Текст книги "Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том I"

Автор книги: Борис Галенин

Ни один из опытных начальников военных сообщений не был приглашен на эту должность в армии, а на нее был назначен Начальник Канцелярии Военного Министра генерал-лейтенант Александр Федорович Забелин.

Вся санитарная часть, наперекор Положению, была изъята из ведения “Дежурного Генерала”, и был назначен особый Начальник санитарной части армии, и на эту должность был приглашен – губернатор – генерал Трепов.

Начальником транспортов армии точно так же был назначен офицер, никакого дела с транспортной частью в мирное время не имевший, полковник Ухач-Огорович.

Начальником Военно-Дорожного управления армии также был назначен человек, совершенно к этому делу не подготовленный – строитель Либавской крепости, произведенный в генерал-майоры наш знаменитый Иван Иванович Шевалье-де-ласерр – человек, знакомый с инженерным делом, но очень отсталый даже по своей специальности, отличный игрок в шахматы, знаток по ухаживанию за дамами и за начальством, но полный невежда в смысле знания военного дела вообще».

Строитель крепости

«На этом назначении не могу не остановить внимания читателя: Либава не достроена, она в печальном состоянии. Объявляется война. Либава получает весьма важное значение как место формирования части Второй и Третьей эскадр. Нам предписываются всякие срочные мероприятия по инженерной части, приказано в спешном порядке строить батареи №№ 7 и 8. И в это время у нас отнимается строитель крепости!

Насколько же Шевалье был типичным сотрудником для Куропаткина и полный невежда вообще военном деле – показывает его отъезд из Либавы.

Утром, накануне отъезда, Шевалье был у меня с прощальным визитом. Прослужив в течение семи лет по управлению военных сообщений, приняв участие в составлении мобилизационного плана всего тыла Киевского Военного Округа, я хорошо знал это дело и, конечно, поинтересовался узнать, как смотрит на предстоящую работу Шевалье и успел ли он ознакомиться со своими обязанностями согласно “Положения о полевом управлении Армиями”.

Он мне ответил, что это его не касается, что “там” условия совершенно особые и что ему самому придется создавать новые положения. Я ему не противоречил: я понял, что он и понятия не имеет об упомянутом законоположении, а следовательно, и о своей деятельности. Вечером этого же дня Шевалье блестящим образом подтвердил мое предположение.

Вечером в городском собрании местное общество устраивало проводы отъезжавшему на Дальний Восток первому представителю Либавской крепости. Все было так, как в этих случаях полагается: водка, закуски, ужин, шампанское, музыка, тосты, победные пожелания об уничтожении “Япошек” и т.д. Самое же интересное было – это ответный, благодарственный тост, сказанный самим Шевалье.

Поблагодарив должным образом “дорогое его сердцу” Либавское Общество, он объяснил, в чем именно будет заключаться его деятельность на театре военных действий. Я слушал и поражался или глупости, или же его нагло-легкому отношению к тому делу, которое ему поручили. Он просил в случае не совсем гладких дел на Дальнем Востоке не особенно строго его судить.

Он объяснил слушающим, что в Китае путей почти не существует, а что единственная дорога, по которой нам придется наступать, это большая Мандаринская дорога, вымощенная не булыжниками, а огромными, саженными, каменными плитами, из которых значительная часть, благодаря отсутствию ремонта, стала ребром, почему сообщение по сим путям сделалось почти невозможным, и наши войска по этим дорогам наступать не могут.

Вот почему ему, Шевалье, с его саперами придется наступать впереди армии, починять дороги и мосты, и только после этого наша армия получит возможность двигаться вперед, и, таким образом, в значительной степени весь успех нашей армии будет зависеть от работы Шевалье!

Я с великою скорбью слушал эту ерунду, доказывавшую, какую гиль может плести Куропаткинский сотрудник, им лично выбранный.

Вот каким “салатом” наполнял Куропаткин свой Полевой Штаб, в недрах которого скрывались залоги наших будущих побед, а может быть, и поражений».

