Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 54 страниц)

– Ох, родной, – с усмешкой и косясь глазами на эту тетрадку, сказал граф, – сколько же времени нужно, чтобы ее прочесть? Ведь я мученик. Верьте, что у меня совсем нет свободного времени...

– Чтобы прочесть не захлебываясь от торопливости, нркно около часа, граф. Как мне быть, я и сам страдаю: мне стыдно, что насилую ваше внимание...

Во время нашего разговора ему несколько раз подавали большие пакеты, на адреса которых он торопливо взглядывал. Также прочел одну или две депеши и сделал на них пометки. Я пробовал останавливаться говорить, когда он обращал внимание на свои бумаги.

– Пожалуйста, продолжайте, я слушаю, – понукал он.

Когда дело дошло до чтения, он заботливо вынул свои часы, взглянул на них и встал.

– У вас, родной, есть время меня обождать ¹ /₂ часа, меня уже ждут, покурите.

Он вышел. Оставшись у стола, на котором лежала масса раскрытых писем, бумаг, телеграмм, я почувствовал себя неловко, хотя мне льстило такое доверие графа. Я вышел в смежную комнату, через которую вошел в кабинет, и присел там у стола, на диване.

Через 5 минут из кабинета вынес слуга для меня стакан чаю и раскрытый порт-папирос, который я ранее видал в руках хозяина.

Лицо, как и вся скромная и изящная фигура этого слуги, меня поразили: столько скромного и серьезного достоинства светилось в больших серо-голубых глазах этого молодого человека, что впечатлению, которое он делал, мог бы позавидовать любой благорожденный аристократ...

Ровно через ¹ /₂ часа меня снова попросили в кабинет, куда уже вернулся граф. Мы молча сели. Он казался еще более усталым, но тотчас же при разговоре оживился.

– У меня и теперь к вашим услугам не более ^!/₂ часа. Ведь в это время вы прочесть не успеете?

– Едва ли, граф, а, впрочем, попробую.

– Нет, так не стоит. Знаете что, дорогой мой, одно из двух: или оставьте мне вашу тетрадку, и я даю вам слово прочесть ее до завтрашнего утра, – или обождите до первого свободного для меня вечера, когда я приглашу вас часа на два, и более, чтобы было времени и толково прочесть, и сделать о прочитанном суждение и выводы.

Я, конечно, выбрал последнее. Тут граф сам начал говорить:

– Вы говорили давеча о неурожае, о нынешнем голоде; раздувает этот вопрос и вся пресса, но это не верно, смею в том вас заверить.

– Я уже знаю ваш взгляд на этот предмет из газет...

– Что газеты... Но я даю слово, что при нынешней го-ло-ду-хе у нас, в России, за будущие 8 месяцев до нового урожая умрет или может умереть от голоду во всяком случае не более того, сколько от голоду же помирает народу в одну или, лучше сказать, в каждую неделю – в городе Лондоне, в богатейшем центре самого богатого европейского государства, а это, согласитесь, еще невозможно назвать голодом, к тому же, мое слово обеспечивается принятием решительных мер, которые объявятся не далее как через две недели после нового года.

– О, кабы вашими устами мед пить... А нельзя ли узнать, если это не будет с моей стороны нескромностью, какие будут эти спасательные меры?

– Да уж, конечно, не новые субсидии да подкармливания голодающего и развращающегося этими подачками народа, – с усмешкой сказал граф и добавил: – Слава Богу, 18 уже миллионов ухлопали на это нелепое дело... Нет, уж новых трат на это не будет более отныне.

– А что же, граф? – настаивал я.

– О, есть многое... хотя бы раскопка и эксплуатация (таких-то и таких-то) соляных пластов и залежей (не упомню этих названий), к чему привлечется обиженное неурожаем население, затем – расчистка и регулирование всей площади казенных лесов; ирригация безводных и черноземных степей.

– И облесение? – вставил я.

