Текст книги "Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том I"

Автор книги: Борис Галенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 73 страниц)

«Первый раз по настоящему, живому противнику действовали новые скорострельные пушки. Первый раз быть в этом огне довелось русским войскам. И непрерывный свист шрапнельных пуль и отчетливые, резкие, как бы звенящие звуки разрывов шрапнели, и черный дым шимозных взрывов, и резкий вой летящих осколков, и шуршание в воздухе пустых стаканов шрапнели – все это произвело сильное впечатление на солдат.

Это не был страх, нет, и в этом аду, перед лицом носящейся смерти русский солдат ее не боялся, но это было сознание своего бессилия, немощи, невозможности обороняться. Бессонные, тревожные ночи, предшествующие этому дню, сказались. Бодрость пропадала, недоверие к своим силам закрадывалось.

“Японец отовсюду заходит, японец окружает нас”, – говорили солдаты.

22-й полк отошел уже. Отступление, предусмотренное (предписанное! – Б.Г.) Командующим армией, начиналось, но оно, это отступление, не было предусмотрено в сердцах русских людей, русских солдат, и им казалось, что оно совершается потому, что противостоять японцам нет ни сил, ни возможности…

Артиллеристы бесстрашно пытались вмешаться своими ничтожными силами в этот отчаянный бой. 4 орудия 3-й батареи 6-й бригады, стоявшие у деревни Потетынзы, открыли огонь по японским саперам, работавшим в русле между островами Киури и Осеки и по стоявшей там артиллерии. Расстояние было велико, стрелять пришлось “на удар”, то есть во весь прицел, с разрывом снаряда при падении на землю. Батарея выпустила 180 снарядов. Но сейчас же японцы стали так сильно ее обстреливать, что нельзя было вывести прислугу из ровиков, и батарея прекратила стрельбу…

Под прикрытием своего огня, не выпуская наших стрелков из окопов, японцы в полной безопасности приступили к постройке мостов с острова Киури на наш берег и на остров Осеки, а оттуда к деревне Синдягоу. К ночи эти мосты были готовы.

В 5¹/₂ часов вечера, когда солнце, опускаясь к Фынхуанченским горам, стало слепить глаза японцам, они прекратили стрельбу. Теперь совершенная тишина наступила кругом. Люди стали выходить из окопов, разминать отекшие руки и ноги, варить чай, готовить обед. Тогда стали считать и свои потери.

И оказалось, что этот страшный огонь, эти тысячи снарядов, брошенных японцами в Тюренчен и Шахедзы, эти десятки тысяч осколков и пуль, упавших в окопы, палатки лагерей резервов, фанзы и на батареи, принесли нам очень мало вреда. У нас был ранен полковник Мейстер, смертельно ранен подполковник Маллер и убит подполковник Пахомов. Убиты, кроме того, 1 офицер и 16 нижних чинов и ранены 8 офицеров и 57 нижних чинов – вот и все, что сделал этот страшный огонь, продолжавшийся слишком 7 часов.

Но благодаря этому огню японцы подготовили вполне свою переправу через Ялу и могли начать свое обходное движение.

И когда вечером наши войска огляделись – они увидели, что у японцев все готово для атаки наших позиций. И мы ожидали этой атаки тою же ночью. И опять долгую ночь сидели стрелки в окопах с ружьями наготове и томились мучительным, тревожным ожиданием».

Начальник не ожидал

«18 апреля к рассвету вся 1-я армия генерала Куроки была на правом берегу против левого фланга Восточного отряда. Но мы этого не знали… Хотя и были получены донесения о переправе японцев и о том, что ночью отчетливо был слышен стук колес перевозимых японцами орудий, Начальник Восточного отряда не ожидал нападения 18-го апреля, а предполагал, что в этот день японцы опять будут обстреливать нас своей артиллерией. Вот почему на доклад генерала Кашталинского о том, что войскам, защищающим Тюренчен, в нем не удержаться, Начальник отряда, тем не менее, приказал всем частям оставаться на своих позициях.

Настало утро. И снова, как все эти дни, из розового марева безоблачного неба, из-за фиолетовых гор, покрытых клубящимся туманом, всходило румяное солнце. Это солнце Тюренчена, солнце, озарившее мученическую, доблестную смерть многих сотен храбрых русских офицеров и солдат. Солнце борьбы одного против десяти…

Было тихо на местах, занятых для боя. Приказаний особых о бое не было. Бой, тем не менее, ждали, душою чувствовали, что он будет, и не знали, как вести себя в нем…

В это утро наши войска были расположены следующим образом.

