Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 54 страниц)

Нельзя было не любоваться молодечеством наших бравых войск. Все начальники и офицеры были впереди, показывая собою пример. Нижние чины шли в атаку с полным сознанием важности минуты и в то же время с поразительным спокойствием. Во время движения почти никто не стрелял, крик «ура» раздавался только при совершенном приближении к цели атаки. Видев все это на месте боя, нельзя не сказать, что новое направление нашей армии делает великую честь ее руководителям.

Критическая минута настала тогда, когда эриванцы и бакинцы, заняв правый берег Куры, спустились в глубокую лощину реки и предстояло штурмовать цитадель и высокий, круто-скалистый левый берег через два узких, из коих один был сломан, моста⁶³³. Масса неприятеля сверху стреляла в наших. Огонь противника, предыдущая атака неизбежно нарушили порядок: эриванцы, бакинцы, даже тифлисцы слились в одно. Генерал Гейман, приказав попавшемуся барабанщику ударить сбор, собрал около себя человек 200 и ринулся за мост, на скалы противоположного берега.

В 8-м часов вечера все было кончено. Войска наши, пройдя через город и все укрепления, возле места главного турецкого лагеря, на котором, как и во всех прочих лагерях, остались нетронутыми палатки и в них вещи. Неприятель, рассеявшись, бежал в горы, не по дороге, а в разные стороны. Ни один из начальников не был в силах собрать какую-либо часть; да и сами начальники, как оказалось потом, подавали пример к бегству. Кавалерия преследовала бегущего неприятеля верст восемь, но за наступившею темнотою должна была остановиться.

Уже было темно, когда, по моем приезде за батареей Кая-баши, начали стягиваться все батальоны, и ликующие войска, сняв шапки, при звуках «Боже, Царя храни» праздновали победу. Темнота не дозволила немедленно осмотреться. Только на другой день и впоследствии раскрылось, сколь велико было поражение. После предания земле

6-го, 7-го и 8-го мая более 1750 тел турок, все еще находили в закрытых местах много трупов. Только к вечеру другого дня можно было проверить взятые, разбросанные по веркам и разным укреплениям орудия; приведение же в точную известность взятых запасов, рркей, патронов, пороху, пшеницы, ячменя – потребует недели времени.

Однако Рамазан оставался незанятым. Если бы гарнизон, не будучи столь упавши духом, вздумал в Рамазане защищаться, то овладение им потребовало бы новых усилий. Но расчет на панику от атаки города оправдался, и к рассвету, оказалось, верки Рамазана были брошены.

Оставив в городе на ночлег эриванцев под начальством полковника Толстого и назначив временным комендантом Ардагана подполковника Мищенко, – як полуночи возвратился в лагерь; войска подтянулись туда же к 3-м и 4-м часам утра.

Целую ночь и следующее утро происходила уборка с поля наших раненых и убитых. По поверке к вечеру 7-го мая оказалось, что всего 4-го и 5-го мая в колонне генерала Геймана убито: 1 офицер и 47 нижних чинову ранено 6 офицеров и 248 нижних чинов; с потерею в колонне генерала Девеля 4-го мая весь урон под Ардаганом доходит до 1 офицера и 68 нижних чинов убитых, 10 офицеров и 342 нижних чинов раненых⁶³⁴. Потерю неприятеля из 12-ти батальонов надо считать по меньшей мере от 3000 до 4000 человек. По сведениям посланных тотчас же разведчиков, в окрестных селениях осталось множество раненых, а по пути и в селениях множество брошенного оружия.

Главным, не по власти, а по энергии защитником был миралай Кафтар-бек, родом кавказский горец (по другим сведениям – венгерец), благодаря его распорядительности, как выше сказано, защита Эмир-оглы 4-го мая была столь упорна. Лива (генерал-майор) Али-паша, защитник укреплений левого берега Куры, взят в плен. Лива (генерал-майор) Гассан-паша, – правого берега и командир всего Ардагана Ферик (генерал-лейтенант) Гуссейн-паша – бежали. Бывший начальник штаба миралай Ахмед-ага и инженер-строитель Ардагана найдены убитыми. По окончании боя эти сведения, равно о судьбе, постигшей бежавших, тщательно проверены через членов ар-даганского меджлиса и начальника Гельского санджака.

