Текст книги "Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том I"

Автор книги: Борис Галенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 73 страниц)

В распоряжении Нахимова находились три линейных корабля с 252 орудиями. Но и с этими малыми силами он решил все-таки блокировать гавань и ждать подкрепления из Севастополя. Он просил у Меншикова немедленной присылки отправленных для починки кораблей «Храброго» и «Святослава», фрегата «Коварна» и парохода «Бессарабия», а также выражал недоумение, почему не присылают ему фрегат «Кулевчи», который больше месяца стоит в Севастополе.

Нахимов, которого упрекали в том, что он слишком привык к парусному флоту и будто бы недооценил значение флота парового, вот, что писал того же 11 ноября Меншикову: «В настоящее время в крейсерстве пароходы необходимы, и без них – как без рук: если есть в Севастополе свободные, то я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство прислать ко мне в отряд, по крайней мере, два».

16 ноября из Севастополя подошел Новосильский с тремя линкорами и двумя фрегатами. Теперь в русской эскадре стало шесть линейных кораблей: «Мария», «Париж», «Три святителя», «Константин», «Ростислав» и «Чесма», и два фрегата: «Кагул» и «Кулевчи» с общим числом орудий 710. Из них 76 крупнокалиберных бомбических. Значит, при стрельбе с одного бор та – 355. Эскадра Нахимова в этот момент могла дать с одного борта залп весом в 378 пудов 13 фунтов.

Бортовой залп турок из 236 орудий был существенно меньше, составляя примерно 150 пудов. Но у них были шесть береговых батарей с 38 пушками, которые могли стрелять раскаленными ядрами, опасными для деревянных кораблей. К тому же в бою не участвовали 98 пушек фрегатов «Кагул» и «Кулевчи», а значит, реально русская эскадра давала бортовой залп из 306 орудий.

Кроме того, два турецких пароходо-фрегата могли свободно маневрировать вне зависимости от ветра на ограниченной акватории Синопской бухты и вести бой на наиболее важном направлении.

Нахимов по приходу Новосильского, оценив оперативную обстановку, в частности возможность подхода крупных сил англо-французского парового флота из Мраморного моря, решил немедленно войти в Синопскую гавань и напасть на турецкий флот. Прямо в базе.

В сущности, решив напасть на турецкий флот, Нахимов, несмотря на очевидное преимущество в бортовом залпе, рисковал очень серьезно. Береговые батареи турок в Синопе были хорошие, орудия на судах также были в исправности. Читатель на примере «Меркурия» знает, что может сделать и один решительный бриг с двумя линейными кораблями.

Осман-паша расположил как бы веером свой флот у самой набережной города: набережная шла вогнутой дугой, и линия флота оказалась вогнутой дугой, закрывавшей собой если не все, то многие береговые батареи. За неделю, что эскадра Осман-паши ждала русской атаки, легко можно было свезти на берег орудия нестреляющего борта турецких судов, усилив на порядок береговую оборону. Не почесались. Но это, согласитесь, были уже их, турецкие, сложности.

17 ноября 1853 года Нахимов отдал приказ, лаконичный, отчетливый и, по обыкновению, спокойный, – приказ № 155, – об атаке неприятельского флота. Приказ заканчивался словами: «…Россия ожидает славных подвигов от Черноморского флота. От нас зависит оправдать эти ожидания»^{128}.

С получением приказа на кораблях начались приготовления к сражению. На рассвете 18 ноября 1853 года русская эскадра оказалась милях в десяти от Синопского рейда.

Известный военный историк генерал A.M. Зайончковский в работе «Восточная война» так оценивает боевой приказ и действия адмирала Нахимова перед сражением: «В действиях Нахимова обнаружилось то редкое соединение твердой решимости с благоразумной осторожностью, то равновесие ума и характера, которое составляет исключительную принадлежность великих военачальников».

* * * 

Бой

В ночь с 17 на 18 ноября погода была неблагоприятной. Дул шквалистый ветер. Шел дождь. Лишь около 9 часов утра 18 ноября ветер стал стихать, начало проясняться.