Полуразрушенную деревню Тюренчен занимали: 5 и 6 роты 11-го полка и 8 рота 24-го полка – это был правый участок Тюренченской позиций. Командовал им подполковник Яблочкин.

Правый берег реке Эйхо от Телеграфной горы версты на полторы на север, лицом к Ялу – занимали шесть рот 12-го полка под начальством подполковника Цыбульского. Сзади них стояли 7 и 8 роты 12-го полка. Еще далее, в глубокой балке, позади Тюренчена находились четыре роты 12-го полка с 8 пулеметами.

Несколько сзади Тюренчена деревню Потетынцзы занимали: правую часть ее 10 и 11 роты 22-го полка и 6 орудий 3-й батареи 6-й бригады под начальством командира батареи подполковника Покотило и левую часть – 5 и 12 роты 22-го и 7 рота 11-го полков под начальством подполковника Горницкого.

Еще дальше на северо-запад у деревни Чингоу стоял 1 батальон 22-го полка с 2 орудиями 3-й батареи 6-й бригады.

Против этих войск ночью на 18 апреля тихо развертывалась вся японская армия генерала Куроки».

3 дивизии и 7 батальонов

«Таким образом, к утру 18-го апреля для встречи 3-х японских дивизий с осадными, полевыми и горными пушками мы имели всего 7 батальонов и 2 батареи, растянутых на 12 верст.

Как только солнце позолотило холмы и овраги Тюренчена, загремели тяжелые пушки на острове Самалинда, и, со скрежетом рассекая воздух, понеслись снаряды в Тюренчен. 20 минут продолжалось обстреливание деревни по всем направлениям. Потом стало совершенно тихо, и до 6 часов 40 минут утра все было спокойно на наших позициях.

В это время стрелки 5-й роты 22-го полка, находившиеся у деревни Потетынцзы, заметили передвижение японских постов на левом берегу реки Эйхо и сейчас же открыли по ним огонь залпами…»

В 7 часов утра началась переправа главных сил японцев через Эйхо. Попытки наших стрелков и артиллеристов помешать переправе были подавлены огнем многократно превосходящей японской артиллерии. После часового боя в 8 часов утра 12-му Восточно-Сибирскому полку пришлось покинуть Тюренчен под напором 2-й и гвардейской японских дивизий.

К 11 часам были оставлены и другие наши позиции на реке Эйхо. Куроки приостановил наступление гвардии и 2-й дивизии в ожидании, когда 12-я дивизия закончит обхват нашего левого фланга.

Генерал Засулич – полковнику Лаймингу: «Прикрыть отход!»

«Около 10 часов утра в деревню Тензы приехал начальник Восточного отряда генерал Засулич. В это время из Тензы выступали 1-й и 3-й батальоны 11-го полка с 3-й батареей 3-й бригады под начальством полковника Лайминга. Генерал Засулич приказал Лаймингу прикрыть отход отступающих частей…» Отступление основных сил отряда к Фынхуанчену началось.

«Но передовым частям, стоявшим у Тюренчена, Потетынцзы и Чингоу, предстояло пережить еще много тяжелых минут». Для них все еще только начиналось.

«Теперь все те места, где больше месяца стояли стрелки, были в руках у японцев. Тюренчен кишел ими, полны были ими и Потетынцзы и Чингоу. Наши полки уже шли к Фынхуанчену, и только на холмах над долиною реки Хантуходзы оставался 12-й Восточно-Сибирский стрелковый полк с 7-ю орудиями 2-й батареи 6-й Восточно-Сибирской стрелковой бригады и 8-ю пулеметами, да к ним спешили от Тензы 1-й и 3-й батальоны 11-го полка.

Эти 5 батальонов, ослабленных потерями в утреннем бою, должны были грудью своею прикрыть от натиска армии Куроки весь Восточный отряду стягивавшийся на Фынхуанченскую дорогу.

С 9 часов утра до половины второго часа на этом новом месте боя было тихо.

Куроки ждал, когда артиллерия перейдет через реку Эйхо. Его утомленные ночными работами по переправе и утренним боем солдаты не шли вперед. И командующий 1-й японской армией терпеливо ждал, когда поедят и подкрепят свои силы его солдаты.