Всех турецких орудий, вместе со взятыми в Эмир-оглы, по проверке оказалось 92 и, кроме того, 3 взорвано защитниками. Большая часть орудий новейших систем; есть отличной отделки, много (19) шестидюймовых⁶³⁵, 5 около 24-фунтового калибра, береговых.

Большое количество ручного оружия, и главное – артиллерийских и продовольственных припасов и прекрасного шанцевого инструмента еще не приведено в известность. По отзыву начальника инженеров армии и начальников корпусной артиллерии, стоимость ардаган-ских военных сооружений, над которыми турки энергично работали несколько последних лет, вместе с ценностью оставленной в наших руках материальной части, надо считать до 4—5 миллионов рублей,

6– го мая мною отдан по войскам приказ, препровожденный к начальнику штаба армии 7-го мая при № 1018. Войска перешли лагерем к укреплениям, занятым ими с боя; выставили на валах свои распущенные знамена и предали земле своих павших в бою товарищей. Кавалерии генерала Шереметева (15-й драгунский Тверской полк и 2 сотни Горско-Моздокского с двумя конными орудиями) велено быть готовой к выступлению: еще до взятия Ардагана было получено сведение, что будто из Ольты на Пеняк следует неприятельская пехота с значительною артиллериею.

7– го мая, при собрании всех войск, отслужено благодарственное молебствие за дарованную победу, при салюте 101-го выстрела из отбитых орудий. Войска пропущены церемониальным маршем.

Кавалерийские части, наблюдавшие дороги из Ардагана на Ольты, Карс и Ахалцих и содержавшие сообщение между лагерями отрядов, присоединены к прочим для движения в поиск к Пенякам.

8– го мая пехоте и артиллерии дан отдых, так как 9-го и 10-го назначено выступление войск (кроме оставляемого на месте Арда-ганского отряда) к Карс-чаю.

С 7-го мая установлено в покоренном крае наше местное гражданское управление; назначены трое управляющих санджаками: Посховс-ким, Чалдырским и Ардагано-Гельским. В каждом санджаке избраны члены меджлисов.

Изложив ход действий по овладению Ардаганом, считаю обязанностью засвидетельствовать перед Вашим Императорским Высочеством о том высокочестном поведении, которым отличались в бою все чины вверенных мне войск от первого генерала до последнего солдата. Смею уверить Ваше Высочество, что наши молодые войска достойны и способны поддержать славу прежних Кавказских войск, достойны имени русского воина. Нынешнее воспитание и прекрасное воорркение войск приносят обильные плоды. Тщательное снаряжение артиллерии дает блистательные результаты.

В приказе моем по войскам я назвал главными виновниками успеха ближайших помощников моих, генерал-лейтенантов: Геймана и Деве-ля и генерал-майора Духовского³. Обязываюсь засвидетельствовать также о принимавших самое деятельное и полезное участие в действиях: начальнике корпусной артиллерии генерал-лейтенанте Губском и командире саперной бригады генерал-майоре Соловьеве. Особенное право на награды заслркили полковники: инженеров – Бульмеринг, Генерального штаба Макеев, артиллерии – Кабенин, Горковенко, Кирсанов и Коханов; командиры полков, полковники: Толстой, князь Амираджи-би, Иванов и из прочих штаб-, и обер-офицеров: 1-го Кавказского саперного батальона капитан Васильев, подпоручик Юрьев; Эриванского полка: подполковник Микеладзе, флигель-адъютанты майор фон дер Нонне и капитан Шлиттер, поручик Мирзоев; Тифлисского полка: май-ор Суринов, штабс-капитан Орбелиани и поручик Сагинов; Бакинского полка: штабс-капитан Квалиев, поручики Левицкий и Акучин; Ели-саветпольского полка: майор Скосаревский, капитан Чердилели и прапорщик Пузино.

Приложения: 1) план крепости Ардагана, 2) ведомость нашей потери в войсках и 3) подробное сведение об отбитых орудиях.

Командующий корпусом генерал-адъютант Аорис-Меликов.

Начальник штаба генерал-майор Ауховской.