В 9 часов 30 минут на флагманском корабле «Императрица Мария» взвился сигнал: «Приготовиться к бою и идти на Синопский рейд».

С поднятыми стеньговыми флагами эскадра двинулась на Синоп. Следуя за флагманом, корабли по его сигналу перестроились на ходу в две кильватерные колонны – по три линкора в каждой. Строй двух колонн, установленный тактическим замыслом Нахимова, был весьма в тактическом отношении разумным. Он вдвое сокращал пребывание эскадры под огнем противника при входе кораблей на Синопский рейд и, следовательно, в два раза ускорял развертывание эскадры к бою по намеченной диспозиции. Это же в свою очередь обеспечивало быстрый натиск на противника при безусловной гарантии меньших поражений кораблей противником. Маневр этот блестяще удался.

В наветренной[77]77
  Наветренный – обращенный туда, откуда дует ветер. Подветренный – противоположный направлению ветра.


[Закрыть] колонне шли 84-пушечные корабли «Императрица Мария» (флагман) и «Чесма» и 120-пушечный корабль «Великий князь Константин». В подветренной колонне под флагом контр-адмирала Новосильского – 120-пушечный корабль «Париж» (командиром последнего был капитан 1-го ранга Истомин, будущий герой обороны Севастополя), 120-пушечный корабль «Три святителя» и 84-пушечный корабль «Ростислав».

Фрегаты «Кагул», имевший 44 пушки, и «Кулевчи», имевший 54 пушки, остались под парусами перед входом в Синопскую бухту. Их задачей было прикрыть выход из бухты для того, чтобы воспрепятствовать возможному бегству во время боя турецких пароходов, стоявших в Синопе.

В 12 часов 28 минут раздался первый залп турецких батарей против эскадры Нахимова, входившей на рейд, и почти одновременно грянул первый выстрел с 44-пушечного флагманского фрегата «Ауни-Аллах». Сражение началось.

«Больше всего, – пишет участник сражения, – смущали нас береговые батареи, каленые ядра; пока будем справляться с кораблями, береговые батареи будут действовать безнаказанно, да еще калеными ядрами; один удачный, скорей случайный, шальной выстрел – и взлетели на воздух. Теоретически все было обдумано, рассмотрено, но что будет на деле?»

Русские корабли продолжали двигаться. Молча, без выстрела, как при Наварине. Это движение не обошлось бы без потерь, если бы Нахимов послал матросов убирать паруса. Нахимов не послал. На то он и был знатоком, чтобы знать обыкновение турок бить по рангоуту. Особенно сильный огонь вел противник по русскому флагману «Императрица Мария», который был засыпан ядрами и книппелями.

^{Адмирал Федор Михайлович Новосильский. Лейтенантом командовал у Казарского на «Меркурии» артиллерией в тот день}

По приказанию командующего эскадрой русские корабли, наконец, открыли огонь, продолжая двигаться к своим огневым позициям.

Как Ушаков и Нельсон, как Сенявин и Кодрингтон, Павел Степанович твердо держался правила: драться на возможно короткой дистанции. Его эскадра получила немало повреждений, пока становилась на пшринг[78]78
  Шпринг – один из способов постановки на якорь, позволяющий удержать корабль нужным бортом в нужном направлении.


[Закрыть], пока разворачивалась всем бортом. Но она выдержала неприятельские залпы, сумела встать на пшринг, сумела развернуться бортом, сумела занять место самое выгодное, самое удобное, самое удачное.

Флагманский корабль Нахимова «Императрица Мария», отстреливаясь от кораблей противника, неуклонно шел вперед и отдал якорь лишь тогда, когда достиг своей цели – флагманского корабля турок «Ауни-Аллах». Своим огнем он зажег адмиральский корабль турок и заставил его выброситься на берег.

