Текст книги "Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента."

Автор книги: Анатолий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 83 страниц)

Настало время отъезда. С тяжестью на сердце я вернулся в райсовет и обо всем услышанном и пережитом на заводе подробно поведал Д.Ф. Кирьянову и находившимся в сто кабинете секретарю райкома партии, а также Цветкову и приехавшему к этому времени Николаю Федоровичу Нионову.

Мне рассказывали о том, как произошло убийство, как С.М. Киров оказался в Смольном, хотя вскоре должен был выступать на партактиве. Как раздался выстрел, как обнаружили его тело и как об этом убийстве сообщили в Москву. Рассказывали, кто первым прибыл из Москвы в Ленинград на самолете. Объясняли, что И. В. Сталин прибыл в Ленинград поездом только утром следующего за убийством дня. Якобы в целях безопасности ему было запрещено пользоваться самолетом. Когда же он прибыл в Ленинград и горожане выразили желание похоронить своего Мироныча на Марсовом поле, Сталин якобы ответил: «Не умели хранить живым, не будете хоронить и мертвым». Нам пришлось провожать его гроб до Московского вокзала. За гробом шла масса ленинградцев.

Мне рассказывали о том, как произошло убийство, как С.М. Киров оказался в Смольном, хотя вскоре должен был выступать на партактиве. Как раздался выстрел, как обнаружили его тело и как об этом убийстве сообщили в Москву. Рассказывали, кто первым прибыл из Москвы в Ленинград на самолете. Объясняли, что И. В. Сталин прибыл в Ленинград поездом только утром следующего за убийством дня. Якобы в целях безопасности ему было запрещено пользоваться самолетом. Когда же он прибыл в Ленинград и горожане выразили желание похоронить своего Мироныча на Марсовом поле, Сталин якобы ответил: «Не умели хранить живым, не будете хоронить и мертвым». Нам пришлось провожать его гроб до Московского вокзала. За гробом шла масса ленинградцев.

Вот что мне пришлось слышать о том, почему С.М. Киров оказался в Смольном, перед тем как выступить в Таврическом дворце. Сергей Миронович побывал на некоторых предприятиях. Перед выступлением на партактиве ему надо было взять материалы своего доклада у себя в кабинете. Когда подъехали к Смольному, находившийся в машине охранник (я полагаю, что мне приходилось его видеть ранее, этот охранник заикался, был седым) предложил ему подняться к нему в кабинет и взять папку с докладом, но услышал в ответ отказ – Киров решил подняться сам. Уже подходя к кабинету, он внезапно был сражен пулей, выпущенной Николаевым. Этот рассказ у некоторых из нас вызывал сомнения. Мы не могли поверить, что Николаев, зная о партактиве, мог в нише толстой стены Смольного, вблизи от кабинета, выжидать свою жертву. Ответы на многие вопросы мы не могли получить ни тогда, да, пожалуй, и сейчас существует множество противоречивых толкований.

После моего вызова в райсовет, в связи с убийством Кирова, я не покидал его более трех недель. Естественно, мои родители знали, что происходит в городе. Они понимали, что в это время моя загруженность по работе вполне объяснима и оправданна. Мать привезла мне подушку, чтобы я мог хоть немного отдыхать.

Многое было поручено мне председателем райсовета РКиКД Д.Ф. Кирьяновым и секретарем райкома партии Алексеевым. Я стремился к точному и безусловному выполнению этих заданий. Приходилось проверять работу художников, по существу, начиная с первой ночи. Тогда я уже под утро поехал в бывшую церковь, которая в это время пустовала. Туда приехали художники, которым было поручено продумать и выполнить ряд работ. Я должен был выяснить, что им необходимо для этого. Я побывал там уже днем и, признаюсь, был поражен тем, что на полу лежал почти готовый огромный портрет Сергея Мироновича, который должны были установить как можно скорее на Нарвских воротах. Меня поразило и то, чем художникам пришлось работать. В черную краску, разведенную в бидоне, они опускали не кисточки, а самые настоящие малярные кисти, которые в работе до этого я видел только при побелке потолков или стен. Этими кистями они заканчивали свою работу над портретом.

