Текст книги "Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том I"
Автор книги: Борис Галенин
Жанр:
Военная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 73 страниц)
Только религии поменьше, ради Бога, религии поменьше!
Вл. Соловьев. «Три разговора»
Чтобы не быть голословным, но и не увязнуть в конкретике, предложим вниманию читателя обобщенный потрет крупного русского дипломата, каким он виделся выдающемуся русскому философу Владимиру Соловьеву и был весьма ярко обрисован им в его предсмертной и, может быть, самой глубокой книге – «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории со включением краткой повести об Антихристе и с приложениями».
Весь сюжет «Разговоров», коих, как явствует из названия, было ровно три, развертывается в саду виллы одного из отелей на Лазурном берегу, вблизи Монте-Карло, где, культурно отдыхая, встретились и разговорились несколько русских людей: Генерал – герой последней русско-турецкой войны, Политик – отставной дипломат высокого ранга, Дама из петербургского бомонда, Князь-толстовец и Господин Z – alter ego автора «Трех разговоров». Разговоры у них велись все больше о последних временах да об Антихристе – тема на Руси всегда животрепещущая, но и современность с ее заботами тоже вниманием оставлена не была.
Время действия – год примерно 1899 – как раз средний между японо-китайской и русско-японской войнами, сразу после окончания американо-испанской войны и в преддверие англо-бурской. Если о первой войне уже было упомянуто, а русско-японская – просто является прямой темой нашего повествования, то о войне англо-бурской скажем здесь несколько слов, поскольку косвенно она имела или могла иметь отношение к нашим делам на Дальнем Востоке.
Война эта была вызвана желанием владычицы морской Англии подчинить себе две крохотные независимые республики на юге Африки: Оранжевую и Трансвааль. Существенной причиной войны было обнаружение на территории этих государств алмазных копей.
Наглое нападение гигантской Британской империи на беззащитных буров вызвало антианглийское движение во всем мире. Все мы в детстве читали «Капитан Сорви-голова» – о французских добровольцах в бурской армии. Немало было там добровольцев из России. Одним из них, в частности, был штабс-капитан Алексей Вандам. Многие русские военные считали, что наступило время восстановить русские интересы в Средней Азии и на Дальнем Востоке, все время ущемляемые Англией. Но как пишет генерал-майор Ф.П. Рерберг, «Генерал Куропаткин смирехонько сидел в Петербурге», а еще тише сидел наш МИД. Так что Англия, страна мощнейшего в мире флота и ничтожной по численности армии, все же смогла наскрести по сусекам своих колоний 250 тысяч армии и задавить геройское сопротивление буров. От войны этой осталась песня: «Трансвааль, Трансвааль! Страна моя. Ты вся горишь в огне».
За всю войну Россия ограничилась нерешительной демонстрацией войск в Закаспийской области, и еще один шанс, данный историей, был упущен.
Понять, почему так произошло, и поможет нам, возможно, портрет русского дипломата в зеркале русской философии.
Один из ведущих участников «Трех разговоров», названный автором «Политик», «муж совета» – крупный русский дипломат в отставке, в ранге действительного тайного советника. В современных терминах это соответствует примерно Маршалу МИД СССР, чрезвычайному и полномочному послу* руководителю департамента МИД, заместителю министра – фигура, в общем, влиятельная, и взгляды его вполне отражают, по мнению Владимира Соловьева, взгляды нашей официальной дипломатии того времени. Ознакомимся.
Как уже видно из «крика сердца» Политика, ставшего эпиграфом к этой главе, религиозность, а тем более Православие, считались среди крупных чиновников, определявших политику МИДа России, явным анахронизмом. Исключаясь, тем самым, из числа факторов, оказывающих влияние на ход исторического процесса. Естественно – на дворе конец XIX века, кругом пароходы, поезда, в небе планеты-звезды по Ньютону-Кеплеру-Лапласу хоровод водят. А тот же Лаплас конкретно сказал Наполеону, что для описания хоровода этого звездного ему лично – Лапласу – гипотеза Бога не нужна.
