезда в Астрахань, как видно, была выбрана не случайно. Правда, для большинства подданных империи она ассоциировалась прежде всего с падением крепостного права: 19 февраля 1861 г. Александр II подписал манифест об освобождении крестьян. Но об этом историческом событии Лорис-Меликов в своей поздравительной телеграмме не упоминал. У него было особое чутье, с чем и как поздравлять монархов. Внимательный наблюдатель обстановки в «верхах», он не мог не почувствовать, сколь непопулярной стала здесь крестьянская реформа.}

Александр II в ответной телеграмме Лорис-Меликову благодарил «за прекращение болезни на низовьях Волги» и выражал надежду, «что принятыми мерами грозившее бедствие окончательно устранено»^151.

Между тем сам «победитель чумы» еще не был уверен в ее окончательном устранении: тогда же, в конце февраля, был зафиксирован в Ветлянке еще один случай заболевания, что задерживало снятие карантина. В Астрахань, поближе к Ветлянке, Черному Яру и другим пораженным чумой селениям, генерал-губернатор перебрался в ожидании международных экспертов, уже съезжавшихся в Царицын во главе с известным немецким профессором-эпидемиологом Августом Гиршем. Лорис-Меликов рассчитывал, что они найдут в Астраханской губернии уже вполне благополучную обстановку и престиж России будет спасен. Он был расстроен и встревожен новым проявлением болезни, портившим результаты его усилий. Европейские же врачи посчитали это большой удачей: эпидемия действительно прекратилась, и материала для экспертизы у них могло и не быть. Эксперты определили, что болезнь, напавшая на Ветлянку, – азиатская чума, хотя способ ее занесения в низовья Волги остался нераскрытым. Так был положен конец дискуссии, в которой ряд авторитетных российских врачей оспаривали мнение своих коллег о чуме на Волге, утверждая, что там свирепствует особый тиф. Те из них, что работали на эпидемии, погибли.

А. Гирш по следам своего пребывания в Астраханской губернии написал исследование о чуме в Ветлянке, в котором отдавал должное принятым властями мерам по локализации и искоренению болезни^{152. В советской же литературе высказывалось мнение, что деятельность Лорис-Меликова в низовьях Волги была показушной, а результаты ее раздуты им в карьерных целях. По мнению М.И. Хейфеца, «видимость решительной и энергичной деятельности, которую придал Лорис-Ме-ликов своему пребыванию на Волге, стяжала ему славу умелого администратора крупного масштаба». В доказательство исследователь ссылается на письмо А. Скальковского отцу, где он писал, что «чумы нет и в помине»153. Но и сам граф из Царицына и из Астрахани периодически посылал в Министерство внутренних дел телеграммы о том, что новых случаев заболеваний не обнаружилось, подчеркивая, что обстановка в крае спокойная. Смысл его действий состоял в том, чтобы не допустить рецидива болезни, прекратившейся только с наступлением холодов и грозившей вспыхнуть по весне.}

Дни, проведенные в Астраханской губернии, вызывали в памяти генерал-губернатора недавнее пребывание на войне: та же насыщенность и напряженность существования, то же ощущение опасности, затаившейся рядом. В этой необычной обстановке, где он должен был разбираться в медицинских спорах, принимать незамедлительные решения в области здравоохранения и городского хозяйства, Михаил Тариелович полушутя, но и не без серьезности признавался, как вспоминает его секретарь А. Скальковский, что ему было «легче командовать 100-тысячной армией». В Астрахани, как и в Царицыне, Лорис-Меликов развивает «деятельность изумительную».

