Текст книги "Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II"

Автор книги: Борис Галенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 71 страниц)

А ведь читатель может убедиться теперь сам, что рисунок петли на русской схеме боя удивительно похож на тот, что приведен на схеме 10, и был получен в результате довольно длительного анализа и расчетов. Также и дуга большого круга, описываемая на схеме 16 японской эскадрой до 14:25, поражает своим сходством с расчетной дугой схемы 10, не считая того самого участка с 13:55 до 14:05.

Но во всяком случае схема 16 подтверждает в очередной раз объективность показаний адмирала Рожественского и его глазомер как флотоводца.

Во время просмотра соответствующих источников на глаза автору попалась еще одна «русская» схема боя, при очевидных неточностях, тем не менее, ясно показывающая, что никаких чрезмерных отклонений к востоку у нашей эскадры в первые полчаса боя не было.

Схема эта содержится в книге «Последние дни 2-й Тихоокеанской эскадры» лейтенанта барона Георгия Николаевича Таубе – старшего артиллерийского офицера броненосца «Генерал-Адмирал Апраксин». Приведем и ее для вящей полноты картины (схема 17).

Как видим, рисунок «петли адмирала Того», расположение флагманских кораблей противников на момент начала огня в 13:50 (так у Таубе), характер «японской» огибающей нашего курса весьма близки к таковым схемы 16. А курс нашей эскадры до 14:20 даже круче к северу, чем NO 45°. При этом лейтенант Таубе не принадлежит к числу адептов адмирала Рожественского, хотя характер книги его посильно объективный. Насколько это возможно для представителя «отряда сдавшихся».

Следует также отметить, что лейтенант Таубе – старый дальневосточник. В 1900 году получил Анну 4-й степени «за храбрость» за занятие вокзала в Инкоу, на японскую войну также пошел добровольцем. Во время сдачи уговаривал Н.Г. Лишина не подчиняться приказу Небогатова. По суду был оправдан, а в 1907 году был даже награжден за Цусиму Анной 3-й степени. Первое издание его книги вышло в конце 1905 года, а второе – в 1907 году.

Таким образом, изображения начальной, самой главной фазы боя, приводимые русскими его участниками, значительно вернее отражают истину, чем японские. Причем здесь практически едины свидетельства участников как из группы «верных», так и из группы «сдавшихся». Из серии, так сказать, нарочно не придумаешь.

Тайна двух капитанов

План маневрирования главных сил русской эскадры и японского флота в бою 14 мая 1905 года, составной частью которого является схема 16, содержится, в частности, в приложении к 3-му изданию «Боя при Цусиме» (СПб., 1910). Скорее всего, наличествует он и в 1-м, и во 2-м изданиях бестселлера тех давних дней.

Но сейчас для нас достаточно и того, что уж в 1910 году план этот был известен морской общественности. Причем всего мира, поскольку «Расплата» была к этому времени переведена во всяком случае на французский, немецкий, шведский, итальянский и английский языки. Дважды были изданы и «Последние дни 2-й Тихоокеанской эскадры». И значит, схема 17 также не являлась секретом.

Следовательно, такие сведущие в вопросе морских операций в русско-японскую войну специалисты, как капитаны 2-го ранга М.И. Смирнов и А.В. Немитц, в году так 1913-м просто обязаны были знать как первый, так и вторую. Причем за планом из «Расплаты» в том, что касается первых сорока минут боя, стоял авторитет свидетелей с флагманского броненосца нашей эскадры, специалистов из штаба Командующего эскадрой, да и самого Адмирала.

Спрашивается, нашел ли свое отражение хотя бы этот план в таких капитальных трудах, как «Сражение в Корейском проливе 14 и 15 мая 1905 года» М.И. Смирнова, увидевшее свет в четвертом номере «Морского сборника» за 1913 год, или «Морские операции в русско-японской войне» А.Н Немитца, печатавшиеся с продолжением в том же «Морском сборнике» и в том же 1913 году вышедшие отдельным изданием? Ведь именно на эти труды, особенно на первый, ссылаются практически все отечественные описатели Цусимы, начиная с авторов Исторической Комиссии. А схема Цусимского боя, составленная полковником Генштаба А. А. Балтийским по данным М.И. Смирнова, получила в дальнейшем статут официальной отечественной схемы Цусимского боя.

