Текст книги "Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники"

Автор книги: Борис Итенберг

Соавторы: Валентина Твардовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 54 страниц)

Смертный приговор был вынесен пяти подсудимым, остальные одиннадцать ссылались в каторжные работы. 31 октября 1880 г. Ло-рис-Меликов шлет телеграмму товарищу министра внутренних дел по полиции П.А. Черевину с просьбой доложить царю, что одновременное исполнение приговора над всеми осужденными к смертной казни «произвело бы крайне тяжелое впечатление среди господствующего в огромном большинстве общества благоприятного политического настроения». Граф сообщает, что, по его сведениям, в обществе ожидается дарование жизни всем осужденным к смертной казни, полагая, что милосердие «благотворно отзовется на большинстве населения». Однако, заявив, что «как человек и как государственный деятель» он «готов был бы присоединиться к мнению большинства, основательно ожидающего смягчения участи осркденных», Лорис-Меликов не скрывает, что боится нареканий за мягкий приговор, которые неминуемо падут на него^470.

Телеграмма Лорис-Меликова возбркдает много вопросов. Почему диктатор, наделенный правом испрашивать непосредственно у императора повеления и указания, «когда признает сие нркным»^{471, обращается к нему через посредника в случае, который сам признает особо важным? Михаил Тариелович умел убеждать императора, несмотря на противодействие со стороны своих противников, скрытых и явных. Вряд ли он сомневался, что наследник (которому близкий ему Чере-вин обязательно покажет телеграмму) одобрит приговоры. Вряд ли мог понадеяться, что он и Черевин выскажутся за их смягчение. Обращаясь к царю через посредников, всесильный диктатор как бы устраняется от ответственности, в то же время подсказывая некое компромиссное решение: казнить только двоих. С одной стороны, вроде бы он просил о милосердии, с другой – предупредил о его негативных последствиях. Думается, что осенью 1880 г., занимаясь подготовкой преобразований, граф боялся помешать их продвижению. Испрашивая милость для государственных преступников, он легко мог вызвать недовольство царя и поэтому предпочел прямому пути – окольный.}

Преимущественное внимание Лорис-Меликов действительно отдавал подготовке преобразований, сосредоточив здесь свои главные усилия. Это сказалось и на неудовлетворительном состоянии политического сыска. Лорис-Меликов не имел достаточно полной и серьезной информации о том, что делается в революционном подполье, о примерной численности «Народной воли», ее местных групп и кружков, о формах и масштабах пропаганды среди населения. Не получал он информации о готовящихся покушениях на царя, хотя возможность их предвидел. Строжайшая конспирация в рядах народовольцев, их сдержанность на следствии и суде (соответственно требованиям устава партии) сильно затрудняли собирание сведений о планах главной революционной силы, действующей в империи. Так, Лорис-Меликов сообщает царю в сентябре 1880 г., что «в данное время центром пропаганды несомненно служит Москва». Но эта информация, полученная им от местных властей, не соответствовала действительности.

Хотя в Москве и существовала сильная народовольческая группа, Исполнительный комитет «Народной воли» – руководящая и направляющая сила организации – по-прежнему, с основания ее в августе 1879 г., оставался в Петербурге, где и велась наиболее интенсивная работа, в том числе и пропагандистская. Граф, ссылаясь «на несомненные доказательства», считает, что № 2 «Листка «Народной воли» печатался в Москве и появился в Петербурге не более чем в 15 экземплярах^{472. Но типография народовольцев после ареста в конце января 1880 г., восстановленная в июне, по-прежнему находилась в Петербурге, на Подольской улице, а народовольческая газета, как правило, печаталась в количестве от одного до трех тысяч экземпляров.}

Именно в № 2 «Листка «Народной воли» революционеры дают развернутый анализ деятельности Лорис-Меликова, подводя ей свои итоги. «Целое полугодие тишины революционеры подарили правительству; и оно без всякого ущерба для своей амбиции могло сделать, что угодно. А между тем реформ все нет». Передовая статья народовольческой газеты доказывает бесплодность ожиданий реформ сверху, настаивая, что только революция способна изменить существующие порядки. «Полугодовое царствование Лорис-Меликова доказало в тысячный раз, что мы были правы, что наш путь – единственно верный путь», – заявляли народовольцы, повторив, что будут идти этим путем, «пока самодержавие народа не заменит одряхлевшего и развратившегося самодержавия»^473.