Прежде всего он занялся проверкой исполнения обязательных для всего Среднего и Нижнего Поволжья мер по предотвращению эпидемии, предусмотренных циркуляром генерал-губернатора от 2 февраля. Даже «Астраханские епархиальные ведомости», до тех пор молчавшие об эпидемии, со второй половины февраля публикуют серию заметок «Дезинфекционные средства и способы их употребления». Но здесь, в очаге заболеваний, требовались и «специальные меры», как определил

их Лорис-Меликов в циркуляре. Осмотр рыбных промыслов выявил «безусловно вредное в санитарном отношении» состояние чанов для соления рыбы. Совещательно-санитарная комиссия признала их «подлежащими уничтожению». Понимая, какой урон нанесет это местному хозяйству, Лорис-Меликов разрешил вывести ватаги за черту селений и разместить в специально отведенных местах^{154. Были приняты меры по дезинфекции захоронений тех, кто погиб от чумы, и сожжение их жилищ. Для этого Лорис-Меликов сам побывал в эпицентре заразы – в Ветлянке. По его распоряжению сожжено свыше 50 домов станицы, признанных «зачумленными». Как не затронутые эпидемией были оставлены 173, в том числе и питейное заведение155.}

Помощник делопроизводителя Лорис-Меликова, назначенный им из местных чиновников, Н.Г. Вучетич, наблюдая, как экономно расходует граф отпущенные ему на борьбу с эпидемией средства – 500 тысяч рублей, – отмечает, что значительная часть их была отнесена к вознаграждению пострадавших от чумы. Лорис-Меликов учредил особую комиссию по оценке подлежащей уничтожению собственности домовладельцев в Ветлянке и других станицах (всего 83 строения). Генерал-губернатор держал работу комиссии под контролем, настаивая на возможно более справедливом возмещении убытков потерпевших. Вучетич, занимавшийся делопроизводством, свидетельствовал, что «нигде в населении не проявлялось ни малейших неудовольствий»^156.

Губернатор Н.Н. Биппен ничего не предпринимал на свой риск даже в той чрезвычайной обстановке, что сложилась в конце года в его губернии. Все противоэпидемические меры были задействованы самими жителями губернии: это они самостийно установили карантин, не допуская приезжих из зараженных станиц, проложили обходные пути в города Среднего Поволжья – по степи, минуя зараженный район. Губернатор же, выжидая в бездействии, так и не рискнул обратиться за помощью к правительству. Решение основных местных проблем перекладывалось начальником губернии на правителя губернаторской канцелярии Д.В. Чичинадзе – более деятельного и энергичного, чем он сам. Но и Чичинадзе был по-своему осторожен, чутко прислушиваясь не столько к происходящему в губернии, сколь к «тенденциям» в Петербурге^{157. Правитель канцелярии также не особо утрркдал себя, загружая подчиненных.}

Лорис-Меликов едва ли не впервые в российской провинции предстал образцом не только распорядителя, но и деятеля – повседневного, неутомимого, во все вникающего, требовательного к себе и к другим. Он и окружающих заставил трудиться не покладая рук, напоминая, что «на нас смотрит вся Европа». Учитывая свой кавказский опыт, граф действовал опираясь на местное общество и в первую очередь на городское самоуправление и на земство Саратовской и Самарской губерний (в Астраханской земство не вводилось). Еще в своей речи по прибытии в Астрахань перед встречавшими его на площади у губернаторского дома он выразил надежду, что общество «окажет ему самое энергичное содействие к исполнению возложенной на него обязанности по оздоровлению края»^158.

Органы самоуправления едва ли не со времени своего установления почувствовали себя нужными не только населению, но и власти, рке не оттеснявшей их от дела, но в лице генерал-губернатора прямо и открыто высказавшей свою заинтересованность в их содействии. Н.Г. Вучетич объясняет эту его заинтересованность тем, что задачи генерал-губернатора требовали «для своего разрешения санкции городского самоуправления». Задачи, стоявшие перед Лорис-Меликовым, действительно должны были решаться в областях здравоохранения и городского хозяйства, находившихся в ведомстве городской думы. Но данные ему полномочия вполне позволяли бы решить их и без санкции думы. Ведь по императорскому указу генерал-губернатору представлялось право «предлагать Земским и Городским управлениям к исполнению все те меры, которые им будут признаны необходимы»^{159. Однако Лорис-Меликов в обход городской думы не пошел. Оздоровлению в приказном порядке он предпочел сотрудничество с думой в деле народного здравия.}

В силу особенностей сословного состава населения губернии, где дворян-помещиков был незначительный процент, Астраханская городская дума была преимущественно купеческой. Страдавшим от карантина купцам и предпринимателям генерал-губернатор доказывал, что предлагаемые им меры по оздоровлению нужны не только для ликвидации опасности эпидемии. Они необходимы и для успешного развития торговли и промыслов, угрозой которому всегда будет антисанитарная обстановка в крае.