Рапорт Его Императорскому Высочеству Главнокомандующему Кавказской ар-миею 11-го мая 1877 года № 1036. Лагерь у перевала Буга-тапа, по пути из Ардагана к Карсу // Материалы для описания русско-турецкой войны 1877—1878 гг. на Кавказско-Малоазиатском театре. Т. VII. Ч. I. Тифлис, 1910. С. 42– 50.

¹ Гейман Василий Александрович (1823 —1878) – генерал-лейтенант. В 1845 – 1861 гг. служил на Кавказе в Кабардинском полку; в 1861 —1865 гг. – командир полка. В 1867—1871 гг. – начальник Сухумского отдела, с 1872 г. – командир 20-й пехотной дивизии. В 1877—1878 гг. участвовал во взятии Ардагана, Карса, Эр-зерума; умер от тифа.

² Девель Федор Данилович (1818—1887) – генерал-лейтенант, военный писатель. Служа в Кавказском саперном батальоне, участвовал в экспедициях против горцев. В войне 1877—1878 гг. успешно командовал дивизией. Публиковал статьи по военным вопросам в «Военном сборнике» и «Русском инвалиде».

³ Духовской Сергей Михайлович (1838—1901) – генерал-лейтенант. В 1863– 1864 гг. начальник штаба отряда, завершившего покорение восточного побережья Черного моря. В 1867 г. – возглавлял штаб Кубанской области. В 1877—1878 гг. – начальник штаба Корпуса Лорис-Меликова и при взятии крепости Ардаган командовал одной из штурмовых колонн. После войны был губернатором в Эрзеруме. Автор «Материалов для описания войны на Западном Кавказе» (СПб. 1864).

⁴ Шереметев Сергей Алексеевич (1836—1896) – генерал от кавалерии, генерал-адъютант, участник военных действий на Кавказе. В дальнейшем – командир собственного Е. И. В. Конвоя.

№ 11

НА ПУТИ К АРДАГАНУ I

В первый раз в жизни я узрел М.Т. Лорис-Меликова¹ в Займе, в лагере под Карсом, в конце апреля 1877 г., когда предстал перед ним, в его «ставке» в качестве военного корреспондента французского «Агентства Гаваса». До тех пор я его никогда не видывал, даже издали. Приходилось мне прежде слыхать о нем разные толки, но из них нельзя было составить себе никакого определенного впечатления. Поэтому я подходил к нему без предвзятых мнений: для меня он представлял собою чистый лист белой бумаги, без всяких записей и каракуль. С понятным любопытством жаждал я вглядеться в вождя, от внутреннего существа которого зависели перипетии предстоящих битв. Я ничуть не сомневался, что беспрепятственно могу начать производить свой анализ, пока он будет рассматривать мои бумаги, да вскрывать важный пакет, посланный ему со мною из штаба, с приложением сотни Георгиевских (солдатских) крестов для будущих героев, ожидавших сражений⁶³⁶. Я надеялся также, что у меня найдется время собраться с мыслями, пока доложат обо мне, пока выйдет мой черед предстать пред светлые очи генерала. Но все мои расчеты прахом пошли, и я, прямо с коня, приглашен был в его скромную палатку. Генерал даже и не взглянул на мои бумаги и пакеты, а сразу же впился в меня глазами, полными приветливой и вместе с тем насмешливой пытливости. Из экзаменатора я сразу попал в разряд экзаменуемых. Но глаза генерала так полны были жизнью и поэзией, они так непохожи были на все, что приходится видеть, что я не мог оторваться от них. Пока он меня пытал своим взором, у меня в голове вертелась такая мысль: вот у Уденовского Вольтера взгляд и усмешка говорят прямо: «Я тебя насквозь вижу, да и не стоит мне задавать себе труда разгадывать тебя – все люди такие глупые создания». А тут, в этом взгляде, в этой усмешке, в этих глазах, полных веселья, удали, самоуверенности предвкушаемого торжества, говорится только: «Не хитри, братец, ты со мною – я тебя все равно насквозь раскушу. Сдавайся!»