Но, утверждая в своей газете, что в стране ничего с появлением Лорис-Меликова не изменилось, что он такой же деспот, как и все другие самодержцы, в действительности революционеры эти изменения реально ощущали. В.Н. Фигнер свидетельствовала, что в Петербурге в 1880-м – начале 1881 г. «отсутствие полицейских придирок и жандармских облав за этот период очень благоприятствовало работе среди учащихся, молодежи и рабочих. Это было время всеобщего оживления и надежд»^474.

Использовать эти легальные возможности работы среди населения, чтобы сплотить всех недовольных для натиска на самодержавие, народовольцы не стали, ориентируясь на захват власти. Та особая неприязнь, которая звучит в их характеристике диктатора, вызвана тем, что его политика ослабляла напряженность сложившейся в стране ситуации. В России, по словам Ф.М. Достоевского, «колеблющейся над бездной», казалось, двигавшейся к революции, с приходом Лорис-Меликова поверили в возможность другого исхода – нормального, стабильного развития. Это нарушало все планы и расчеты заговорщиков, в мирный путь не веривших и призывавших понять, что «даром ничто на свете не дается, что всякая власть делает уступки ровно настолько, насколько народ способен их вынудить»^{475. Полгода революционного затишья не означало прекращения народовольцами заговорщической деятельности и подготовки новых покушений на царя, но эта деятельность оказалась в новых условиях затрудненной.}

Они уже не получали той общественной поддержки, которой пользовались при возникновении «Народной воли». В партии, конечно же выдвинувшей лозунги демократических свобод и созыва Учредительного собрания, некоторые увидели единственную серьезную оппозиционную силу, и ей сочувствовали и те, кто был противником революции и террора. Один из руководителей народовольцев, член И К А.Д. Михайлов, объяснял на следствии притяжение к «Народной воле» тех, кто не разделял ее революционную программу: требование политических свобод «это лозунг не социалиста только, а всякого развитого и честного русского гражданина»^476.

Как только в русском обществе появились надежды на мирные преобразования, как только наметились первые шаги к ним власти, отношение к революционерам-террористам во многом изменилось. Не стало той широкой помощи, которую оказывала им либеральнодемократическая интеллигенция, предоставляя убежище нелегалам, преследуемым полицией, храня подпольные издания и щедро снабжая денежными средствами. Касса народовольцев оскудела, а затраты на устройство типографии, динамитной мастерской, содержание конспиративных квартир требовались огромные. Существовать без общественной поддержки для нескольких сотен революционеров-за-говорщиков оказалось весьма сложным и затруднительным, чем в значительной степени объяснялся затянувшийся перерыв в их борьбе. К тому же народовольцы рассчитывали на перелом в настроении общества, связанный с медленным ходом готовившихся преобразований. Но свою разностороннюю – организационную, пропагандистскую и террористическую – деятельность прекращать не намеревались. Усиленно готовили новые покушения на Александра II. Работала динамитная мастерская в Басковом переулке в Петербурге. Планировались взрывы – надземный и подземный на пути традиционного маршрута царя из дворца в манеж. Летом была заложена мина под Каменным мостом, но по неизвестным причинам акция осталась неосуществленной. Велся подкоп для закладки мины из снятой на углу Невского и Малой Садовой сырной лавки. Специальный отряд вел наблюдения за царем, изучая его передвижения по столице. Но и полиции было предписано особое наблюдение за царским маршрутом. 28 февраля сырную лавку, где хозяевами были члены ИК «Народной воли» А.В. Якимова и Ю.Н. Богданович, посетила комиссия, действующая как санитарная, но проверявшая безопасность зданий на традиционном пути императора. Поверхностный осмотр подкопа не обнаружил, за что позднее ее члены во главе с генералом К.О. Мравинским были преданы военному суду.