Никак нет. В своем игнорировании русских свидетельств о первых минутах боя при Цусиме будущие колчаковский и советский адмиралы, а пока верноподданные капитаны 2-го ранга Российского Императорского Флота, проявили трогательное духовное единство.

Не нашли также никакого отражения в их трудах ни рапорты адмирала Рожественского о бое, ни его показания в Следственной Комиссии. Хотя к этому времени соответствующие тома донесений и показаний участников боя были напечатаны и рекомендованы к самому широкому ознакомлению в среде морского офицерства. Не говоря о почти факсимильном издании рапортов адмирала Рожественского в «Чтениях о Русско-японской войне на море» Н.Н. Беклемишева и о весьма известном нам «Письме в редакцию» «Нового времени» от 21 декабря 1905 года, воспроизведенном вдобавок в книге Бориса Гинцбурга.

^{Схема 18. Расположение главных сил в 13:49 по японским данным.}

^{Время на схеме указано по Киото: 2:08 = 1:49 + 19 мин.}

Впрочем, «негативное» знакомство с показаниями и рапортами свидетелей Цусимы оба автора обнаруживают. Там, где можно кинуть лишний камень в адмирала Р. В основу же описания сражения и маневрирования эскадр, особенно в его первые минуты, и Смирнов и Немитц с завидным единодушием кладут то самое «очень темное… объяснение» адмирала Того, которое стало основой и базой не только для заметок и донесений многих переживших Цусиму офицеров, но, как следствие, и основой большинства отечественных исследований Цусимского боя. Ну и соответствующие места из «Описания Мейдзи», конечно. Сопровождая полученную японо-русскую теорию уже знакомой нам японской же графикой. Только, скажем, капитан 2-го ранга Немитц бесхитростно приводит соответствующие локальные схемы из «Сражения в Японском море», а вот капитан 2-го ранга Смирнов проводит определенную модификацию этих схем.

Рассмотрим, например, уже упомянутую выше схему из Статьи 1 в «Сражении в Японском море», дающую расположение главных сил противников непосредственно в 13:49 с указанием местоположения отдельных судов^{480}. К сожалению, без указания масштаба (схема 18).

На схеме 18 русская эскадра идет в двух колоннах курсом NO 34°. Угол SO 11°, если считать его от «Микаса», направлен на середину расстояния между русскими колоннами, если брать траверз от носа «Ослябя».

Кавторанг Смирнов выстраивает русскую эскадру к моменту первого выстрела в одну кильватерную колонну, идущую уже курсом NO 23°. Колонну недоделанную, конечно (схема 19)^{481}.

^{Схема 19. Положение сторон в 13:49 по М.Л. Смирнову}

Как видим, на схеме 18 в строй к 13:49 не вступил толком не то что «Орел», но даже и «Бородино». Плевал наш кавторанг на показания свидетелей с «Суворова», видевших с левого крыла его заднего мостика все корабли эскадры непосредственно перед первым выстрелом суворовской носовой шестидюймовки.

А угол SO 11° от японского флагмана «Микаса» Смирнов дает на голову нашей кильватерной колонны, после чего начинает высчитывать расстояния[439]439
  Указывая расстояние «Микаса» – «Суворов» на 1 час 49 минут как 38 кб, Смирнов дает примечание: «По данным японского официального отчета, по русским данным это расстояние указывается различно – от 32 до 45 кб». – Там же. С. 111. Так что объективность налицо. Но угол на «Суворов» SO 11° сомнению вообще не подвергается. А при таком угле, легко проверить, расстояния для 3-го отряда все равно оказываются слишком большие.


[Закрыть]. Расстояния эти берутся от центра дуги поворота и оказываются, естественно, «слишком велики для русского флота, особенно принимая во внимание недостаточное обучение его стрельбе…», чтобы нанести сильный вред японской эскадре^{482}.