После чего Нахимов сосредоточенными бортовыми залпами «Марии» разнес в щепки фрегат «Фазли-Аллах». Пылающие останки его также пытались выброситься на берег. Обрати внимание на этот эпизод боя, читатель. Несмотря на то, что в бою линкор «Императрица Мария» получил 60 пробоин и другие повреждения, он повернул для оказания помощи второй колонне кораблей. В ходе боя Нахимов, неразлучный со своей подзорной трубой, стоял на мостике «Марии» и спокойно следил за действиями эскадры. Наша победа определилась уже спустя два часа с небольшим. Турецкая артиллерия, осыпав снарядами русскую эскадру, успела причинить некоторым кораблям большие повреждения, но не потопила ни одного. А диспозиция Нахимова была исполнена в точности, и его приказы и наставления о том, как держаться в морском бою, принесли громадную пользу.

«У его величества кораблей много, а я у своей мамы один…»

В разгар боя случилось нечто совсем неожиданное. Среди командиров турецких судов нашелся высший офицер, который не стал сражаться там, где его застала битва. Им оказался контр-адмирал Мушавер-паша – достойный сын «владычицы морей» Адольф С лей д. Главный военный советник Османа-паши. Двадцать пять лет он набивал карманы турецким золотом, четверть века жил на турецких хлебах и вот теперь, в трагический для турецкого флота день, бежал из Синопа.

Должно быть, Адольф исповедовал принцип, какой однажды высказал нашему замечательному писателю-маринисту Юрию Давыдову англичанин, тоже носивший военную форму: «У его величества кораблей много, а я у своей мамы один…»

Сделал же Слейд следующее.

Будучи действительно опытным командиром (лучшим в этом отношении во всей эскадре Осман-паши), Адольф уже с самого начала битвы увидел, что турецкому флоту победа не светит. Лордами Адмиралтейства ему было поручено наблюдать и доносить, а вовсе не класть свою голову в борьбе за Полумесяц. Поэтому, убедившись уже вскоре после начала битвы в неминуемой и сокрушающей победе Нахимова, он, искусно сманеврировав, вышел из рейда и помчался на запад, в Константинополь. Очевидно, за множеством дел забыв уведомить об этом своем внезапном бегстве своего прямого начальника Османа-пашу, которого предал, таким образом, в самый трудный момент.

За ним вдогонку полетели на всех парусах фрегаты «Кагул» и «Кулевчи», которые, как сказано, именно и были предназначены Нахимовым по диспозиции для наблюдения за «Таифом». Но им было не угнаться за быстрым пароходом, да еще превосходно управляемым. А жаль!

Разгром

Тем временем наши суда методически, наращивая темп, крушили врага.

Нахимова не подвели ни собственный опыт, ни его ученики – командиры кораблей, ни боцманы и унтер-офицеры, ни комендоры и марсовые. То было высшее торжество военачальника. К Нахимову вполне можно отнести похвалу Ключевского, адресованную Суворову: он создал «из машины, автоматически движущейся и стреляющей по мановению полководца», «нравственную силу, органически и духовно сплоченную со своим вождем».

С такими подчиненными, говорил Нахимов, «я с гордостью встречусь с любым неприятельским европейским флотом»^{129}.

Последним из турецкой эскадры и до последнего дрался «Дамиад». Недвижный, лежащий на мели, придавленный другим уже мертвым фрегатом 56-пушечный «Дамиад» геройски сопротивлялся, пока его не заставили умолкнуть 120-пушечный «Париж» и 120-пушечный «Три святителя». Свой мусульманский рай ребята с «Дамиада» заслужили честно!

Минуло три часа после полудня. Все было окончено.

Эскадра Корнилова, еще подходя только к Синопскому рейду, могла убедиться, что она опоздала. Бой, начавшийся в половине первого, привел к полному разгрому турок уже около трех – трех с четвертью часов дня. Стрельба нахимовских командиров всегда была на редкость метка.

Турецкий флот, застигнутый Нахимовым, погиб полностью – не уцелело ни одного судна, и погиб он почти со всей своей командой. Были взорваны и превратились в кучу окровавленных обломков четыре фрегата, один корвет и один пароход «Эрекли», который, подобно «Таифу», тоже мог бы уйти, пользуясь быстроходностью, но им командовал турок, и он не последовал примеру Слейда.