Клевещите, клевещите…

«Впоследствии, когда начались неудачи за неудачами, и когда не только русское общество, но даже и Европа, были поражены теми непонятными событиями, которые разыгрывались на полях сражений, и когда раздутая газетами заблаговременно слава Куропаткина могла поколебаться и затмиться, то сей знаменитый генерал начал прибегать к всевозможным способам, чтобы не потерять доверия как со стороны Государя, так и со стороны общества и прессы, а также и со стороны подчиненной ему армии; чтобы остаться на своем посту и в почете, он не гнушался никакою ловкою ложью и, между прочим, прибегал к распространению тайными путями среди русского общества гнусной клеветы на Государя, иносказательно именуя Его “Петербургом”.

“Петербург” – по его тайным жалобам корреспондентам и разным высокопоставленным частным лицам – мешал ему, вмешиваясь в ведение операций и навязывая ему нежелательных и негодных генералов.

И ему верили, ему сочувствовали, ругали Наместника Алексеева, косвенно осуждали Царя. Но ни разу никто не поинтересовался проверить куропаткинскую правду и убедиться, что в ведение операции Государь не вмешивался, давая Куропаткину полную свободу, и ровно никого ему не навязывая; ни разу никто не подумал о том, каким образом Куропаткин формировал свой Полевой Штаб, как я только что его описал».

Случайно или сознательно?

«Невольно нарождается вопрос: был ли подбор чинов в Полевой Штаб Маньчжурской Армии явлением случайным или определенно сознательным?

Куропаткин был не ребенок и не сапожник и не сумасшедший, поэтому я утверждаю, что подбор Полевого Штаба он производил вполне самолично и сознательно, никто и никого ему не навязывал, ни в штаб, ни в войска.

Если же “салат”, устроенный из своего штаба, был задуман умышленно, то предоставляю ученым историкам разобраться в вопросе: какая идея руководила Куропаткиным, когда он, будучи Военным Министром, сделал все от него зависящее, чтобы не подготовить нашу Армию к войне на Дальнем востоке, а что делал – старался сделать как можно хуже».

Мобилизационного плана не было

«Надо заметить, что к началу войны с Японией никакого мобилизационного плана Куропаткиным подготовлено не было…

Хоть каких-либо соображений о сосредоточении войск на Дальнем Востоке и о формировании армий, об усилении Порт-Артура, о назначении ему орудий и снарядов, о производстве съемок местности к северу от Ляояна, о заказе для Дальнего Востока горной артиллерии и обозов и тому подобного составлено не было, если не считать довольно странного решения вопроса, выразившегося в заблаговременной отправке на Дальний Восток по одной бригаде от X и XVII армейских корпусов.

Больше того: когда в 1903 году Куропаткину был подан доклад по Главному Штабу о производстве инструментальных съемок в Маньчжурии к северу от параллели Ляояна, Куропаткин отказал в ассигновании на это необходимых кредитов, написав в собственноручной резолюции на докладе по Главному Штабу, что карт местности к северу от Ляояна нам не потребуется.

Как понимать эту резолюцию в связи с его общей идеей операций против Японцев: не по примеру ли наших действий в 1812 году₉ то есть с постоянным отступлением до параллели Харбина?»

Куропаткин и Порт-Артур

«Отношение Куропаткина к обороноспособности Либавы мною приведено выше. Может, он считал Либаву никем не угрожаемой?

Как же отнесся он к плачевному состоянию крепости Порт-Артура, когда он заехал в эту крепость летом 1903 года по возвращении из Японии, куда он ездил, дабы убедиться, насколько правильны слухи о возможности войны с нею и – по возможности, – чтобы получить представление о Японской Армии?

По прибытии в крепость он был встречен всем начальством, которое и доложило ему о неготовности крепости и представило доклад о насущных ее нуждах. Куропаткин доклад взял, но с всегдашним апломбом заявил, что он сам поедет и осмотрит крепость. О том, что он в крепостном деле ничего не понимал (или делал вид, не желая понимать), Порт-Артурское начальство, очевидно, не подозревало и вполне доверилось его осмотру.