Энергия и инициатива Лорис-Меликова как бы встряхнули местное самоуправление. Городская дума Астрахани в период его генерал-губернаторства развила невиданную дотоле активность. Почти в каждом номере «Астраханских губернских ведомостей» (выходивших два раза в неделю) сообщалось об очередных заседаниях думы, вынесенных здесь решениях, проведенных обследованиях. Астраханская дума приняла постановления о бесплатных лекарствах для бедных, об улучшении и расширении помещений для больных, о разрушении старых боен и постройке новых, о мерах по благоустройству города, мощению улиц и т. д. Многие постановления думы явились результатом обсуждения рекомендаций генерал-губернатора. В частности, именно Лорис-Меликов представил думе план мощения улиц в Астрахани, сроком на три года.

Активизировались действия и уездных городских дум. В Цареве, куда был проведен телеграф, кроме постановления «об очистке улиц от навоза», обязательной по циркуляру генерал-губернатора, дума уже по своей инициативе постановила построить новые бойни и отвести специальные помещения для прививки оспы. Как ни пародоксально, но нельзя не согласиться с жителем Астрахани Н. Вучетичем в том, что ветлянская чума, «наделавшая большой тревоги, хотя и стоила значительных жертв, но все же принесла немало пользы. И город Астрахань, и вся губерния сильно подтянулись и почистились, что быстро отразилось на санитарном благополучии»^160.

Следившие за событиями в районе эпидемии представители администрации и самоуправления по всей России во многом по-новому взглянули на свои местные условия и попытались использовать у себя опыт борьбы Лорис-Меликова с «грязью и запустением». «Нет худа без добра, благодаря чуме Москва и другие наши города наконец умоются», – замечал М.Н. Катков^{161. «Страх перед чумой, – по наблюдению корреспондента «Нового времени» в Поволжье, – заставил понять преступление против гигиены и санитарной азбуки»162.}

А.Н. Энгельгардт из Смоленской губернии рассказывал, что и здесь, как «проявилась чума – налегли на чистоту: избы студить, рубашки менять, рыбу тухлую не есть. Донимали чистотой. Мы уже боялись, как бы нам не запретили навоз на дворах копить». Правда, народнический публицист обращает внимание, что борьба за чистоту была кратковременной – отступила чума и «насчет чистоты легче стало»: как и прежде, «ели солонину с душком и тронувшуюся рыбу и тухлую астраханскую сельдь-ратник». Да и «в чуму», когда запрещалось есть «несвежие припасы», а рыбу, признанную тухлой, дезинфицировали керосином и закапывали в землю, ее откапывали и, отмыв, съедали. Астраханская сельдь-ратник была самой распространенной закуской в сельских кабаках^163.

Наверняка и в Поволжье население также нарушало санитарные правила, установленные генерал-губернатором, а с его отъездом и вовсе перешло к прежней антисанитарии, поддерживавшейся бедностью и невежеством. И все же деятельность Лорис-Меликова оставила достаточно глубокий след – ведь она не свелась только к «ассенизации» зараженного района. Знакомясь с краем, он все глубже постигал связь антисанитарных условий жизни его населения с социально-экономическими и попытался многое сделать для их улучшения. Лорис-Меликов оставил после себя мощеные улицы, телеграф, проведенный от Царицына до Ветлянки, начавшееся шоссирование степных дорог. Устраивая телеграфные станции во всех пунктах, захваченных эпидемией, Михаил Тариелович объяснял центральной власти, что затраты на телеграф себя оправдают, так как он «будет служить местным хозяйственным нуждам».

Не менее важно, что генерал-губернатор на долгое время зарядил энергией органы самоуправления, выведя их из провинциальной спячки, приобщив к оперативным решениям насущных вопросов здравоохранения и городского хозяйства.