– Конечно, со временем и облесение, – продолжал он, все более воодушевляясь, – затем устройство подъездных железнодорожных путей, – кажется, так он сказал, – и мало ли чего есть, за работой над чем голодающий люд может накормить себя и затрата на что правительства не будет для него убылью, а напротив...

– Не могу не выразить своего восхищения этим мерам, граф, тем более что (как вы услышите из моей записки) они предусмотрены и в моей системе; я с радостью верю в благодеятельность этих мер: они, без сомнения, парализуют грозное впечатление голода, которым угнетена не только масса пострадавшего от нынешнего неурожая населения Юго-Восточной России, но и все русское общество...

– Повторяю, – опять начал граф, – что мнения о голоде, постигшем будто бы Россию, вздуты и крайне преувеличены...

Тут граф привел несколько цифр, выражающих нормальный (общий) сбор хлебов в империи (в четвертях), привел максимальную цифру четвертей общего урожая, разделяя эту цифру на части, идущие на местное годовое продовольствие, на запас, на вывоз за границу и, сопоставив с этим цифру нынешнего урожая, вывел минус недобора, очень значительный и по его мнению, но, принимая в счет имеющиеся запасы прошлых лет в некоторых частях империи, он очень определенно и логично отверг трагический характер нынешнего неурожая. Я не могу в подробности привести эту часть разговора, так как не мог удержать в памяти цифр.

В заключение граф выразил, что впечатление нынешнего неурожая было бы еле заметно, если бы наш рубль был рублем.

– Вот где и в чем наше истинное горе! Даешь рубль, а его принимают чуть что не за полтинник...

– Но, граф, – решился сказать я, – все меры, о которых вы изволили говорить, суть паллиативы, могущие ослабить наступивший неурожайный пароксизм; вероятно, и вы смотрите на них не иначе, ими не излечить коренных причин болезней, порождающих такие пароксизмы.

– С Божьей помощью мы и до основных причин доберемся. Да вот, – оживленно сказал он, – посмотрите...

Тут он взял со стола один из синих больших пакетов, при мне только что полученных и вскрытых им. Из пакета вынул несколько отчетливо и убористо исписанных тетрадей.

– Теперь возвращаются назад сенаторы, делавшие по губерниям ревизии, вот их труды (указал он на кучу таких же больших пакетов на столе). – Вот при вас доставлено от сенатора Шамшина, смотрите... (и стал читать заголовки тетрадей):

«Продовольственные средства крестьян (такого-то) уезда или волости».

На второй тетради:

«О крестьянских наделах» и т. п., прочел он несколько заглавий.

– Вот этим путем мы доберемся и до основных причин болезней...

Так и чесался у меня язык высказать свое сомнение по поводу

пресловутых «сенаторских ревизий», да не посмел после отчетливо выраженной графом веры в них; а все-таки не удержался и сказал:

– Да чуть ли не самая главная из искомых причин только что с такой яркостью выразилась в недавнем процессе здешнего уголовного суда по делу судившихся крестьян гр. Бобринского...³

Глаза графа ярко сверкнули при этой моей фразе.

– О, с каким восторгом я дождался их оправдательного вердикта!..

– Вот, кстати, граф, – сказал я, – не позволите ли сделать вам вопрос: что делать этим обеленным и оправданным крестьянам? Ведь им нет иной дороги, как войти снова в те же самые условия созданного для них быта, который уже довел их до преступления и до скамьи подсудимых... (я замер от ожидания ответа графа).

Он на момент задумался.

– Да, ведь подобный вердикт – палка о двух концах.

– А если спина, по которой попадает сия метафорическая палка, не ощутительна, – решил возразить я, – что тогда делать этим оправданным крестьянам?

– Ну, как не ощутительна! Ведь этот факт возбуждает общественное негодование, а ведь общественное мнение – сила!

– Да, конечно, но это сила отвлеченная, не реальная и потому вовсе не действительная для людей не щекотливых, чему мы видим столько примеров в аграрной передряге, происходящей теперь в Ирландии... Вот если бы сила общественного мнения могла бы его «бойкотировать»...

