Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 54 страниц)

– Но вы больше всех, я думаю, перестрадали и больше всех теперь счастливы.

– Да, вы правду сказали: я больше всех перестрадал и больше всех теперь счастлив. Такой день, как сегодня, та честь, которою меня сегодня осчастливил Великий Князь пред Кавказскою армией, не забывается, это событие крупное в жизни, это делу венец; теперь мне можно умереть спокойно.

– И жить спокойно, – сказал я.

– Да, и жить спокойно...

Главное достигнуто; все, что мы перенесли, вытерпели, все, что мы старались настойчиво довести до конца, все это Бог дал нам привести к благополучной развязке, а судить нас будет История. Однако жаль: человек не из железа, послужишь, послужишь и смотришь – старишься, хворать начинаешь.

Я посмотрел на этого далеко не старого человека. Действительно, на лице его видны следы того глубокого и неумолимого резца, который называется внутренней жизнью. Уходила его порядком эта внутренняя жизнь за те несколько месяцев, пока мы все издалека судили и рядили о нем, осуждали его, осуждали доблестное войско, а он боролся с тысячами препятствий, с какою-то гигантскою силой этих препятствий, изнемогал от забот, горечи, страданий и печали, веря в силу своих честных целей и не дав ни на минуту в жертву отчаянию или личному чувству. Дорого отзовутся такие дни борьбы и страданий на физическом человеке, но зато какое наслаждение иметь право смотреть современникам и истории прямо в глаза, иметь право считать заслуженною ту честь, которую сегодня пред всей Кавказской армией сделал этому много пострадавшему человеку Великий Князь, брат государя и Главнокомандующий.

...О Лорис-Меликове говорят как о представителе армянского влияния. Тут много что можно сказать. Так как Лорис-Меликов происхождения армянского, то, понятно, с ним связывают мысль об армянском влиянии, о выдвигании вперед армян и т. д. и даже, пожалуй, о какой-то сепарации армян, но, пожив здесь, я пришел к убеждению, что серьезно к таким пустякам относиться по меньшей мере смешно. Армян на военном поприще никто не выдвигает: выдвигаются замечательные дарования и способности, храбрость и неустрашимость. Всякий армянин, пробивший себе дорогу и стяжавший себе имя в Кавказской армии, можно наверное сказать, ни эту дорогу, ни это имя даром или фокусом не приобрел, он сделался истинно русским, пока приобрел в рядах такой высоко и художественно доблестной армии, как Кавказская, честное имя и славу храброго и способного генерала.

¹ Мещерский Владимир Петрович (1839—1914) – князь, консервативный публицист, прозаик, издатель-редактор. Внук Н.М. Карамзина. Окончил Училище правоведения, служил чиновником особых поручений при министре внутренних дел. В числе действительного статского советника и звании камергера причислен к Министерству народного просвещения. В 1860—1870-х гг. выступал публицистом, создал (1872 г.) газету-журнал «Гражданин». В 1860-х – начале 1870 гг. поддерживал реформы; в дальнейшем призывал к прекращению реформирования России, возрождению политической роли дворянства, усилению самодержавия и церкви. Приведенные газетные публикации дневника Мещерского в дальнейшем вышли отдельным изданием «Кавказский путевой дневник» (СПб., 1878).

² Святополк-Мирский Николай Иванович (1833 —1898) – князь, генерал-адъютант.

³ Столь блистательное отношение Мещерского к Лорис-Меликову резко изменилось, как только генерал стал государственным деятелем (см. документы № 12а, 41).