В период диктатуры Лорис-Меликова все более актуальной для революционеров становилась дилемма, выдвинутая партией при своем возникновении: «Теперь или никогда!» Газета «Народная воля» настойчиво доказывала, что победить можно только теперь, пока власть не вышла из кризиса, пока в стране тяжелое положение для трудовых низов, пока голод в Поволжье усиливает шансы партии, пока хитрая политика Лорис-Меликова не привела к изоляции революционеров от общества. Весной 1881 г. собравшиеся с силами народовольцы посчитали, что теперь и наступил решающий момент в их борьбе.

* * *

В последний день зимнего месяца – 28 февраля – Михаил Тари-елович после обычного доклада императору настоятельно советовал ему, как вспоминала княгиня Юрьевская, никуда не выезжать и на несколько дней вообще воздержаться от поездок по городу^{477. Возможно, что его опасения были связаны с арестом 27 февраля А.И. Желябова, вождя народовольцев. О его поимке Лорис-Меликов докладывал в это утро царю как о крупной победе.}

Грохот взрыва министр внутренних дел услышал в своем кабинете на Фонтанке, где принимал графа Валуева. «АНепЭД ро551Ые», – предположил сразу Валуев. «Невозможно», – ответил Михаил Та-риелович, только что предупреждавший царя об опасности. Через несколько минут он уже мчался во дворец в присланных за ним санях градоначальника. Там, у растерзанного тела Александра II, уже находился новый царь, пока еще официально не вступивший на престол, но всеми воспринимаемый как фактический правитель страны – Александр III.

Первый шаг Лорис-Меликова в начавшемся царствовании Александра III понятен и обоснован: он спешит с обсуждением своего проекта правительственного сообщения о привлечении выборных от общества к законотворчеству. Граф сознает, что промедление опасно, надо действовать, пока еще участники совещаний по поводу его плана, скрепившие своими подписями судьбоносное для страны решение, не изменили своих позиций в новых, еще не прояснившихся условиях. 6 марта министр внутренних дел представил Александру III всеподданнейший доклад по поводу запланированного заседания Совета министров и одновременно проект правительственного сообщения, который должен был обсркдаться на нем в новой редакции. Вступительная часть первого варианта, где говорилось об итогах деятельности Верховной распорядительной комиссии, была сокращена, а в заключительной, заново написанной, говорилось о стремлении нового императора «исполнить в точности родительский завет». «Руководствуясь таким решением», сообщалось в проекте, император «соизволил повелеть принять к точному исполнению изложенную выше священную волю своего державного родителя...»⁴⁷⁸

Александр III назначил заседание Совета министров на 8 марта. Резолюция его на проекте вполне могла успокоить Лорис-Меликова: «Проект составлен очень хорошо»^{479. Во всяком случае, к решающему этому заседанию Михаил Тариелович плохо подготовился, а между тем его противники времени не теряли. Государственный секретарь Е.А. Перетц еще в феврале 1881 г. заметил, что «против Лориса большая оппозиция в высших кругах»480. Тогда, в пору всесилия диктатора, эта оппозиция была скрытой, затаившейся; с появлением нового самодержца она оживилась: консервативный настрой Александра Александровича многим был известен. Огромную активность развил К.П. Победоносцев. Исследователи, писавшие о правительственном кризисе конца 1870-х – начала 1880-х гг. (Ю.В. Готье, П.А. Зайонч-ковский, С.Л. Эвенчик, М.И. Хейфец), отмечают его особую роль в послемартовский период и растущее воздействие на царя. Уже 2 марта он пишет новому императору: «Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы ее повели твердою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твердо, чего она хочет и чего не хочет и не допустит никак»481. Так писать можно было, только не сомневаясь в единомыслии. Чувствуется, что Константин Петрович неоднократно беседовал с Александром Александровичем о «расшатанной и сбитой с толку» стране в период правления Лорис-Меликова. В первые дни марта обер-прокурор Синода переходит к решительной атаке на недавнего диктатора под собственным девизом: '«время не терпит» – «или теперь спасать Россию, или никогда», своеобразно повторив дилемму революционеров. 6 марта одновременно с представленным Лорис-Меликовым проектом сообщения в печать о готовящихся переменах Александр III получает и письмо Победо-}

носцева: «Не оставляйте графа Лорис-Меликова. Я не верю ему. Он «фокусник» и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к гибели». Константин Петрович призывает к безотлагательной перемене политического курса: «Новую политику надо заявить немедленно и решительно. Надобно покончить разом, именно теперь, все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании»^482.