– Что вы сказали?

– Отлучить от себя, как сделали ирландцы, лигитинеры, отлуча Бойкота...⁴

– А, знаю... – усмехнулся граф. – Нину! – произнес он междометие, и на том неоконченный разговор этот оборвался.

Но я продолжал его в ином направлении:

– Однако ж, есть средства, обойдя даже нужду в возбркдении общественного мнения, а также и меры «бойкотирования», устроить по-новому судьбу крестьян, в чем и состоит моя система...

– По французской мерке? – насмешливо прервал граф.

– О, нет! Смею уверить вас в противном, и даже настолько, что если бы вы нашли хотя намек в моей системе «земельной реформы» на что-либо чужое, не русское, то я готов бы себя обречь повешению на любом фонаре против ваших окон.

Он улыбнулся, слушая.

– Напротив, – продолжал я, – могу уверить вас, что моя идея покоится на старо-древних народно-государственных российских традициях и, будучи вполне независимой от формы правления, во всяком случае, должна служить не к послаблению, а к утверждению и усилению государственной власти правительства...

– Да, да! – серьезно и вопросительно сказал он. – В таком случае еще раз предлагаю вам на выбор: оставить ли вашу тетрадку мне на ночь для прочтения, чтобы, познакомясь с ней заранее, удобней было бы говорить и судить о вашей идее, или вы обождете, когда у меня будет первый свободный вечер, когда я приглашу вас и прочесть, и поговорить?

Я остановился на последнем. Затем разговор обратился на настоящую деятельность министра. Так же просто и без малейшей эффек-тации граф сообщил мне о том, как он чувствовал себя не готовым к многотрудным и тяжким обязанностям в момент, когда государю угодно было призвать его к этой деятельности...

– Едва совладал с собой, едва не растерялся... – простодушно и искренно сказал он.

Эта откровенность и человечность приводили меня в восторг.

– Знаете, – продолжал он, – при начале мне, неподготовленному, пришлось разом бороться со столькими противными и сильными течениями, что я чуть не спасовал, боясь, что не выгребу...

– Граф, – не удержался наконец я, – не хотел бы я казаться льстивым, но не могу не высказать вам своего правдивого восторга, что вы в труднейшую и тяжелую пору общественного уныния и страха – так выгребли... – тут я встал со стула, – выгребли с таким достоинством и тактом, что вам в ножки следует кланяться... – сказал я, да и струсил: – Не похоже ли это на хамское низкопоклонство, на лесть пред силой, властью? – Так струсил за собственное достоинство, что чувствовал, как покраснел, я растерялся и разом сел.

Граф молчал, потупя глаза, и думал. Боже мой, как я раскаивался в этот момент за вылетевшую фразу! А ведь сказал ее от чистейшего сердца и по искреннему убеждению...

Что думал в этот момент Лорис-Меликов, сей новый человек, Христос его ведает!.. Только бы не заподозрил меня в гнусной лести!..

Прошло несколько мгновений в молчании. Наконец граф прервал молчание:

– А много дела... много впереди...

– В городе ходит слух, будто здоровье ваше не выносит здешнего климата, что будто вы назначены на пост Кавказского наместника, вместо великого князя Михаила Николаевича? Правда ли это?

– Неправда, – прямо ответил он и снова весело и ласково взглянул на меня. – Мне невозможно разбирать климаты и положительно некогда хворать... А, кстати, – переменил он тон, – вы делали памятник моему дяде – кажется, так он сказал, – на Кавказе, князю Аргутинскому, вот ему? – под вел меня к стене и указал на большую фотографию в раме.

– Нет, граф, не я, и я не знаю, кто.

– Но вы делали маленькую статуэтку его, что у генерала Исакова?⁵

– Тоже не я.