Возвратившись с фортов, Куропаткин собрал Комитет обороны, в котором не дал никому сказать ни одного слова, а все время сам говорил, поучая Порт-Артурцев, а сведения обо всех нуждах крепости приказал подать себе в вагон для рассмотрения на обратном пути.

Читал он эти ведомости или нет, я не знаю, но, как мне говорили потом мои Порт-Артурские приятели, они, веря Куропаткину, с терпением ожидали благополучного решения вопросов, изложенных в их записках, и так до самого начала войны с Японией ничего и не дождались!»

Какая цель могла им руководить?

«Были ли заблаговременно предназначены те войска, которые в случае надобности должны были ехать на Дальний Восток?

Этой простой работы сделано не было, ибо впоследствии корпуса выхватывались совершенно неожиданно, причем посылались войска, которые при предшествующей посылке отдали в другие части своих офицеров и, в свою очередь, получив приказание о мобилизации, получали чужих офицеров из других полков, которые, в свою очередь, также в скором времени получали приказание мобилизироваться!

Если соображений сделано не было, то Куропаткина можно было назвать преступником. Если они были сделаны в том порядке, как таковые выполнялись, то таковое перемешивание офицерского состава нельзя было не признать иначе, как предательством.

Но как бы там ни было, война началась, и для командования неподготовленною армией помчался генерал Куропаткин со своим сформированным по проекту какого-то дилетанта Полевым Штабом, в котором все его главные чины выступили в ролях, им не знакомых, и единственным сотрудником Куропаткина, получившим назначение “по своей специальности”, был чиновник, некий Задорожченко, пользовавшийся большим доверием Его Высокопревосходительства, ведший самые секретные журналы генерала Куропаткина, имевший при себе все секретные шифры, живший в поезде с Куропаткиным и свято хранивший его тайны.

Работу, которую по Закону должен был вести Начальник Канцелярии Полевого Штаба, по меньшей мере полковник Генерального Штаба, Куропаткин совершенно незаконно поручил маленькому чиновнику.

Спрашивается, какая цель могла им руководить?»

На этом мы временно прервем генерала Федор Петровича, и зададим несколько неожиданный вопрос.

А причем здесь адмирал Скрыдлов?

Ну то, что Куропаткина поддерживали Витте и Ламздорф, удивления не вызывает. Выше уже говорилось о «дружной и согласованной работе трех министерств». Но вот какое любопытное свидетельство имеется об этом назначении в уже упоминавшемся сборнике воспоминаний о Порт-Артуре, вышедшем в Нью-Йорке в 1955 году:

«Вечером звонок Скрыдлова к Куропаткину:

– Я только что от молодой Императрицы. На коленях умолял о вашем назначении Командующим. Алексеев ничего не смыслит в этих делах.

Несколько минут спустя, звонок Солъского, звонок Витте, звонок князя Мещерского и звонки Куропаткину со всех сторон; все с пожеланием о принятии им поста Главнокомандующего»^{429}.

Что поздравлял Витте – это как бы естественно. А вот насчет Скрыдлова любопытно. Чего это он на колени-то вставал? Ведь в будущем именно Скрыдлов, став Командующим флотом на Тихом океане, будет саботировать приказ Главнокомандующего Алексеева о необходимости прибыть в отрезанный Порт-Артур. Связь-то с Артуром хоть и рискованная, но была. Миноносец «Лейтенант Бураков» в Чифу очень шустро бегал.

Не говоря уж о том, что у адмирала Скрыдлова была сверхзадача, делающая его присутствие в Порт-Артуре вдвойне необходимым. По крайней мере, именно ему было поручено доставить в крепость икону «Порт-Артурской Божьей Матери»^{430}.

Но Командующий флотом предпочел бросить на произвол судьбы и крепость, и эскадру. Остался во Владивостоке, где почти не было кораблей, но зато переизбыток адмиралов.