Во 2-м часу дня генерал Кашталинский приказал отряду, занимавшему долину реки Хантуходзы, отходить на Фынхуанченскую дорогу.

Едва только стрелки поднялись со своей позиции, как генерал Куроки приказал возобновить наступление.

И не прошли стрелки 12-го полка и 2-х верст, как увидели, что они отрезаны. Спереди на них наседал, осыпая пулями, передовой отряд японской гвардии, а сзади против них собрался отряд японского полковника Умесава из 2-х батальонов 4-го гвардейского и 2-х батальонов 30-го полка и гвардейской кавалерии.

Бывший при 12-м стрелковом полку начальник штаба 3-й стрелковой бригады подполковник Линда приказал капитану Павловскому с 9-й и 11-й ротами атаковать японцев, обошедших нас. Ротный командир капитан Ракушин сам поднял цепи своей роты и под страшным огнем повел их на японцев. Люди падали убитыми и ранеными, цепь редела и, наконец, повернула назад.

Но доблестный капитан Ракушин остановил ее и, поддержанный 7-ю и 8-ю ротами, снова пошел в атаку. Это остановило японцев и дало возможность стрелкам, все время осыпаемым пулями, выйти, наконец, на Фынхуанченскую дорогу.

Здесь, у деревни Тученза, полк остановился… Вместо рот стояли взводы. Не было офицеров. Стрелков построили, рассчитали и из 12 рот сделали шесть.

В этом бою стрелки 12-го Восточно-Сибирского полка из 2174 человек потеряли 11 офицеров убитыми, 10 ранеными, 2 без вести пропавшими, 273 стрелка убито, 352 ранено, 212 пропало без вести; кроме того, было ранено и осталось в строю 2 офицера и 47 стрелков.

Шедший на выручку 12-го полка 11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк в 2 часа дня занял позиции на дороге, идущей из Тюренчена на Хаметан. Здесь же в лощине стали 3-я батарея 3-й бригады и пулеметная рота. Место, занятое стрелками 11-го полка для боя, представляло собой гору с весьма крутыми скатами. Ни одного укрытия не было на этой горе, а за ней расстилалась лощина, ровная и чистая, без куста, без балки, без канавы или валика.

Солнце уже склонялось к западу, когда стрелки, пришедшие из резерва, впервые увидали японцев. Сначала показались редкие дозоры, за ними потянулись густые и темные цепи японцев.

Японцы наступали на 1-й батальон спереди и в то же время обходили его слева. Начался сильный и частый ружейный огонь с обеих сторон, и ничем не прикрытые стрелки стали падать убитыми и ранеными. На поддержку 1-го батальона пришел 3-й и, выслав свои роты в цепь, соединился с ротами 1-го батальона. Все шло у стрелков, как на учении».

3-я батарея – огонь!

«3-я батарея 3-й бригады подполковника Муравского получила приказание генерала Кашталинского отходить на Фынхуанченскую дорогу. Но едва она тронулась, как засвистали и защелкали над нею японские пули. Шедшие впереди зарядные ящики прибавили рыси и прошли обстреливаемое место благополучно, но орудия замялись! Перед ними стали быстро перебегать японцы, их цепи занимали горы и оттуда спускались к самой дороге. Нужно было открыть себе проход силою.

Подполковник Муравский приказал поручику Хрущову с двумя орудиями обстрелять японские цепи шрапнелью, а остальные четыре орудия хотел провести, прикрываясь огнем орудий Хрущова. Но уже было поздно. Японцы подобрались близко, их огонь стал удивительно меток, и в запряжках начали падать лошади. Батарея стала.

“С передков!” – скомандовал Муравский и под пулями, падавшими на дорогу, как крупные капли летнего дождя, люди на руках подкатили орудия и стали немного в стороне впереди орудий Хрущова. Уже в это время несколько человек упало убитыми и ранеными, но остальные делали свое дело.

Снарядов было немного. Зарядные ящики ушли – остались только те снаряды, которые батарея возит с собой в передках. Под градом пуль, бегом добежали солдаты до передков с убитыми и ранеными лошадьми и принесли снаряды. Японцы были близко. Отлично были видны их темные мундиры и желтые околыши фуражек. Помощи ждать было неоткуда. 11-й стрелковый полк сам боролся против тысяч японцев и был уже окружен – батарее оставалось только умереть с честью.