Лорис-Меликов обнарркил серьезное знание местных нужд. Он прямо и твердо коснулся одной из «болевых точек» экономики края. На упомянутой беседе с рыбопромышленниками и купцами 6 февраля, заверив, что приехал на Волгу не для того, чтобы «гнуть и ломать», а чтобы помочь, он заявил: «Я понимаю весь вред соляного налога и употреблю все усилия избавить Россию от этого вреда»^{164. Соль для Волжского низовья была не только предметом первой необходимости, как и повсюду, но и условием существования и развития рыбных промыслов – главной статьи дохода в крае. Рядом с огромными рыбными богатствами находились и основные в стране источники добычи соли – озера Эльтон и Баскунчак. Но население Астраханской губернии, снабжавшей солью всю Россию, как и все в стране, испытывало соляной дефицит из-за ее дороговизны.}

Лорис-Меликов не первый ставил вопрос об отмене соляного налога на очередь дня. С 1860-х гг. вопрос этот обсуждался и в экономической науке, и в журналистике. Уже тогда будущий соратник графа, а в 60-х гг. профессор Н.Х. Бунге доказывал вред акциза на соль и называл соляной сбор самым обременительным для населения^{165. С той поры проблема соляного налога периодически возникала на страницах народнической и либеральной печати. Лорис-Меликов знал, что сторонники отмены налога на соль были и в «верхах».}

Эпидемия в низовьях Волги дала возможность поставить вопрос о соляном сборе предельно остро, и генерал-губернатор от этой возможности не уклонился. Дороговизна соли заставляла крестьян покупать тузлуки и выпаривать их, добывая соль. А тузлуки были признаны одним из каналов распространения заразы. Возможно, либеральная пресса заговорила об этом не без подсказки генерал-губернатора: корреспонденты ведущих газет находились при нем в продолжение всей его командировки. Но не исключено, что Лорис-Меликов сам выступил под влиянием либеральных газет, уже в конце января в связи с положением в Поволжье поставивших вопрос о необходимости «уничтожения соляного налога»^{166. Так или иначе Ло-рис-Меликов был первым представителем власти, открыто, гласно, публично признавший вред соляного налога и высказавшийся о необходимости его отмены. Симптоматично, что «Астраханские губернские ведомости» это его выступление не опубликовали: по-ви-димому, губернатор Н.Н. Биппен не был уверен, что оно будет положительно воспринято центральной властью. Но неофициальный «Астраханский справочный листок», прибегнув к распространенному приему провинциальной журналистики, перепечатал из петербургского «Нового времени» корреспонденцию А. Молчанова из Царицына, воспроизводившую речь Лорис-Меликова перед купцами и рыбопромышленниками Астрахани167. Она же была перепечатана и из «Отголосков» – газеты, негласным редактором и основным автором которой был министр государственных имуществ П.А. Валуев, состоявший с Лорис-Меликовым в переписке. В своих письмах Валуев явно призывал Лорис-Меликова не ограничиваться задачей борьбы с эпидемией. «Будет ли выставлено на вид государственное, а не медицинское значение Вашей поездки?» – вопрошал он, побуждая генерал-губернатора выйти за пределы предписанных ему обязанностей168. Скорее всего, Аорис-Меликов достаточно прощупал почву для весьма ответственного заявления о необходимости отмены налога на соль, поскольку оно касалось изменений в законодательстве. Во всяком случае, прямота и твердость этого заявления немало способствовали оживившемуся обсуждению соляной проблемы в центральной и местной печати169.}

К марту 1879 г. положение дел в губернии в основном нормализовалось. Правда, цены на основные продукты (в том числе и хлеб) из-за временной изоляции края оставались высокими сравнительно с соседними губерниями. Но признаком начавшейся стабилизации уже в феврале явилось оживление культурной жизни Астрахани. В зале Благородного собрания устраивались концерты приезжих музыкантов, в городском театре веселил и бодрил астраханцев спектакль «Ревнивый муж и храбрый любовник».