Отказался отправиться в Порт-Артур и назначенный непосредственным Командующим 1-й Тихоокеанской эскадрой вице-адмирал П.А. Безобразов. Отказ мотивировал почтенным возрастом – 59 лет – и плохим здоровьем. Утверждал, что выход в море ему вообще противопоказан.

Чтобы читатель не подумал, что рассказанное является малоостроумной шуткой автора или, Боже сохрани, диффамацией в адрес почтенных и уважаемых адмиралов, приведем подлинную фразу из официального документа: «Вице-адмирал Скрыдлов отклонил даже попытку переправить в Артур хотя бы вице-адмирала Безобразова, ответив Наместнику о невыполнимости сего ввиду риска попасть в плен, возраста адмирала и нездоровья его»^{431}.

Становится как-то понятнее, почему Скрыдлов не пошел Начальником эскадры Тихого океана в 1902 году. Он, позволю себе напомнить, расходился с адмиралом Алексеевым в вопросах стратегии будущей войны. Теперь мы это очень можем понять. Адмирал-то Алексеев войну выиграть хотел!

Так что по-любому получается, что господин Скрыдлов крайне некрасиво выглядит во всей этой истории. Чтобы о чем худшем не говорить. По-хорошему говоря, по ним обоим с Безобразовым трибунал плачет. До Скрыдлова, впрочем, и добрался. В 1918 году. Только вот не тот трибунал, не тогда и не за то.

^{Икона «Торжество Пресвятой Богородицы» – Порт-Артурская} 

Состав и расположение русской Маньчжурской армии и японских войск был следующим.

Численность русских войск на Квантунском полуострове, в том числе и гарнизона Порт-Артура, составляла до 40 тысяч человек. В их число входили 30 батальонов пехоты, 1 казачья сотня, 56 полевых орудий, 3 батальона крепостной артиллерии и другие небольшие воинские подразделения.

Порт-Артур, вернее Порт-Артурский укрепленный район, со стороны суши оборонял 3-й Сибирский корпус генерала A.M. Стесселя. Корпус состоял из 4-й Сибирской стрелковой дивизии генерала А.В. Фока и 7-й Сибирской стрелковой дивизии генерала Р.И. Кондратенко. Кроме того, 4-й дивизии для усиления был придан 5-й Сибирский стрелковый полк из состава 2-й дивизии. Запомните номер этого полка.

Эти войска были укомплектованы запасными сверх нормы в расчете на ожидаемые потери в людях. Корпус стал основой крепостного гарнизона и к началу боев насчитывал 37 514 человек и имел 3606 лошадей.

В крепости Владивосток и Приморском крае имелось 25 батальонов пехоты, 6 сотен конницы, 56 полевых орудий, 3 крепостные роты и другие части. В Южной Маньчжурии – 23 батальона пехоты, 6 эскадронов кавалерии, 88 полевых орудий и отряды Заамурской пограничной стражи, конные и пешие.

Восточный отряд под командованием генерала М.И. Засулича на рубеже реки Ялу состоял в боевом отношении из отборных воинских частей. Он включал в себя 3-ю и 6-ю Восточно-Сибирские стрелковые дивизии с их артиллерийскими бригадами – 20 батальонов сибирских стрелков и 62 полевых орудия. В состав Восточного отряда входили также отдельная Забайкальская казачья бригада, Аргунский и Уссурийский казачьи полки (всего 24 сотни казаков), саперная рота и телеграфная команда. Численность русских войск на реке Ялу достигала 23 тысяч человек.

Общий резерв Маньчжурской армии (27 батальонов пехоты, 20 сотен конницы и 11 инженерных рот) под начальством самого Командующего армией располагался в районе Мукден – Ляоян.

Всего в русской действующей армии в Маньчжурии к началу боевых действий на суше насчитывалось около 140 тысяч штыков и сабель. Им противостояли следующие силы врага.