Одним из наиболее сложных по тому времени мероприятий являлась организация прощания ленинградцев и специально прибывших в наш город из области и других городов людей, очень любивших Кирова и потрясенных его убийством. Часть приехавших оказалась и в нашем районе.

Мы должны были обеспечить прощание с С.М. Кировым непосредственно в Таврическом дворце. Второй раз нам приходилось участвовать в столь печальном мероприятии. Первый раз это было, когда мы провожали в последний путь на Марсово поле Ивана Ивановича Газа, и вот теперь районной колонне предстояло пройти через Таврический дворец, а затем проводить гроб с телом Сергея Мироновича Кирова до Московского вокзала, так как руководством страны было принято решение о захоронении этого крупного политического и государственного деятеля в Москве на Кремлевской площади, у Мавзолея В.И. Ленина.

В самом конце 1934 г., в связи с тем, что от должности был отстранен начальник спецсектора и группы ПВО Нарвского РЖС, меня назначили на эту должность. Как разъяснили, мое назначение было необходимо для укрепления проводимой работы. Я должен был вести секретную переписку со многими инстанциями. Однако самым тяжелым в этой должности была совместная работа со штабом ПВО района. С председателем РЖС Дроздовым я следил за подготовкой всего жилищного фонда района и контролировал ее на случай возникновения войны и необходимости обеспечения безопасности населения при воздушных бомбовых ударах и применении боевых отравляющих веществ.

Наиболее сложным участком моей новой работы являлось обеспечение строительства бомбо– и газоубежищ для населения. В те годы работнику, занимавшему любую должность, оказывали, если, конечно, он этого заслуживал, полное доверие. Нам были отпущены довольно значительные средства на строительство, вернее, на оборудование убежищ. Распорядителем этих фондов являлся я. Па чеках и банковских поручениях достаточно было моей подписи для получения денег или на перевод определенных сумм различным организациям, снабжавшим нас материалами или принимавшим непосредственное участие в строительных работах. Бухгалтерскую отчетность я тоже вел лично. Эта работа находилась под грифом «секретно», к ней был допущен весьма ограниченный состав работников.

Не следует думать, что на начальника спецчасти было возложено только обеспечение финансирования проводившихся работ. Он отвечал также и за качество. Многие убежища оборудовались в подвалах жилых домов. Иногда приходилось помимо всех предусмотренных проектами работ особое внимание уделять обеспечению водонепроницаемости стен этих подвальных помещений. По отзывам председателя РЖС тов. Дроздова и районного руководства, я с возложенными обязанностями справлялся полностью.

Многолетняя дружба с Николаем Федоровичем Нионовым и очень хорошие отношения с командованием в/ч 1173 оставались несокрушимыми еще много лет. Фактически я продолжал работать в тесном контакте со штабом ПВО района. Мне сейчас даже трудно сказать, где я работал с большей нагрузкой.

Нельзя забывать события, связанные с убийством Сергея Мироновича Кирова. Мне, как начальнику спецчасти, было поручено, кроме всего, осуществлять правильность и наличие необходимой документации на всех занимавших в районе должности дворников и управдомов. Надо было точно установить, откуда они прибыли в Ленинград, где проживали до этого, на каких работах находились.

Должности по обслуживанию жилищного хозяйства занимали самые разные люди. Вспоминаю одного управдома с улицы Стачек. Это был очень добросовестный и трудолюбивый управляющий. На него от жильцов и даже из отделения милиции поступали хорошие отзывы и характеристики. И вот, когда мы запросили стандартным письмом ту деревню, где он родился и откуда прибыл в Ленинград, получили ошеломляющий ответ. Все были потрясены. В нем говорилось, что управдом уже несколько лет скрывается и никто не может установить его новый адрес, а разыскивается он за убийство председателя сельсовета. Это заставило нас более внимательно проверять документы каждого.

Многие помнят, что в это время начались работы и по подготовке к выдаче населению паспортов. На РЖС, а следовательно, и на меня выпала тяжелая нагрузка.

Должен признаться, что работа меня крайне утомляла. Я не появлялся дома – надо было усиленно работать. Ночью чаще всего спал на кушетке.