Аорис-Меликов поразил воображение жителей края не только своей деловитостью и энергией, но и поведением в быту. Образ жизни его был, по определению городского головы Царицына Н. Мельникова, спартанский, более простой и скромный, чем у многих генералов, камергеров, чиновников из его свиты. На приемах у генерал-губернатора не было излишеств – самый простой обед лишь с неизменным кахетинским вином, которое граф всегда возил с собой. Больная печень Михаила Тариеловича являлась отчасти следствием этого пристрастия. Поведение генерал-губернатора, было проще и демократичнее, чем у многих военных и гражданских чинов из его свиты. Они захватили лучшие квартиры в городе, потеснив, а то и вовсе вытеснив их хозяев. Приезжие из столицы чувствовали себя подлинными хозяевами в городе. Впрочем, горожане на них не жаловались, а занятый повседневными заботами Аорис-Меликов обращал внимание только на выполнение своих поручений.

Сам облик генерал-губернатора был необычным и запоминающимся: Михаил Тариелович носил партикулярное платье – простой длиннополый драповый сюртук, с шашкой (черкесской) наперевес, мягкие кавказские чувяки. Хорошо продуманный образ генерал-губернатора сочетал в себе черты военного и гражданского начальника. Н. Вучетич упоминает и Георгиевский крест в петлице. Среди орденов Ао-

ГРАФ ЛОРИС-МЕЛИКОВ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ –^

рис-Меликова были, как рке говорилось, ордена Святого Георгия II и III степени. При этом надо иметь в виду, что Георгием II степени в империи были награждены до революции всего 121 человек, в том числе и 4 военачальника за Первую мировую войну^170.

Генерал-губернатор стал в крае личностью популярной. Он сделался отнюдь не только «идолом русских торговцев»^{171, но приобрел добрую славу среди самых широких слоев местного населения. По-своему переиначив непривычное для русского слуха отчество, здесь его называли так же, как и его солдаты на войне – Михаил Тарелкович. По справедливому замечанию петербургского журналиста – свидетеля растущей популярности Лорис-Меликова, в исторические моменты, подобные сложившемуся в Поволжье, «толпе нркен кумир». И надо признать, что на роль кумира Лорис-Меликов в ту пору годился более чем кто-либо.}

Память о двухмесячном пребывании Лорис-Меликова в Волжском крае сохранилась здесь на многие годы, и не только потому, что связывалась с чрезвычайными событиями. Российская провинция узрела новый для нее тип начальника – деятельного, энергичного, смелого в решениях, требовательного к их исполнению, твердого в своих обещаниях. Подданные империи едва ли не впервые столкнулись с представителем власти, пытавшимся разобраться в их нуждах, проникнуть в их заботы и помочь их разрешению. После отъезда генерал-губернатора многое вернулось «на круги своя» – вновь воцарилась русская расхлябанность, бюрократическая волокита, равнодушие и безответственность властей и неисполнение принятых решений. Но население уже узнало, что власть может быть иной – такой, как при Лорис-Меликове. В период его пребывания в Поволжье, по наблюдению столичного корреспондента, «в темной массе создалась картина будущего». Родной волжский город представал в ее воображении «умытый водопроводом, с мостовой, освещенный газом, обвитый образцовой набережной, лишенный стоков заразы, глубоких оврагов – всех приютов горя, нищеты, болезней»^{172. Все это на настоящую жизнь заставляло смотреть по-другому, чем прежде...}

Для самого графа командировка в низовье Волги расширила его представления о российской действительности. Пребывание здесь было для него, человека военного, хорошо знавшего Кавказ, первым знакомством со среднерусской «глубинкой». За два месяца он узнал о

российской провинции больше, чем за все предыдущие годы: эпидемия обнажила и обострила множество социально-экономических проблем, самым тесным образом связанных с политикой. Ранее он задумывался о них несколько отвлеченно, узнавая об их существовании из печати, разговоров с людьми более осведомленными: Д.А. Милютиным и А.А. Абазой, П.А. Валуевым, А.И. Кошелевым.

Теперь он воочию, на практике убеждался в необходимости многое в русской жизни изменить и перестроить. Он видел в действии органы самоуправления. Кроме 70 врачей, присланных в край, около пятидесяти были земскими врачами-добровольцами, приехавшими на эпидемию из разных губерний. Он убедился, что на местах, в глухой провинции, немало «сведущих» – опытных и энергичных деятелей из дворян, купцов и крестьян, способных поддержать любое здравое дело, идущее на пользу родному краю. Вряд ли мысль о привлечении их к управлению уже утвердилась в нем, но он, несомненно, опирался и на эти свои астраханско-царицынские впечатления, когда вплотную стал ее обдумывать.