Были зажжены самими турками пробитые и искалеченные другие три фрегата и один корвет. Остальные суда, помельче, погибли тут же. Турки считали потом, что из состава экипажей погибло 3 тысячи с лишком. В английских газетах упорно приводилась цифра 4 тысячи.

Непонятно почему, но еще перед началом сражения турки были так уверены в победе, что уже наперед посадили на суда эскадры войска, которые должны были взойти на борт русских кораблей по окончании битвы.

Когда эскадра Корнилова входила на Синопский рейд, ликующие крики команд обеих эскадр слились воедино. Некоторые из погибающих турецких судов выбросились на берег, где начались пожары и взрывы на батареях. Часть города пылала, все власти, сухопутный гарнизон и население Синопа в панике бежали в горы.

Наступил вечер. Навсегда остался в памяти наших моряков сюрреалистический вид горящего Синопа, его древних зубчатых крепостных стен, резко выделяющихся на фоне пламени, горящих и взрывающихся турецких фрегатов, мечущихся по их палубам людей, и других – хладнокровно сидящих там в ожидании смерти с последней молитвой на устах. Рейд Синопа был освещен пожарами, как бальная зала свечами, и русские корабли можно было приводить после боя в порядок, не нуждаясь в фонарях. И тем резче чернело небо на восток от Синопа…

Современник оставил нам описание встречи двух адмиралов.

«Мы проходим совсем близко вдоль линии наших кораблей, и Корнилов поздравляет командиров и команды, которые отвечают восторженными криками “ура”, офицеры машут фуражками. Подойдя к кораблю “Мария” (флагманскому Нахимова), мы садимся на катер нашего парохода и отправляемся на корабль, чтобы его поздравить. Корабль весь пробит ядрами, ванты почти все перебиты, и при довольно сильной зыби мачты так раскачивались, что угрожали падением.

Мы поднимаемся на корабль, и оба адмирала кидаются в объятия друг друга. Мы все тоже поздравляем Нахимова. Он был великолепен: фуражка на затылке, лицо обагрено кровью, а матросы и офицеры, большинство которых мои знакомые, все черны от порохового дыма. Оказалось, что на “Марии” было больше всего убитых и раненых, так как Нахимов шел головным в эскадре и стал с самого начала боя ближе всех к турецким стреляющим бортам».

Пальто Нахимова, которое он перед боем снял и повесил тут же на гвоздь, было изорвано турецким ядром. Среди пленных находился и сам флагман турецкой эскадры Осман-паша, у которого была перебита нога. Рана была очень тяжелая. В храбрости у старого турецкого адмирала недостатка не было, так же как и у его подчиненных.

* * *

Последняя победа…

23 ноября, после перехода через бурное Черное море, эскадра Нахимова бросила якорь в Севастополе.

Все население города, уже узнавшее о блестящей победе, встретило победоносного адмирала. Нескончаемые «Ура, Нахимов!» неслись также со всех судов, стоявших на якоре в Севастопольской бухте. В Петербург, в Москву, на Кавказ к Воронцову, на Дунай к Горчакову полетели ликующие известия о сокрушительной русской морской победе.

Результаты Синопского сражения поразили не только Россию, но и Европу. Даже такая нежно любящая нас газета, как «Тайме», сгоряча, а может, не получив еще ценных указаний, признала, что «такого совершенного истребления и в такое короткое время никогда еще не было. Неравенство сил может объяснить это некоторым образом, но не вполне»^{130}.

Но была у Синопского боя, помимо очевидной – батальной, еще одна, можно сказать – мистическая составляющая.

Фрегат «Рафаил» не существует

Возможно, читателю покажется удивительным, что свое донесение Государю о событиях 18 ноября в Синопской бухте адмирал Нахимов начал не со слов о блистательной победе в тяжелом сражении, а о событии, которое представлялось и ему и его Царственному адресату более важным: «Воля Вашего Императорского Величества исполнена – фрегат “Рафаил” не существует»^{131}.