Призывы обер-прокурора падали на благоприятную, им же в свое время вспаханную почву, находя живой отклик в душе нового царя. Еще будучи наставником наследника, Константин Петрович не уставал внушать ему, что самодержавие – единственно возможная форма правления для России, предостерегая, что настанет момент, когда льстивые люди «станут уверять Вас, что стоит лишь дать русскому государству конституцию на западный манер – все пойдет гладко и разумно и власть может совсем успокоиться. Это ложь и не дай Боже истинному русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться»^{483. И вот такой день настал: проект Лорис-Ме-ликова, который обер-прокурор Синода иначе как лживым не называл, ощущая исходящую от него опасность конституции, казалось, близился к осуществлению.}

Лорис-Меликов как будто угрозы, нависшей над ним и его планами, не ощущал. По-видимому, всевластие оказало на него расслабляющее воздействие: привыкший к могуществу, считавший себя под защитой своей популярности, веривший в силу и связи либеральной группировки, он явно недооценивал возможности противников и не составил достаточно точного представления о позиции царя. Явивший себя во многом политиком нового типа для империи, Лорис-Меликов оказался слишком прочно многими узами связан с системой, которую взялся реформировать, со стереотипами ее идеологии и политики.

Характерной чертой общественно-политической жизни пореформенной России оставалась патриархальность – персонификация отношений в политике, ставка не на учреждения и законы, а на личность. Если Лорис-Меликов был гарантом успеха преобразований в глазах общества, то сам он воспринимал гарантом проведения их в жизнь императора. Как уже говорилось, неограниченная власть диктатора основывалась на особом доверии к нему царя, на его личном влиянии на Александра II. С приходом нового императора Лорис-Меликов вновь делает ставку именно на него. Борьба за свой проект поначалу отождествляется им, по сути, с борьбой за влияние на Александра III. Он помнил, как восторженно еще недавно воспринимал наследник деятельность начальника Верховной распорядительной комиссии. Догадывался граф и о том, что в последние месяцы отношение к нему Александра Александровича было явно недоброжелательным. Однако Михаил Тариелович знал: наследник никогда не пошел бы против воли отца, и потому не очень тревожился его нерасположением к себе и своим планам. После 1 марта завоевание доверия Александра III, за обретение влияния на него становится первоочередной задачей министра. Этим определились его меры в области печати, которые на первый взгляд кажутся необъяснимыми.

Либеральная пресса дружно и единодушно откликнулась на цареубийство. Кажется, не было газеты либерального направления, которая бы в той или иной форме не затронула бы в связи с событием 1 марта вопроса об общественном представительстве, как назревшего и требующего решения. Кампания в печати отчасти была заранее подготовлена. На совещании редакторов и сотрудников демократических изданий «Дело», «Слово», «Отечественные записки» в феврале 1881 г. было решено активно сотрудничать с либеральной прессой, отстаивая идею представительного управления. Либеральные издания были распределены с этой целью между демократическими публицистами.

Наиболее определенно выступила «Страна», возникшая в период «диктатуры сердца» и лишь ненадолго ее пережившая. «Нет иного выхода, – говорилось в передовой газеты, рассуждавшей о событиях последнего времени и политике правительства, – как уменьшить ответственность главы государства, а тем самыми опасность, лично ему угрожающую от злодеев-фанатиков». «Надо, чтобы основные черты внутренних политических мер внушались представителями русской земли, а потому и лежали на их ответственности»^{484. «Стране» вторил «Голос»: «Какое страшное зло – ответственность одного за все то, что могут над многомиллионным народом наделать своекорыстные, властолюбивые, невежественные советники и исполнители! Нет пусть же, если они советуют во вред царю и народу, пусть же несут на себе и всю тяжесть ответственности перед царем и народом»485. По словам газеты, дальнейший путь ясен: «должно искать указаний в том, что хотел совершить в Бозе почивший император». «Голос» обнаруживает явную осведомленность о подготовленном Лорис-Меликове проекте, замечая, что правительство Алек-}

сандра II поставило цель «приступить к продолжению остановленных крамолой реформ, призвав к содействию общественные силы. Вопрос о формах, в каких это содействие должно было выразиться, назревал в последнее время»^486.

