Текст книги "Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том I"
Автор книги: Борис Галенин
Жанр:
Военная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 73 страниц)
В 1640 году вышел Иван Москвитин к Охотскому морю. В 1643-1646 годах Василий Данилович Поярков, «письменный голова» и столбовой дворянин, возглавил в полном смысле «научно-исследовательскую экспедицию» – малую кругосветку: от Якутска по Лене до Алдана, по Алдану до устья Учура, дальше по Гонам-реке и по Зее до Амура, по Амуру до его устья, по Охотскому морю до будущего Охотска, вверх по Улье-реке и через хребет Джугджур. А затем по Мае-реке и Алдану и уже с другого конца в Якутск, где по нему уже чуть не панихиды успели пропеть.
Открытие Амура
Поход на Амур Василия Пояркова смело можно назвать последним великим открытием на нашей земле, а самого его уверенно поставить в один ряд с Колумбом, что и отмечено в «академической истории». Поразительно, как мало знает русский человек истинных героев своих. Еще в 1844 году Николай Щукин писал в своей книге «Путешествие в Якутск»:
«Мы знаем историю Пизарро, историю Кортеса, Веспуччи и других покорителей новых стран, но знаем ли мы Василия Пояркова, знаем ли Ерофея Хабарова? Если и говорим о наших завоевателях, то нехотя; успехи, ими сделанные, приписываем не жажде славы, но постыдной корысти, как будто честолюбие есть недавнее порождение в нравственном составе русского! Докуда будем мы возвышать русский дух иностранными примерами? Зачем не искать великих дел в нашей истории?»{49}
Не оценен до сих пор в массовом сознании подвиг воеводы и «письменного головы» Василия Даниловича Пояркова, первым сумевшего со своими служилыми и «охочими людьми» проникнуть в бассейн «последней неоткрытой еще великой реки Евразии» – Амура и доставить в Якутск подробные сведения об исследованном регионе. Некоторые из этих сведений без изменения вошли 250 лет спустя в словарь «Брокгауза и Ефрона», а в XX веке точность их была подтверждена с Земли и из Космоса.
К запоминанию и размышлению
Для будущего запомним, что жители Приамурья и устья Амура – нивхи или гиляки, которых принял Поярков в подданство российское, – жаловались ему на набеги маньчжуров, грабивших и уводивших их в плен. И просили слезно они защиту у Белого Царя, а в дар собрали 12 сороков соболей, 16 шуб собольих, 7 платьев собольих да 7 напольников. Тоже из соболей, между прочим.
И понял Поярков, что маньчжуры только нападают и грабят «даурских людей», но вовсе не пытаются включить их административно в состав Маньчжурии. Запомним это крепко.
В 1647-1652 годах Амуром прошел Ерофей Хабаров. Вслед за Поярковым он сообщил в Якутск, что земля приамурская житницей всей Сибири может стать. И занял еще Хабаров Албазин-городок, верст на 200 пониже того места, где Шилка в Амур впадает. Очень он ему понравился для зимовки. Отметим и этот факт.
В 1648 году Федот Алексеев Попов по прозвищу Холмогорец и Семен Дежнев, выйдя из устья Колымы, на 7 кочах обогнули мыс, названный потом именем Дежнева, и прошли проливом ныне Беринговым. Когда же буря их разбросала, часть через реку Анадырь вернулась в Нижнеколымск, основав -так, как бы между прочим, – по дороге Анадырский острог. А часть – во главе с Федотом Холмогорцем – осела на Камчатке, о чем собрал потом сведения в 1699 году «прикащик» Анадырского острога Владимир Атласов, исследуя Камчатку. От «холмогорцев», видно, на рукописной карте, составленной в 1667 году под руководством тобольского воеводы Петра Ивановича Годунова, и появилось красивое имя Камчатка. А один коч и вовсе, говорят, попал на Аляску, о чем также сохранились предания среди местного населения.
Память подорожная
Поразительно, что в маршрутах своих экспедиций казаки были исключительно точны. Практически неизвестны случаи, когда они «промишенивались» мимо цели, да и Сибирский Приказ в Москве их снабжал такими инструкциями, что и сейчас использовать впору. Убедитесь сами:
«…Итти на ту Великую реку Лену из Мангазеи судами Тазом и Волочанскою реками вверх озеры и режмами[31]31
Режма (или шар) – протока.