В эти страшные минуты все на батарее: и офицеры, и солдаты – понимали и сознавали одно – спасенья нет. Эти часто падавшие пули, то ударившие со звоном в орудие, то мягко щелкавшие по земле, то валившие на землю кого-либо из артиллеристов, были неизбежны. Как неизбежна судьба. Уже при виде упавшего товарища не кричали: “Носилки”, – потому что некому, да и некуда было уносить раненых. Каждый на этой одинокой, охваченной японцами батарее думал одно: возможно дороже продать свою жизнь.

И огонь батареи был меток. Упал убитым подполковник Муравский, его сменил штабс-капитан Петров, но и его свалила пуля; раненый, потерявший сознание, он упал подле пушек. Не хватало людей заряжать и носить снаряды: оставшиеся старались поспеть на два, потом на три, наконец, на все четыре орудья. Один и тот же номер нес работу шести номеров. Он приносил снаряд, он вкладывал его в пушку, он закрывал затвор, он наводил и стрелял. Отчаяние удесятеряло силы.

Эта доблестная батарея таяла, умирала, валилась на землю, мучимая ранами, но не сдавалась. Остатками командовал поручик Иванов, пока его не ранили. Батарея осталась без командира, почти без прислуги, почти без снарядов.

Единственный оставшийся в живых и не раненый офицер ее поручик Костенко с бомбардиром-наводчиком Кияшко и еще с двумя номерами вчетвером стреляли из четырех орудий…

_{Батарея – огонь! Рисунок французского художника времен русско-японской войны}^{442}  

И вот достреляны последние снаряды. Ранен последний офицер батареи поручик Костенко. Страдая от раны, в залитом кровью мундире, с помутившимся сознанием, он, как в бреду, продолжает работать. Эти четыре человека, как тени, бродят между орудиями; они вынимают прицелы, разбирают замки и идут помочь своему 4-му взводу, яростно отстреливающемуся под командой поручика Хрущова.

Мертвая батарея из 4-х орудий осталась на дороге, покрытая телами убитых, окруженная молчаливыми страдальцами, ранеными героями-артиллеристами. Но японцы не смели еще подойти и забрать пушки. Их сдерживал меткий огонь взвода поручика Хрущова, положившего двух офицеров и половину солдат одной из японских рот, бросившейся было в атаку.

К этому взводу пристроились пулеметы, а около 4-х часов дня к ним подошли и 7 орудий 2-й батареи 6-й Восточно-сибирской бригады. Эти наши 9 пушек и пулеметы не пускали японцев спуститься с гор и забрать открыто дравшийся 11-й стрелковый полк. И тем сильнее стреляли японцы из ружей, сгущая свои цепи, заходя все дальше и дальше горами, окружая стрелков со всех сторон.

На помощь японской пехоте около четырех часов дня подошли 3 батареи и стали осыпать шрапнелями наши цепи. Все больше и больше ружей умолкало, выпадая из коченеющих рук убитых стрелков. Кое-где роты отошли, но останавливались и снова занимали позиции».

Исполнить долг до конца!

«Этот доблестный полк, эти 9 пушек, не считая 4-х замолкнувших навеки, эти восемь пулеметов сдерживали всю армию Куроки. И гвардейцы Ватанабе, и почти вся 12-я дивизия, и отряд Умесава не могли сломить лишь одного полка русской пехоты. Он таял, он умирал, он истекал кровью, но не уходил, стоя железным заслоном всему Восточному отряду.

За его спиною измученные, потрясенные, потерявшие половину товарищей отходили стрелки 12-го полка. За его спиною свертывались полевые госпитали и лазареты и по узкой горной дороге уходили на запад к Фын-хунчену… А он оставался один, видя, что его окружают, видя, что смерть или плен грозят ему…

Смерть – да, но только не плен!

Доблестные стрелки о сдаче не думали. Твердые сознанием священного долга погибнуть самим, но выручить товарищей, они крепко стояли, ожидая атак врага… К командиру полка подъехал подполковник Линда и передал, что можно начать отступление.

Но полковник Лайминг, узнав, что еще не весь отряд вытянулся на Фын-хуанченскую дорогу, отвечал: “Мне приказано прикрыть отступление всего отряда, и я головой отвечаю за это!”

Русский командир полка умел исполнить свой долг до конца.

А между тем пули японцев уже стали осыпать наших стрелков не только спереди, но и сзади. Пришлось отодвинуться.