Японская 1-я армия генерала Куроки Тамесада состояла из 36 батальонов пехоты, 3 саперных батальонов, 16 500 носильщиков-кули, 9 эскадронов кавалерии и 128 полевых орудий. Всего в районе города Ичжоу, на правом берегу реки Ялу, сосредоточилось более 60 тысяч японских войск, считая носильщиков и иные вспомогательные части. Этими силами намечалось оттеснить русских с границы и открыть путь в Южную Маньчжурию.

Японская 2-я армия генерала Оку Ясуката в составе 36 пехотных батальонов, 17 кавалерийских эскадронов, 3 саперных батальонов, свыше 15 тысяч солдат-кули, 216 полевых орудий находилась в готовности для перехода морем и десантирования на Ляодунский полуостров. Более 60 тысяч человек этой армии вместе с транспортными судами находились у Цинампо.

Однако такой приказ Главнокомандующий маршал маркиз Ойяма Ивао мог отдать только в случае успешной переправы 1-й армии генерала Куроки Тамесада через реку Ялу и блокирования русского флота в Порт-Артуре.

Таким образом, к началу действий на суше силы Маньчжурской армии превосходили существенно силы 1-й и 2-й японских армий.

А ведь японские армии вынуждены действовать были пока порознь. Вдобавок армии Куроки предстояло форсировать серьезную водную преграду в виде реки Ялу, а армии Оку вообще десантироваться.

На 13 день войны Главнокомандующий Алексеев отдал приказ генералу Линевичу оттянуть на себя японскую армию, чтобы не дать ей возможности всеми силами обрушиться на Порт-Артур, и задержать её наступление через реку Ялу и далее к линии КВЖД. Цель была ясна – выиграть время для сосредоточения резервов, подходящих из Западной Сибири и Европейской России. А в идеале и вовсе тормознуть японцев в Корее. Там и места для маневра меньше, и вообще.

Еще раньше было организовано наблюдение за побережьем Корейского и Ляодунского заливов для определения пунктов высадки неприятеля и разведки количества японских войск, высаживающихся в Корее, и путей их наступления.

Эта последняя задача возложена была на передовой конный отряд генерал-майора П.И. Мищенко в составе Отдельной Забайкальской казачьей бригады 1-й Забайкальской казачьей батареи и охотничьей команды 15-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.

Уже 28 января одна сотня этого отряда двинулась к границам Кореи. А 1 февраля туда высланы были три офицерских разъезда, и следом за ними в Корею вступил весь отряд. 6 февраля разъезды Мищенко захватили в Ичжоу японского майора и пять солдат, наблюдавших за переправами на реке Ялу. 15 февраля под Пхеньяном произошла первая встреча наших разъездов с японскими. Казачья сотня, встретив на дороге кавалерийский эскадрон японцев, обратила его в бегство и гнала до городских ворот.

^{Первая стычка казаков с японцами в Корее}

Так что первое наступление в эту войну было наше. И первых пленных взяли мы! Останься адмирал Алексеев и дальше реальным командующим – смотришь и дальше бы так было.

Набег Мищенко вызвал у японцев сильную тревогу, свидетельствовавшую, что наступления наших войск в Корею не ожидали.

Еще бы! Вроде уже все схвачено.

Это было важное обстоятельство, которое могло бы, вероятно, сильно спутать все расчеты японцев и передать инициативу действий в наши руки. Но им не воспользовались, и этого первого маленького с виду, но важного по своему значению успеха не только не использовали и не развили, но вопреки воле Главнокомандующего свели к нулю.

18 февраля генерал Линевич, считая выдвинутое положение отряда генерала Мишенко опасным, приказал ему отойти назад в Ичжоу, на Ялу, наблюдая впереди лежащую местность лишь разъездами.

Линевич делал вид, что боится лишиться конницы в самом начале войны. А ведь считался когда-то лихим кавказским генералом. Но Главнокомандующий, адмирал Алексеев, этих опасений не разделял и, узнав о потере соприкосновения с противником, приказал Линевичу немедленно двинуть конный отряд вперед и предписать ему более решительный образ действий.