Что характерно, «Микаса» на этой схеме оказывается почти строго на север от «Суворова», на его курсовом угле 23° левого борта.

Зато третий броненосный отряд идет на схеме 19 впритирку за вторым, поскольку «Расстояния взяты минимальные, считая, что в этот момент эскадра не растянулась»^{483}.

3-й отряд не стреляет у Смирнова исключительно из-за дальности расстояния. Так уж плохо Командующий 2-й эскадрой ее на огневую позицию вывел. С таким, понятное дело, бой только проиграть можно.

Таким образом, почтенный будущий морской министр Омского правительства вновь обнаруживает то ли полное незнакомство с показаниями свидетелей об «отставании и скучивании» 3-го отряда, либо полное к ним пренебрежение: японцам и Небогатову он верит явно больше.

Любопытно, что Критерий Цусимы – опора на показания избранной референтной группы, используется неявно и здесь. Но с точностью до наоборот. Опора идет на показания группы, в нашей терминологии, «сдавшихся», не до конца верных. Ну и, конечно, на описания победителей. Уж они врать не будут. А если описания победителей лучше сочетаются с показаниями «неверных», значит «неверным» и доверие.

Из модифицированных таким образом капитаном 2-го ранга М.И. Смирновым японских схем боя полковник Генерального штаба А.А. Балтийский и составил «русскую» версию плана Цусимского боя, приложенную к труду Смирнова и ставшую затем официальной отечественной схемой боя. Схемой, согласно которой, напомним, «Князь Суворов» с 14:05 до 14:25 ведет эскадру 15-узловым ходом. И другие нюансы присутствуют. Уже известные читателю.

План же маневрирования главных сил, приведенный в «Расплате», максимально, как мы видели близкий к истинному, по крайней мере, в том, что касается вида «петли Того» и первых 36 минут артиллерийского поединка, как Смирнов с Немитцем, так и последующие авторы высокомерно проигнорировали. Причем в этом случае и свидетельства из любезной их сердцу группы «сдавшихся» им не указ, если идут вразрез с японской графикой. Как, например, план боя из книги лейтенанта Таубе.

Русские версии маневрирования, особенно основанные на данных адмирала Рожественского, не пользовались у отечественных авторов доверием. Возможно, не обладая духовными качествами адмирала Рожественского, они не могли принять и сообщаемые им факты. Как и многие их последователи.

Желание отнестись с большим доверием к иностранной версии и неприятие версии русской может быть вызвано также подспудным неприятием всего русского вообще. Хотя бы потому, что русское всегда ассоциировалось у людей с православным, с Православием.

И, возвращаясь к Смирнову и Немитцу, возникает чувство, что русское национальное мироощущение – Православие – уже было одинаково чуждо что колчаковскому, что советскому адмиралам.

Впрочем, в случае с кавторангами Смирновым и Немитцем, возможно, все гораздо проще. Доверие к тем же японским данным могло базироваться на старом, как сама война, принципе: победителей не судят.

11. Победителей не судят

А для побежденных не признается никакое оправдание. И единственная их отрада, как сказал в своих чтениях Беклемишев, не ждать себе пощады. Не ждал и не просил ее и бывший Командующий 2-й эскадрой отставной Вице-Адмирал Зиновий Петрович Рожественский.

Вячеслав Чистяков пишет, что в сознание морских теоретиков «доцусимской» школы не вмещался факт, что все-таки – всего лишь техническая частность – разница в качестве снарядов и скорости эскадренного хода свела на нет блестящий успех последнего по-настоящему великого флотоводца Исторической России.

По-моему, Вячеслав Николаевич переоценивает здесь морских теоретиков школы «послецусимской».

^{Лицо Витте. Без прикрас. Современный рисунок из «Летописи войны с Японией».}

^{По левую руку С.Ю., похоже, барон Р. Розен. Визави – Кожура, еще не могущий до конца поверить в свалившуюся удачу} 

Благодарность отчизны

Все истинные организаторы и виновники цусимской катастрофы (как и неудач в русско-японской войне в целом) из числа «русско-поданных», кого мы уже сейчас можем назвать по именам, не пострадали нимало. Напротив. Большинство было отмечено с той или иной степенью щедрости благодарным отечеством.