В полном порядке отошли роты 11-го полка, спустились с горы и, перейдя совершенно открытую долину, заняли лежавшую здесь небольшую горку. Она со всех сторон была окружена высокими горами, и японцы спешили теперь занять их, чтобы сверху, со всех сторон, поражать противника.

3-й и 4-й полки японской гвардии и 30-й полк сейчас же взобрались на ту высокую гору, которую только что покинул 11-й полк. Горные орудия и части 12-й японской дивизии заняли горы напротив, а 24-й японский полк торопился захватить единственную еще свободную дорогу через перевал в Хаметан».

Пробьемся штыками

«Приближался последний час для наших стрелков. Потерявшие около половины офицеров, с малым числом людей в ротах, они принуждены были отстреливаться во все стороны. 2 орудия поручика Хрущова и 2-я батарея 6-й бригады стреляли по всем направлениям. Орудия, ящики, повозки, пехота: все это занимало небольшую долинку и расстреливалось сверху японцами.

Вечерело. Розовел закат, покрывая золотом окровавленные холмы. Японцы занимали последний путь отступления – дорогу на Хаметан.

Было 5 часов вечера, когда полковник Лайминг решил штыками пробить путь спасения своему полку. Он сел верхом. По его команде к нему сбежались первыми роты 3-го батальона.

Сюда же, к командиру, поднесли полковое знамя, сопровождаемое 1-й ротой, сошлись с перевязочного пункта нестроевые и музыканты. Стих с нашей стороны ружейный огонь, все замолкло в долине, и только по-прежнему кругом непрерывно трещали выстрелы японских винтовок, да свистали и щелкали пули, выводя людей из рядов.

Настала торжественная и удивительная минута. Перед полком вышел священник, отец Стефан Щербаковский, и высоко поднял в руке своей крест. Золотыми блестками заиграло на нем солнце. Сняли шапки стрелки и перекрестились. Та молитва для многих была последней.

– С Богом, братцы! – сказал полковник Лайминг. – Музыканты, марш!..

Вольнонаемный капельмейстер Лоос взмахнул палочкой и навстречу свисту пуль, заглушая трескотню японских выстрелов, грянул марш. Люди взяли ногу и широким стрелковым шагом, держа ружья наперевес, пошли на японцев. Оставшиеся одни орудия взвода Хрущова и 2-й батареи 6-й бригады стали обстреливать частым шрапнельным огнем японские цепи на перевале.

В середине колонны вели под руку и несли на носилках раненых…

И с каждым шагом этой страшной атаки падали люди. Раненых подхватывали, убитых обходили и с новою смертью суровее сдвигались брови у стрелков, крепче сжимали они винтовки и тверже ступали ногою…

Упал убитый полковник Лайминг, доблестный командир полка, убит и командир 3-го батальона подполковник Дометти… Падают сраженные пулями четыре ротных командира. Вот и ярко сияющий в воздухе золотом крест покачнулся. Отец Щербаковский ранен в правую руку. Как видно, японцы целились прямо в крест. Быстро нагнулся священник, перехватил крест в левую руку – и знамение Веры опять высоко вознеслось впереди грозного батальона…

С трудом идет и капельмейстер Лоос – он ранен…

Музыканты сбились было с такта, смолкли на мгновение, но вдруг сразу полились родные звуки народного гимна “Боже, Царя храни!”. А навстречу ему из измученных грудей грянуло потрясающее ура! Кричали и раненые, залитые кровью, заглушая стоны лежавших на носилках. Широким потоком бросились стрелки в атаку на перевал. Бежали раненые, бежали люди с носилками, бежал впереди, благословляя крестом, священник…

Отхлынули японские цепи! Они не посмели принять этой атаки храбрецов. Только резервы их издали открыли жестокий огонь по нашей густой колонне. Целая дивизия японцев не посмела сойтись на штык с остатками русского полка.

Дорога на Тензы была открыта. Провожаемые японскими пулями, уходили стрелки, унося свое знамя, а за ними, хромая, ковыляя, опираясь на ружья, потянулись все раненые, которые хотя как-нибудь могли идти.