26 февраля отряд снова двинулся вглубь Кореи. Но за это время обстановка уже сильно изменилась, и, ясно дело, не в нашу пользу. 12 февраля в городе Аньчжу не было еще ни одного японца, а 3 марта он был уже занят трехтысячным японским отрядом, и, стало быть, теперь мы не могли продвинуться далее этого пункта. Теперь казаки всюду уже натыкались на японцев. Головные отряды их находились уже на правом берегу Пакченгана, их разъезды доходили до Касана, а главные силы, высадившись в Цинампо и Чемульпо и немедленно захватив Сеул, шли к Пхеньяну и далее – на Унсан и Канге.

Собрав все эти сведения и считая задачу разведки посильно выполненною, генерал Мищенко хотел уже отходить за Ялу, когда получил от генерала Линевича выражение сожаления, что он не «потрепал» японцев. Тогда генерал Мищенко снова повернул свой отряд обратно и 15 марта атаковал корейский городок Чончжю, занятый, по слухам, 4 японскими эскадронами.

Это был наш первый смелый, «хороший» бой, подкрепивший уверенность, что в окрестностях Чончжю, Аньчжу и Пхеньяна сосредоточивается 1-я японская армия. С нашей стороны в бою участвовало шесть сотен спешенных казаков, со стороны японцев – 5 батальонов пехоты, 7 кавалерийских эскадронов, саперная рота и 18 полевых орудий. После жаркой перестрелки казаки сели на коней и без потерь отошли в расположение своего отряда.

Так как в то же время отряд, выдвинутый из Владивостока в Северную Корею нигде противника не обнаружил, то стало ясно, что ближайшей целью действий японской армии, высадившейся в Корее, было наступление к Ялу, форсирование переправы через эту реку и дальнейшее развитие операций на Маньчжурском театре.

Собственно, чего другого было ожидать!

Прежде чем перейти к рассказу о первом крупном сухопутном столкновении русских и японских войск – бое на реке Ялу, скажем несколько слов о герое набега на Корею генерале Павле Ивановиче Мищенко.

* * *

Биографическая справка ^{432}

«Мищенко Павел Иванович (22.1.1853, Темир-Хан-Шура, Дагестан – 1918, там же), русский генерал от артиллерии (6.12.1910), генерал-адъютант (1904). Образование получил в 1-м Павловском училище (1871). Выпущен в 38-ю арт. бригаду. Участник Хивинского похода 1873 и русско-турецкой войны 1877-78. Командовал батареей 2-й гренадерской арт. бригады. С 1899 помощник начальника охранной стражи КВЖД.

Во время подавления Ихэтуаньского восстания 1900-01 показал себя храбрым и распорядительным командиром, был начальником южного отдела КВЖД. За успехи в Китайском походе награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. 2.6.1901-9.3.1902 командир 1-й бригады 39-й пехотной дивизии в Квантунской области. С 23.3.1903 командир отдельной Закаспийской казачьей бригады.

Участник русско-японской войны 1904-05, заслужил репутацию одного из лучших кавалерийских командиров русской армии. Блестяще проявил себя в сражениях при Шахэ, Сандепу. С 17.2.1905 начальник Урало-Забайкальской сводной казачьей дивизии. 30.8.1905 переведен в распоряжение главнокомандующего на Дальнем Востоке. Награжден золотым оружием.

С 21.9.1906 командир II Кавказского АК. 2.5.1908-17.3.1909 Туркестанский генерал-губернатор, командующий войсками Туркестанского ВО. С 23.2.1911 войсковой наказной атаман войска Донского. 23.9.1912 назначен состоять при войсках Кавказского ВО.

В начале войны некоторое время командовал частями II Кавказского АК (Кавказская гренадерская и 51-я пехотная дивизии) вместо В.А. Ирманова. 19.3.1915 получил в командование XXXI АК, действовавший на Юго-Западном фронте.

Во время чистки высшего комсостава после Февральской революции отстранен от поста командира корпуса и 16.4.1917 уволен от службы по болезни с мундиром и пенсией.