День сменялся новым. Не только ленинградцы, но и все советские люди с каждым днем узнавали все больше и больше очень тревожных новостей.

Именно тогда мне пришлось не только услышать, а признать и понять, во что трудно было поверить.

Я приводил уже рассказ очевидца ареста Левина, подробно описавшего, как все происходило непосредственно после того, как он отстоял в почетном карауле у гроба С.М. Кирова в Таврическом дворце.

Немного я уже рассказывал и о том, как на убийство С.М. Кирова реагировала Москва, вернее, руководство нашего государства. Начался разгул репрессий. Но об этом более открыто стали говорить сравнительно недавно.

Простым гражданам очень тяжело было узнавать о массовых арестах тех, кто пользовался уважением и доверием, а нам их представляли как якобы принимавших участие в убийстве С.М. Кирова или вообще являвшихся врагами народа. Вскоре были арестованы и Д.Ф. Кирьянов, И.И. Алексеев, военный комендант города Федоров, а за ними следовали и другие, которых я хорошо знал и кому очень верил. Многие из моих друзей и я лично, узнавая о каком-либо очередном аресте, высказывали единую мысль: «Оказался врагом народа, как хитрил, а мы ему верили!» Это была широко распространенная оценка событий того времени. Должен признаться, никто не подозревал, во всяком случае те, с кем мне приходилось общаться, что идет лавина незаслуженных арестов, ничем не обоснованных репрессий.

Эта тема очень болезненна и по сей день, и хочется уже сейчас с ней покончить навсегда. Поэтому остановлюсь только на одном судебном процессе, который имел место уже несколько позднее – тогда, когда я в районе не работал. Однако он косвенно связан невидимой нитью именно с теми годами, на описании которых я уже останавливался.

Шел 1937-й год. Аресты продолжались и охватывали все больший круг известных людей, в особенности военных.

Ведь только подумать, в июне 1937 г. Специальное судебное Присутствие Верховного Суда СССР приговорило на основании своего решения от 11 июня к высшей мере наказания – расстрелу – таких видных военачальников, как М.Н. Тухачевского, Н.Э. Якира, И.П. Уборевича, А.И. Корка, Р.П. Эйдемана, Б.М. Фельдмана, В.М.Примакова и В.К. Путна.

Могли ли мы сомневаться в правомерности вынесенного судом приговора, если в Специальном Присутствии Верховного Суда Союза ССР перечислялись: председательствующий – председатель Военной коллегии Верховного Суда, армвоенюрист В.В. Ульрих; члены Присутствия: зам. народного комиссара обороны СССР, начальник Воздушных сил РККА командарм 2-го ранга Я.И. Алкснис; маршал Советского Союза В.К. Блюхер; начальник Генерального штаба РККА командарм 1-го ранга Б.М. Шапошников, командующий войсками Белорусского военного округа командарм 1-го ранга И.П. Белов, командующий войсками Ленинградского военного округа командарм 2-го ранга П.Е. Дыбенко, командующий Северо-Кавказским военным округом командарм 2-го ранга Н.Д. Каширин, командир б-го Кавалерийского казачьего корпуса им. Сталина комдив Горячев.

Прошло более 50 лет, а я не мог согласиться с этим приговором ни тогда, ни теперь. Тогда мы все буквально с ужасом восприняли известие об «имевшем место преступлении» столь видных военных деятелей. Многие из них мне были лично известны. В состав суда входили столь же видные военные деятели, и это было особенно тяжело, потому что мы верили этим судьям, как людям выдающимся и авторитетным.

Остановлюсь только на некоторых, кого лично знал или контактировал по службе, а чаще просто присутствовал на их выступлениях или на проводимых ими совещаниях. Итак, начну с осужденных.

Тухачевский Михаил Николаевич. Еще совсем юношей я присутствовал в выборгском Доме культуры на лекциях командующего ЛВО для комсомольского актива, посвященных боям периода Гражданской войны. Лекции были содержательными, вызывали огромный интерес у слушателей.