№ 12а

ОРДИНАРЕЦ ЛОРИС-МЕЛИКОВА ПРОТИВ КНЯЗЯ МЕЩЕРСКОГО

До меня, постоянного жителя деревни, только на этих днях дошел № «Гражданина», «Дневник» которого посвящен оценке графа Лорис-Меликова. Не стану опровергать несообразности в суждениях кн. Мещерского, пройду молчанием презрение, с которым он отзывается о деятельности покойного графа в последние годы его политической карьеры. Остановлюсь исключительно на той части «Дневника», где он признал графа Лорис-Меликова вполне негодным военачальником, едва ли не трусом, чуть-чуть не помешавшим успеху нашего оружия при взятии Карса. Как ни нов этот взгляд, но «Гражданин» поддерживает его с такою самоуверенностью, что легко может ввести некоторых в заблуждение. Кн. Мещерский даже угадывает мысли графа, утверждая, что в самый разгар боя «Лорис-Меликов приказал было трубить отбой, но не успел выполнить своего намерения».

Между тем, восстанавливая в памяти знаменательный день, когда разнеслась по России весть о беспримерном ночном штурме Карса, – этом первом блестящем успехе после ряда неудач, всякий вспомнит, что с этим днем было тесно связано имя виновника его – графа Лорис-Меликова. Вот неопровержимое тому подтверждение. 8 ноября 1877 г. при вступлении победоносных войск в Карс, после благодарственного молебна и панихиды по убитым героям, при громком салюте из взятых нашими солдатами турецких орудий, Его Императорское Высочество Главнокомандующий Великий Князь Михаил Николаевич, быстро отделившись от свиты, въехал в середину обширного каре, занятого войсками, и громко, взволнованным голосом произнес: «Слушаться моей команды: на плечо! на караул!» Затем подскакал к графу Лорис-Мели-кову и, низко отсалютовав ему обнаженной шашкой, вскричал: «Ура нашему корпусному командиру!» Это неожиданное приветствие восторженно подхвачено было войсками.

Таким образом, Его Высочество, пред лицом главных кавказских войск торжественно и неоспоримо признал графа Лорис-Меликова виновником успеха и победы. Великий князь Главнокомандующий, живший общею жизнью с храбрыми кавказскими войсками, разделявший их труды, опасности, удачи и неудачи, очевидно, лучше кн. Мещерского знал, кого следует благодарить, кому отдать честь за беспримерный успех и чьи подвиги заслужили незабвенную память. Но, не довольствуясь этим в приказе от 12 апреля 1878 г., отданным по случаю отъезда гр. Лорис-Меликова в отпуск, Его Высочество еще раз напомнил войскам о подвигах их начальника: «Не одна новая блестящая страница внесена им в славные летописи войск, ему вверенных, с которыми в течение 18-ти месяцев делил он геройские труды и тяжелые лишения, выпавшие на их долю; а взятие Ардагана, бой на высотах Аладжи, сражение на Деве-Боину и беспримерный в истории штурм Карса – составят навсегда гордость русской армии».

Кн. Мещерский, по-видимому, сомневается в этой высокой оценке и пытается лягнуть отошедшего в вечность государственного деятеля, которого, думает он, никто, по присущей нам забывчивости, отстаивать не станет, – князь Мещерский ошибается. Имя графа Лорис-Меликова никто не сможет ни затемнить, ни обесславить. Личность его была светла, заслуги многосторонни, намерения великодушны, на него возлагались великие упования, ему доверяли все, ибо доверие это получило начало и освещалось державным словом в Бозе почившего Царя-Освободителя.

Сергей Писарев, бывший ординарец гр. Лорис-Меликова. 5 января 1889 г. с. Измайлово, Орл. губ.

Кавказ. 1889. 18 января.

№ 13

В ПРОТИВОСТОЯНИИ ИНТРИГАМ СВЯТОПОЛКА-МИРСКОГО

17-го января с фельдъегерем я получил письмо помощника Вашего Императорского Высочества и начальника штаба армии от 14-го и 11-го чисел сего месяца, общее содержание которых резюмировано генерал-адъютантом князем Мирским в следующих четырех пунктах:

1) В высшей степени желательно как можно скорее и прежде конца этого месяца овладеть Эрзерумом.

2) Если быстрое овладение Эрзерумом признается невозможным, объяснить подробно причины.