Один из главных губителей России – Витте, отдавший в Портсмуте пол-Сахалина в качестве последнего благодеяния любимой Родине[440]440
  См. Книга 2. Часть третья. Гл. 2.2, раздел: Мир любой ценой!


[Закрыть], стал графом. Его Матильда – графиней. После чего свежеиспеченный граф вскоре удалился на покой – писать разные гнусности для вящей дезинформации потомков.

Куропаткин сохранил свои генерал-адъютантские вензеля. За государственный счет написал и издал ученые оправдания нашего, но нанесенного им самим поражения, положенные в основу официальной версии истории русско-японской войны. В Первую мировую войну ухитрился еще покомандовать фронтом. Правда, на сей раз недолго, да и нужды в том особой не было. Генералов-предателей в этот раз и без него хватало.

Генерал-Адмирал Алексей Александрович после Цусимы с чувством выполненного долга подал в отставку и отъехал в любимый Париж на заслуженный отдых – искать утешения и забвения от трудов ратных. Итог его деятельности кратко и емко сформулировал один из западных военных обозревателей: «Великий Князь Алексей начал свою карьеру Генерал-Адмирала в пору, когда Россия была великой морской державой. Он завершил ее, когда Россия фактически лишилась флота».

^{Зиновий Петрович Рожественский}

Адмирал Скрыдлов, так славно командовавший во время войны флотом Тихоокеанским, пославший на верную гибель в бою 1 августа Особый отряд Владивостокских крейсеров, принял после гибели на боевом посту адмирала Чухнина флот Черноморский. Одним словом, все блудливые сестры получили по серьге: строители кораблей, испорченных уже на стапелях, мочители пироксилина; отправители снарядов не туда и далее… Не пострадал, естественно, и создатель незабываемой теории «боевых коэффициентов», талантливый теоретик Кладо, во многом из-за трудов которого и погибла 2-я эскадра. Он продолжил свою академическую карьеру, любим был и Керенским и Троцким, при котором и закончил жизнь начальником красной Военно-морской академии.

«Адмирала же Рожественского, – говорит Георгий Александровский, – за его нечеловеческий труд, связанный с проводкой 2-й Тихоокеанской Эскадры на Дальний Восток, за твердость характера, проявленную им в бою и являющуюся уделом немногих прирожденных флотоводцев, ждала награда не только в виде испитой им горечи незаслуженного поражения… не только в виде морального унижения – быть сданным тяжелораненым в плен, но еще в форме резкой критики, грубых нападок и, наконец, предания суду после возвращения на родину.

С благородным достоинством приняв на себя всю вину, адмирал Рожественский закончил свое выступление на суде словами:

– …Я сожалею, что в приказе до сражения я не указал, что спасать Командующего следовало только в том случае, если состояние его здоровья позволило бы ему продолжать командование. Меня следовало оставить на “Суворове”»^{484}.[441]441
  К приведенным словам Адмирала стоит добавить, что к нашим дням от могилы его в Александро-Невской Лавре не осталось и следа. См.: Причины Цусимской драмы. Судьба адмирала Рожественского. – Известия, 09.02.2004.
  Так что и в буквальном смысле единственным памятником ему и могилой после взрыва в начале 1930-х годов кировскими молодчиками храма-памятника погибшим в Артуре и Цусиме морякам остался «Суворов».


[Закрыть] Собственно он и остался навсегда там, успев только передать нам правду о Цусимском бое, которую вот уже 100 с лишним лет не хотят услышать и понять.

Да и трудно услышать ее в организованном хоре лжи и дезинформации, дирижируемом теми же силами, которые были истинными устроителями цусимской катастрофы русского флота. А с тех пор и силы их выросли немеренно.

Последний штрих. Великий Князь Кирилл и адмирал Р.