Для земных дел, видимо, тем более. Какой Бог, когда есть прогресс и солидарное движение цивилизованного мира к прогрессу еще большему. Но слово Политику. Пора узнать, наконец, его мнения по ряду животрепещущих вопросов. Особо волнующие места выделим курсивом или еще чем-нибудь, как и комментарии с замечаниями.
«Дама. Ну а что вы скажете о франко-русском союзе? Вы всегда об этом как-то помалчиваете.
Политик. Да я и теперь в подробности этого щекотливого вопроса входить не намерен. Вообще же могу сказать, что сближение с такою прогрессивною и богатою нацией, как Франция, во всяком случае, для нас выгодно, а затем ведь этот союз есть, конечно, союз мира и предосторожности: так, по крайней мере, он понимается в тех высоких местах, где его заключали и поддерживают.
Г[-н] Z. Что касается до моральных и культурных выгод от сближения двух наций – это дело сложное и для меня пока темное. Но со стороны собственно политической не кажется ли вам, что, присоединяясь к одному из двух враждебных лагерей на континенте Европы, мы теряем выгоду своего свободного положения как третьего беспристрастного судьи, или арбитра, между ними, теряем свою сверхпартийность. Пристав к одной стороне и тем уравновесив силы обеих, не создаем ли мы возможность вооруженного столкновения между ними? Ведь одна Франция не могла бы воевать против Тройственного союза, а вместе с Россией – может[85]85
Так что вот уже второй философ после Энгельса – на сей раз отнюдь не марксист! – всеевропейскую войну в варианте Антанты предсказывает.
[Закрыть].
Политик. То, что вы говорите, было бы совершенно верно, если бы у кого-нибудь была охота затевать европейскую войну. Но смею вас уверить, что этого никому не хочется. И, во всяком случае, для России гораздо легче удержать Францию на пути мира, нежели для Франции – увлечь Россию на путь войны, в сущности, одинаково нежелательный для обеих. Всего успокоительнее то, что современные нации не только не хотят, но, главное, перестают уметь воевать».
Без комментариев!
«Дама (к Политику). А вы все-таки не объяснили, каким же способом без войны должны решаться такие исторические вопросы, как вот восточный. Как бы ни были плохи христианские народы на Востоке, но если уж у них явилось желание непременно быть самими по себе, а турки их за это резать будут, так неужели нам на это, сложа руки смотреть? Положим, вы прежние войны хорошо критиковали; но я скажу, как князь, хоть не в его смысле: теперь-то вот что нам делать, если опять начнутся где-нибудь избиения?
Политик. А теперь, пока они еще не начались, нам нужно взяться за ум поскорее и вместо своей дурной вести хоть и немецкую, да хорошую политику: турок не дразнить, о водружении крестов на мечетях в пьяном виде не кричать, а потихоньку и дружелюбно культивировать Турцию для обоюдной пользы – и нашей, и ее собственной. Ведь прямо от нас зависит, чтобы турки поскорее поняли, что вырезывать население в своей стране есть дело не только дурное, но – главное – ни к чему не нужное, совершенно невыгодное.
Г[-н] Z. Ну, в этих вразумлениях, связанных с железнодорожными концессиями и всякими торговыми и промышленными предприятиями, немцы уж нас, наверное, предупредят, и тягаться нам с ними тут – дело безнадежное.
Политик. Да и зачем тягаться? Если кто-нибудь вместо меня какую-нибудь тяжелую работу сделает, то ведь я только радоваться и благодарить буду. А если я, напротив, стану за это на него сердиться: зачем, мол, он, а не я, то ведь это совсем недостойно порядочного человека. И точно так же недостойно такой нации, как Россия, уподобляться собаке, которая на сене лежит, – и сама не ест, и другим не дает…
Г[-н] Z. Однако ваше высокопревосходительство благоизволили принять первенствующее участие в сегодняшнем разговоре не в том, кажется, намерении, чтобы трактовать о христианстве или о библейских животных. У меня и сейчас еще звучит в ушах ваш вчерашний крик сердца: “Только религии поменьше, ради Бога, религии поменьше!” Так не благоугодно ли вам возвратиться к предмету разговора и разъяснить мне одно мое недоумение. А именно: если, как вы справедливо изволили заметить, мы должны не разрушать Турецкую империю, а “культивировать” ее и если, с другой стороны, как вы также основательно допустили, культурным прогрессом Турции гораздо лучше нас будут заниматься – и уже занимаются – немцы, то в чем же, собственно, по-вашему, состоит особая задача русской политики в восточном вопросе?