3) Уведомить, с приложением имеющихся для этого данных, к какому времени следует ожидать сдачи Эрзерума при продолжении настоящей блокады.

4) Представить соображения о военных действиях в Анатолии в будущем, приняв в их основание все условия, изложенные в письме.

В настоящем докладе я буду иметь честь представить соображения относительно первых трех пунктов; что же касается предположений о военных действиях наших в Анатолии в настоящем году, то мнение мое по этому предмету, с кратким очерком кампании прошлого года, изложено в особых прилагаемых записках.

Овладение Эрзерумом открытою силою, без предварительного бомбардирования, после неудавшейся попытки 28-го октября, до настоящего времени не входило в программу наших действий. Вслед за падением Карса предположение было, усилив состав Соганлугс-кого отряда 10-ю пехотною и 3-ю кавалерийскою дивизиями, а) занять город Ольту с округом, б) перейти с частью войск на северо-западную сторону Эрзерума к Гинску, чтобы иметь возможность действовать оттуда на трапезондское шоссе и тем препятствовать как усилению неприятеля, так и подвозу довольствия, ив) занятие прилегающих к Эрзеруму турецких провинций.

Не подлежит сомнению, что атака сильно укрепленного Эрзерума и в особенности зимой, когда вся окружающая равнина покрыта сильным снегом, глубиною не менее двух аршин – составляет предприятие в высшей степени рискованное. Оно может быть вызвано, как докладывал я Вашему Высочеству через полковника Гельмерсена, лишь в том случае, если бы мы сами находились в безвыходном, так сказать, положении, вследствие совершенного недостатка провианта или же усилия болезненности до размеров повального тифа, когда большая половцна войск, как бывали тому примеры в войнах 1828 и 1829 годов и отчасти в 1854 и 1855 годах, сляжет в госпитали. Благодаря принятым мерам, ничего подобного у нас еще не существует: провиант добывается исподволь; болезненность, правда, велика и достигает здесь с околодочными до 5000 человек, но до критического положения в этом отношении еще далеко. С ожиданием прибытия медицинского персонала и новых госпиталей, я не теряю надежды, что санитарное состояние войск улучшится. Возвращаясь к вопросу овладения Эрзерумом открытою силою, считаю себя обязанным добавить, что неудавшаяся атака ухудшит наше материальное положение, так как мы не в состоянии будем даже приютить раненых; в нравственном же отношении неудача эта в высшей степени ослабит выгоды, приобретенные нами дорогою ценою, рядом существенных успехов и побед.

Овладение позициею Деве-Бойну, расстроив вконец остатки войск Мухтара и Измаил-паши и лишив их почти всей полевой артиллерии, вынудило турецкого главнокомандующего запереться на зиму в Эрзе-руме. Мухтар-паша, вероятно, не допускал возможности, что мы решимся обложить Эрзерум зимою, которая здесь обыкновенно бывает чрезвычайно сурова, и тем отрезать его от всяких сообщений с остальною частью Азиатской Турции: напротив того, достоверно известно, что он надеялся сохранить за собою трапезондское шоссе и, пользуясь им, сформировать к весне новую армию, причем кадрами могли послужить остатки 52-х батальонов, вошедших в Эрзерум после боя на Деве-бойну в числе 27 600 человек, как это видно из взятого на пароходе подлинного рапорта Мушир-паши в сераксириат, от 28-го ноября, присланного мне из Тифлиса. Ожидания эти не сбылись, и с

30-го декабря город уже окружен настолько нашими войсками, что новый мушир поставлен был в невозможность сноситься со своим правительством, а положение гарнизона и населения сделалось до такой степени бедственным, главным образом, вследствие развития болезненности, что Измаил-паша в письме от 14-го января убеждает меня прекратить военные действия во имя человеколюбия.