Мне пришлось быть в группе, посетившей один из полигонов Ленинграда. Впереди нас, комсомольцев, шли руководители, командиры РККА. Вдруг мы заметили, что они подтягиваются и шепотом подсказывают нам подтянуться. Около пушки стоял человек в спецовке, только что поднявшийся с земли. Проходя мимо него, наши командиры взяли под козырек. Он помахал рукой, широко улыбаясь. Позже мы узнали, что это командующий ЛВО знакомится с новой моделью оружия.

Эйдеман Роберт Петрович. После занимаемого поста начальника и комиссара Военной академии им. М.В. Фрунзе в 1932 г. был назначен председателем Центрального совета «Осоавиахима». Боевой путь Р.П. Эйдемана тоже всем был хорошо известен. Мне лично посчастливилось познакомиться с ним в ЦС «Осоавиахима» в Москве при очередном посещении Б. Трама, который занимался вопросами ПВО и ПВХО в добровольном обществе. Все сотрудники Центрального совета, с которыми мне приходилось разговаривать, общественные деятели, которые были в той или иной степени связаны с Центральным советом, были буквально покорены председателем. Мне он тоже очень понравился своим вниманием и умелым решением вопросов. И вдруг – «враг народа»!..

Примаков Виталий Маркович с 1935 г. был заместителем командующего ЛВО. Несколько раз мне посчастливилось видеть его на совещаниях и даже один раз слышать его выступление, которое всем присутствующим понравилось, и после, в кулуарах, мы обсуждали правильность его суждений. И он был... «врагом народа»! Этот прославленный воин и военачальник был очень интересным человеком. Тогда я не знал о нем многого. Не знал, что в 1925–1926 гг. он находился в командировке в Китае. Могу только предположить, что уже в те годы он познакомился, а может быть, подружился с Валентином Константиновичем Блюхером, который находился в Китае в 1924–1927 гг. и являлся главным военным советником революционного правительства. После возвращения из Китая Примаков стал военным дипломатом, он был военным атташе (1927–1930) в Афганистане и Японии. Когда я вернулся из Испании и вскоре узнал, что и Блюхер пал жертвой репрессий 9 ноября 1938 г., не мог понять, как можно объяснить, что «враг народа» Блюхер был участником вынесения приговора «за измену Родине» за полтора года до своей гибели Примакову и другим крупным военачальникам, репрессированным 11 июня 1937 г.

Мы уже тогда, в 1938 г., в кулуарах Главразведупра слышали, что в составе «Специального Присутствия Верховного Суда СССР», осудившего маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского и других, были и те, которые находились позднее в числе осужденных Особым Совещанием за измену Родине: Акснис, Белов, Дыбенко, Егоров и другие. Не верилось тогда, что Блюхер был застрелен непосредственно в кабинете Ежова. Многому не хотелось верить, но надо было. Уже находясь на разведывательной работе за рубежом, были и такие обстоятельства, при которых я должен был искать возможность объяснить моим соратникам случившееся. Я не мог найти вразумительный ответ. Мне было очень нелегко.

К великому моему сожалению, к вопросу репрессий я должен буду еще вернуться. Вернусь я и к тому, что такое следствие в НКВД, МВД, МГБ СССР, Особое Совещание. Все это еще впереди.

Я невольно отвлекся и заговорил о том, что долгие годы многих из нас мучило.

Итак, вскоре после того, как Д.Ф. Кирьянов был арестован, председателем райсовета стал «направленный» на эту «избираемую» должность один из «аппаратчиков» Ленсовета Матвеев. Я мало его знал, но он проявил к нашему штабу, да, пожалуй, и ко мне лично внимание. Вместе с ним в наш райсовет прибыла автомашина с соответствующим номером. Сейчас уже точно не могу вспомнить – то ли 0055, то ли 0035. Я останавливаюсь на этом факте только потому, что, став председателем райсовета, Матвеев не счел возможным ездить на этой маленькой и открытой машине. Ему полагалась другая машина, а этой могли распоряжаться в первую очередь Николай Федорович Нионов и его заместитель, то есть я. Она сыграла тоже некоторую роль в моей жизни. Нам по служебным делам надо было поехать в Сестрорецк. На лето я арендовал в Сестрорецком горисполкоме дачу для моих родителей, вернее, половину двухэтажной дачи. Там жили мои родители во время отпусков, моя сестра с недавно родившейся дочкой жила там все лето, и во время отпуска приезжал ее муж. Я там бывал очень редко. Вторая часть дома была арендована известным архитектором, выполнявшим многие заказы А.И. Микояна.