Так как хитрить у меня и в мыслях не было, то, понятное дело, что и взор мой ничего, кроме добродушного веселья, собой выразить не мог. И вот, не обменявшись ни словечком, мы вдруг сразу же, Бог весть почему, стали в совершенно дружеские отношения: точно десятки лет мы друг друга знали, точно вместе выросли и никогда уже не расстанемся. Почувствовав это, я даже струсил и совершенно машинально принялся застегивать свой летний пиджачок, садясь на кресло, напротив «генерала».

– Скажите мне откровенно, начистоту, как вы относитесь к нашему делу, к своей задаче: будем играть с открытыми картами в руках, – были первые слова генерала, после этой немой сцены. – Вы к нам с сочувствием являетесь или как обличитель? Мешать или помогать?

– Видите ли, – отвечал я, – я не сочувствовал этой войне, не желал, чтоб она началась, и много писал против тех, кто нас в нее втягивал...

– Знаю... читал...

– Но раз она объявлена, понятное дело, я от души желаю вам торжества, и самого скорого, самого решительного. Уже не говоря ни о чем прочем, просто как грузин, я не могу не понимать, чем для моей родины может пахнуть ваша неудача. Вот мое искреннее отношение к делу. Что же касается до моих писаний, то они в вашей власти, во власти военной цензуры. Лично я намерен искренне описывать лишь то, что своими глазами увижу. Буду совершенно счастлив, если увижу лишь светлые картины: я их светло и опишу. Будут темные стороны, я их не скрою, сколько позволят обстоятельства цензурные, а остальное припрячу для будущности, в своей памяти, в своей записной книжке. Вообще, ни на систематические похвальбы, ни на систематические обличения я решительно не способен. Характер моих писаний всецело будет создаваться характером ваших действий.

– Мне больше ничего и не надо, и в доказательство я вам дам все средства честно выполнить свою задачу: у меня не будет от вас секретов. Благоприятные и неблагоприятные известия вам будут одинаково доступны: я сейчас же прикажу знакомить вас со всеми рапортами, депешами, донесениями, планами, под одним условием, под честным словом, что вы ни малейшего известия о предстоящих движениях войск, без ведома и согласия начальника штаба или моего, никогда не опубликуете.

– Да это само собой разумеется, это элементарное правило...

– А в сркдениях своих, в оценке, в критике вы властны вполне. Я обязываюсь честью их подписывать вам, даже и не читая. Критики я не боюсь; будет в ней дело – постараюсь воспользоваться, будет чепуха – вам же хуже, а не мне. Эй, князя Тарханова попросить ко мне!

Явился капитан кн. Георгий Тарханов, заведывавший в штабе, как потом оказалось, всею важнейшею «секретною» перепискою, хранитель ключа от шифра и т. п.

– Георгий, рекомендую тебе г. Николадзе: сообщай ему все, что угодно...

Капитан подозрительно и сосредоточенно посмотрел на меня и произнес почтительное: «Слушаю-сь!»

Можно себе представить, какое все это произвело на меня впечатление. О, я очень хорошо знал, что дудки, мне всею не покажут, что это прием, умный, политический, победоносный, что я обезоружен, что я побежден до начала же «борьбы», но все же, согласитесь, счастье иметь дело с умным народом, с крупным противником. Я так мало ожидал наткнуться на такие приемы, так мало приучен был к таким положениям...

– Вижу, – произнес генерал, – что вы тут западню подозреваете, но ничего, время свое сделает, и вы убедитесь, что искренность в моих интересах, что мне скрывать нечего...

– Поверьте, ваше высокопревосходительство, что я искренно буду счастлив. – Ия встал, чтобы откланяться.

– Погодите, сидите, вы мне не мешаете. Да вы еще ничего не успели сделать для своего дела. Вы не успели спросить, что вас сегодня ожидает, что вам делать. А между тем часа через четыре я снимаюсь отсюда, чтобы пойти на Ардаган. Готовьтесь скорее. Где ваши вещи? Есть у вас палатка?

Я отвечал, что вещи свои бросил в Александрополе, откуда комендант, генерал Г.Н. Кобиев, ни за что не хотел выпустить меня, до следующей оказии, т. е. до конца недели, и я принужден был удрать одиночкой, притом на похищенной казенной лошади – из пленных, – чтобы поспеть в лагерь раньше выступления отряда к Ардагану.