Все это, однако, не дает мне возможности категорически ответить на столь важный вопрос: к какому времени следует ожидать сдачи Эрзерума? Она может совершиться и в ближайший срок, даже до 1-го февраля, но нельзя отвергнуть, что турки, воодушевляемые фанатиком Измаил-пашой и ближайшим его помощником Мусою Кунду-ховым, продержатся еще целый месяц и, пожалуй, и долее, так как недостатки собственно в пшенице, полагаю, они встретят. Главную надежду на ускорение сдачи мы должны возлагать на сильное развитие болезненности в гарнизоне и населении, на недостаток мяса и соли, на постоянные тревоги охотничьими командами, к которым можно будет прибегнуть через несколько дней, и, наконец, на действие дальнобойных орудий по городу. Подвоз последних замедлился вследствие крайне дурного состояния дорог, метелей и необходимости воспользоваться перевозочными средствами для доставки госпиталей, кибиток и провианта.

Выгоды, приобретаемые нами, если бы Эрзерум сдался до заключения перемирия или мира, настолько очевидны, что считаю излишним упоминать о них: перехожу прямо к рассмотрению случая, если перемирие будет заключено до падения Эрзерума.

Согласно преподанной мне Вашем Высочеством, в рескрипте от 28-го декабря, инструкции, я обязан был при открытии переговоров о перемирии заявить, между прочим, требование о немедленном очищении Эрзерума турецкими войсками и занятии его нами, а также об удалении находящихся там турецких войск за линию Байбурт—Ма-махатун. Требование это в последних числах декабря, когда сообщение с Трапезондом и Эрзингяном находилось еще в руках турок, могло быть или отвергнуто, или же достигнуто нами только вследствие успехов за Балканами. Ныне положение это значительно изменилось: мы окружили Эрзерум со всех сторон и, следовательно, при заключении перемирия очищения его почти не будет уступкою со стороны турок; они вынуждены будут сделать это в силу необходимости, для спасения гарнизона, могущего в период перемирия погибнуть от болезней и лишений.

Результаты, достигнутые нами за Боганлугом, не ограничиваются лишь полным обложением Эрзерума и постановлением его в критическое положение. Со времени падения Карса мы заняли уже обширные Ольтинский и Хнысский округа и, прочно водворясь там, ввели наше управление; кроме того, мы успели приобрести влияние на курдов, и при произведенных движениях кавалерии от Хныса и Алашкерта к Мелязгирду, они, несмотря на все подстрекательства турок, никакого противодействия нам не оказывали. Наконец, пространство от Эрзерума и почти до Байбурта подчинилось также нашему влиянию после рассеяния турецкой кавалерии 24-го декабря: наши мелкие кавалерийские части свободно двигаются по этому пути для наряда ароб и приискания провианта и фуража.

Из всего изложенного, Ваше Высочество изволите усмотреть, что данная программа выполнена даже в более широких размерах, чем предполагалось. Приступая к ее осуществлению, мы знали, что поход за Соганлуг, обложение Эрзерума и занятие обширной территории потребуют от войск громадных трудов, лишений и борьбы с суровою природою, все эти препятствия могли быть преодолены только нашими войсками, привыкшими, при полном сознании долга, переносить неизбежные невзгоды войны с непоколебимым мужеством и твердостью.

Отправленный с ответным моим письмом в Эрзерум бывший консул Обермиллер имел довольно продолжительное объяснение с Изма-ил-пашою и Мусою Кунхудовым относительно сдачи города, и записку, составленную им по этому предмету, как не лишенную интереса, представляю на благоусмотрение Вашего Высочества; из нее видно, что для окончательного понуждения двух упомянутых турецких начальников к капитуляции необходимо, чтобы гарнизон и население города испытывали еще некоторое время переносимые ими ныне бедствия.

Генерал-адъютант Аорис-Меликов.

Доклад генерал-адъютанта Аорис-Меликова Его Императорскому Высочеству Главнокомандующему Кавказской армией от 20-го января 1878 года N9 12, из Г ас айкала !/ Материалы для описания русско-турецкой войны 1877—1878 гг. на Кавказско-Малоазиатском театре. Т. III. Тифлис, 1907. С. 189—191.