Политик. В чем? Кажется, ясно, что ни в чем. Ведь под особою задачею русской политики вы разумеете такую, которая и ставилась бы, и разрешалась Россией отдельно и наперекор стремлениям всех прочих европейских наций. Но я вам скажу, что такой особой политики никогда, собственно, и не бывало. Бывали у нас некоторые уклонения в эту сторону, вот хоть в 50-х, а потом в 70-х годах, но эти печальные уклонения, составляющие именно то, что я называю дурною политикою, сейчас же приносили с собою свое возмездие в виде более или менее крупных неудач.
Вообще же говоря, русскую политику в восточном вопросе нельзя признать обособленною, или изолированною. Ее задача с XVI и, пожалуй, до конца XVIII века состояла в том, чтобы вместе с Польшей и Австрией оборонять культурный мир от опасного в то время турецкого нашествия. Так как в этой обороне приходилось (хоть бы и без формальных союзов) действовать сообща и с поляками, и с цесарцами, и с венецианскою республикой, то ясно, что это была политика общая, а не особенная какая-то.
Ну, и в XIX, а тем более в наступающем XX столетии этот общий ее характер остается прежним, хотя и цель, и средства по необходимости изменились. Теперь приходится не Европу защищать от турецкого варварства, а самих турок европеизировать».
Надеюсь, понятно, господа! Нечего нам было в Маньчжурию из Албазина идти – Польшу с Австрией спасать следовало! Нет, но каково единство политического мышления!
«Политик. Так я сказал, что теперь мы солидарны с прочею Европой в задаче культурного преобразования Турции и что никакой особой политики у нас тут нет и быть не может. Приходится, к сожалению, прибавить, что, вследствие нашей сравнительной отсталости в гражданском, промышленном и торговом отношениях, доля участия России в этом общем деле цивилизования Турецкой империи не может быть пока очень значительною.
То первостепенное значение, которое принадлежало нашему отечеству как государству военному, не может, конечно, сейчас же остаться за нами. Оно не дается даром, его нужно заслужить.
Свою военную значительность мы заслужили не хвастливыми словами, а действительными походами и битвами; так и культурную свою значительность мы должны заслужить действительными трудами и успехами на мирных поприщах. Если турки уступали нашим военным победам, то на почве мирной цивилизации они, конечно, уступят тем, которые в этом всех сильнее. И что же нам тут делать? Та степень слабоумия, которая позволяет действительным, трудовым преимуществам немцев противопоставлять воображаемый крест на Ая-Софии, едва ли и встречается теперь где-нибудь.
Генерал. Да вот в том-то и дело, чтобы крест этот не был воображаемым.
Политик. Так кто же вам его материализует? А пока вы такого медиума не нашли, единственное, что требуется нашим национальным самолюбием, – в тех разумных пределах, в каких это чувство вообще допустимо, – удвоить усилия, чтобы скорее догнать другие нации, в чем мы от них отстали, и наверстать время и силы, потерянные на разные славянские комитеты и прочие вредные пустяки.
Притом если в Турции мы пока бессильны, то нам можно уже теперь играть первостепенную культурную роль в Средней Азии и особенно на Дальнем Востоке, куда, по-видимому, всемирная история переносит свой центр тяжести».
Вот от Турции к Дальнему Востоку перешли. С правого, так сказать, фланга нашего наступления к теплым морям к левому, глядя по-прежнему с полюса. Правый фланг наша дипломатия, на взгляд Владимира Соловьева, уже сдала. И кто скажет сейчас, что он был не прав? Посмотрим, какие ставит нам задачи политика на левом фланге.