О том, что это были именно сознательные ложь и дезинформация и распространяющие их знали, что делали, а правда была известна уже тогда, говорит, в частности, еще одно ставшее совсем недавно известным автору свидетельство.

Свидетельство современника и непосредственного участника многого из связанного, говоря словами Блока, с «Артуром и Цусимой». Свидетельство, которое и станет последним штрихом в воссозданной картине цусимской катастрофы.

Автор догадывается, что немало из вышесказанного о Цусимском бое, да и вообще о русско-японской войне и ее предъистории, как и о русской истории в целом, настолько отличается от устоявшихся исторических стереотипов, что у читателя может возникнуть ощущение, что в книге воссоздается и рассказывается некая виртуальная реальность, в духе столь модной сейчас «параллельной истории». На самом деле факты, изложенные выше, были хорошо известны современникам событий, особенно из военно-морских кругов, вот только в официальные версии отчего-то не вошли.

^{Великий Князь Кирилл Владимирович}

С почти математической ясностью это показывает приводимый ниже отрывок из неоконченных воспоминаний Контр-Адмирала Свиты Его Величества Великого Князя Кирилла Владимировича «Моя жизнь на службе России», написанных, а вернее, продиктованных, им в 1938 году и прерванных тяжелой болезнью и безвременной кончиной 29 сентября / 12 октября 1938 года. Полная версия их, по счастью, увидела недавно свет на русском языке. Впрочем, английскую их версию, вышедшую в Лондоне в 1939 году, равно как и первое русское издание 1996 года, в московских библиотеках мне обнаружить не удалось.

В этих предсмертных записках Великий Князь не претендует на какие-либо глобальные исторические обобщения и отнюдь не отличается экстравагантностью суждений. Напротив, с подкупающим простодушием и незатейливой прямотой он рассказывает о событиях, которые ему довелось пережить, перемежая воспоминания, как сказали бы мы, личные и служебные, так, как они отложились в его памяти, и не обращаясь к документальной базе, по-видимому, недоступной для него.

Впрочем, похоже, ВК Кирилл и не был допущен к сверхсекретной информации, в частности, к засекреченным до 1937 года документам, связанным с занятием Порт-Артура. Последнее легко объяснимо традиционно недоброжелательным отношением Морского Ведомства к Гвардейскому экипажу, к которому принадлежал Кирилл Владимирович и командиром которого он стал с 16 марта 1915 года[442]442
  Об отношении чинов Морского Ведомства к Гвардейскому экипажу см., напр., уже не раз цитированные записки контр-адмирала С.С. Фабрицкого.


[Закрыть].

Неудивительно, что высшим авторитетом в вопросах, связанных и с арендой Квантуна, и с причинами русско-японской войны, остался для Контр-Адмирала Кирилла наш хороший знакомый барон Роман Розен.

Между тем именно лейтенант флота ВК Кирилл Владимирович поднял 16 марта 1898 года Андреевский флаг над Золотой горой Порт-Артура, а во время войны 1904–1905 годов уже капитаном 2-го ранга был начальником Военно-Морского отдела штаба вице-адмирала Степана Осиповича Макарова. А в день катастрофы 31 марта стоял рядом с адмиралом на мостике «Петропавловска». Обожженный и контуженный Кирилл оказался в числе немногих спасенных с злосчастного броненосца и до конца своих дней сохранил ужас перед морской пучиной, однажды отпустившей его из своих черных глубин. Сам Великий Князь пишет об этом с вызывающей уважение откровенностью.

Понятно, что с особой теплотой вспоминает он своего Командующего адмирала Макарова, подчеркивая, что «Адмирал был не только выдающимся флотоводцем, но и замечательной личностью… Было честью служить рядом с таким человеком».

Любопытно, кстати, что вдова адмирала Макарова Капитолина Николаевна была статс-дамой маленького двора Кирилла Владимировича в Сен-Бриаке и сопровождала его жену Викторию Федоровну в ее поездке в Америку в конце 1924 года.