[Закрыть] на кочах и на каюках до Енисейского волоку десять дней, а волоку мало болши полуверсты, да с того волоку судами ж в озера, а из озер режмами до реки Турухана ходу два дни, а Туруханом и шаром вниз до Туру ханского зимовья – десять дней, а от Туруханского зимовья шаром же и Туруханом и чрез Енисей итти вниз же – два дни, а Тунгускою-рекою вверх до устья реки Титеи и до Чоны волоком два дни, и в том де месте зимовать и делать суды, а на весну итти Чоною рекою до Вилюя-реки – десять дней, а Вилюем-рекою до Великой реки Лены три недели».
Трудно поверить, что эта «наказная память подорожная» составлена была в Москве в 1638 (!) году и выдана она была стольнику Петру Головину да дьяку Филатьеву, направлявшимся на Лену-реку для постройки острога, менее чем через десяток лет после если и не открытия, то уж включения Лены в «границы России»{50}.
Не мудрено, что к 1650 году в Сибири была регулярная «государева почта»!
Видно, и впрямь инструкции были точными.
Если кому-то покажется, что слишком легко все получалось у первопроходцев, то на самом деле потери были. Потери немалые.
Пожалуйста. Из 132 участников научно-разведывательного «даурского похода» воеводы Василия Пояркова чуть живыми вернулись в Якутск 30 человек. От сотни с лишком спутников Федота Попова-Холмогорца, впервые прошедших проливом между Старым и Новым Светом, выжили 15. Из 177 -письменно подтвержденных! – морских походов по Ледовитому океану, имевших место с 1633 по 1689 год, две трети оставили после себя лишь безымянные кресты на кромке ледяной пустыни. Недаром сибирская поговорка гласит: «Под кем лед трещит, а под кем ломается».
Иногда чудится что-то роковое в почти маниакальном, граничащем иной раз с безрассудством упорстве наших «землепроходцев» и «мореходцев» в их стремлении на Восток. Сибирь – до сих пор чуть ли не синоним Севера. И уже в наше время – в 1994 году – арктический караван судов, ведомый могучими атомными ледоколами, вынужден был отступить перед Арктикой. А XVII век – напомним – пик так называемого «малого ледникового периода».
Чтобы оценить масштаб потерь, вспомним, что население гигантского Московского Царства в то время было меньше, чем обретается нынче в одной Москве – без приезжих! Да и в Сибирь шли не абы какие людишки, а «штучные», в отбор, с другими вряд ли бы что вышло. Но также скажем, что бесконечно меньше эти потери не только потерь в Северной войне со шведами, но в одной только крымской авантюре Василия Голицына – правителя при царевне Софье.
Была еще одна разница. И разница существенная.
Потери от военных действий составляли в сибирских походах, как правило, малую часть. В основном причиной был голод. Недаром все население 10-миллионно-квадратно-километровой Сибири, на территории которой свободно поместятся что Штаты, что Китай, что Бразилия и еще для разных Франций и Германий место останется, к началу XVII века составляло приблизительно 100 тысяч человек. За век прибавилось еще 100 тысяч. Больше людей Сибирь прокормить не могла.
Хлеб в Якутске – столице Восточной Сибири – стоил 10-15 копеек за фунт. По крайней мере, раз в 50-100 дороже, чем в целом по России. Да и за такие деньги иной раз его было не достать.
Вот почему так жизненно важно было для русского дела в Сибири то, что, несмотря на все невероятные трудности «эпопеи Сибирской», «охочие люди» при неусыпном отеческом надзоре царской власти к середине XVII века вывели левый фланг русского государства почти вплотную к теплым морям на Амур.
4. Развилка русской истории
Все же невероятное было время! Царские указы не поспевали иной раз за «охочими людьми». Как писал исследователь Сибири С.В. Бахрушин, растерявшись «перед фактом подвига»: «Служивых людей охватила какая-то “горячка”. Внешне проявилось это как некое наваждение, порою в событиях проявлялась полная “анархия”»{51}.