Чтобы оценить значение сказанного адмиралом, нам придется вернуться в май 1828 года, конкретно в его 11 число, ровно за три дня до фантастического боя брига «Меркурий» с двумя турецкими линкорами под адмиральскими флагами. В этот день русский 44-пушечный фрегат «Архангел Рафаил» под командованием капитана 2-го ранга С.М. Стройникова, потеряв ориентацию в упавшем на море тумане, оказался посреди турецкой эскадры. Не попытавшись даже начать бой, командир спустил Андреевский флаг.

В дальнейшем он мотивировал свои действия тем, что спасал 200 душ от верной и, на его взгляд, бессмысленной гибели. Представьте, что до сих пор находятся представители презренного племени пацифистов, вполне одобряющие сие деяние. Однако правда такова, что предатели выбрали жизнь, нарушив долг и присягу. Ошалевшие от счастья турки дали бывшему русскому фрегату имя «Фазли Аллах» – «Дарованный Аллахом».

Для Государя Николая Павловича, который с декабря 1825 года мужественно шел навстречу смертельной опасности и принимал любой вызов, сдача «Рафаила» была тяжким ударом. Император издал Указ:

«Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый Флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата “Рафаил”, не оставит его в руках неприятеля.

Но когда он будет возвращен во власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить Флаг России и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».

Этот Царский приказ и исполнил адмирал Нахимов в день Синопа. В то время в отношении изменивших присяге, как людей, так и кораблей, были едины и Император и его моряки. Гуманизм еще не пустил своих ядовитых корней в православных душах. А каждый православный твердо знал с детства слова Откровения Иоанна Богослова, именуемого также Апокалипсисом: «…трусам, предателям, подлецам… и всем лжецам – им место в озере, что пылает огнем и серой, а это – вторая смерть» (Откр. 21:8)^{132}.

Слова весьма актуальные. Заметим, кстати, что вторая смерть – это смерть после Страшного Суда, смерть вечная и обжалованию не подлежит. Ни услужливые адвокаты, ни депутаты-законотворцы не помогут.

Сбывшееся ожидание России

Но и помимо наказанной измены, победа при Синопе вызвала восторг во всех русских сердцах.

«Вы не можете себе представить счастье, которое все испытывали в Петербурге по получении известия о блестящем Синопском деле. Это поистине замечательный подвиг», – так поздравлял Василий Долгоруков, Военный Министр, князя Меншикова, Главнокомандующего флотом в Севастополе.

Николай Павлович пожаловал Нахимову Святого Георгия 2-й степени Большого креста – редчайшую военную награду – и щедро наградил всю эскадру. Слава победителя гремела повсюду. Отныне имя Павла Степановича Нахимова знают не только моряки – знает страна.

«Нахимов молодец, истинный герой русский, – восклицает С.Т. Аксаков. – Я думаю, и рожа у него настоящая липовая лопата».

Поэты, начинающие и уже известные, поют Нахимова.

Старый князь Вяземский выразил свои чувства не только рифмами, но и поздравительным письмом Павлу Степановичу. Ни автографа, ни копии письма князя найти пока не удалось. Зато сохранился ответ Нахимова. Его обнаружил в литературном архиве биограф Нахимова Юрий Давыдов. Поскольку почти не сохранились образцы эпистолярного творчества знаменитого адмирала, позволяющие взглянуть на него с «внеслужебной стороны», приведем здесь этот ответ:

«Ваше Сиятельство! – Письмо Ваше из Карлсруэ от 31 декабря я имел честь получить 24 января и спешу принести Вашему Сиятельству глубокую признательность за теплое, родное участие и истинно русское приветствие, которым Вы, один из старейших поэтов наших, почтили русских воинов, удостоившихся быть исполнителями велений нашего Царя-Отца. Молю Господа, да продлит Он дни Ваши еще на многие годы для прославления драгоценной Отчизны нашей.

