Текст книги "Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента."

Автор книги: Анатолий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 83 страниц)

ГЛАВА XXXII. Репрессии продолжаются. Неожиданно вместо ожидаемого ответа на просьбу о реабилитации, вновь арестованный, нахожусь в ИТЛ. Мое вторичное освобождение.

Анатолий Маркович в Мордовии, февраль 1959 г.

Итак, мы прибыли в один из исправительно-трудовых лагерей Мордовской АССР. По установленному для всех подобных лагерей порядку нас оформили, дали возможность разместиться по баракам и воспользоваться лагерной столовой.

Прошло немного времени, и за мной прибыл лагерный надзиратель, препроводивший в кабинет начальника лагеря майора Коломытцева. Кроме хозяина кабинета во время моего вызова находились еще замначальника по политическо-воспитательной работе подполковник Толбузов и начальник отряда Корнели.

Вызвавшие меня, видимо, ознакомились с моим личным делом, сопровождавшим меня. Я не мог понять из начавшейся беседы, является ли это дело тем, которое меня сопровождало и по лагерям Воркуты, или вновь заведенным. Во всяком случае, им стало известно, что я осужден решением «Особого совещания» при МГБ СССР от 18 января 1947 г. по ст. 58-1a УК к 20 годам лишения свободы. Им было известно также, что уже отбывал наказание в ИТЛ в Воркуте, был освобожден в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг., от 17.09.1955 г. со снятием судимости и поражения прав.

Я понял, что в деле имелось решение Генерального прокурора СССР Руденко о моем вторичном аресте якобы по причине неправильного применения Указа при моем освобождении из Воркутлага. Сообщая мне об этом, начальник лаготделения майор Коломытнев, однако, не привел никаких доводов к указанному решению Генерального прокурора.

После этой части нашей беседы разговор пошел о том, вернее, на каких работах я был использован в Воркуте. И в данном случае мне показалось, что в моем личном деле, лежащем на письменном столе, были приведены и эти данные.

Подполковник Толбузов поинтересовался, как я воспринял мой повторный арест, считаю ли я его справедливым и обоснованным.

Признаюсь, мне было очень нелегко ответить на эти вопросы. Я еще не смог найти у себя достаточно сил для того, чтобы перенести новый удар. Меня все еще мучил ряд вопросов, связанных именно с тем, на каком основании и с какой целью Руденко счел необходимым меня вновь изолировать от окружающих, поместив в отдаленный от Ленинграда ИТЛ.

Несколько помедлив, подумав над тем, какой правильный ответ должен от меня последовать, я все же принял твердое решение, как должен держаться перед сотрудниками НКВД СССР. Довольно решительно и громко сказал:

– Я буду со всей решительностью продолжать борьбу за свою полную реабилитацию. Для меня сейчас она имеет особое значение, ибо моя мать, а также и моя невеста, безусловно, тяжело переживают совершенно неожиданный вторичный арест. Моя честная работа в лагере, убежденность в том, что справедливость восторжествует, придают и сейчас при продолжении тяжелых переживаний мне силы для того, чтобы все выдержать.

Я считаю вправе заверить руководство лагеря в том, что приложу все мои силы и знания для того, чтобы добросовестно выполнить любую доверенную мне работу.

После этих слов произошло нечто совершенно для меня неожиданное. Начальник лагерного отделения майор Коломытцев сообщил мне, что уже принято решение, в соответствии с которым я буду вскоре назначен для выполнения сложной и ответственной работы – старшим нарядчиком большого деревообрабатывающего завода, на котором в основном работают заключенные нашего лагеря. Правда, им бы очень хотелось, чтобы предварительно я ознакомился и предоставил свои заключения о состоянии работы бухгалтерии и экономики.