Но какие задачи может поставить политика, которая сомневается в допустимости национального достоинства, пренебрежительно именованного «национальным самолюбием»? Достоинства, неотделимого от национального самосознания и любви к собственному народу. Попытки же отстоять право на них именующая «вредными пустяками». Понятно, что такая политика считает, что не свою дурную нужно выправлять, а вести чужую. Чуждую русскому народу и гибельную для страны.
«Политик. По географическому положению и другим условиям Россия может здесь сделать больше, чем все другие нации, за исключением, конечно, Англии. Значит, задача нашей политики с этой стороны состоит в постоянном и искреннем соглашении с англичанами, чтобы наше культурное сотрудничество с ними никогда не превращалось в бессмысленную вражду и недостойное соперничество.
Г[-н] Z. К несчастью, такое превращение и у людей, и у народов всегда происходит как будто роковым образом.
Политик. Да, это бывает. Однако, с другой стороны, ни в жизни людей, ни в жизни народов я не знаю ни одного случая, чтобы враждебное и завистливое отношение к своим сотрудникам в общей работе делало кого-нибудь сильнее, богаче или счастливее. Этот всеобщий опыт, из которого нет ни одного исключения, принимается к сведению людьми умными, и я думаю, что им наконец воспользуется и такой умный народ, как русский. Враждовать с англичанами на Дальнем Востоке – ведь это было бы верхом безумия…»
Боюсь, что наш МИД именно так и считал!
«Политик. В настоящее время политика России должна иметь только две задачи: во-первых, поддержание европейского мира, так как всякая европейская война на теперешней ступени исторического развития была бы безумным и преступным междоусобием, а во-вторых, культурное воздействие на варварские народы, находящиеся в сфере нашего влияния…
…Если бы желтый человек знал, что за Россией стоит Европа, был бы нам в Азии какой-нибудь запрет? Ну а если бы он, наоборот, увидал, что Европа стоит не за Россией, а против России, то он, конечно, и о вооруженном нападении на нашу границу стал бы подумывать, и нам пришлось бы обороняться на два фронта на расстоянии десять тысяч верст. Я не верю в пугало монгольского нашествия, потому что не допускаю возможности европейской войны, а при ней, конечно, и монголов пришлось бы бояться.
Генерал. Вот вам европейская война и нашествие монголов кажутся такою невероятностью, а мне в вашу “солидарность европейских наций” и в наступающий “мир всего мира” совсем не верится. Ненатурально это, неправдоподобно как-то. Ведь недаром о Рождестве в церквах поется: “На земле мир, в человецех благоволение”.
Это значит, что мир на земле будет только тогда, когда между людьми будет благоволение. Ну а где же оно? Видали вы его, что ли?
Ведь, правду сказать, и мы с вами искреннее-то, настоящее благоволение только к одной европейской державе и чувствуем – к княжеству Монако. С ним у нас и мир ненарушимый. Ну а чтобы немцев или англичан прямо-таки своими считать и в душе чувствовать, что вот их польза – наша польза, их удовольствие – наше удовольствие, – такой, как вы это называете, «солидарности» с европейскими нациями у нас, наверно, никогда не будет.
Политик. Как же это не будет, когда уже есть, когда она лежит в природе вещей? Мы солидарны с европейцами по той весьма простой причине, что мы сами европейцы. Это с XVIII века est un fait accompli[86]86
Совершившийся факт (фр.).
[Закрыть], и ни дикость народных масс в России, ни печальные химеры славянофилов этого уже не переменят».
«Мы сами европейцы». Наконец, слово сказано. Не русские, не тем более православные. Европейцы! Вот так.
«Генерал. Ну а европейцы-то между собою солидарны, французы с немцами, например, англичане и с теми, и с другими? Слышно, что даже шведы с норвежцами свою солидарность где-то затеряли!
Политик. Какой сильный, по-видимому, аргумент! Конечно, Европа на видимой поверхности еще не сплотилась в одно целое».
Еще бы. Для Евросоюза еще две мировые войны потребуются!