С глубоким уважением и признательностью имею честь быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою Павел Нахимов. Корабль “Двенадцать апостолов”, в Севастополе. 26 января 1854»^{133}.

Поздравления, тосты, награды.

Но посреди торжеств озабочен по поводу Синопской победы был с самого начала лишь один человек во всей России – Павел Степанович Нахимов. Похоже, наедине с собою Нахимов порою думал: «Горе победителям».

Конечно, чисто военными результатами Синопского боя Нахимов, боевой командир, победоносный флотоводец, был доволен. Колоссальный, решающий успех был достигнут с очень малыми жертвами: русские потеряли в бою 38 человек убитыми и 240 человек ранеными, и при всех повреждениях, испытанных русской эскадрой в бою, ни один корабль не вышел из строя, и все они благополучно после тяжелого перехода через штормящее Черное море вернулись в Севастополь.

Итак, собой и своей эскадрой Нахимов мог быть вполне удовлетворен.

«Битва славная, выше Чесмы и Наварина! Ура, Нахимов! Михаил Петрович Лазарев радуется своему ученику!» – так писал о Синопе другой ученик Лазарева – адмирал Корнилов.

А брату-сенатору Корнилов написал, что Нахимов «задал нам собственное Наваринское сражение», то есть сделал как бы второе издание Наварина.

Спустя много лет, может быть наиболее взвешенную, оценку битвы при Синопе дал известный нам адмирал Иван Федорович Лихачев: «Наши моряки сделали, все и каждый, свое дело отчетливо и точно, за что им честь и слава, – ив этих простых словах заключается высшая похвала, какую человеку заслужить дано…»

Сам Нахимов помянул покойного своего учителя и в свойственном себе духе: «Михаил Петрович Лазарев, вот кто сделал все-с!»

Это полное отрицание собственной руководящей центральной роли было совершенно в духе Нахимова, лишенного от природы и тени какого-либо тщеславия или даже вполне законного честолюбия.

Но в данном случае было и еще кое-что. У нас есть ряд свидетельских показаний, исходящих от современников (Богдановича, Ухтомского, адмирала Шестакова и др.) и совершенно одинаково говорящих об одном и том же факте – о настроении Нахимова вскоре после Синопа: «О возбужденном им восторге он говорил неохотно и даже сердился, когда при нем заговаривали об этом предмете, получаемые же письма от современников он уклонялся показывать. Сам доблестный адмирал не разделял общего восторга».

Он не любил вспоминать о Синопе, утверждают другие. Он говорил, что считает себя причиной, давшей англичанам и французам предлог войти в Черное море, говорят третьи.

«Павел Степанович не любил рассказывать о Синопском сражении, во-первых, по врожденной скромности и, во-вторых, потому, что он полагал, что эта морская победа заставит англичан употребить все усилия, чтобы уничтожить боевой Черноморский флот, что он невольно сделался причиной, которая ускорила нападение союзников на Севастополь».

Случилось именно то, чего он опасался.

Последняя крупная победа Русского Императорского Флота сыграла роль спускового крючка в начавшейся войне.

* * *

Незамечаемые странности

Сразу после Синопа в английском парламенте начались дебаты в связи с нашей победой. И синхронно английская и французская пресса начала неистовую антирусскую кампанию. Она пыталась не только умалить значение Синопской победы, забыв о первом отзыве «Тайме», но и скомпрометировать само имя Нахимова.

Но даже самым оголтелым «акулам» англо-французского пера не могло тогда прийти в голову, что наступит время, когда к их хорошо оплаченному хору может присоединиться человек, носящий русский военно-морской мундир^{134}.

Следует отметить, что пресса нейтральных стран Европы и Америки, напротив, давала высокую оценку русскому флоту и самому адмиралу Нахимову, признавая его одним из наиболее видных и талантливых флотоводцев.

Корабли Англии и Франции двинулись в Черное море. Россия разорвала отношения с этими странами. Австрия и Пруссия прямо не участвовали в войне, но действовали против России. Австрия вынудила русскую армию выйти из Молдавии и Валахии.