Лев Николаевич Гумилев недаром характеризует это время нашей истории как пассионарный перегрев. Энергия исторического процесса била через край. Атмосфера событий была наэлектризована до предела. Казалось, малейшая искра – и произойдет что-то невероятное. К ногам русских служивых людей рухнет не только Сибирь, но и вся Восточная Азия до Великой Китайской стены. И вы увидите сейчас, что это не преувеличение и не метафора. Случилось, однако, иное.
Русское продвижение будто замирает почти на полвека, а затем резко меняет направление с юго-восточного на северо-восточное.
На нашем пути к тому же Печилийскому заливу и Корее лежала только Маньчжурия, представлявшая собой последний «клин» еще не занятой нами евразийской империи, последний этап нашего сухопутного марша на Восток. Марша, результаты которого сделали бы Россию не только величайшей сухопутной евразийской державой, но и величайшей морской державой на Тихом океане, подобно тому какой Англия была на Атлантическом.
Трудами «охочих православных людей» Провидение зажгло на Амуре маяк, свет которого стал виден всей России, и ясно сказало русскому человеку: «Вот твоя дорога!» Но далее начинается нечто настолько нелепое и непонятное, так отличающееся от всего предыдущего этапа продвижения России «встречь солнца», что уже не одно поколение историков вынуждено выискивать в действиях московских властей обычно присущую им мудрость и, по сути, оправдывать неоправдываемое.
Трагизм этого момента русской истории чуть ли не первым осознал и описал генерал и разведчик Алексей Вандам в работе «Наше положение», увидевшей свет в 1912 году. Изложим дальше внешнюю канву событий, следуя в основном описанию генерала, иногда пользуясь его генерально-штабным языком, беря дословные заимствования в кавычки.
По словам Вандама, небольшое препятствие, которое судьба положила нам на пути к теплым морям в лице Маньчжурии, было необходимо, чтобы задержать шедшие налегке и слишком выдвинувшиеся вперед головные части «русской добровольческой армии» «охочих людей». Заставить их уцепиться за землю, выждать подхода новых воинских эшелонов и затем уже неостановимо идти от «теплой реки» к «теплому морю».
«Если бы на прохождение этого последнего этапа и на обращение самого слабого из остатков Золотой Орды в совершенно русскую страну нам понадобилось даже полтораста лет, то и в этом случае уже сто лет назад[32]32
То есть в начале XIX века!
[Закрыть] мы стояли бы на берегах Желтого моря столь же безопасно, как сейчас на берегу Балтийского.
А теперь возьмите циркуль, измерьте, во сколько раз ближе были бы мы с этой базы к Индии, Сиаму, Зондскому архипелагу, Филиппинам и находившемуся бы на одном с нами дворе Китаю, чем вся Западная Европа или Америка, долженствовавшие путешествовать вокруг мысов Доброй Надежды и Горна, – и вам станет ясно, что главнейшая задача всей государственной политики нашей заключалась в обладании богатым югом Азии, являющимся естественным дополнением бедного Севера…
Мы… должны… закончив наше наступление через Сибирь выходом к Желтому морю, сделаться такою же морскою державою на Тихом океане, как Англия на Атлантическом, и такими же покровителями Азии, как англосаксы Соединенных Штатов – американского материка.
При этом условии мы были бы теперь не беднее и не слабее страшно теснящих нас ныне жизненных соперников.
К несчастью, задача эта не была понята нами и к самому важному историческому моменту, когда указанная нам самим Провидением арена была еще свободна.
Когда англосаксам Америки предстояло еще перейти от Атлантического океана к Тихому через всю ширь своего материка, а Франция и Англия вступили в борьбу, долженствовавшую решить, которое из этих государств впредь до полного истощения вынуждено будет вращаться в орбите честолюбия своего противника, мы оказались точно распятыми на кресте нашего Нерчинского недомыслия».
5. Нерчинское недомыслие? Это что? И откуда оно?
Что же все-таки произошло? С внешней стороны дело обстояло так. Первая линия русского движения к Тихому океану пошла по Крайнему Северу. При холодном климате и огромных расстояниях расположенные вдоль этой линии остроги и городки терпели нужду во многом, особенно в хлебе. Хлеб в Охотском крае иногда нельзя было достать на вес золота, а цена на него, как мы помним, была запредельной.