№ 14

«ПОМЯНЕМ ВМЕСТЕ, ТОВАРИЩИ, ВЕЧНОЮ ПАМЯТЬЮ БРАТЬЕВ НАШИХ...»

По воле великого нашего Государя, война с Турциею окончена, и 19-го сего февраля заключен мир.

Боевые сподвижники мои!

С 12-го апреля прошлого года много оказано вами отличий, много вынесено неимоверных трудов, но зато вы достигли сердца Малой Азии, и почти вся с бою взятая вами земля присоединена к Российской державе.

Поздравляю вас с окончанием славной войны и с блестящим миром.

Вы честно и геройски выполнили слова, с которыми я обратился к вам в день открытия военных действий; под знаменами ваших отцов и дедов вы снова закрепили громкую славу ваших частей, доказав России и всему миру, что в ваших жилах течет та самая богатырская кровь, которая не раз являла чудеса храбрости. До 500 взятых вами орудий и десятки тысяч пленных турецких солдат служат тому доказательством. Овладение штурмом крепости Ардагана, действие Эриванского отряда и 23-дневная оборона осажденного Баязета, разгром анатолийской армии на Аладже, штурм неприступной крепости Карса, разбитие соединенных сил Мухтара и Измаил-пашой на Деве-Бойну и, наконец, беспримерные по громадным изумившим даже неприятеля трудностям, среди жестокой зимы, безлесной местности и на высоте семи тысяч футов, строгая блокада города Эрзерума и другие ваши подвиги будут записаны золотыми буквами в летописи военной истории.

Не мне быть ценителем ваших трудов и доблестей: за десять месяцев непрерывных военных действий не раз заслужили вы дорогое Царское «спасибо», благодарность нашего Августейшего главнокомандующего и благословение всех русских людей. Относясь с высоким и неизгладимым в памяти моей уважением к вашим боевым достоинствам и понесенным трудам, я от глубины души благодарю провидение за ниспосланное мне счастие и с начала и до конца войны быть во главе действующего корпуса – достойного преемника старых кавказских бойцов. Помянем вместе, товарищи, вечною памятью тех братьев наших, коим Господь не судил дожить до минуты славного мира; воздадим дань благоговейного уважения семьям, осиротевшим после войны, а когда судьба вернет нас к родному очагу, будем наставлять детей наших и внуков, чтобы и они, когда до них дойдет очередь, по первому слову Царя шли умирать за отечество, с такою же беззаветною готовностью, какою были преисполнены во все время войны все чины вверенного мне корпуса, от первого до последнего человека.

Генерал-адъютант Лорис-Меликов.

Приказ по войскам действующею корпуса от 28-го февраля 1878 юда № 105, в городе Эрзеруме // Материалы для описания русско-турецкой войны 1877—1878 гг. на Кавказско-Малоазиатском театре. Т. III. Тифлис, 1907. С. 247.

№ 15

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ПРОСИТ СОВЕТА

На основании прелиминарного Сан-Стефанского договора мы приобретаем в Азиатской Турции – Батум, Ардаган, Карс и Баязет, причем граница от берега Черного моря до турецко-персидской проходит по водоразделам и горным отрогам до Казлы-геля, близ баязетской долины. Договор этот и определяемые им новые границы послужили поводом к политическим осложнениям.

Если по особым государственным соображениям новая, коалиционная война представлялась бы несвоевременною и потому признавалось необходимым отстранить возникшие затруднения, то надлежит подвергнуть обсуждению те пункты мирного договора, которые главным образом вызвали протесты со стороны европейских держав.

Не касаясь вопросов, возбужденных в отношении разграничения территории Европейской Турции, имею честь представить Вашему Высочеству вкратце некоторые соображения относительно обусловленной договором границы в Азиатской Турции.

Присоединение к нам Батума с частью Лазистана возбудило, по-видимому, наибольшие опасения со стороны европейских держав вообще и Англии в особенности; в свою очередь и общественное мнение в нашем отечестве, насколько оно выражается периодическою печатью, считает Батум как бы одним из наиболее ценных территориальных приобретений настоящей войны.