В 1917 уехал на родину. Постоянно носил знаки различия; когда к нему в дом вломились большевики и при обыске отобрали погоны и награды, он застрелился».

Еще одна русская судьба на переломе времен. То, что был уволен от службы Временным правительством, говорит о том, что Павел Иванович был верным сыном Престол-Отечества и в думско-масонские игры не играл.

^{Генерал Павел Иванович Мищенко}

В войну же русско-японскую он стал подлинным ее героем. Показателен следующий факт. Отрядный штаб Мищенко состоял всего из пяти офицеров. За войну будет убито четверо, двое пропадут без вести, одного ранят три раза, другого – четыре. Всего урон штаба будет исчисляться в 22 человека, не считая ординарцев и офицеров связи.

Последнее не удивительно. Известный генерал Антон Деникин, в ту войну начальник штаба конного отряда генерала Мищенко, свидетельствует: «Когда бой становился жарким, генерал Мищенко со своим штабом неизменно шел впереди с солдатами в стрелковой цепи: “Я своих казаков знаю, говаривал он, – им, знаете ли, легче, когда они видят, что и начальству плохо приходится”».

Набег на Инкоу

С именем генерала Мищенко связан еще один известный эпизод русско-японской войны, получивший название «Набег на Инкоу». Набег этот состоялся в начале 1905 года, перед сражением под Сандепу.

Главной целью рейда было разрушение железной дороги, в том числе и железнодорожных мостов, на участке Ляоян – Ташичао – Дальний с тем, чтобы затруднить переброску осадной 3-й японской армии из-под Порт-Артура. В полной мере осуществить это не удалось, поскольку секретность в русской Маньчжурской армии, по-видимому, принципиально не соблюдалась. Кроме того, лихому кавалеристу Мищенко навязали громоздкий обоз. Под предлогом обеспечения полноценного и высококалорийного питания бойцов во время рейда. Главнокомандующий генерал Куропаткин всегда проявлял в таких случаях трогательную заботу о солдатском и казачьем желудке.

Вступая по пути в частые перестрелки и непродолжительные стычки с японцами и хунхузами, 30 декабря 1904 года отряд генерала П.И. Мищенко, насчитывавший около 7 с небольшим тысяч войска, преимущественно кавалерии, беспрепятственно подошел к городу-порту Инкоу. По сведениям лазутчиков, «там было сосредоточено запасов до 20 млн. рублей». Стоимость, между прочим, двух эскадренных броненосцев.

Для атаки, назначенной на вечер, выделялось 15 эскадронов и сотен, остальные находились в резерве. Штурмовой колонне было послано приказание: взорвать все что можно и уходить. Перед атакой русская конная артиллерия обстреляла Инкоу и подожгла многочисленные армейские склады, которые горели несколько суток. Однако пламя пожара осветило местность, и японцы повели по атакующей русской коннице прицельный огонь и отбили атаку. Из строя выбыло около 200 человек. Со стороны станции донеслись звуки частой стрельбы японских магазинок; послышалось «ура», заглушённое еще более яростной стрельбой; еще раза два среди шума перестрелки вспыхивало «ура».

_{Казачья атака при Инкоу. Рисунок французского художника времен Русско-японской войны} ^{433}

Мищенко хотел повторить атаку в конном строю большими силами, но тут ему сообщи ли с линии дозоров, что на выручку гарнизона Инкоу спешит из близкого Ташичао большой японский отряд. Русской коннице пришлось отступить от горящего во многих местах города Инкоу и начать отход в расположение Маньчжурской армии.

Маршал Ойяма, обеспокоенный такой глубокой диверсией противника, начав маневрировать тыловыми войсками, пытался перехватить конный отряд генерала П.И. Мищенко, но безуспешно^{434}.

Таким образом, что можно было сделать в условиях запрограммированной собственным главнокомандованием неудачи, отряд сделал. Армейские склады в Инкоу, содержавшие запасы снаряжения и продовольствия на многие миллионы йен и рублей, сжег, горели долго. И нервы японскому командованию потрепал.