В 1638 году русские люди впервые получили от тунгусов сведения о существовании за Становыми горами никем не занятой страны, где люди пашут землю и разводят рогатый скот. О «богатой» реке «Чирколе», как тогда называли Амур. Тогда же в Якутске – реальной столице Охотского края – было принято решение о походе «в землю незнаемую – Даурскую». Тем более что с легкой руки шамана Томкони – эвенка «Лалагирского роду» – ходили упорные слухи, что в этой вожделенной, манящей своими богатствами стране есть чудесная Серебряная гора. Что сие за диво, никто толком не знал, но эффект от рассказов шамана был большой.
Первые две попытки проникнуть на Амур – Максима Перфильева в 1639 году и Еналея Бахтеярова в 1641-м – окончились неудачей. Но упорен был воевода якутский Петр Головин. И в 1643 году организован был еще один – третий – поход. Уже известный нам поход «письменного головы» Василия Пояркова.
Обученные предыдущим печальным опытом «государевы люди» отнеслись к делу весьма «сурьезно». Подготовка экспедиции, как и полученные ею практические и научные результаты, начисто опровергает расхожее мнение, идущее от «времен петровских», что истинно научное изучение Сибири началось у нас якобы, как всегда, с немцев. А именно с данцигского уроженца Даниила Готлиба Мессершмидта, приглашенного Петром I «по найму» для изучения и описания сибирских богатств. Хотя личностью немец оказался героической и достойной всяческих почестей и нелицемерного уважения, все же очень советую любознательным ознакомиться подробней с трудами и походами первооткрывателя Амура{52}. Нас же сейчас интересует конечный результат.
Вернувшись в Якутск с оставшимися в живых казаками, воевода-разведчик Василий Поярков сдал якутскому воеводе, уже не Головину, а Пушкину, подробнейший чертеж всего своего пути, а главное – реки Амур со всеми «сторонними» реками. И доложил руководству, что:
1) вся открытая им страна удобна для земледелия;
2) живущие в ней полудикие племена никому не подчинены;
3) для утверждения русской власти на Амуре достаточно 300 человек[33]33
Однако представьте – трехста тогдашних русских людей было достаточно, чтобы контролировать Амур! Качество людей.
[Закрыть];
4) из указанных 300 человек половина должна быть распределена гарнизонами в трех или четырех городках, а половина состоять в подвижном резерве.
Следующий этап нашего движения на Амур неразрывно связан с именем Ерофея Хабарова.
В 1648 году открыт был новый, более западный и более короткий путь к Амуру. После предварительной разведки отправилась из Якутска вторая партия казаков из 50 человек под начальством составившего ее на свой счет купца Ярко Хабарова для подчинения Амурского края России.
«Прибыв в июне 1651 года на Амур, Хабаров основал у устья речки Албазин городок того же имени и поплыл вниз по Амуру, останавливаясь в попутных селениях и приводя туземцев в русское подданство. К концу навигации он спустился за Сунгари и остановился на зимовку у Ачанского улуса в построенном им Ачанском городке».
До этих пор весь поход протекал исключительно мирно. Как мы помним, жители Приамурья сами просили еще у Пояркова русского покровительства и защиты от маньчжуров. Однако в Ачане произошло неладное.
«Недовольные приходом забиравших у них продовольствие казаков ачанцы решили просить помощи у маньчжуров». Последние, только что победив Китай, пребывали в это время в эйфории от своих военных успехов, и наместник богдыхана в Маньчжурии, заранее потирая руки, «отрядил 2000 своей конницы с 8 орудиями, фузеями и петардами. Отряд этот под начальством князя Изинея шел к Ачанскому городку три месяца. Но при первом же столкновении с русскими 24 марта 1652 года маньчжуры были разбиты наголову и бежали».
Русских же было 150 хабаровских казаков!
«С открытием навигации Хабаров поплыл вверх по реке, построил у устья Кумары острожек и послал в Якутск доложить воеводе, что Амурский край может быть настоящей житницею для всей Сибири, но что ввиду опасности со стороны маньчжур необходимо подкрепление в 600 человек. Дать таких сил Якутск не мог, но с теми же посланцами отправил просьбу в Москву. Последняя командировала на Амур дворянина Зиновьева с поручением поощрить казаков, прибавить к ним команду в 150 человек, усилить их снарядами и приготовить все нужное к приходу 3000 войск, которые предполагалось двинуть туда под командою князя Лобанова-Ростовского».