Вопрос о значении батумского порта, с технической стороны, должен быть рассмотрен всесторонне, не иначе как при участии специалистов, но, во всяком случае, Батум как порт военный по своим естественным условиям не может иметь первостепенного значения как по недостаточной вместимости своей, так и по затруднительности укрепить ближайшие высоты, которые для приведения их в оборонительное положение, по особенностям местоположения, потребуют весьма значительных денежных затрат.

Если Батум не имеет первостепенного значения, то следует обсудить, какие второстепенные выгоды предоставит нам его приобретение. Наступательных действий порт этот, по весьма многим соображениям, существенного значения для нас иметь не может, так как не заключает в себе условий исходного пункта, для коих бы то ни было серьезных движений в глубь Турции. В оборонительном отношении Батум, оставаясь в пределах Турции, представляет неприятелю ту выгоду, что, пользуясь близостью нашего черноморского прибережья, он может весьма скоро высадить десант между Поти и Сухумом и даже далее до Новороссийска, – как доказала нам кампания прошлого года. Но невыгода эта будет существовать лишь до того времени, пока на Черном море нет у нас своего флота. Необходимо, однако, иметь в виду, что если в силу Сан-Стефанского договора турки, очистив Батум, предоставили бы нам занять его теперь же, то в случае нового разрыва и впредь до окончательного приведения в оборонительное положение прилегающих высот, удержание бухты, при существовании неприятельского флота и отсутствии такового у нас – представит весьма серьезные затруднения.

Переходя к коммерческому значению Батума, нельзя не согласиться, что при устройстве удобного искусственного порта в Поти, Батум потерял бы для нас нынешнее свое значение – как убежище для судов в непогоду. Затем подлежит к рассмотрению вопрос: что будет выгоднее для нас и дешевле – устроить ли надежный порт в Поти, находящемся на 100 верст ближе Батума, к Кутаису и Тифлису, или же, перенеся Потийский порт в Батум, соорудить от Орпири, по весьма трудной для работ местности, необходимую ветвь железной дороги? Мне кажется, что от подробного обсуждения этого вопроса на основании данных, которыми в настоящее время я не располагаю, в значительной степени зависеть будет окончательное определение того значения, которое может иметь для нас приобретение Батумского порта.

Продолжение ветви железной дороги по берегу моря совершенно немыслимо, ибо такое направление на всем пространстве было бы в случае войны открыто доступу неприятеля.

Можно с достоверностью предположить, что даже при решении вопроса в пользу Батума центральное и более близкое расположение Поти к пунктам сбыта заставит нас, рано или поздно, устроить также там порт, дабы избегнуть излишней 100-верстной платы за провоз товаров.

С присоединением Батума отходят к нам Кобулет и часть Лазиста-на. Враждебные нам и воинственные наклонности племен, населяющих вышеназванные труднодоступные местности, известны как из прошлых, так и недавней войны. Удержание этих полузависимых даже от Турции племен в повиновении неминуемо вызовет занятие края войсками и в мирное время, что будет также сопряжено с новыми расходами.

Не имея под рукою материалов, я затрудняюсь представить Вашему Высочеству в настоящей краткой записке статистические данные как о населении Аазистана, так и другие сведения, столь необходимые при более детальном рассмотрении возбужденного вопроса.

Если бы, согласно конфиденциально сообщенному мне сведению в письме начальника штаба армии, решено было возвратить туркам санджаки Баязетский и Алашкертский, то в таком случае, гарантировав неуклонное выполнение оттоманским правительством 16-й статьи Сан* Стефанского договора, придется провести границу от Караургана до Перли-дага, как обозначено на представляемой карте, и затем исправить нынешнюю пограничную линию нашу в Эриванской губернии близ озера Балык-гель.