Еще в большей степени меня поразила заключительная часть высказывания начальника лагеря. Он прямо заявил, что руководство верит в то, что я, продолжая так же честно работать, как это было в Воркуте, смогу помочь значительно лучше, при участии наших заключенных, в работе на заводе. Лагерное начальство, по его словам, не останется безучастным к моей судьбе и в меру своих сил и возможностей поможет мне добиться правды и вскоре вновь приобрести свободу, вернуться к моей старой и больной матери, начать счастливую семейную жизнь.

Коломытцев указал мне, что основным моим руководителем будет являться начальник части Корнели, а в части моего участия в проводимой в лагере политико-воспитательной работы я буду обязан руководствоваться указаниями подполковника Толбузова.

На этом наша первая встреча с руководством лагеря закончилась. Покидая кабинет, я продолжительное время старался оставаться один, не вступая в разговоры с другими заключенными.

Меня не могло не удивить высказанное Коломытцевым и явно поддержанное Толбузовым и Корнели заявление о том, что они намерены помочь мне в борьбе за мое скорейшее освобождение и возвращение в Ленинград. Естественно, в то время я не мог понять, в чем может выразиться эта помощь.

Проходили дни, недели, месяцы, а мысль над тем, что послужило основанием для моего повторного ареста, меня не покидала. Вновь всплывало в памяти все, что я слышал на Лубянке от моих сокамерников, в Воркуте, а затем и в лагере после моего повторного ареста от тех грех руководителей, к которым я обратился за оказанием мне помощи добиться моей реабилитации, так как осмеливался предполагать, что они встали на путь ликвидации «культа личности Сталина», а следовательно, будут стремиться к пересмотру всей преступной деятельности Берии, Абакумова и других, к пересмотру всего того, что произошло в период репрессий и в первую очередь вынесенных «приговоров» внесудебными органами – «Особым совещанием», «тройками».

Я не мог себе представить, чтобы Серов и Руденко приняли решение о моем повторном аресте, минуя того, к которому одновременно с ними я обращался, – Н.С. Хрущева. Я суммировал все, что о каждом из них я слышал, добавляя и то, что мне приходилось слышать и находясь в Ленинграде после моего первого освобождения из ИТЛ. Постараюсь кратко воспроизвести эти слухи.

Р. А. Руденко, Генеральный прокурор СССР. Несмотря на то, что учился в Киевском университете на юридическом факультете, долгое время не мог продвинуться по службе. Начиная с конца 1930 го или 1929 г. работал на Украине в провинциальных прокуратурах. Только в 1942 году с помощью первого секретаря ЦК ВКП(б) Украины, члена Политбюро ЦК ВКП(б) Н.С. Хрущева Руденко продвинулся вперед и в 1942 г. стал заместителем прокурора УССР. Этому способствовало то, что многих работников прокуратуры уже не было в живых, а большая часть Украины вообще была оккупирована фашистскими агрессорами. Именно Хрущев помогал ему и дальше. Уже в 1944 г. он становится прокурором УССР и сохраняет эту должность до 1953 г.

Многие мне говорили, что именно Хрущев рекомендовал Сталину назначить Руденко главным обвинителем от СССР на Нюрнбергском процессе 1945–1946 гг. После окончания этих полномочий он вернулся и продолжал в Киеве занимать до 1953 г. должность прокурора УССР. После смерти Сталина и при восхождении по партийной лестнице Н.С. Хрущева Руденко стал Генеральным прокурором СССР. По всему было видно уже в те годы, что Генеральный прокурор является особо доверенным лицом Первого секретаря ЦК партии. Многие из моих собеседников по этому вопросу указывали еще до моего повторного ареста, что благосклонность Н.С. Хрущева за прислуживание ему в проводимой им политике помогла Руденко стать действительным государственным советником юстиции, а в 1956 г. – кандидатом в члены ЦК КПСС.

Вспоминая все это, я невольно задумывался над тем, что, явно принимая участие в моем вторичном аресте, Руденко или выполнял волю своего покровителя, или действовал, не боясь вызвать его недовольства.