Там вдали за рекой…

Набег на Инкоу получил, оказывается, художественное отражение в народном сознании о японской войне. Весной 2005 года мне довелось принять участие в конференции на истфаке МГУ, посвященной Крымской войне. В своем докладе я высказал мысль о связи Крымской и Японской войн. В перерыве этой конференции перед участниками выступил небольшой «историко-фольклорный» хор со старинными солдатскими и казачьими песнями, многие из которых удалось восстановить только благодаря изысканиям самих участников необычного коллектива. Когда на обратном пути к метро мы разговорились с руководителем хора Александром Шадриным, он сказал, что мне как интересующемуся японской войной, вероятно, известно слово Инкоу. Получив утвердительный ответ, он продолжил:

«Вам, конечно, известна эта комсомольско-кавалерийская: “…сотня юных бойцов из буденовских рот на разведку в поля поскакала…”. А ведь она тоже выкрана из прошлого, как “По долинам да по взгорьям” украдена у дроздовцев. Первоначально она звучала иначе». – И он напел:

 
Там вдали за рекой загорались огни,
Там в Инкоу огни засверкали.
Сотни юных орлов из казачьих полков
На Инкоу в набег поскакали.
Они ехали долго в ночной тишине,
Миновали и горы и степи.
Вдруг вдали у реки заблистали штыки —
Это были японские цепи.
И бесстрашно отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва…
И урядник из рук пику выронил вдруг —
Удалецкое сердце пробито.
Он упал у копыт боевого коня,
Отвернулась казачья удача:
«Ты, конек вороной, передай дорогой,
Пусть не ждет понапрасну казачка»…
Там вдали за рекой затухали огни,
Там Инкоу в ночи догорало.
Из набега назад возвращался отряд,
Только в нем казаков было мало.
 

Интересно все же, как происходят открытия. Александру, по роду его занятий и увлечений, не раз приходилось сталкиваться со случаями ненавязчивого заимствования советскими титанами пера и лиры слов и мелодий из времен «проклятого царизма» или Гражданской войны. Человека, любящего и знающего русскую армию, ее историю и вооружение, в «буденовской версии» этой песни насторожили слова: «Там вдали у реки заблистали штыки – это белогвардейские цепи».

Дело в том, что, несмотря на всю разнокалиберность обмундирования и вооружения сторон в Гражданскую войну, один элемент вооружения пребывал в практической неизменности и у красных, и у белых. Это трехлинейная винтовка Мосина. Ее и патронов к ней за первые два с половиной года мировой войны произвели такое неимоверное количество, что его хватило и на германскую, и на Гражданскую, и на первую половину Отечественной. А наиболее употребительный штык к трехлинейке – трехгранный игольчатый. Как правило, черненый. Свою штыковую функцию – колоть, штык этот выполняет превосходно. Но вот с блистанием у него швах. Не блестит, хоть тресни.

Это нехитрое соображение навело Шадрина на мысль, что с песней этой тоже не все чисто. И в своих розысках старых военных песен, особенно по северным деревням, он уже вполне сознательно опрашивал уцелевших случайно ветеранов и членов их семейств, не слыхали ли они, что-либо похожее. И, Бог милостив, довелось прямым попаданием попасть на, как принято говорить, «крепкого дедка», боюсь, что уже не на самого участника, но на сына участника знаменитого набега. Так что не только рукописи не горят!

А у японских винтовок Арисака, кстати, штык как раз кинжального типа. Блестит просто замечательно.

И еще одно соображение. Несмотря на печальный конец, песня про Инкоу носит вполне жизнеутверждающий, отнюдь не пораженческий, характер. О японской войне в массовое сознание вошли только две песни о «Варяге» и безумно грустный вальс «На сопках Маньчжурии». «Набег на Инкоу» явится совершенно ненулевым дополнением к ним, ясно показывая, что русский народ проигрывать войну с Японией отнюдь не был намерен.