Однако задуманная широкая кампания, развернувшаяся, по сути, в поддержку проекта Аорис-Меликова, была им самим сразу же пресечена. Министр внутренних дел вынес строгое предупреждение всем изданиям, что «всякое с их стороны нарушение необходимой сдержанности в течение настоящих дней повлечет за собою немедленное приостановление их»^{487. Старавшийся всегда заручиться поддержкой печати, порой даже инспирировавший эту поддержку, Лорис-Мели-ков в решающий для реализации его плана момент по своей инициативе отказывается от такой поддержки с явной целью заслужить одобрение нового царя, внушить доверие к себе. Он спешит доложить Александру III о том, что обуздал печать. Ситуация в печати стала меняться, хотя на протяжении марта еще были отдельные выступления в защиту преобразований и курса Лорис-Меликова. Замолчали и провинциальные газеты, успевшие перепечатать передовые «Страны», «Голоса», «Порядка» за 3 и 4 марта. Между тем накануне заседания Совета министров широкое выступление столичной прессы в поддержку предложений Лорис-Меликова могло бы оказать важное воздействие на еще не сориентировавшегося в обстановке нового царя. Лорис-Меликов, отсекая от себя поддержку печати, оставил поле боя Победоносцеву и Каткову. Затихший в последние месяцы диктатуры голос «громовержца со Страстного бульвара» вновь зазвучал с присущей ему силой. Не без удовлетворения цитировал он свои передовые начального периода кризиса, рассматривая цареубийство как возмездие за политическое легкомыслие. «Московские ведомости» обвиняли Лорис-Меликова не только в потворстве крамоле. «Администраторы заговорили сами языком, если не «Земли и воли», то фельетонов «Голоса». Против зла принимались меры, но какие? – Полумеры, только раздражавшие и возбуждавшие дух единомышленников! Все это породило мнение о «бессилии законной власти»488. «На врагов негодовать нечего, от них надо отбиваться», – заключал Катков, призывая сосредоточить негодование на тех, кто им потворствовал. Силу этого негодования Лорис-Меликов и его ближайшие соратники вполне ощутили на заседании Совета министров 8 марта.}

193

* * *

По желанию царя на заседание был приглашен член Государственного совета К.П. Победоносцев и престарелый граф С. Г. Строганов, уже давно от государственных дел устранившийся, но, как и обер-прокурор Синода, известный своим ортодоксальным консерватизмом. Все собравшиеся под председательством Александра III в Зимнем дворце этим воскресным днем – великие князья, министры, председатели департаментов Государственного совета, председатель Комитета министров и обер-прокурор Синода, как и сам царь, – понимали, что будут обсуждать не просто проект Лорис-Меликова о созыве представителей от земств и городов, но дальнейший путь России, судьбу империи. Предваряя обсуждение, Александр III особо подчеркнул, что «вопрос не следует считать предрешенным, так как и покойный батюшка хотел, прежде окончательного утверждения проекта, созвать для рассмотрения Совет министров»^{489. Это было, по сути, своеобразным опровержением тезиса Лорис-Меликова во 2-й редакции проекта сообщения о готовности нового царя «исполнить в точности родительский завет». Одновременно предварительным словом Александр III как бы приглашал к дискуссии по вопросу, казалось бы, одобренному в целом менее месяца назад и его отцом, и им самим.}

Надо признать, что основания для подобной дискредитации ссылок на «волю державного родителя» существовали. Твердо и четко воли своей покойный император так и не выразил. Не преодолев своих колебаний до конца, Александр Александрович вполне мог быть осведомлен о сомнениях, одолевавших «державного родителя», – они им неоднократно публично высказывались^{490. Во время совещания министров по поводу проекта Лорис-Меликова Александр II бросил красноречивую реплику: «Нам предлагают не что иное, как собрание нотаблей Людовика XVI. Не забывайте последствий... тем не менее, если вы считаете это полезным, я не буду противиться». Созыв представителей от земств и городов царь называл и «Генеральными штатами». Великий князь Владимир Александрович (третий сын Александра II) передал Д.А. Милютину слова отца, якобы сказанные 1 марта 1881 г. великим князьям: «Я дал свое согласие на это представление, хотя не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции»491. Так или иначе, последнего слова Александр II так}

и не сказал, что делало одинаково правомерными обе версии его решения.