Хохоту Михаила Тариеловича не было конца, в особенности когда я рассказал, что генерал Кобиев, принявший меня с распростертыми объятиями, как сына родного, собирался арестовать меня и посадить в «крепость», как только я заявил ему, что все-таки уеду без охраны: он трепетал-де за сохранность не моей жизни, а казенного пакета. «Я для тебя грузинский обед заказал, а ты к Лорису ехать хочешь, у которого теперь не то что пить, а и есть-то нечего...» Вещи свои я у него бросил, а сам удрал. Обед, должно быть, и по сей час меня там ждет.

– Ну, это Кобиев врет, что обедать нам здесь нечем. А вот без вещей вам скверно придется в пути. Что же делать, попривыкните. Палатку тоже постарайтесь «похитить» в Ардагане, у турок же...

Затем разговор перешел на темы о тифлисских новостях и сплетнях, да на пересуды и характеристику различных более или менее видных деятелей.

II

Как мы бедствовали и как бедствовал со всеми вместе М.Т. Ло-рис-Меликов – на пути к Ардагану, когда мы принуждены были питаться лепешками из вареного ячменя да лежать на снегу – это все рассказывать незачем. В пути очень часто – как только освобождался от лихорадочных забот о движении колонн – подзывал меня к себе, и мы делали немалое количество верст верхом, далеко впереди штаба, болтая о литературных и общественных сюжетах. Он и экзаменовал меня, видимо, и поучался украдкою, изредка и время скучное коротал. Я любовался двумя вещами в равной степени. Его художественной манерой рассказывать события и анекдоты да его искусству выцеживать из собеседника все, что ему было любопытно знать. За то и сам он отдавался весь, нисколько не стесняясь обнаруживать свои недостатки и «мелкие» помыслы.

– Я знаю, вы вольтерьянец, вы на эти вещи иначе смотрите, но что за дело мне до этого. Я таков, так меня Бог создал, таким меня жизнь сделала; я не стыжусь своих пороков, не скрываю их. Мне хочется быть графом, и я им буду, вот увидите. Я этого добьюсь честным путем, общеполезными заслугами, я эту утеху с бою возьму. Смейтесь над этим сколько угодно, а мне хочется, чтобы дети мои, чтобы потомки мои меня помнили с благодарностью.

– Да я против этого ничего решительно не имею, граф, – отвечал я ему смеясь...

– Нет, вы в душе говорите, я знаю: вот, мол, глупец, вот мелкий человечек – ему на долю историческая роль выпала, на него весь мир смотрит, он может мечом разрубить – так или иначе – вековую распрю между крестом и исламом, а в это время он о графстве каком-то арпачайском мечтает... Что же, это правда, мечтаю. Не хочу мечтать, но не могу не мечтать. А вы кощунствуете, графом меня иронически прежде времени зовете... Погодите, дождетесь вы, что меня графом всерьез будете величать, если вас не убьет турецкая пуля.

– Ну, нет-с, руки у меня коротки: не для того я рожден, чтобы пасть от шальной пули...

Будущий граф просиял, точно преображенный.

– Знаете, вы не можете себе представить, как мне любо было выслушать этот ваш крик души. Я сам суеверен, я сам в такие предчувствия верю непоколебимо. Я тоже не допускаю «бессмысленности судьбы», я верю в разумность, в неизменность ее предопределений, и в этом отношении, как и вы, я вполне «восточный человек»...

Я улыбнулся скептически.

– Вы не верите этому?

– Нет, в вашем беспокойном или, по крайней мере, вопросительном взгляде вижу именно тревожную неуверенность, почти суетливость, и это для меня плохой знак. Вы храбритесь в своей вере, но я не признаю в вас истинно правоверного последователя непоколебимых законов природы и истории... И в этом вся ваша слабость, это единственная ваша ахиллесова пята, сколько я могу судить...

III

Под Ардаганом мне в первый раз пришлось испытать на деле искренность Михаила Тариеловича: шаг за шагом, день за днем я видел все приготовления штурма и до мельчайших подробностей ознакомлен был со всеми распрями и несогласиями, возникшими между вождями по вопросу о том, как и каким образом взять Ардаган.