«Политик. Теперь в Европе хотя национальный антагонизм еще и существует, особенно среди необразованных масс и малообразованных политиканов, но бессилен перейти в какое-нибудь значительное действие: европейской войны ему не вызвать, нет!..
Пусть французы и немцы не благоволят друг к другу, лишь бы драки между ними не было. Уверен, что и не будет».
Без комментариев!
«Г[-н] Z. Это весьма вероятно. Но если и признать Европу за одно целое, то из этого, конечно, не следует, чтобы мы-то были европейцами».
Все-таки Владимир Соловьев – гений! Вы не находите?
«Вы знаете, существует у нас и довольно распространился в два последние десятилетия такой взгляд, что Европа, то есть совокупность германо-романских народов, есть действительно один солидарный в себе культурно-исторический тип, но что мы-то к нему не принадлежим, а составляем свой особый греко-славянский.
Политик. Слыхал я про эту варьяцию славянофильства и даже случалось разговаривать с приверженцами этого взгляда. И вот что я заметил, и это, по-моему, решает вопрос. Дело в том, что все эти господа, перорирующие против Европы и нашего европеизма, никак не могут удержаться на точке зрения нашей греко-славянской самобытности, а сейчас же с головой уходят в исповедание и проповедания какого-то китаизма, буддизма, тибетизма и всякой индийско-монгольской азиатчины. Их отчуждению от Европы прямо пропорционально их тяготение к Азии. Что же это такое?
Допустим, что они правы насчет европеизма. Пусть это – крайнее заблуждение. Но откуда же для них такое роковое впадение в противоположную-то крайность, в азиатизм-то этот самый? А?
И куда же испарилась у них греко-славянская, православная середина? Нет, я вас спрашиваю, куда она испарилась? А? А ведь в ней-то, казалось бы, самая суть? А? То-то вот оно и есть! Гони природу в дверь, она влетит в окно.
А природа-то здесь в том, что никакого самобытного греко-славянского культурно-исторического типа вовсе не существует, а была, есть и будет Россия как великая окраина Европы в сторону Азии».
Большая была такая Украина, одним словом! Что ж. До Азовского моря она уже откатилась. Работают люди!
«При таком своем окраинном положении отечество наше, естественно, гораздо более прочих европейских стран испытывает воздействие азиатского элемента, в чем и состоит вся наша мнимая самобытность.
Ведь и Византия не чем-нибудь своим, а тоже лишь примесью азиатского была оригинальна, а у нас изначала, а особенно со времен Батыя, азиатский элемент в природу вошел, второю душою сделался… Совсем отделаться от своей второй души нам невозможно, да и не нужно, – мы ведь и ей тоже кое-чем обязаны, – но, чтобы в такой коллизии не разорваться нам на части, как говорит генерал, необходимо было, чтобы решительно одолела и возобладала одна душа, и, разумеется, лучшая, то есть умственно более сильная, более способная к дальнейшему прогрессу, более богатая внутренними возможностями. Так оно и вышло при Петре Великом.
А неистребимое, хотя окончательно осиленное, душевное сродство наше с Азией и после того вводило некоторые умы в бессмысленные мечтания о каком-то химерическом перерешении бесповоротно решенного исторического вопроса.
Отсюда славянофильство – теория самобытного культурно-исторического типа и все такое. На самом же деле мы бесповоротные европейцы, только с азиатским осадком на дне души. Для меня это даже, так сказать, грамматически ясно.
Что такое русские – в грамматическом смысле? Имя прилагательное. Ну а к какому же существительному это прилагательное относится?
Дама. Я думаю, к существительному человек: русский человек, русские люди.
Политик. Нет, это слишком широко и неопределенно. Ведь и папуасы, и эскимосы – люди; но я не согласен считать своим существительным то, что у меня общее с папуасом и эскимосом.
Дама. Однако есть очень важные вещи, которые общи всем людям: например, любовь.
Политик. Я хотел сказать, что настоящее существительное к прилагательному русский есть европеец. Мы русские европейцы, как есть европейцы английские, французские, немецкие… Все должны стать европейцами…
В этом смысл истории».