– А я почему-то приписывал это вам, она мне очень нравится. Не можете ли для меня сделать такой же экземпляр, я вам дам письмо к генералу Исакову?

– Я с большим бы удовольствием, граф, и генерала Исакова я давно лично знаю, но...

– Что же «но»?

– Но это было бы нарушением интереса автора этой статуэтки...

Не успел я ехце кончить эту фразу, как он торопливо положил мне

одну руку на плечо, а другой взял мою руку:

– Ох, родной, благодарю вас... это у меня из ума вон...

– Я побуду, граф, у генерала Исакова и узнаю, кто автор статуэтки, и затем, если вам угодно, повидаюсь с ним и передам ваше желание; если же автора нет в живых, тогда другое дело...

– Еще раз благодарю...

Тут я вспомнил, не злоупотребляю ли я временем и любезностью хозяина, хотя он ничем не дал этого заметить. Я взял свои шляпу и тетрадку и сделал вид, что желаю откланяться, но он еще задержал меня одну-две минуты, спросив:

– А где ваша мастерская, художник?

Я отвечал, что здесь, в городе эту зиму нет, а что с весны я дезертирую в Париж, где уже нанята постоянная квартира и отделывается мастерская.

– Вот как! – удивился он. – А почему?

– Долго говорить, граф, а я и так отнял у вас слишком много времени...

– Но ведь вы здесь на службе?

– Да, граф, но откуда вы это знаете?

– От вашего товарища, художника Айвазовского, который, как и вы, тоже в морском ведомстве.

– От этой службы, граф, мне ни тепло, ни холодно, т. е. скорее холодно, ибо я, считаясь 22 года на коронной слркбе, последний десяток лет не получаю ни жалованья, ни содержания, ни заказов, ни повышений... Но не думайте, пожалуйста, что этим я жалуюсь вам: я лишь поясняю, что дезертирую за границу и оставляю здешнюю службу, потому что представляю собою зерно, раздавленное жерновом.

– Вот как! – удивился граф, внимательно и серьезно взглянув мне в глаза.

Не понял я, что означал этот взгляд... Но, во всяком случае, фразе моей было придано значение...

Я стал было прощаться, да вспомнил:

– Мною сделана в настоящее время статуя императрицы Екатерины И, копия с моей же статуи, что здесь на Невском, на памятнике. Эту копию сделал я тоже для памятника в г. Ирбите. У нас обычай, всякий публичный памятник, перед отливкой его из металла, представлять на воззрение государя в гипсе. Позвольте просить вас, граф, доложить Его Величеству: желает ли он осмотреть статую и, если желает, то угодно ли Его Величеству, чтобы я выставил ее в одной из зал вокзала Николаевской железной дороги, где удобнее будет смотреть ее государю, нежели в частном литейном заводе Моранда?

– Хорошо, я завтра доложу государю. Итак, – продолжал он любезно, подав мне на прощанье руку, – до свиданья, я вскоре приглашу вас.

– Когда мне ждать этого приглашения, ваше сиятельство, через неделю? – спросил я наугад.

– Вероятно и ранее, дней через пять, – проговорил он, ласково провожая меня глазами.

На том я и вышел.

Заехав к знакомым за детьми, возвратился домой в начале 12-го часа ночи; а назавтра, т. е. на самое Рождество, 25-го декабря, сел за эту тетрадку, чтобы на свежей памяти записать первую свою беседу с этим замечательным государственным человеком.

Много на моей памяти есть встреч с высокопоставленными людьми, следовало бы их на досуге записать, хотя бы начиная с покойного Николая I Павловича, Марии и Елены Павловны⁶, с покойным наследником и со всеми живыми ныне членами императорской фамилии, а в особенности с государем Александром Николаевичем; но эти встречи не идут в сравнение. Из ряда же министров и иных высших властей не царского рода, с которыми судьба сводила меня в более или менее близкие, а часто даже в очень нервные, а изредка и в дружеские сношения, эти сношения ни с кем не начинались так просто и человечно, как с очаровательным Михаилом Тариело-вичем Лорис-Меликовым. У него чуется огонь, энергия... заметно, что из его тучи легко могут вылетать и громы, и молнии, и блистать лучистое солнце! Ровно ничего не жду я от него для себя, лично. Не знаю, может, и дело, по которому я сошелся теперь с ним, не заслужит его протекции, и это было бы для меня горьким впечатлением; но все равно, от этого мнение о нем не изменится и оно таково, что если ждать нам (России) от кого-либо чего хорошего, то это единственно от него...