11-й Восточно-Сибирский стрелковый полк потерял здесь 14 офицеров убитыми и 9 ранеными. Стрелков было убито 206 и ранено 360, пропало без вести – 281, а всего из 2000 убыло 847. Осталось в строю из раненых 2 офицера и 35 нижних чинов…»

Батареи умирали, но не сдавались

«А по японским цепям и резервам все также вели огонь русские пушки, и шрапнели осыпали врага. То стреляли оставшиеся на поле орудия 2-й и 3-й батарей 6-й и 3-й Восточно-Сибирских бригад. Им вторили 8 пулеметов и ружья прикрытия остатков 3-й и 8-й рот 11-го полка. Стрельбою управлял штабс-капитан Сапожников. Орудия стреляли во все стороны, потому что всюду был враг…

Пулеметы вскоре замолкли… не стало патронов. Их попробовали унести через крутые утесы, но падали несшие их стрелки под метким огнем японцев. Пришлось вынуть затворы и оставить негодные пулеметы врагу. Смолкли понемногу и пушки. Японцы теперь направили против этой маленькой кучки людей частый и меткий огонь многих рот.

В несколько минут были перестреляны лошади в зарядных ящиках и передках. Офицеры, поручики Костенко и Щегольков и подпоручик Хабаров, были ранены. Во взводе 3-й батареи осталось только пять человек прислуги. Раненый поручик Иванов управлял действиями орудий, раненые солдаты-артиллеристы, наскоро перевязавшись, снова шли к орудиям и помогали, сколько могли.

^{Последняя штыковая} 

Наши батареи умирали, но не сдавались. Прикрытие стрелков почти все полегло под японскими пулями и смолкло. Наконец пронеслось страшное известие – нет больше снарядов…

Все реже и реже стреляли наши пушки. Японцы надвигались все ближе и ближе и теперь уже били без промаха. Отовсюду виднелись их загорелые лица, и только еще крутая и скалистая вершина горы, прижавшись к которой стояли наши пушки, была свободна.

Гулко прогудел наш последний выстрел… Штабс-капитан Сапожников приказал оставшимся людям вынуть, разобрать и запрятать затворы, а затем 4 офицера, из них трое раненых, и 40 солдат артиллеристов, стали карабкаться на скалы, цепляясь за кусты и камни, перевалили гору и ушли…

Пулеметная рота потеряла здесь 15 человек убитыми и 35 ранеными и 22 лошади. В 3-й батарее 3-й бригады убито 3 офицера и 24 нижних чина. Ранены 2 офицера и 58 нижних чинов, то есть почти все, и выбиты 72 лошади. Во 2-й батарее 6-й бригады убито 2 офицера и 32 нижних чина и ранен 1 офицер и 39 нижних чинов и выбито 76 лошадей…

Тихо стало на поле сражения, покинутом русскими… Безмолвные стояли пушки, залитые кровью своих защитников. Кругом валялись пустые гильзы от артиллерийских патронов, окровавленные тряпки, шашки, фуражки… Мертвые тела лежали в стороне. Сюда, к этим останкам батареи, минуту тому назад изнемогавшим в непосильной борьбе, к этим закопченным и окровавленным орудиям проворно сбегались японцы…»

До радостного пробуждения

«Через три дня, 22 апреля, весь Восточный отряд стянулся в деревню Туинпу, раскинулся вдоль горной речки биваком и стал на отдых.

Здесь рассчитали снова роты, здесь подсчитали раненых и убитых, здесь начали оправляться для новых и новых тяжелых боев…

Так кончилось сражение под Тюренченом, стоившее нам 60 офицеров и 2130 нижних чинов и громкой славой покрывшее знамена 11-го и 12-го Восточно-Сибирских стрелковых полков с их артиллерией.

Оно окончилось отходом Восточного отряда от реки Ялу.

Правда, этот отход был предусмотрен и заранее был предрешен, но поле сражения, в котором наши войска дрались неизмеримо храбрее японцев, осталось все же за ними…

За ними, но лишь потому… что нашим войскам задолго до боя было приказано отступить, а в самом бою из распоряжения начальства отряда так вышло, что против всей армии Куроки боролись то 12-й и 22-й стрелковые полки, то один одиннадцатый.

Было бы, быть может, иначе, если бы мы наступали, если бы армию Куроки в Тюренчене встретили все силы Восточного отряда, если бы драться пришлось одному против двух, а не против десяти, как это было.

Доблестные стрелки и их офицеры явили в этом тяжком бою достойный пример русской храбрости и отваги, и не их вина, что пришлось уступить мужественному врагу, оценившему доблесть и самоотвержение русских.

Безвестные, далекие могилы, полные костьми русских, на холмах чести под Тюренченом, покойте до радостного пробуждения положивших за Родину жизнь свою наших стрелков и офицеров! Да не умрут в памяти Родины их подвиги и страдания.