Покойные генералы Девель (подошедший к Ардагану с севера, из-под Ахалцыха) и Геймен (пришедший с юго-востока, из-под Карса, вместе с нами), на военных совещаниях предлагали нагрянуть на турок, атакуя прежде всего тот либо другой передовой форт, из числа тех, что окружали г. Ардаган. Я уже не помню, какой форт признавался г. Гейманом за ключ позиции. Но Девель горячо доказывал, что атаковать надо Рамазан. Чрезвычайно любопытно рассказать генезис плана самого Лорис-Меликова.

– Я не «боевой» генерал, – говорил он мне сейчас же после первого совещания, – никогда я серьезными отрядами не предводительствовал. Перед учеными, боевыми людьми я должен поневоле пасовать... Но я не могу отделаться от простого здравого смысла, и не верю ни в какую науку, ни в какой опыт, если только они противоречат этому здравому смыслу. Вот и теперь. Ничего решительно не смыслю я во всех этих начертаниях крепостей, в этих рвах, равелинах и редутах; но в башке у меня сидит такая мысль. Я знаю, что в Ардаган, в начале весны, приезжали лучшие английские инженеры для обзора и укрепления этой крепости. Они осмотрели крепость лучше, чем мы отсюда ее можем видеть. У нас точных данных и планов никаких нет. Имеются только глазомерные снимки, снятые несколько лет тому назад. Не очевидно ли, что английские инженеры, осмотрев внимательно крепость, ознакомились с ее крепкими и слабыми пунктами. Там, где они ничего нового не предприняли, значит, крепость крепка и неприступна. Напротив того, там, где после проезда англичан предприняты свежие работы, там, значит, было слабо. Туда, значит, и следует направить атаку. Рамазан глядит на север, в сторону, откуда нас турки всегда ждали. Не может быть, чтобы с этой стороны они не укрепились совершенно неприступно. Значит, незачем лезть с этой стороны. Со стороны Карса они никогда не предвидели наступления и не укреплялись серьезно. Значит, отсюда и надо напасть, чтобы застать их врасплох. Тем более, как видите, что именно с этой стороны англичане наскоро и принялись укреплять Ардаган, возводя полевые укрепления на высоте Гюлаверди. Не ясно ли, что это и есть слабейший пункт позиции, ее ахиллесова пята, что на нее и надо напасть?

– По-видимому, да, – отвечал я, чтобы что-нибудь сказать.

Результат штурма доказал всю основательность этой «догадки». Когда после падения Гюлаверди и штурма Ардагана турки сами очистили Рамазан, и мы без боя заняли его, все специалисты, не исключая и почтенного г. Девеля, крестясь, благословили Бога, что нам не пришлось атаковать эту совершенно неприступную твердыню, способную погребсти в своих рвах отряды вчетверо посильнее того, которым взят был Ардаган...

IV

После падения Ардагана положение его покорителя стало поистине трагичным. «Успех нас первый окрылил», и всем почему-то показалось вдруг, что и Карс должен пасть с такою же чародейственною быстротою, с какою взят был Ардаган. Внезапность натиска, сравнительная незначительность числа наших убитых и раненых, да и репутация «ловкости», издавна приобретенная М.Т. Лорис-Меликовым, убедили чуть ли не весь край, что и Карс будет взят так же быстро и легко, таким же, будто бы «фокусом», как покорен был Ардаган. «Лорис его золотым ключом отопрет» – было всеобщее мнение. Да и в войсках легкость ардаганского успеха внедрила пренебрежительное отношение к туркам. Все уже считали часы, отделявшие нас от вступления в Карс.

Между тем не то что взять эту твердыню, а и правильно или хоть серьезно осадить ее у нас тогда не имелось ни малейшей возможности. В распоряжении Лориса имелось всего восемь пехотных полков: с этими силами он и покоренный край должен был охранять, и тыл свой обеспечивать, и Карс осаждать, тогда как только для действительной изоляции Карса требовалось вдвое больше сил. Как ни смел, как ни самоуверен был М.Т. Лорис-Меликов, он не дерзал идти на риск чисто наезднической атаки Карса. В памяти его чересчур живы были следы неудачи муравьевского штурма, в 1855 г. Между тем от него все именно этого требовали, все: и общество, и печать, и власти, и подчиненные.