Командировка в низовья Волги стоила Лорис-Меликову немало сил и здоровья. Его восточного типа оливковое лицо приобрело в Астрахани болезненный оттенок, а в окладистой черной бороде стало больше седины. 30 марта Лорис-Меликов выехал из Астрахани в Петербург – на Святую неделю. Ему предстояло еще вернуться в низовья Волги, чтобы закончить дела: не было завершено снятие карантина, происходившее по частям, предстояло проследить за выводом войск из края и отправкой их к местам назначения, осуществить санитарный контроль при весеннем пере кочевье калмыков и «киргизской орды». Михаил Тариелович и не предполагал, что 30 марта прощался с Волжским низовьем навсегда. Однако за неделю до отъезда Лорис-Меликова из края, находившегося под его управлением, выехал в столицу человек, которому суждено было нарушить не только ближайшие планы графа, но и во многом определить его дальнейшую судьбу.

Землеволец А. К. Соловьев покинул саратовское поселение, изверившись в деятельности в деревне и будучи одержимым идеей цареубийства. Всю Страстную неделю в «Земле и воле» бушевали страсти: обсуждение плана Соловьева раскололо землевольцев, многие выступили против задуманной акции. Еще задолго до этих заседаний в центральной организации «Земли и воли» обнаружились новые тенденции, проявившиеся в стихийном тяготении к отрицавшейся ее программой политической борьбе и выразившиеся в террористических актах. Самодержец, верховный правитель, в глазах революционеров был символом и средоточием всех зол существующего строя. Мысль об его устранении неизбежно вызревала в революционной среде. На собрании землевольцев 29 марта – в Великий (Чистый) четверг Страстной недели было решено не препятствовать покушению на царя. 2 апреля Соловьев стрелял в Александра II во время его утренней прогулки, но промахнулся и был схвачен. Власть была поставлена перед необходимостью принятия чрезвычайных мер. Лорис-Меликов был назначен временным генерал-губернатором в Харьковскую губернию – важный район революционного движения, где ему, по выражению газеты «Голос», предстояла борьба с «нравственной эпидемией».

В первые дни на новом посту мысли Михаила Тариеловича невольно возвращались в Волжское низовье, где он оставил столько сил и здоровья и, казалось, частицу самого себя. 10 апреля – уже без генерал-губернатора – был окончательно снят карантин в крае. Телеграммы губернатора Н.Н. Биппена сообщали в Министерство внутренних дел, что «состояние здоровья населения Астраханского края вполне благополучно»^{173. А ведь Лорис-Меликов так ждал весны, чтобы самому, на месте, воочию убедиться, что труды его не пропали. Но насладиться победой над чумой не пришлось. В свете новых событий как-то потускнела, отодвинулась в тень опасная командировка графа и ее славные результаты.}

Нет свидетельств тому, что император прочитал отчетный доклад астраханского генерал-губернатора, привезенный им в Петербург. После покушения Соловьева 2 апреля Александр II, в свете новых грозных проблем, вставших перед ним, потерял, по-видимому, интерес к недавним событиям в Поволжье. А доклад Лорис-Меликова, скорее всего, был передан царем кому-либо из царедворцев (в архиве Александра II его нет), да так и затерялся. И дело не в том, что не было воздано должное энергии, распорядительности и трудам астраханского генерал-губернатора. Главное, что уникальный опыт административно-хозяйственной деятельности в сложнейших, экстремальных обстоятельствах не был востребован, никому, кроме самого Лорис-Меликова, оказался не нужен.