Сегодня, когда пишу я эти строки, приглашения его я еще не получил.

20 декабря 1880 г. СПб.

Из бумаг покойного академика М.О. Микешина // Вестник всемирной истории. 1901. № 5. С. 1-14.

Микешин Михаил Осипович (1835—1896) – скульптор, академик. Проекты памятников: «Тысячелетие России» в Новгороде (1862), Богдану Хмельницкому в Киеве (1869—1888). Известен как график и иллюстратор.

¹ Тюрго Анн Робер Жак (1727—1781) – философ-просветитель и экономист, французский государственный деятель, провел ряд буржуазных реформ; Монтескье Шарль Луи (1689—1755) – французский просветитель, философ-правовед, выступал против абсолютизма; Мирабо Оноре Габриель Рикети (1749—1791) – граф, деятель Великой французской революции, избран депутатом в Генеральные штаты 1789 г. от 3-го сословия.

² Васильчиков Александр Илларионович (1818—1881) – князь, в 1866—1872 гг. гласный уездного и губернского собрания. В 1876—1878 гг. председатель Петербургского отделения Славянского комитета. Автор работ: «О самоуправлении» (Т. 1 – 3, СПб., 1869—1871), «Землевладение и земледелие в России и других европейских государствах» (Т. 1—2, СПб., 1876, 1881) и др.; Янсон Юлий Эдуардович (1835– 1893) – профессор Санкт-Петербургского университета. Автор работ: «Сравнительная статистика России и западноевропейских государств» (1878—1893), «Опыт статистического исследования о крестьянских наделах и платежах» (1877).

³ 4 мая 1879 г. начальник Тульской губернии рапортовал Александру II о направлении в с. Люторичи Епифанского уезда батальона войск для подавления волнения 770 крестьян в имении А.В. Бобринского в связи с описью их имущества за недоимки в пользу владельца имения. 19 декабря 1880 г. 34 участника волнений предстали перед судом Московской судебной палаты. Защитником блестяще выступил адвокат Ф.Н. Плевако. Система закабаления крестьян была столь очевидна, что прокурор отказался от обвинения 20 человек. 8 января 1881 г. судом присяжных 30 обвиняемых были оправданы (Крестьянское движение в России в 1870—1880 гг.: Сборник документов под ред. П.А. Зайончковского. М., 1968. С. 473—474).

⁴ В 1879 г. ирландские арендаторы путем коллективного соглашения прекратили всякие отношения с управляющим имением англичанином Бойкотом, заставив его тем самым принять их требования.

⁵ Исаков Николай Васильевич (1821 —1891) – генерал-адъютант, главный начальник военно-учебных заведений (1863—1881).

⁶ Мария Павловна (1854—1918) – жена великого князя Владимира Александровича; Елена Павловна (1806—1873) – жена великого князя Михаила Павловича, брата Николая I.

№ 63

ТЕЛЕГРАММА ТВЕРСКОГО ГУБЕРНСКОГО СОБРАНИЯ 19 декабря 1880 г.

«В короткое время Ваше Сиятельство сумели оправдать и доверие Государя, и многие из надежд общества. Вы внесли прямоту и доброжелательность в отношения между властью и народом; Вы мудро признали законные нужды и желания общества, не делая народ ответственным за безумства отдельных людей (террористов). Тверское губернское собрание считает своею священною обязанностью выразить Вашему Сиятельству самую искреннюю и глубокую благодарность за то, что Вами уже сделано, и за ту великую мысль, которая оживляет русскую землю, разгоняя все недоразумения между властью и народом». Последние слова надежды, что: «прискорбное прошлое не воротится, что для дорогого нам всем отечества открывается счастливое будущее».