Таким образом, если бы признано было неизбежным подвергнуть изменениям границы, обусловленные Сан-Стефанским договором, то при проектируемом мною, в общих чертах, разграничении, мы приобретаем:

1) Первоклассную крепость Карс – оплот Азиатской Турции; крепость эта, при некотором приспособлении и сокращении линии ее обороны, может сделаться совершенно недоступною для неприятеля и послужит нам твердым опорным пунктом. Владение Карсом освободит нас от нескончаемых работ по укреплению Александро-поля – местности, не созданной для крепости и стоившей нам в течение последних 30-ти лет громадных денежных затрат.

2) Все пространство между Александрополем и Карсом (Шура-гель), которое по хлебородности бесспорно считается житницею Анатолии; присоединение этой территории значительно удешевит запод-рядные цены на хлеб и зерновой фураж по довольствию закавказских войск.

3) Богатые кагызманские соляные копи послужат новым источником доходов для государственной казны.

4) Значительные сосновые леса на Соганлуге отойдут в наши пределы, что весьма важно при отсутствии леса на всем Карсском плоскогорье и в пограничных наших уездах.

Граф Лорис-Меликов.

О значении приобретения Вотума для России. Записка генерал-адъютанта графа Аорис-Меликова. 27 апреля 1878 года // Материалы для описания русско-турецкой войны 1877—1878 гг. на Кавказско-Мало азиатском театре. Т. V. Тифлис, 1909. С. 135-137.

№ 16

ЛОРИС-МЕЛИКОВ О ЗАКУЛИСНОЙ СТОРОНЕ ВОЙНЫ

&

«Совершившееся на прошлой неделе в Петербурге торжественное открытие памятника войны с Турцией 1877—1878 годов сопровождалось таким невежеством и невниманием к прошлым моим заслугам, что вот уже 8-й день, хотя и стыдно сознаваться в этом, не могу отделаться от гнетущего меня чувства досады и раздражения. Взялся я сегодня за перо и хочу высказать Вам, дорогой мой Николай Андреевич, свою печаль, надеясь, что от изложения своего горя на бумаге, авось, полегчает на душе. Ко дню открытия памятника приглашены были в столицу все награжденные в прошлую войну Георгиевскими крестами или золотым оружием. Приглашение последовало и ко мне. В ответном письме к военному министру я уведомил его, что по состоянию моего здоровья я лишен возможности предпринять в настоящее время года поездку в Петербург, а потому не могу, к прискорбию, принять участие в предстоящем торжестве. За сим я был уверен, что в день открытия памятника от Самодержца нашего или же от его дядюшки – шутовского фельдмаршала Михаила Николаевича последует ко мне, как одному из главных деятелей прошлой войны, приветственная телеграмма с выражением сожаления, что болезнь воспрепятствовала мне принять участие в общем военном празднестве – ничего подобного не совершилось, и я был забыт в полном значении этого слова. Даже на обеде, бывшем в этот день у Михаила Николаевича и опубликованном в газетах, хозяин провозгласил целый ряд тостов, бережно не упоминая моего имени...

Между тем, казалось бы, что я имел некоторое право на внимание. Право это основано на несомненных фактах, своевременно опубликованных в газетах и во всех периодических военных изданиях; следовательно, оспариванию не подлежащих. Не коснусь я в настоящем изложении подробностей войны, а ровно хранящихся у меня письменных документов, которые могут послужить ценнейшим материалом для иллюстрации закулисной стороны всего происходившего на войне. Материалы эти попадут в печать в более удобное, чем нынешнее, время и ознакомят русское общество с возникновением как на Азиатском, так, вероятно, и на Балканском театрах войны, неурядицами и самодурством, благодаря безнаказанности членов Императорской фамилии и неразлучно сопровождающей их сволочной камарилии.

Возвращаясь снова к памятнику. Он сооружен из орудий, отбитых в прошлую войну у неприятеля.

Всех орудий было взято 886. Из них 503 взяты войсками действующего в Азиатской Турции корпуса, находившегося со дня открытия войны по день заключения мира под моею командою¹. Состав корпуса доходил в сентябре 77 г. до 104 тыс. человек.