Сейчас, после того как я получил возможность ознакомиться с решением о моей реабилитации, получил точный ответ на вопрос, какова роль в моем повторном аресте принадлежала Генеральному прокурору СССР Р.А. Руденко. Оказывается, именно он принял 5 августа 1958 г., то есть через два с половиной месяца после моего обращения, решение о моем повторном аресте как неправильно амнистированного по Указу от 17 сентября 1955 г. При этом основанием для принятия подобного решения послужило представление КГБ СССР.

Несколько слов хочу сказать и о Председателе КГБ при Совете Министров СССР И.А. Серове. Не могу ручаться, что все услышанное отвечает действительности, но, для того чтобы этому поверить, основания все же есть.

Мне говорили, что И.А. Серов был в дружеских отношениях с Н.С. Хрущевым еще на Украине. После того как, пользуясь доверием Сталина, являясь первым секретарем Московского областного и секретарем Центрального комитета партии, Хрущеву удалось добиться назначения на ответственную должность в руководстве МГБ СССР М.А. Серова, он заручился и своим влиянием на эту организацию еще при Берии. Когда Берия, Абакумов и другие ответственные работники МГБ СССР были арестованы и предстали перед судом, Серов, якобы как многие утверждали, изъял из архивов органов все документы, способные дискредитировать Хрущева, в том числе и доказать его прямое участие в репрессиях против партийных кадров. Больше того, он передал их все непосредственно Н.С. Хрущеву. Именно этим заслужил еще раз особое доверие у первого секретаря ЦК партии, вскоре ставшего и Председателем Совета Министров СССР. Даже только этим можно объяснить допущенную широту власти И.А. Серова.

Думаю, что подробно личности Н.С. Хрущева не следует уделять особого внимания. Многое уже известно, а многое еще, безусловно, станет предметом гласности, и наш народ узнает правду и об этом руководителе КПСС. Должен, однако, признаться, что вскоре после смерти Сталина и восхождения Н.С. Хрущеве на пьедестал после выступления на съездах партии и различных публикаций я в некотором отношении стал менять свое мнение, многое стал относить к явной клевете на него. Мне казалось, что он встал на правильный путь, ведущий в нужном направлении нашу страну.

Позднее я сделал для себя вывод, что ни о ком и ни о чем нельзя правильно или ошибочно судить, не имея возможности тщательно все проверить.

Могли я спокойно забыть, что слышал еще в Воркуте от ветеранов партии, ставших жертвами репрессий, в том числе членов партии с Украины, и в частности бывшего члена ЦК партии Украины, ставшего жертвой именно репрессий, осуществляемых в этой республике.

Я отлично понимал, что не обладаю достаточными сведениями обо всем происходившем в Советском Союзе. Ветераны партии из Москвы заверяли меня, что без санкции лично Хрущева многие из них не могли быть арестованы.

Многое отрицательное о Хрущеве я не мог воспринять как истину. Я помнил С.М. Кирова, помнил партийных и советских руководителей Ленинграда и его районов, а поэтому не мог себе представить, что рассказываемое о Хрущеве отвечает правде. Ведь уже тогда до меня в тюрьме, в лагерях и находясь короткое время на свободе, доходили слухи о нарушениях этики, о стремлении создания для себя и своей семьи особых жизненных привилегий, вплоть до строительства чуть ли не дворцов. Поговаривали и о его стремлении окружить себя красивыми женщинами и создавать и для них исключительные условия жизни. Трудно было всему этому верить, а тем более слухам о том, что он, критикуя культ личности Сталина, создает культ вокруг себя, не останавливаясь и перед продолжением массовых репрессий, убирая с дороги тех, кто осмеливался его критиковать.

Невольно вспомнился еще услышанный мною рассказ одного арестованного, бывшего партизана, получившего почетное звание Героя Советского Союза.

Он утверждал, что после окончания войны работал прорабом, инженером строительства, и ему «даже доверяли» реставрацию и благоустройство усадеб, принадлежавших крупным руководящим деятелям. Именно один происшедший во время этой работы инцидент и послужил причиной его ареста и водворения в лагерь для отбывания наказания.