Но еще более любопытно, что значительно большее число строк военно-морской части воспоминаний Великого Князя посвящено не порт-артурскому периоду его боевой деятельности под руководством знаменитого адмирала и не Порт-Артурской эскадре, а другой эскадре и другому адмиралу – адмиралу Зиновию Петровичу Рожественскому и 2-й эскадре флота Тихого океана.

Рассказ ВК Кирилл начинает со своего пребывания с 12 мая по 3 сентября 1899 года на крейсере «Генерал-Адмирал» в отряде судов учебно-артиллерийского отряда.

Морской Ганнибал

Первая встреча

«Артиллерийское училище в Ревеле, куда я поступил учиться, располагало редкостной коллекцией допотопных кораблей, многие из которых были созданы еще в эпоху Крымских войн. Казалось, эти развалины были специально собраны в одном месте, чтобы служить наглядным примером того, каким не должен быть современный флот.

Эту донкихотскую флотилию я созерцал со смешанным чувством жалости, благоговения и ужаса. То были останки нашего флота, настоящие музейные экспонаты, которые представляли лишь археологический интерес. Трудно поверить, что некоторые из этих музейных экспонатов со свалки металлолома были отправлены сражаться с японцами.

В дополнение ко всей абсурдности положения во главе этого плавучего артиллерийского училища стоял блистательный военный – контр-адмирал Рожественский, обесславленный герой одного из величайших сражений в истории флота, своего рода морской Ганнибал, о котором мне представится случай упомянуть позднее».

Обрати внимание, читатель, на сравнение Адмирала из всех великих полководцев мировой истории именно с Ганнибалом. Скоро мы увидим, что в сравнении этом Великий Князь не одинок.

«Несмотря на то, что мне пришлось иметь дело с коллекцией устаревших и разнородных посудин, я сумел узнать много полезного в области практической артиллерии и ближе познакомиться с адмиралом, человеком суровым и прямодушным, страстно преданным своему долгу и одержимым непреклонным стремлением преодолеть любые препятствия.

Беда Рожественского заключалась в том, что в его распоряжении оказался столь никчемный материал, впрочем, неудачи преследовали его всю жизнь».

«Я считаю своим долгом отдать дань этому русскому патриоту, который, командуя плавучей грудой металлолома, отправился за двадцать тысяч миль навстречу верной гибели, не имея ни единой военной базы за спиной…

И когда стало ясно, что все потеряно, что Порт-Артур пал и войска обращены в бегство, наши моряки вступили в бой с превосходно вооруженным противником, для которого море было родной стихией, и героически сражались до тех пор, пока волны не сомкнулись над ними».

Следующие строки относятся ко времени, когда, вернувшись из отпуска по ранению после катастрофы «Петропавловска» – Кирилл был сильно обожжен взрывом и контужен, у него была серьезно повреждена спина, не говоря уже о психической травме, – Великий Князь стал работать в Морском Министерстве на чиновничьей работе, которая его мало интересовала. Желанием его было продолжить службу на Тихоокеанском флоте, как только позволит здоровье. И здесь его путь вновь как бы пересекся с путем Адмирала Р.

Практически невыполнимый план

«Уже некоторое время в печати обсуждался один совершенно фантастический и практически невыполнимый план. Он предусматривал посылку нашего Балтийского флота на Дальний Восток и установление там военного превосходства на море.

Вокруг этого проекта подняли столько шума и так настойчиво муссировали его в печати, что, в конце концов, один Бог знает почему, Адмиралтейство[443]443
  Адмиралтейством называет Великий Князь в своих записках Морское Министерство.


[Закрыть] предложило эту “блестящую идею” на рассмотрение Государю.

Лучше всего, если бы его создатели засекретили свои бредовые планы, но они ничего подобного не сделали, и к тому времени, когда были предприняты первые шаги к осуществлению замысла, весь мир, включая, конечно, японцев, знал все до мельчайших подробностей о кораблях, которые предполагалось послать с этой безрассудной миссией».

Самый способный из наших адмиралов

«Выполнение этого плана было поручено Рожественскому, самому способному из наших адмиралов, о котором я уже упоминал. Он откровенно заявил государю, что, с его точки зрения, план с самого начала обречен на провал.