Вот в чем роль машины Матвеева. Мы съездили в Сестрорецк в служебных целях, один из руководителей райсовета остался у себя на даче в Дюнах. Там негде было поставить машину, и было принято решение, что она останется около арендуемой мною дачи. Шофер хотел побыть у своих родственников и жены с ребенком в Тарховке. Мы подъехали к даче, остановили машину, шофер ушел, а я вместе с мамой и папой сел на скамеечке в садике. Вдруг к нам подошли две женщины с маленькими хорошенькими девочками. Одна из них была женой архитектора, вместе с ней была жена брата архитектора, приехавшая с Украины. У каждой из них было по маленькой девочке. Маруся Р. (или Мурочка, гак ее называло большинство) была очень привлекательной, хорошо одетой, с прекрасной фигурой. Я буквально с первого взгляда в нее влюбился. Конечно, я понимал, что у нас не может быть и речи о настоящей любви. Она была старше меня, замужем. Тем не менее мы часто потом «прогуливались» с ней по Невскому проспекту, если это можно назвать прогулками, ибо это были чаще совместные посещения конторы ее мужа. Во всяком случае, многие из моих друзей и знакомых, видя нас с Мурочкой вместе, поздравляли, что у меня появилась такая красивая и элегантная любовница.

Действительность была совершенно другой. Подошедшие к нам, к маме, папе и ко мне, две женщины уже были в хороших отношениях с моими родителями, и вдруг они обвинили их, что те скрывали «такого сына», разъезжающего на машине. Я пояснил, что на машине мы ездим по служебным делам и, освободившись, решили на денек остановиться в Сестрорецке. На этом разговор закончился. Вечером приехал муж Марии... С ним у меня действительно сложились дружеские отношения. Осенью он и его жена устраивали по средам на улице Герцена вечеринки. И вот, пожалуй впервые в моей жизни, я почувствовал себя опозоренным. Дело в том, что на приеме у них собрались культурные, грамотные люди, вели очень интересные разговоры о литературе, об искусстве. А я молчал, ибо для меня все обсуждаемые вопросы были весьма далекими, неизвестными.

Вот именно поэтому я и остановился на семье Р. в моих воспоминаниях. Знакомство с ними сыграло значительную роль в моей жизни – весьма положительную.

Убедившись в том, что не дорос в культурном отношении, и пожалев об этом, я с помощью друзей устроился в Ленинградский лекторий, который помещался на Литейном проспекте напротив улицы Белинского, с целью повышения моих знаний и культуры. Тогда там помещался Университет выходного дня. Я прослушал два курса – философию и историю литературы и несколько лекций по истории искусства.

Знакомство с семьей Р., а в особенности дружеские отношения с Марией мне очень помогли в моей жизни. В то время я вошел в комиссию Ленсовета по культуре (точно не помню ее название). Это дало мне возможность получать билеты в любой театр, что было не всегда легко сделать другим. Мы с Марией иногда ходили вместе в театр. Она была очень образованной и культурной женщиной и хорошо владела французским языком. Мне хотелось бывать в обществе ее семьи и ничем не показывать свое невежество. Думаю, что большое влияние в развитии моей культуры оказал муж Марии. Он, видимо, хорошо меня понял, как и то, что к его семье, к его жене я отношусь с огромным уважением. Поэтому, будучи весьма запятым по работе в частых командировках, он предпочитал, чтобы Мария проводила время именно со мной.

Мария не только подготавливала для меня интересную литературу, но и заложила основу для изучения мною французского языка. Надо ли пояснять, что для меня впоследствии это значило.