Земство. 1881. № 6. С. 12; Витте С.Ю. Самодержавие и земство. СПб., 1908. С. 109-110.

№ 64

ЛОРИС-МЕЛИКОВ ГЛАЗАМИ ПОБЕДОНОСЦЕВА

...Вот и год прошел, тяжелый, грустный – опять оставил кучу обломков от каких-нибудь надежд... Боюсь, что я скоро останусь единственным в своем роде последним из могикан коренного, единого начала. Не поверите, как все разбилось. <...> Это роковое царствование тянет роковым падением в какую-то бездну... Лорис-Меликов глубоко не берет, поверхностно заговаривает все недуги, не устраняя их... Всем готов обещать, со всеми примириться, всему уступить.

Рецепт его легкий и ныне он всеобщий рецепт: не углубляться в коренные начала и уклоняться от борьбы, когда оказываешься противно движения, считаться с ним и стараться его урегулировать.

Он удивительно быстро создал себе две опоры и в Зимнем дворце, и в Аничковом. Для государя он стал необходимостью, ширмой безопасности. Наследнику облегчил подступы к государю и представил готовые ответы на всякое недоумение, ариаднину нить из всякого лабиринта. По кончине императрицы он укрепился еще более, потому что явился развязывателем еще более путаного узла в замутившейся семье и добыл еще в силу обстоятельств третью опору в известной женщине¹.

Есть запахи, коих ни за что на свете переносить невозможно, есть идеи и стремления, коих невозможно признать. Наступает время, когда поборники крепких здоровых начал правды и жизни народной оказываются противниками правительства. Боюсь, что таковым вскоре окажусь и я.

Письмо К.П. Победоносцева Е.Ф. Тютчевой 2 января 1881 г. // ОР РГБ. Ф. К.П. Победоносцева (230), оп. 1, к. 4410, д. 1.

¹ Императрица Мария Александровна умерла в мае 1880 г. Победоносцев имеет в виду, что Лорис-Меликов обрел опору в княгине Юрьевской (Е.М. Долгорукой), ставшей в июле 1880 г. морганатической супругой императора.

№ 65

ВСЕПОДДАННЕЙШИЙ ДОКЛАД МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ГРАФА М.Т. ЛОРИС-МЕЛИКОВА от 28 января 1881 г.

Наверху первой страницы доклада рукою императора Александра III написано:

«Слава Богу, этот преступный и спешный шаг к конституции не был сделан, и весь этот фантастический проект был отвергнут в совете министров весьма незначительным меньшинством. – А.».

В феврале минувшего года Вашему Императорскому Величеству благоугодно было возложить на меня обязанности по званию главного начальника верховной распорядительной комиссии, учрежденной для охранения государственного порядка и восстановления общественного спокойствия. Затем, в августе того же года, по упразднении верховной распорядительной комиссии, ваше императорское величество соизволили призвать меня к управлению министерством внутренних