Еще в Ардагане, в первых числах мая 1877 г., Лорис составил себе план дальнейших действий: оставить в покое Карс, под наблюдением небольшого отряда, а самому ударить на центр опасности, на Эрзе-рум, вероятно, еще вовсе не подготовленный к сопротивлению, и куда только что приехал Мухтар-паша, для организации обороны Малой Азии. «Сила Карса в тех надеждах и подкреплениях, которые он получает и будет получать из-за Соганлуга. Раз гарнизон и жители Карса узнают, что Соганлуг в наших руках, что Эрзерум взят или отрезан, —

Карс сам откроет нам двери: в нем подкошена будет в корне сила реального сопротивления». Взгляд это был, безусловно, правилен, но слабая его сторона заключалась в том, что за Соганлуг и на Эрзерум мы двинуться серьезно не имели никакой возможности, по недостаточности войск. Аорис просил подкреплений. В Тифлисе и рады были дать ему их, да на нет и суда нет: главнокомандовавший писал, что ему даже и караулы нечем содержать... На настойчивые просьбы прислать на Кавказ хоть две пехотные дивизии военный министр Д.А. Милютин неуклонно отвечал, что «кавказская армия богата своею славою» и что подкреплений из России прислано не будет. Аорис кипятился, злясь на бездейственное пребывание целых тридцати шести пехотных батальонов отборных войск в рионском крае, где все равно ведь и делать нечего, и никакого решительного результата добиться нельзя. Ослабить рионский отряд, однако же, не решались, вероятно опасаясь вторжения турок в Гурию и Имеретию. Но Аорис смотрел на это иначе. Он видел тут только «штабную интригу», только желание подготовить успех другим вождям, в ущерб ему и его задачам, справедливо казавшимся ему первостепенными и важнейшими из всех задач, выпадавших нам на малоазиатском театре войны.

Пришлось вернуться к Карсу и заняться его невозможною «осадою», оставя Мухтару-паше полный простор в деле вооружения, дисциплинированна и сосредоточения всех сил Малой Азии, этого ядра могущества турецкой империи... М.Т. Лорис-Меликов рвал на себе волосы, проклиная свою участь, между тем как по безжалостной иронии судьбы все, от мала до велика, приставали к нему с вопросом: «Завтра или послезавтра войдете вы в Карс?» Это пилило ему нервы. Он становился все более и более раздражительным, особенно потому, что своих на этот счет видов и мнений он почти никому и высказы-вать-то не мог, чтобы не ронять духа и морали войск.

V

В конце мая под Карс прибыл на время армейский штаб. Как всегда и везде бывает в подобных случаях, в нашем лагере немедленно же образовалось два лагеря, с неизбежными несогласиями во взглядах и сопровождающими их перепалками. Возникла неустранимая «война генералов». Существующее в обществе мнение о «хитрости», «ловкости», «политичности» М.Т. Лорис-Меликова показалось мне при этих обстоятельствах безусловно ошибочным. Будучи посвящен во все детали этих споров и инцидентов, я ежедневно, по несколько раз в сутки, принужден бывал, как и кн. Г.Г. Тарханов и полковник И.С. Чернявский, – просто-таки за фалды удерживать Лориса. Он кипятился, досадовал, грубил, капризничал, тогда как требовалось спокойствие – спокойствие и духа, и ума, для доставления торжества правому делу...

VI

Совещания вождей о дальнейших действиях при этих обстоятельствах становились все более и более затруднительными. Наконец в последних числах мая верх взяло мнение покойного В.А. Геймана – немедленно же штурмовать Карс, после усиленной бомбардировки в течение нескольких часов. Никогда не забуду того странного физического ощущения, какое я испытал, когда М.Т. сообщил мне это решение военного совета: мне показалось, что сердце мое обложили льдом. Впрочем, позднее я видел, какою мертвенною бледностью покрывалось лицо некоторых полковых командиров, когда их знакомили с диспозициею боя. О, конечно, не за жизнь свою они страшились, не личное чувство в них тогда шевелилось...