Во-первых, наши корабли, за редким исключением, не могли противостоять на равных японскому флоту, даже если бы весь наш флот был капитально отремонтирован и усовершенствован, для чего оставалось слишком мало времени.

Во-вторых, Великобритания, владычица морей и союзница Японии, предпримет все от нее зависящее, чтобы чинить препятствия Балтийской эскадре на протяжении всех 20 тысяч миль пути.

В-третьих, продвижение такой армады, состоящей в основном из старых посудин, будет крайне затруднено частыми поломками и потребует внушительного сопровождения из вспомогательных кораблей.

Большую сложность представляла заправка углем. Осмелятся ли нейтральные страны, и даже те, кто, подобно Франции, был нашим союзником, оказывать нам помощь, не боясь навлечь на себя недовольство Великобритании? Ведь флот без базы зависит от милости случая.

Таким образом, весь план был сопряжен с непреодолимыми трудностями. Более фантастический замысел трудно было придумать. Вся армада насчитывала около 50 кораблей, которые надо было снабжать провиантом, углем, запчастями. Ремонт пришлось бы делать на ходу. Некоторые корабли были совершенно непригодны для плавания даже по Финскому заливу. Они представляли собой груду металлолома, о чем я уже писал в связи с артиллерийской школой. И вот этим кораблям предстояло идти в Тихий океан через тропические моря!»

Беззаботность, граничащая с преступной халатностью

«Адмиралтейство было ничуть не обескуражено. Его позиция, совершенно не учитывающая возможных последствий, отличалась беззаботностью, граничащей с преступной халатностью.

В Адмиралтействе сидели неглупые люди, и они должны были предвидеть, что посылают тысячи наших лучших моряков на верную смерть, к вящей славе японского флага и к унижению русского, – и все потому, что печать настаивала на этом!

Когда адмирал понял, что его предупреждения остались без внимания, он сразу же взялся за порученное дело.

На всех оборонных заводах началась лихорадочная работа…

Тем временем печать без устали разглашала на весь мир малейшие подробности хода работ, а Того строил встречные планы.

В Кронштадте монтировали все, что поддавалось сборке, пока флот не был готов выйти к месту назначения. Если бы не немцы, которые взялись снабжать нас углем на протяжении всех 20 тысяч миль плавания, флот никогда бы не продвинулся дальше Западной Африки».

Весь мир насмехался над ним

«Незадолго до 2/15 октября 1904 года, когда Рожественский покинул Либаву, я сопровождал Государя в качестве адъютанта на флагманский корабль адмирала “Суворов”, где состоялось совещание. Я сам не присутствовал на этой встрече и потому не знаю, что там обсуждалось. Знаю только, что она бесповоротно решила судьбу тысяч моих соотечественников.

Адмирал безукоризненно исполнял свой долг, но весь мир насмехался над ним. Во всех столицах мира заключались пари, что флот Рожественского никогда не дойдет до места назначения. Мы превратились во всеобщее посмешище. Военно-морские специалисты презрительно говорили: “Русские – не моряки. Их скопище корыт никогда не дойдет дальше Северного моря”.

А когда произошел инцидент у Доггер-банки, он вызвал лавину издевок: “Дон-Кихот по ошибке принял безобидные траулеры в Северном море за японские эсминцы и всерьез сразился с ними”.

Нависла опасность войны с Англией!

Об инциденте много писали.

Я не был его свидетелем, но, зная Рожественского, могу утверждать, что он был очень талантливым офицером. Это он доказал тем, что сумел провести огромный флот в целости и сохранности на другой конец света, не потеряв ни одного из своих кораблей – и каких кораблей!

Этот подвиг был по достоинству оценен лишь позднее.

Когда вся Балтийская эскадра проследовала Сингапур в идеальном строю, “Сент-Джеймс Газетт” писала: “Мы недооценили адмирала и ныне приветствуем его с уважением, достойным его доблести” и так далее».