2. В БОРЬБЕ С КРАМОЛОЙ В ХАРЬКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

Прибывший в Петербург на Святую неделю астраханский генерал-губернатор М.Т. Лорис-Меликов вечером 2 апреля был уже у Д.А. Милютина, с тем чтобы узнать подробности о покушении на царя. Как видно из дневника военного министра, граф собирался возвратиться в Поволжье для окончательных распоряжений по своему генерал-губернаторству^{174. Информация, которую он получил у Дмитрия Алексеевича, была весьма серьезна и обширна. Военный министр в этот день уже участвовал в совещании у Александра II, где присутствовали также председатель Комитета министров П.А. Валуев, шеф жандармов А.Р. Дрентельн и министр внутренних дел Л.С. Маков. Император приказал им «составить предложение об учреждении в обеих столицах и других больших городах временных военных генерал-губернаторств, с применением правил военного положения»175. В 2 часа дня на совещании этих же лиц с привлечением военного про-курора В.Д. Философова был в главных чертах намечен проект указа Сенату об учреждении временных военных губернаторов. В основу его легла записка П.А. Валуева, представленная им на совещание. Указ был опубликован 5 апреля.}

Накануне, 3 и 4 апреля, состоялись совещания у царя по поводу предстоящих назначений на должности временных генерал-губернаторов. В Москве им оставался генерал-губернатор В.А. Долгоруков, в Петербург назначался И.В. Гурко, в Одессу – Э.И. Тотлебен, в Харьков – М.Т. Лорис-Меликов, который одновременно становился здесь и командующим войсками округа. Итак, к осуществлению чрезвычайных мер по борьбе с революционным движением и террором призывались популярные герои недавней Русско-турецкой войны. В те же дни Михаил Тариелович и узнал о новом повороте на своем жизненном пути, хотя приказ о назначении временных генерал-губернаторов был подписан 7 апреля^176.

Полномочия генерал-губернаторов были чрезвычайно широки. Опубликованный 5 апреля указ Правительствующему сенату предоставлял им право административной высылки, арестов любых лиц – «несмотря на звание и состояние», приостановления и запрещения периодических изданий и вообще принятия тех мер, которые «они признают необходимыми для охранения спокойствия во вверенном им крае»^177.

Либеральная печать встретила указ об учреждении генерал-губернаторств весьма сдержанно. Лишенная возможности высказать свои тревоги и опасения, она отказывалась его приветствовать. Зато консерваторы не стеснялись делиться сомнениями по поводу правительственной политики, давая свои рекомендации. Идеолог и сторонник сильной самодержавной власти М.Н. Катков выражал сожаление, что генерал-губернаторств всего лишь несколько и они не охватывают всех регионов революционного движения. Считая эту меру явно недостаточной, он подталкивал власть к дальнейшим шагам. «Может быть, для вполне успешной борьбы и желательно быстрой расправы со злом окажется потребность в центральном, специально на тот предмет уполномоченном правительственном лице, которое сосредоточило бы в своих руках все нити дела, восполняло бы генерал-губернаторов в тех местностях, на которые не простирается их власть, и, ни в чем не стесняя их внутренних распоряжений, способствовало бы их взаимному соглашению»^{178. «Как они все примутся за дело? – тревожился по поводу генерал-губернаторов К.П. Победоносцев. – Сумеют ли начать, организовать, вести его? Если сумеют быть строгими, то сумеют ли быть умными? Ничего, ничего не знаю. Знаю только, что не вижу цельных людей»179. На эти вопросы сенатора и члена Государственного совета Лорис-Меликов даст свои ответы уже через несколько месяцев пребывания на новом посту.}

Выехавший из столицы 15 апреля курьерским поездом Михаил Тариелович прибыл в место назначения 20 апреля^{180, продвигаясь по подведомственному ему краю с рядом остановок. Харьков, где отныне располагалась его резиденция, к концу 1870-х гг. стал одним из центров революционно-народнического движения в империи не случайно. Это был крупный промышленный и торговый город со стотысячным населением, являвшийся важным железнодорожным узлом на юге страны. В Харькове имелся ряд высших и средних учебных заведений: университет, ветеринарный институт, духовная семинария, четыре гимназии и реальное училище. Здесь функционировал старейший в стране театр. Интеллигенция составляла весьма значительный слой местного общества и, соответственно, играла в местной жизни более значительную роль, чем в тех районах, где до сих пор проходила деятельность Лорис-Меликова. Харьковское земство, в котором сильны были либеральные тенденции, проявило себя как одно из самых передовых.}