Принятый план состоял, как теперь уже известно из опубликованных данных, в том, чтобы вечером, под покровом ночи, подойти с осадными и полевыми орудиями и с войсками по возможности ближе к северным и западным фортам Карса, с рассветом начать бомбардировку, к полудню предпринять штурм, а вечером овладеть крепостью. Все это – едва с шестью пехотными полками... Когда настал день 31-го мая (движение назначено было к ночи на 1 июня 1877 г.), М.Т. Аорис-Меликов настойчиво убеждал меня остаться в лагере.

– Все равно, – говорил он мне, – ведь мы все там ляжем. Надо же, чтобы кто-нибудь остался в живых, засвидетельствовать перед людьми о моей неповинности в столь жестокой неудаче. Корреспондентов и без вас теперь не мало. Ручаюсь вам, и они ничего не напишут.

Я ответил, что не отстану: «Помирать, так сообща». Тогда он обещал мне дать знать, когда садиться на коня, и... уехал со своим штабом, оставя меня в моей палатке⁶³⁷. Как сумасшедший, погнался я за штабом, вместе с корреспондентом «Голоса» Г.К. Градовским², но «ищи ветра в поле». В темени, без дорог, без указаний бродили мы ощупью от части к части. Дождь лил как из ведра. Орудия двигались вперед черепашьим шагом, несмотря на обилие волов и лошадей, несмотря на помощь пехоты, и вязли по оси в грязи непролазной. Близость к неприятельской крепости обязывала всех хранить молчание: запрещено было даже папироски курить, спички зажигать, громко кликать друг друга... Мрачная суетня царила повсюду, и никто не мог нам указать —г ибо никто этого не знал, – где штаб, где командующий корпусом.

Дождь, затруднения в движении артиллерии, неурядица – казавшиеся Г.К. Градовскому предвестием неудачи, – мне, напротив того, придавали бодрость духа. Я думал: «Велик, поистине велик Бог земли русской. Осадные орудия не сделают и двух верст пути (они стояли вначале за несколько верст к северу от лагеря, т. е. еще дальше от крепости). Вследствие этого волею-неволею придется отложить штурм. А там, Бог даст, обстоятельства как-нибудь вытанцуются». Так и случилось. Сам г. Гейман, долженствовавший атаковать Карс из Аравар-тана, прислал депешу, что за решительною невозможностью двинуть артиллерию надо отложить штурм. Войскам тотчас же дан был приказ вернуться в лагерь, и мы с Г. К. Градовским скоро наткнулись на корпусного командира, весело возвращавшегося в Мапру...

Узнав меня, он первым делом выругал меня по-грузински за мальчишество, «за трусость прослыть трусом», а потом принялся неудержимо изливать передо мною свой восторг. «Это ли не звезда? Это ли не перст Провидения?» – ежеминутно повторял он.

Я сам был на седьмом небе, и в ту минуту готов был и понять, и извинить всякое суеверие. Мы вернулись промокшие до мозга костей: палатки наши уже были сняты. Не знаю, что сделали другие, а я, усталый и телом, и душою, успел только привязать моего верного Буцефала подле копны сена и тут же завалился спать, на том же сене, под открытым небом и проливным дождем...

VII

Дальше события вышли уже из-под нашей власти. 3-го июня сами турки двинулись из Карса атаковать наши войска в Аравартане. Я не описывал этого дела, ибо на нем не присутствовал. Оно происходило в десяти верстах от нашего лагеря. Я за ним следил, стоя близ кареты, изображавшей из себя станцию военно-походного телеграфа. Главнокомандующий и командующий корпусом почти не отходили от этой станции с тех пор, как получилась первая и весьма тревожная депеша г. Геймана, требовавшая чуть ли не расстреляния покойного Рыд-зевского, тогда командовавшего грузинским гренадерским полком и принявшего бой без ведома и приказания отрядного командира г. Геймана. Любопытно было следить по этим депешам за перипетиями боя, а еще более за изменчивостью людских сркдении >: приговоров: в последней депеше г. Рыдзевский выдавался уже за героя, да он и действительно был таковым, в полном смысле этого слова...