дел, на попечении коего лежит поддержание внутреннего порядка в государстве. Возлагая на меня столь трудные обязанности в тяжкую для России минуту, ваше величество соизволили преподать мне указания на необходимость, для успешного выполнения порученной мне задачи, принятия мер, направленных не только к строгому преследованию вредных проявлений социального учения и к твердому упрочению правительственной власти, временно поколебленной прискорбными событиями минувших лет, но, главным образом, и к возможному удовлетворению законных потребностей и нркд населения. Действуя с того времени в предуказанном мне вашим величеством направлении и являясь лишь неуклонным исполнителем намерений ваших, государь, могу засвидетельствовать ныне пред вашим величеством, что первые шаги по этому, предначертанному высочайшею волею, пути принесла уже заметную пользу: постепенное возвращение государственной жизни к правильному ее течению удовлетворяет в значительной степени внутренним стремлениям благомыслящей части общества и укрепляет временно поколебленное доверие населения к силе и прочности правительственной власти в России. Объединение действий правительственных органов, охраняющих государственный и общественный порядок; облегчение участи административно высланных, особенно из среды учащейся молодежи; внесение более сердечного участия в руководство учебною частью в империи; усиленное внимание правительства к местным земским нуждам в широком объеме, выразившееся как в удовлетворении некоторых ходатайств, оставлявшихся прежде без движения, так и в назначении сенаторских ревизий с главнейшею целью изучения сих нужд; отмена ненавистного для народа соляного налога; предпринятый пересмотр не удовлетворяющего своей цели законодательства о печати – оказали и оказывают благотворное влияние на общество в смысле успокоения тревожного состояния оного и возбркдения верноподданнической готовности служить вам, государь, всеми своими силами для завершения великого дела государственных реформ, предпринятого вами с первых же дней восшествия вашего на прародительский престол.

Смею всеподданнейше доложить вашему императорскому величеству, что, в видах прочнейшего установления порядка, таким настроением необходимо воспользоваться. Великие реформы царствования вашего величества, вследствие событий, обусловленных совместными с ними, но не ими вызванными проявлениями ложных социальных учений, представляются до сих пор отчасти не законченными, а отчасти не вполне согласованными между собою. Кроме того, многие первостепенной государственной важности вопросы, давно уже предуказанные державною волею, остаются без движения в канцеляриях разных ведомств. Для закончания реформ и для разрешения стоящих на очереди вопросов, в центральных управлениях имеется рке много материалов, добытых опытом прошедших лет и приуготовительными работами. Сенаторские ревизии, имеющие главною своею целью исследование настоящего положения провинции и местных потребностей, должны внести богатый вклад в эти материалы и уяснить местными данными то направление, какое для успеха дела необходимо будет дать предстоящим преобразовательным работам центральных учреждений, но и эти данные, при окончательной разработке их, несомненно окажутся недостаточными без практических указаний людей, близко знакомых с местными условиями и потребностями.

Ввиду изложенного нельзя, по моему убеждению, не остановиться на мысли, что призвание общества к участию в разработке необходимых для настоящего времени мероприятий есть именно то средство, какое и полезно, и необходимо для дальнейшей борьбы с крамолою. Существенно важным и подлежащим зрелому обсркдению представляется при этом лишь способ осуществления этой мысли.

Обращаясь к изысканию этого способа, обязываюсь, прежде всего, вновь выразить пред вашим императорским величеством, что, по глубокому моему убеждению, для России немыслима никакая организация народного представительства в формах, заимствованных с Запада; формы эти не только чужды русскому народу, но могли бы даже поколебать все основные его политические воззрения и внести в них полную смуту, последствия коей трудно и предвидеть. Равным образом, мне представляется далеко не своевременным и высказываемое некоторыми приверженцами старинных форм Российского государства предложение о пользе образования у нас земской думы или Земского собора. Наше время настолько удалилось от периода указываемой старинной формы представительства, по изменившимся понятиям и взаимным отношениям составных частей Русского государства и современному географическому его очертанию, что простое воссоздание древнего представительства являлось бы трудно осуществимым и, во всяком случае, опасным опытом возвращения к прошедшему.

При таком воззрении на высказываемые в среде некоторой части общества мнения о необходимости прибегнуть к представительным формам, для поддержания порядка в России, и признавая, что мнения эти составляют лишь выражение созревшей потребности служить общественному делу, мне представляется наиболее практическим спо-

Зал заседаний Общего собрания Государственного совета

Великий князь Р.Л. Фадеев

Константин Николаевич

Линадийский дворец

Светлейшая княгиня Е.М. Юрьевская

й**А*у»

Ф.В. Волховский

Л.Ф. Пантелеев

А.И. Кошелев. Фото ИРЛЧ

НАШЕ П0.10/КЕП1Е.