Да не забудется и высокий подвиг полковника Лайминга с его храбрым 11-м Восточно-Сибирским стрелковым полком, твердо помнившим великую заповедь Христову: больше сея любве никто же имат, да кто душу свою положит за други своя…»

«Поздравляю вас, господа. Вы – герои!»

Русские солдаты и офицеры не посрамили славу русского оружия в бою под Тюренченом, как зовется в летописях японской войны бой на реке Ялу. Не их вина, что поле боя осталось за противником. Яростное сопротивление наших войск ввело в заблуждение самого Куроки. Каждый русский полк он счел за дивизию.

Является достоверным фактом, что два первых батальона 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полдня сдерживали с успехом (!) натиск почти двух японских пехотных дивизий! 3-й батальон погиб почти в полном составе вместе с командиром.

Когда после боя Куроки узнал от попавших в плен раненых русских офицеров, что его армии противостояли всего два полка₉ он поклонился им: «Поздравляю вас, господа. Вы – герои!»

Под Тюренченом 6000 русских с 30 орудиями дрались с 36 000 японцев при 128 орудиях. Русские войска потеряли убитыми, ранеными и пленными 55 офицеров и 2122 солдата, но офицеры и рядовые железных восточносибирских полков и батарей не пали духом.

Вражескими трофеями стали поврежденные 21 полевое орудие – большинство их из-за невозможности вывезти с позиций (были убиты ездовые лошади) русские артиллеристы привели в полную негодность – и сломанные 8 пулеметов. Потери японцев, по их данным, составили 1036 человек и были для атакующей стороны «очень малы».

Следует добавить, что достойным соратником генерала Куропаткина генералом Засуличем за весь бой был отдан единственный приказ – об отходе.

Засулич спешно стал отходить на Фынхуанчен – важный узел на пути из Кореи в Маньчжурию и дальше. Следом за ним, по некотором размышлении, двинулся и Куроки.

Первая опора золотого моста

Отход Восточного отряда явился сигналом к развертыванию на материке всей японской вооруженной силы. Генерал Куропаткин успешно заложил первую опору своего золотого моста.

1-я японская императорская армия под командованием генерала Куроки Тамесады оказалась на маньчжурском берегу реки Ялу и тем самым получала операционный простор для своего дальнейшего продвижения к Квантуну. Теперь почти все южное побережье Ляодунского полуострова открывалось для беспрепятственной высадки японских войск. Это было как раз то, на что так надеялся японский Главнокомандующий маршал маркиз Ойяма Ивао. Для него это был большой успех.

Командующий 1-й армией генерал Куроки Тамесада доносил в победной реляции маршалу Ойяме: «Принцы крови и другие офицеры сильно воодушевлены, а воинский дух в частях значительно поднялся».

Еще бы ему не подняться. По-хорошему могли ведь и в реке утопить.

О понесенном поражении в сражении на реке Ялу Командующий Маньчжурской армией генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин доложил Императору следующим образом: «Бой у Ялу явился случайным, как для начальников, так и для войск».

Втирал генерал очки Государю! Жаль все же, что Александр III перед смертью не произвел Наследника сразу в полные генералы. Вскоре привыкли бы все. И незаметно исчез бы у Николая Александровича пиетет перед широкими погонами.

Умиляют также следующие ценные указания командующего Маньчжурской армией. Куропаткин вновь требует от военачальников всех степеней «всеми мерами избегать решительного боя» до отхода «на главные силы нашей армии».

Еще одна любопытная деталь. Петр Николаевич Краснов, автор приведенного очерка о бое под Тюренченом, вообще говоря, считался в то время апологетом генерала Куропаткина, причем самым талантливым, по мнению редакции «Летописи войны с Японией». В определенной степени к «политкорректности» обязывал есаула Краснова сам статус его как штатного корреспондента газеты «Русский инвалид» – фактического официоза Военного Министерства. Могли быть и какие-то иные соображения, неизвестные нам.

Но талант военного писателя и будущего выдающегося командира Великой войны в настоящем случае перекрыл «политзаказ», если таковой и был. Лучший обличительный документ о своеобразной полководческой манере Командующего Маньчжурской армией, чем рассказ о сражении на пограничной реке Ялу, представить трудно.

^{Сражение на реке Ялу}

^{Бой у Цзиньчжоу}