Не приходится сомневаться

«До отхода эскадры из Либавы Рожественского, очевидно, предупредили, что японцы закупили несколько эсминцев в Великобритании, построенных для одной южноамериканской страны, и что они намерены спровоцировать инцидент в Северном море, который либо ввяжет нас в войну с Великобританией, либо заставит немедленно вернуть эскадру в Россию.

Если все было именно так, то это был блестящий политический ход со стороны японцев. Адмирал вышел в поход, готовый к любой неожиданности такого рода.

Не приходится сомневаться в том, что среди траулеров без опознавательных огней, встреченных им в Доггер-банке, был ряд судов, напоминавших эсминцы. Это подтверждается независимыми показаниями моряков наших кораблей и экипажей некоторых траулеров, представленными Международному суду, который рассматривал этот инцидент.

Если бы эти подозрительные корабли, – один из которых оставался на месте происшествия в течение нескольких часов, когда уже все без исключения наши эсминцы приближались к Данджнессу, – атаковали русскую эскадру первыми, то адмиралу бы пришлось отвечать как за повреждения наших кораблей, так и за собственную халатность, из-за которой произошло нападение.

Если бы он, с другой стороны, напал первым, что он фактически и сделал, то при большом скоплении траулеров, сосредоточенных в том месте, и отсутствии огней на подозрительных кораблях, ущерб был бы нанесен судам нейтральной страны, что поставило бы нас в затруднительное положение. Такой план был бы достоин Макиавелли!

И если дело обстояло именно так, а тому есть немало свидетельств, значит, адмирал нашел правильный выход из возникшей дилеммы, и ни его, ни наш флот нельзя ни в чем обвинять».

Особое место в мировой истории

«Эта эпопея обреченного флота, стоявшего насмерть после беспрецедентно долгого перехода, занимает особое место в мировой истории.

В неравном бою 14/27 мая 1905 года в Цусимском проливе наши посудины героически сражались с хорошо оснащенными кораблями противника и, прежде чем быть потопленными, нанесли им значительный урон.

Во время сражения адмирал получил серьезные ранения и был на грани смерти, а когда после японского плена он возвращался домой, то даже революционеры восторженно приветствовали его и подбегали к поезду, чтобы взглянуть на этого самоотверженного человека.

А что же власти? Они отдали адмирала под трибунал! И только за то, что он по их же приказу дошел с грузом металлолома до берегов Японии и там потерял его.

Власти осудили Рожественского за честное и безупречное выполнение их собственных планов, достойных комического пера сэра Вильяма Гилберта[444]444
  Гилберт Уильям Швенк (1836–1911) – популярный английский писатель, комедиограф и либреттист.


[Закрыть]. В это было бы трудно поверить, не будь это правдой!»

Будь у нас снаряды, как у японцев

«В заключение могу добавить, что в Цусимском бою наши артиллеристы показали себя с наилучшей стороны. Они с редким умением наводили орудия и метко поражали корабли противника, о чем свидетельствует большое количество попаданий, зарегистрированное самими японцами.

Будь у нас такие же снаряды, как у японцев, то бой мог бы иметь совсем другой исход.

Японские снаряды взрывались при малейшем соприкосновении с целью, даже если касались поверхности моря, а наши разрывались только при ударе о броню и разлетались на крупные обломки. Японские снаряды производили при взрыве ужасный эффект, разрываясь на мельчайшие раскаленные осколки, поджигавшие все, что могло гореть.

Сила их взрывного удара была такова, что тяжелая броня скручивалась в штопор, а крыши башен артиллерийских орудий разлетались как деревяшки. К тому же они содержали химическое вещество, предвосхитившее изобретение ядовитого газа.

Именно из-за этих снарядов, а не из-за отсталости наших кораблей, наш флот с самого начала оказался в невыгодном положении…»

Вопреки людским замыслам и капризам погоды

«Все это время меня не оставляла мысль возобновить службу на Дальнем Востоке, как только позволит здоровье. Я намеревался поехать во Владивосток, где у нас еще находилось несколько первоклассных кораблей и где я хотел дождаться прибытия Балтийской эскадры, чтобы продолжить службу.