По предложению императора Лорис-Меликов прочел и свой доклад, и оба проекта правительственного сообщения, что заняло более часа. Здесь министр снова допустил тактический просчет. Ему не стоило читать то, что было написано о возвращении государственной жизни к правильному ее течению и других успехах своей деятельности. Плохо отредактированным оказался и 2-й проект правительственного сообщения, где этот тезис был повторен. Присущее Михаилу Тариеловичу чутье явно отказало ему на этот раз: слова об успокоении тревожного состояния общества звучали диссонансом после 1 марта.

«Кажется, мы ошибались», – подал реплику Александр III при подведении итогов своей политики, которая привела к «всеобщему успокоению». «Непостижимо для меня и для оценки государственных способностей графа Лорис-Меликова достаточно, что он допустил чтение журнала и даже сам читал его», – записал 9 марта П.А. Валуев, отметив, что «первые страницы самовосхваления, о которых, кажется, я уже упоминал, звучали убийственно в нашем междупанихидном заседании»^492.

Непреклонные сторонники самодержавия дали открытый и решительный бой Лорис-Меликову и его политике. «Мера эта вредна, – высказался о его проекте граф С.Г. Строганов, – потому что с принятием ее власть перейдет из рук самодержавного монарха, который теперь для России безусловно необходим, в руки разных шалопаев, думающих не о пользе общества, а только о своей личной выгоде». Охарактеризовав таким образом представителей от земств и городов, граф предостерегал царя: «Путь этот ведет прямо к конституции, которой я не желаю ни для Вас, ни для России». «Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции», – поддержал царь Строганова^{493. Министр почт и телеграфа Л.С. Маков, находившийся в этой должности последние дни, еще не ведая об этом, усмотрел в проекте Лорис-Меликова мысль об ограничении самодержавия как основную494. Несвоевременной мерой, которая могла бы быть воспринята как уступка революционерам, назвал созыв общественных представителей министр путей сообщения К.Н. Посьет.}

Наиболее резко и обстоятельно выступил против предложений Лорис-Меликова обер-прокурор Синода, по-видимому тщательно подготовившийся к заседанию. Накануне, 7 марта, он имел часовую беседу с

13*

императором, и это придало особую воодушевленность его речи и определило ее государственный пафос. Он утверждал, что Россия сильна самодержавием, связью царя с народом. Все, что подрывает самодержавие, опасно для страны. С этой точки зрения он подверг самой ожесточенной критике реформы 60-х гг., особенно земскую и судебную. По его словам, они нарушили естественный, самобытный ход русской истории, внесли разброд и беспорядок в народную жизнь. Напомнив, что в Петропавловском соборе лежит не погребенный еще прах русского царя, он призвал «в такое ужасное время... думать не об учреждении новой говорильни, в которой произносились бы новые растлевающие речи, а о деле. Нужно действовать». Принятие проекта Лорис-Мелико-ва, по убеждению Победоносцева, это – «Рипб Яиззгае»^495.

Решительность и твердость, с которыми Победоносцев обрушился и на политику Лорис-Меликова, и на реформы Александра II, во многом объяснялась его осведомленностью о настроении нового царя. Еще недавно, в пору всесилия Лорис-Меликова, он и не пытался критиковать его политику, не делал попытки и наследника подвигнуть на критику. Только со вступлением на престол Александра Александровича и он сам, и его бывший наставник ощутили возможность противодействия планам, которые всегда считали враждебными самодержавию. Тут только, не раньше, и вспомнил Константин Петрович о своем «долге присяге и совести». Речь Победоносцева Милютин назвал иезуитской, увидев в ней «не одно опровержение предложенных ныне мер, а прямое, огульное порицание всего, что было совершено в прошлое царствование»^496.