Я дополнил мое образование только в одной сфере. Мне же надо было задумываться о будущем. В этой части опять-таки помог в значительной степени Николай Федорович, уговорив поступить на рабфак Ленинградского института железнодорожного транспорта, который я окончил в 1933 г. Признаюсь, учился я посредственно. У меня в связи с занятостью на работе оставалось мало времени на учебу. Только по трем предметам, как это отмечено в свидетельстве об окончании рабфака, были самые высокие по тому времени отметки: политэкономия, экономполитика и немецкий язык. По остальным я заслужил лишь тройки.

Казалось бы, что вопрос моего будущего решен. Я мог без экзамена быть принятым в Институт железнодорожного транспорта им. академика В.И. Образцова, что рекомендовали и два профессора, преподававших на последнем курсе рабфака и в то же время заведовавших кафедрами физики и химии в институте. Однако вопрос решился не в мою пользу, меня не отпустили с работы, а поступление на вечерний факультет было абсолютно невозможно: я не мог его регулярно посещать. Вопрос о продолжении учебы был отложен.

Уже работая начальником спецчасти и группы ПВО Кировского райжилсоюза, я познакомился с сестрой моего приятеля, очень миловидной девушкой. Она уже готовилась стать женой довольно известного киноактера. До знакомства со своим будущим мужем она не возражала бы стать моей женой. Я честно признался, что она мне нравится, но хотелось бы навсегда остаться друзьями, а жениться я не имею права, ибо у меня под ногами еще нет твердой почвы для семейной жизни.

Людмилу видел и председатель РЖС Дроздов. Она ему понравилась, и он тоже подумал, что это моя любовь, а быть может, уже и невеста. Однажды он завел на эту тему разговор и неожиданно услышал мое отрицательное высказывание относительно брака с кем-либо. Я поведал ему и о том, что она уже является невестой киноактера.

Дроздов на некоторое время задумался и потом совершенно неожиданно для меня сказал:

– Я прожил уже большую часть моей жизни. У меня взрослые дети. Я обязан правильно оценить ваше положение. До сего времени я не мог понять, почему вы себя полностью отдаете работе. Нет, пора как следует поразмыслить... Вы правы, прежде чем создавать семью, надо серьезно обдумать и взвесить все, касающееся не только вас лично, но и вашей будущей семьи, ваших будущих детей. Я хорошо отношусь к вам... Выбирайте свой путь, институт, в который вы хотели бы поступить. Я пойду на крайние меры. Наберусь смелости и издам приказ о вашем увольнении с работы в связи с поступлением в высшее учебное заведение. Об этом узнают только после того, как вы уже будете студентом, и никто не будет иметь права отменить приказ. Но перед вами стоит задача. Вы должны подобрать себе замену. Мы должны представить дело так, что я принял решение усилить работу и установил дополнительную должность, должность вашего заместителя. Определенное время займет оформление его доступа к секретным документам. Пока о нашем разговоре не надо никому рассказывать.

Дроздов держал в руках развернутую газету, а руки его дрожали. Я покинул его кабинет уже поздно. Я был взволнован и не знал, что делать дальше.

Совершенно неожиданно меня навестил один из моих знакомых – Якубовский. Он рассказал, что в этом 1935 году организуется специализированный институт, в задачу которого будет входить подготовка кадров для зарубежной работы и переводчиков, гидов акционерного общества «Интурист». Институт будет осуществлять специальный отбор студентов. При этом лица, имеющие высшее специализированное гуманитарное образование, смогут поступить на второй курс. Институт помещался на Фонтанке в одном из корпусов бывшего Центрального училища технического рисования Штиглица. Спросив разрешения у Дроздова, я с моим знакомым направился после обеда в этот институт.

Мы ознакомились с программой института, с перечисленными предметами, конечно в кратком изложении, с программой экзаменов, и решили попытать счастья и попробовать поступить в институт.

Наутро я обо всем рассказал Дроздову. Он одобрил мой выбор. Больше того, он согласился с моими переживаниями, которые были связаны с мыслью, имею ли я право скрывать принятое решение от человека, так много сделавшего для меня, от Николая Федоровича Нионова. Мы решили, что в том случае, если я выдержу экзамены и поступлю в институт, я буду обязан о своих планах ему рассказать.