В августе 1653 года Зиновьев прибыл к устью Зеи, собрал коллекцию из местных раритетов, взял с собою представителей туземных племен, а заодно с ними и Хабарова, и повез с собой в Москву. На Амуре же оставил казака Онуфрия Степанова, изъяв его из подчинения якутскому воеводе и приказав весь собиравшийся с туземцев ясак посылать прямо в Москву.
Про остальные обещанные войска Москва как будто забыла.
Был на дворе год 1653-й. Запомним эту дату.
История эта фантастична и, напоминая чем-то подвиги конкистадоров, однозначно превосходит их своим размахом и дерзостью. Никакому Кортесу, Писарро или Бальбоа не пришло бы в буйную кастильскую голову идти с несколькими сотнями человек, по сути дела, на Китай.
Однако Степанову – истинно русскому человеку, которому посланец Москвы так неосмотрительно предоставил самостоятельность, – мысль эта чем-то чрезвычайным не показалась. В груди Онуфрия билось сердце Ермака Аленина, и хотя сил у Степанова было чуть не в два раза меньше, самостоятельность свою он решил использовать на полную катушку. Не ограничиваясь Амурским бассейном, он по примеру своего славного предшественника с горстью казаков решил поклониться Москве Маньчжурским царством. Чтобы зря, значит, ноги не мять. Сказано – сделано!
Сразу после отъезда дворянина Зиновьева Степанов пошел в устье Сунгари, запас там достаточно хлеба для зимовки, а прозимовав, весною 1654 года поплыл вверх по неотразимо тянувшей его реке. Через три дня плавания, уже за Хинганскими горами, он встретил сильный отряд маньчжуров. Последние, полагаясь на свое примерно сорокократное превосходство в личном составе, попытались загородить Онуфрию путь. Казалось бы – делов! Однако Степанов маньчжурский отряд разбил и вдобавок захватил пленных. От них он узнал, что маньчжуры не имели бы ничего против владения русскими правым берегом Амура и низовьем Сунгари до Хинганского хребта, но что они боятся за свои собственные земли и поэтому собираются на будущий год идти на казаков с большими силами. Что-то подсказало казаку, что к словам этим следует отнестись серьезно.
Степанов поплыл вверх по Амуру к устью Кумары и начал готовиться к защите. Действительно, 20 марта 1655 года 10 000 маньчжуров с 15 орудиями приблизились к Кумарскому острогу, обложили его и после четырехдневной бомбардировки в ночь на 25 марта пошли на приступ. Сколько нападавших приходилось на одного казака, можете прикинуть сами. Легко представить себе недоумение – и где-то даже обиду – маньчжуров, когда лихою контратакою защитники разбили и рассеяли осаждавшее войско, обратив уцелевших в долго неостановимое бегство.
В следующем 1656 году, поднявшись по Сунгари до самой Нингуты, Степанов поверг в панику всю Маньчжурию. А спустя еще два года, в 1658-м, сняв гарнизоны острожков, довел свой отряд до 500 человек и, поднявшись за Хинган, решил нанести Маньчжурскому царству окончательный удар.
Самое смешное, что, может быть, и нанес бы! Но по неясным причинам накануне боя почти половина казаков взбунтовалась. Другой бы на месте Онуфрия повернул обратно. До лучших времен. Однако характер у атамана, видно, был, как у «даурского барона» Унгерна.
Оставшись с 270 человеками, Степанов принял бой со всей маньчжурской армией. Точная численность ее лично мне неизвестна, но исходя из того, что десять тысяч для маньчжуров – всего-навсего небольшой экспедиционный корпус, надо думать, что, выступая против страшного атамана, по сусекам они поскребли. Степанов, несмотря на чудеса храбрости, был окружен и, подобно Ермаку, нашел свою могилу уже на другом конце Сибири, но также на дне реки…
А ведь как подумаешь – не взбунтуйся казачки, на другой год, глядишь, на Пекин пошли бы{53}.