В Закавказье наши, как всегда, успешно громили турок. Привычно брали Каре и все, что полагается в подобных случаях.

Но на море дела пошли тяжело. В сентябре 1854 года огромный соединенный флот Англии, Франции и Турции подошел к Евпатории в Крыму и высадил 60-тысячный десант, двинувшийся на Севастополь. Началась героическая оборона Севастополя.

И вот здесь вновь привлечем внимание читателя. Сказанное до сих пор было по сути повторением школьных истин: англо-французы, используя численное и техническое превосходство над отсталой царской Россией, высадили, разбили, блокировали…

Но почему-то никто упорно не обращает внимание на следующий бьющий в глаза очевидный факт: 1 сентября 1854 года соединенный флот приблизился к Евпатории. На другой день началась высадка.

Опыт всех войн, включая Вторую мировую, доказывает, как опасен, как сложен и ответствен этот момент – своз десанта на вражеский берег. Но союзникам никто и ничто не мешало.

Вместо того чтобы уничтожить англо-французский десант, сам идущий прямо в русские руки, наша армия неделю не подает признаков жизни! Да, да! Не сутки, не двое – неделю кряду – союзники – без единого выстрела! – «свозят» на берег личный состав, артиллерийский парк, кавалерию, боеприпасы, продовольствие, фураж, всяческое снаряжение!

У неформально удивленных союзных солдат сложилось впечатление, что русские вообще не собираются драться.

После того как войско союзников достигло впечатляющего численного превосходства над нами, осмотрелось, выпило чашечку кофе и чего еще там положено по условиям военного времени, Светлейший Князь Александр Сергеевич Меншиков, «Главнокомандующий военно-сухопутными и морскими силами, в Крыму находящимися», счел возможным дать ему, войску союзников, сражение при реке Альма.

Поражение, понесенное при этом русской армией, стало к тому времени уже возможно оправдать тем самым численным превосходством противника. Превосходством, которое ему заботливо создал сам Меншиков. И никакой героизм солдат и офицеров помочь здесь не мог.

Запомните этот момент, господа. Именно здесь отрабатывалась стратегия нашего поражения в русско-японской войне. В соответствующем месте разовьем эту тему подробно.

Засим князь отошел к Севастополю. А затем не без изящества совершив то, что военные называют фланговым маневром, он очутился позади Севастополя, на Балаклавской дороге, оставив базу флота без малейшего прикрытия с суши. Потом Меншиков и вовсе увел армию к Бахчисараю, «чтобы сохранить пути сообщения с Перекопом», как Куропаткин пятился полвека спустя по Маньчжурии, чтобы тоже связь с родной землей сохранить. Бросив не укрепленный им Севастополь и Черноморский флот на произвол судьбы, как опять же полета лет спустя, творчески развивая опыт старого князя, Куропаткин бросит на произвол судьбы также неукрепленный им Порт-Артур и флот – на сей раз Тихоокеанский.

В Евпатории Меншиков оставил союзникам на пропитание 160 тысяч четвертей пшеницы, обеспечив им безбедное четырехмесячное существование. Куропаткин повторит подобную операцию в Лаояне. Уже тогда многие в Севастополе стали подозревать Меншикова в измене^{135}.

14 сентября 1854 года адмирал Корнилов записал в своем дневнике: «…Положили стоять. Слава будет, если устоим, если ж нет, то князя Меншикова можно назвать изменником и подлецом…»^{136}

А вот Куропаткина подозревают по сей день почему-то только в безобидной бездарности!

* * * 

«Принять зависящие меры против козла…»

До сих пор гадают историки всех стран и народов, почему союзники не вошли в абсолютно не укрепленный со стороны суши Севастополь на плечах отступающей армии. Состояние сухопутной обороны Севастополя еще летом 1854 года наиболее адекватно характеризуется рапортом одного из офицеров на имя коменданта крепости: «…принять зависящие меры против козла, который уже третий раз в разных местах на правом фланге Малахова кургана рогами разносит оборонительную стенку»^{137}.[79]79
  Следует сказать, что со стороны моря еще в сороковые годы Севастополь был превращен Адмиралом Лазаревым в одну из лучших морских крепостей мира. Вот только мысль о том, что к городу подойдут враги с суши, в то время и в голову не могла прийти.