I. КСШ111.11 К Л.

векны.

В ВЕНК’5 В11СННАНПШМО. (Ь ВОСК.)

г? тик шокк

1*75

Ницца. Литография Жюля Арну. 1850 г.

Ницца. Открытое письмо

Н.К. Михайловский

Б.Н. Чичерин

собом дать законный исход этой потребности в порядке, испытанном уже по мудрым указаниям вашего величества, при разработке крестьянской реформы. Порядок этот следует, конечно, применить к потребностям и задачам настоящей минуты.

Исходя из этого основного начала и принимая во внимание, что на местах имеются ныне уже постоянные учреждения, способные представить сведения и заключения по вопросам, подлежащим обсуждению высшего правительства, мне казалось бы, что следует остановиться на учреждении в С.-Петербурге временных подготовительных комиссий, наподобие организованных в 1858 году редакционных комиссий, с тем чтобы работы этих комиссий были подвергаемы рассмотрению с участием представителей от земства и некоторых значительнейших городов.

Состав таких подготовительных комиссий мог бы быть определяем каждый раз высочайшим указанием из представителей центральных правительственных ведомств и приглашенных, с высочайшего соизволения, сведущих и благонадежных служащих и неслужащих лиц, известных своими специальными трудами в науке или опытностью по той или другой отрасли государственного управления или народной жизни.

Председательство в комиссиях должно бы принадлежать особо назначенным, по высочайшему доверию, лицам из числа высших государственных деятелей. В состав комиссий войдут и ревизующие сенаторы, по окончании ими ревизий.

Число комиссий должно бы быть ограничено на первое время двумя по главным отраслям, к которым могут быть отнесены предметы их занятий: административно-хозяйственные и финансовые. Каждая комиссия могла бы подразделяться на отделы или подкомиссии.

Круг занятий административно-хозяйственной комиссии могли бы составить нижеследующие предметы ведомства Министерства внутренних дел, одновременно или в последовательном порядке:

а) преобразование местного губернского управления, в видах точного определения объема прав и обязанностей оного, и приведение административных учреждений в надлежащее соответствие с учреждениями судебными и общественными и потребностями управления;

б) дополнение, по указаниям опыта, положений 19 февраля 1861 года и последующих по крестьянскому делу указаний, соответственно выяснившимся потребностям крестьянского населения;

в) изыскание способов: 1) к скорейшему прекращению существующих доныне обязательных отношений бывших крепостных крестьян к своим помещикам и 2) к облегчению выкупных крестьянских платежей в тех местностях, где опыт указал на крайнюю их обременительность;

г) пересмотр положений земского и городского, в видах пополнения и исправления их по указаниям прошедшего времени;

д) организация продовольственных запасов и вообще системы народного продовольствия, и

е) меры по охранению скотоводства.

Предметы занятий финансовой комиссии (вопросы: податной, паспортный и другие) подлежали бы определению вашим императорским величеством по всеподданнейшему докладу министра финансов, основанному на предварительном соглашении с министром внутренних дел, тем более что многие из предметов ведомства обоих названных министров находятся в тесной между собой связи.

На обязанности комиссий лежало бы составление законопроектов в тех пределах, кои будут им указаны высочайшею волею.

За сим составленные подготовительными комиссиями законопроекты подлежали бы, по указанию верховной власти, предварительному внесению в общую комиссию, имеющую образоваться под председательством особо назначенного высочайшею волею лица из председателей и членов подготовительных комиссий, с призывом выборных от губерний, в коих введено положение о земских учреждениях, а также от некоторых значительнейших городов, по два от каждой губернии и города; причем в видах привлечения действительно полезных и сведущих лиц, губернским земским собраниям и городским думам должно быть предоставлено право избирать таковых не только из среды гласных, но и из других лиц, принадлежащих к населению губернии или города^673.