Доказывая Александру II необходимость привлечения общественных представителей к управлению, Лорис-Меликов говорил о тех преимуществах и выгодах, которые эта мера принесет власти и обществу. На совещании 8 марта 1881 г. представители либеральной администрации в основном вынуждены были опровергать неконституционный характер проекта министра внутренних дел и доказывать его полную совместимость с самодержавием, на ограничение которого он не покушается. «Предполагаемая мера далека очень от конституции, – говорил П.А. Валуев, выступавший вслед за С.Г. Строгановым, – она имеет целью справляться с мнением и взглядами людей, знающих более, чем мы, живущие в Петербурге, истинные потребности страны и ее населения». Валуев напомнил, что именно он явился инициатором подобного предложения в 1863 г. в иной форме^{497. «Не о конституции идет у нас речь, – убеждал Александра III и военный министр. – Нет ее и тени». По его словам, в преддверии законодательных трудов по окончанию сенаторских ревизий «для успеха дела необходимо сообразить их всесторонне, т. е. не с канцелярской только или бюрократической точки зрения». Ввиду этого Милютин заявлял о своей горячей поддержке предложений графа Лорис-Меликова498. А.А. Абаза опровергал Макова, углядевшего в этих предложениях мысль об ограничении самодержавия. Он выступил вторично после обвинительной речи Победоносцева, защищая от его нападок реформы 60-х гг., утверждая, что не они породили крамолу и цареубийство, а их незавершенность. Министр финансов подчеркнул необходимость предлагаемой Лорис-Меликовым меры для задуманных реформ в области финансов. В итоге дискуссии решено было проект не отвергать, а вернуться к его обсуждению в Комитете министров.}

Кроме наиболее активно отстаивавших проект Лорис-Меликова, Д.А. Милютина, А.А. Абазы и П.А. Валуева, его поддержали Д.М. (Вольский, А.А. Сабуров, Д.Н. Набоков, великие князья Константин Николаевич и Владимир Александрович, то есть абсолютное большинство. Против проекта высказалось четверо (Победоносцев, Строганов, Маков и Посьет). Воздержались от оценки предложений министра внутренних дел великий князь Михаил Николаевич, принц Ольденбургский, князь С.Н. Урусов и светлейший князь А.А. Ливен. По-видимому, примерно такой расклад сил на совещании имел в виду Михаил Та-риелович, подсчитывая своих сторонников и противников на совещании Совета министров, и численное соотношение тех и других его явно успокаивало. Однако ход заседания, в ходе которого скупыми репликами император достаточно ясно обозначил свою позицию, заставлял о многом задуматься. Набравшие большинство голосов победителями себя не чувствовали. «Мы вышли из зала совещания в угнетенном состоянии духа и нервном раздражении», – признавался Д.А. Милютин^{499. Впрочем, разнобой в восприятии итогов заседания 8 марта был большой. Великий князь Константин Николаевич остался ими доволен. П.А. Валуев оценил происходившее в Совете министров как «полный йазсо министра внутренних дел»500. Е.А. Перетц, считавший результат совещания для Лорис-Меликова «очень хорошим», а его цель «почти достигнутой», заметил, что сам Михаил Та-риелович им очень недоволен501. Умевший хорошо просчитать ситуацию, граф на этот раз оказался не готов к такому исходу.}

* * *

«Мартовские иды» – так образно определил П.А. Валуев в своем дневнике время вслед за совещанием Совета министров 8 марта, и роль Цезаря, погибшего от дворцового заговора, он отводил Лорис-Мелико-ву. В глазах наблюдательного царедворца тот был обречен на поражение. Однако главный противник Лорис-Меликова – К.П. Победоносцев – не мог не чувствовать, что до окончательной победы над ним дело еще далеко. После заседания 8 марта, чтобы усыпить бдительность министра внутренних дел, «душевно уважающий преданный» Константин Петрович пишет, что «ему было бы очень прискорбно», если бы его выступление оставило бы «чувство личного против него неудовольствия». Победоносцев явно заинтересован до поры сохранить добропорядочные отношения с человеком, которого характеризовал царю как «фальшивого», как «фокусника», призывая немедленно прогнать. Обязанный Лорис-Меликову и своей должностью, и членством в Комитете министров, охотно принимавший содействие диктатора своей карьере, Константин Петрович со дня гибели Александра II вел целенаправленную и настойчивую, явную и тайную подготовку отставки Лорис-Меликова. В письмах и беседах с царем он убеждал, что отказаться от Лорис-Меликова – значит отказаться от негодной, губительной для России политики, и, чем раньше сделает это царь, тем лучше.