[Закрыть]

Но, видно, высока была еще слава русского оружия. Может, свежо было и впечатление, как в сражении под Альмой, когда англичане уже утвердились на нашем левом берегу реки – весьма удобном для обороны при нормальном руководстве, – на них в штыки пошел Владимирский полк. В строю, с ружьями наперевес владимирцы без выстрелов шли вперед под убийственным огнем самых современных английских штуцеров. И англичане не выдержали штыковой атаки. Только отбежав от наших почти на километр, стали выкашивать наступающих безнаказанным огнем.

Но впечатление все равно было сильное.

А после того как союзники перевели дух, было поздно.

Гений русского военного инженера Эдуарда Тотлебена принял зависящие меры против козла.

Сами защитники Севастополя не переставали дивиться грубой ошибке французского и английского верховного командования и благодарить судьбу за эту совершенно нежданную, негаданную милость.

«Знаете? Первая просьба моя к Государю по окончании войны – это отпуск за границу: так вот-с, поеду и назову публично ослами и Раглана и Канробера», – так сказал Нахимов, вспоминая в разговоре с генералом Красовским уже спустя несколько месяцев об этих грозных днях, наступивших сейчас же после отступления русских войск от альминских позиций.

* * * 

Светлейший Князь продолжает борьбу

Не менее умело было проиграно Меншиковым Инкерманское сражение, про которое современники говорили, что оно было выиграно солдатами, но проиграно Командующим.

В точности с такой же системой ведения боевых действий мы столкнемся полвека спустя на сопках Маньчжурии.

Может быть, недоумение читателя несколько рассеется, если он узнает, что А.С. Меншиков был масоном со стажем и действовал во имя масонских идеалов против своего Императора, на верность которому он присягал. Глобальной же целью масонства является, как известно, уничтожение алтарей и тронов. Промежуточной – уничтожение национальных армий^{138}.

А этому предшествует дискредитация этих армий.

^{Икона Божией Матери «Радости всех радостей»}

Чье духовное руководство было над франко-английскими или англо-французскими силами – вопросов не вызывает. Что ж, свой свояка, как говорится! В пользу масонства Меншикова свидетельствуют и два следующих эпизода.

Писатель С.А. Нилус, рассказывая о духовном чаде преподобного Серафима Саровского Н.А. Мотовилове в книге «Великое в малом» пишет:

«Приближалась Севастопольская война. Мотовилов по-своему отнесся к народному бедствию: он всем говорил, что настало время покаяния, что “фиал гнева Господня” готов излиться на Россию за измену всем отечественным устоям и, главным образом, за измену Православию…

При первом выстреле, направленном на Севастопольские бастионы с вражеских кораблей, он послал Государю, для отправки в Севастополь, копию иконы Божией Матери “Радости всех радостей”, перед которой всю жизнь молился и в молитвенном подвиге скончался преподобный Серафим».

В горьком предчувствии ожидал Мотовилов гнева Божьего. События доказали, что Мотовилов не ошибался.

Когда уже закончилась Севастопольская война, ему довелось встретиться с одним из героев севастопольской обороны адмиралом П.И. Кислинским. Мотовилов не преминул поинтересоваться, что же сталось с посланною им Государю иконой, и была ли она доставлена в Севастополь. Кислинский ему ответил: «Икона Божией Матери была от Государя прислана, но наш Светлейший, Главнокомандующий Русской Армией князь А.С. Меншиков на нее не обратил никакого внимания, и она долгое время хранилась в каком-то чулане, пока сам Государь не запросил, куда она помещена. Тогда ее разыскали и поставили на Северную сторону, и только Северная сторона, как вам известно, и не была взята неприятелем».