Со смертью грозного Степанова во всем Амурском бассейне сразу же наступила кладбищенская тишина, продолжавшаяся порядка десяти лет. А в 1669 году произошли на Амуре события удивительные, не лишенные ореола романтического.
Был в то время в Илимском остроге служилый человек Никифор Черниговский. И служил бы и дальше Государю и себе на пользу, не случись зазимовать в Илимске усть-кутскому воеводе Л.А. Обухову. Долгой зимой влюбился воевода в красавицу жену Никифора и, говорят, хотел похитить ее. Не стерпел служилый человек обиды. Убил воеводу. А дальше – что делать? Подговорил Никифор с сотню «гулящих людишек» и ушел с ними, спасаясь от наказания, на Амур, и поселился в опустевшем Албазине, заодно выбив из него маньчжурский гарнизон.
Беглецы построили хижины, распахали поля, а затем с благословения иеромонаха Гермогена заложили монастырь во имя Спаса Всемилостивейшего. Благовест его колоколов был услышан скоро по всей Сибири. К Албазину, сразу же ставшему знаменитым, потянулись новые переселенцы. Одни из них устраивались у самого Албазина, другие пошли вдоль Амура и рассыпались по притокам. Стали оживать острожки Кумарский, Зейский, Косогорский, Ачанский, Усть-Делинский, Усть-Нимеланский, Тугурский. Точно по щучьему веленью выросли деревни и слободы… По соседству с ними в удобных низинах появились отдельные заимки, а на вершинах холмов приветливо замахали своими крыльями ветряные мельницы.
Никифора за храбрость и прочие заслуги избрали казаки атаманом. Казалось, вот она – воля. И к ней целый край в придачу. Но решил атаман, что обиды воеводские – одно, а государева служба – другое. И путать их негоже. В 1672 году послал Никифор челобитную Царю. Рассказал в ней все, что произошло, без утайки и просил милости царской – дозволить вновь стать государевым служилым человеком. К челобитной приложил ясак из лучших амурских соболей. А подписали ту челобитную с Никифором все 101 из «гулящих людишек», что пришли с ним из Илимска в Албазин.
Суров был царский ответ. Пусть знают все – своевольничать Москва никому не даст! Предписывались всем «самовольцам и разбойникам» кары строгие и наказания. Никифору же атаману и вовсе смертная казнь. Чтобы царева служба медом не казалась. Но не таков был Царь-отец, чтобы верными людьми разбрасываться. Да и дьяки приказа Сибирского государев интерес сугубо блюли. А потому вслед первой – через три дня! – пришла вторая грамота. В ней Государь миловал всех, а Никифора Черниговского назначал царским приказчиком на Амуре. На Руси лишних людей не было!
И еще Царь посылал две тысячи рублей Никифору и его людям на обустройство – в награду за верную службу. Много это или мало? Кому, конечно, как. Но на сегодняшний день соответствует эта сумма примерно 50 млн. долларов. Так что ежели кто, прочтя про соболиный ясак, приложенный к челобитной, усмехнется – мол, знаем эту царскую милость, откупились-де казачки, – напрасно. Царская щедрость существенно превышала стоимость любого ясака.
Что привлекает внимание. С 1667 по 1672 год в Албазине фактически существовала вольная «казачья республика» с народной властью в виде «казачьего круга». Идеал всех любителей, описывающих казачьи вольности. И вот на этом самом «кругу» было принято решение об уходе под «высоку государеву руку». Добровольном уходе! Вновь воскресла история подарка Ермаком Царю Ивану Васильевичу «всей Сибирской земли новой». Масштабы, конечно, скромнее. Кланялись казаки Государю Алексею Михайловичу «всего лишь» Приамурьем. Но тоже не хило.
А в 1682 году в воздаяние заслуг Албазина ему пожалованы были герб и печать, и он сделан был главным городом Амурского края, образовавшего собою самостоятельное Албазинское воеводство, первым воеводою которого был назначен в 1684 году Алексей Ларионович Толбузин{54}.
Но трехтысячного войска, обещанного еще в 1653 году, по-прежнему нет, как нет. Самое перспективное из воеводств Сибири оставлено было без защиты. Результат не замедлил ждать.