В списке всех георгиевских кавалеров русской армии я, по сроку получения ордена Св, Георгия 2-й степени, имею честь стоять пер-вым_у исключая, конечно, членов царской армии, находящихся у нас вне закона и пользующихся не общечеловеческими, а божественными правами.

Три недели спустя после объявления войны я первый был удостоен получением награждения ордена Георгия 3-й степени за взятие Ардагана с 92 орудиями. Затем последовательно получил: Георгия 2-й степени за разбитие армии Мухтара-паши², Владимира 1-й степени с мечом за взятие Карса и, наконец, я один из всей нашей армии был возведен за войну в графское достоинство (Милютин и Тотлебен³ были возведены годом позже и не исключительно за войну, а за заслуги вообще).

На бывшем 7-го ноября 77 года, на следующий день после взятия Карса – общем параде всех войск, участвующих на главном штурме Карса, в. к. Михаил Николаевич, объехав ряды и поблагодарив войска от имени Государя и своего, выехал к середине фронта и здесь, вынув саблю, скомандовал на караул и отсалютовал мне, крикнув войскам: «Вашему Корпусному командиру генералу Л.М. Ура!» Мы обнялись перед строем... Такой салют, отданный старшим младшему, признается по военным обычаям высшим почетом и наиболее лестною наградою для военного человека. Эпизод этот был своевременно внесен в журнал военных действий и также опубликован во всех газетах.

В апреле 78 г. после заключения мира и при увольнении меня от командования действующим корпусом, тот же Великий князь издал по Кавказской армии прощальный приказ, также опубликованный во всех газетах. В длинном и слезном приказе этом говорится, между прочим, следующее: «Я уверен, что вся Кавказская армия разделит со мною глубокое сожаление об оставлении ген.-адъютантом Л.М., хотя и временно, ряды их, среди которых имя его останется навсегда связанным со всеми доблестными подвигами войск действующего корпуса в минувшую кампанию. Не одна новая блистательная страница внесена им в славные летописи войск ему вверенных, с которыми он в течение 18 месяцев делил геройские труды и тяжелые лишения, выпавшие на их долю; а взятие Ардагана, бой на высотах Аладжи, сражении на Деве-Бойну и беспримерный в истории штурм Карса – составят навсегда гордость русской армии. Глубокая душевная признательность, моя любовь и уважение боевых товарищей и искреннее русское спасибо солдат, привыкших видеть своего корпусного командира в неустанных попечениях и заботах о них, да послужат ген.-адъютанту Л.М. залогом тех чувств, с которыми встретит его Кавказская армия, когда восстановленное здоровье дозволит ему вернуться вновь в ряды ее. Главнокомандующий Гене-рал-фельдцейхмейстер Михаил». Казалось бы, что честный человек в день открытия памятника не должен бы предавать забвению этих громких заявлений.

Одновременно с открытием войны последовало Высочайшее повеление как для Балканской армии, так и на Кавказе, чтобы часть денежных расходов, потребных на содержание и продовольствие войск, производилось звонкою монетою. Получив это Высочайшее повеление, я нашел необходимость не приводить его в исполнение и строго приказал интенданту производить по-прежнему решительно все отпуски кредитными рублями. Наученный опытом предшествовавшей войны 53—55 года, я не мог не предвидеть, как это и оправдалось вскоре в Балканской армии, что, начав расходование с части золота, мы непосредственно перейдем к целому, и тогда обращение кредитного рубля прекратится совершенно. Распоряжение мое сильно не понравилось многим и в особенности поставщикам и комиссионерам, но я упорно следил за точным выполнением отданного мною приказания и достиг того, что, начав войну с кредитными бумажками, мы закончили ее, не выпустив в обращение для войсковых потребностей ни одного полуимпериала. А между тем, для содержания в течение целого года тысячной армии за пределами государства потребовалось бы немало золотой монеты.