Начались экзамены... Признаюсь, я их боялся, усиленно готовился. Первый экзамен – по истории нашего государства – я выдерживаю с успехом... Удачно прошли и другие экзамены... Меня зачислили на первый курс института, и через несколько месяцев, 1 сентября 1935 г., я должен был приступить к занятиям. Несмотря на то что я уже имел основы знания немецкого языка, я решил поступить на французский факультет.

Иду к Николаю Федоровичу и обо всем докладываю ему. К моему удивлению, внимательно выслушав, он поднялся с кресла, вышел из-за стола и направился ко мне. Обнял, поздравил и сказал, что очень за меня рад и давно считал необходимым, чтобы я поступил в высшее учебное заведение, сожалея, что меня не отпустили в институт после окончания рабфака.

Наш разговор затянулся. Мой бывший начальник напомнил, как вскоре после убийства С.М. Кирова меня, комсомольца, вызвали в горком партии, где меня хорошо знали, и сообщили, что идет комплектование молочного комбината, где работает очень много молодежи, комсомольцев. Поэтому горком ВЛКСМ предложил мою кандидатуру на должность заместителя директора комбината. Тогда я отказался, так как считал, что в моем возрасте согласиться с подобным назначением было бы просто недопустимо. Я порекомендовал на эту должность моего приятеля, старше меня по возрасту и уже члена партии. Со мной согласились, и я остался на занимаемой должности.

Однако этим дело не закончилось. Мне предложили должность оперуполномоченного в органах государственной безопасности. Уверовав, что это является реальным предложением, я в волнении заявил, что готов служить своей родине, но если смогу справиться с доверенной мне работой... Нет, до этого также я еще не дорос. Я рекомендовал моего помощника, которого переманил к себе на работу из райвоенкомата Емельянова незадолго до этого. Он согласился с этим предложением и стал оперуполномоченным. Потом часто навещал меня и очень посмеивался над моим поступком, над тем, что я решился на такой шаг: вместо себя решил рекомендовать его. Во-первых, его зарплата была в несколько раз выше, чем моя. Смеясь, он объяснил, что в органах зарплата выше, потому что «хотят исключить возможность, чтобы нас, работников органов, кто-либо мог купить». Мы понимали, что это шутка, но он старался, чтобы я поверил в это. Нет, Емельянов был очень порядочным человеком и прекрасным, добросовестным работником. Ему повезло в жизни. Находясь в доме отдыха, он познакомился с очень хорошенькой девушкой. Они влюбились друг в друга и создали семью. Они часто, не смеясь, говорили, что счастливыми сделал их я. Дело не только в том, что они жили материально намного лучше других, но и в том, что мое хорошее отношение к ним определяло в значительной степени их счастье.

Во-вторых, Емельянов «издевался» надо мной еще и потому, что я ходил в скромной военной гимнастерке и приобретенном мною кожаном пальто, а он получил «шикарное обмундирование». Ему выдали очень красивое коверкотовое пальто, длинное и удобное, с теплой подкладкой и меховым воротником.

Я был доволен тем, что содействовал во всех отношениях благополучию их семьи. Полюбил я и их ребенка.

Итак, я стал студентом. Николай Федорович, приветствуя мое решение, обратился ко мне с просьбой, чтобы я находил время и помогал ему в работе в штабе ПВО. Я ответил на его просьбу полнейшим согласием. Опережая ход дальнейших событий, укажу только, что мое согласие не всегда сулило спокойствие, но об этом расскажу позднее. Во всяком случае, я очень часто бывал в штабе. Иногда к институту за мной приезжала машина и отвозила в штаб. Многие мои товарищи по институту, да и преподаватели не могли понять, кем же я являюсь на самом деле. Эти их сомнения, как будет видно из дальнейших моих воспоминаний, были вполне оправданны. Отношение ко мне Николая Федоровича и после ухода с работы в районе сыграло немалую роль и в дальнейшей моей жизни. Я еще в большей степени понял, как я должен относиться к своим обязанностям, а в особенности к своим подчиненным, товарищам по работе, к людям.

Сейчас я постараюсь подробно остановиться на моих студенческих годах и на том, какую роль, какое значение они имели в моей дальнейшей жизни.