Итак, перед своим арестом рассказчик якобы работал на дачном участке, предоставленном Екатерине Алексеевне Фурцевой. Ему было поручено около дачи оборудовать бассейн, что он с удовольствием сделал. Бассейн был облицован светло-серым мрамором. И вот Фурцева прибыла для принятия работ. Подойдя к бассейну, она возмутилась тем, что производитель работ подобрал для его облицовки мрамор серого цвета, и... приказала немедленно заменить этот мрамор на розовый.

Этот «приказ», в свою очередь, вызвал протест у инженера, и он, не постеснявшись, возразил Фурцевой, заявив, что, как коммунист, не собирается выполнять ее требования. Он считает, что уже до этого допустил оплошность, расходуя большие народные деньги на ее дачу, а в данном случае это было бы просто преступлением с его стороны. Выслушав сказанное, не говоря ни слова, «хозяйка» удалилась... а вскоре последовал его арест и осуждение по вымышленному обвинению.

Вскоре я приступил к исполнению обязанностей старшего нарядчика. Мне были созданы все необходимые условия для того, чтобы мог добросовестно работать. Я не только следил за работой наших заключенных на заводе, но и контролировал и помогал в работе тем заключенным, которые своевременно занимались сельским хозяйством. Это было весьма важно, в первую очередь для улучшения питания находящихся в лагере.

На заводе меня очень заинтересовал цех, занимающийся изготовлением корпусов для телевизоров. В то же время я уделял внимание и другим цехам. Непосредственно с работой деревообрабатывающего завода до этого я был почти незнаком. Однако полученная мною еще в Бельгии подготовка в институте, готовящем руководителей предприятий, позволила мне внести ряд предложений, направленных на организацию работ, на повышение производительности труда. Дирекция завода высказывала часто положительные отзывы о моей работе.

Старшему нарядчику приходилось много работать не только на заводе, но и в самом лагере. В данном случае я использовал опыт, полученный еще в лагерях в Воркуте. Это касалось в первую очередь улучшения условий проживания заключенных в бараках. Нельзя было исключать и необходимости организации полезного для проживающих в лагере препровождения выходных дней и свободного от работы времени.

Должен признаться, что во всей моей работе меня воодушевляло очень доброжелательное отношение ко мне со стороны руководства лагеря. Я хочу привести несколько примеров.

Видимо, в результате переживаний, связанных с моим повторным арестом, я стал плохо себя чувствовать. Мне пришлось несколько раз обращаться в санчасть лагеря. Первый раз я почувствовал, что под мышкой правой руки образовалась небольшая опухоль. Ее успешно ликвидировал медфельдшер. Второй раз я почувствовал боль в руках, в особенности ниже локтей. В данном случае я был принят начальником санчасти майором, фамилию которого уже не помню. Во время приема присутствовала женщина, капитан медсанслужбы. Майор сделал заключение, что у меня образовался тромбофлебит в острой форме, что требует хирургического лечения. Он подчеркнул, что медлить с операцией не следует. Тут же было произведено тугое бинтование. Я понимал, что в случае хирургического вмешательства я не смогу некоторое время выполнять функции старшего нарядчика. Надо было подумать, что делать. При выходе из кабинета майора, начальника медсанчасти, ко мне подошла женщина, капитан, присутствовавшая при осмотре. Я ее много раз уже видел, знал, что она врач, но мне не приходилось даже слышать ее фамилию.

Очень милая женщина с большим, как мне показалось, сочувствием ко мне, медленно шагая рядом со мной, вдруг сказала: «Я прошу вас не принимать никакого решения в части операции до изучения мною вопроса о ее целесообразности». Сказав это, расставаясь со мной, женщина-врач попросила меня на следующий день в назначенный час посетить начальника лагеря.

Я уже принял решение оперировать мои вены на руках. Слишком было больно. Закончив свою утреннюю работу, еще не заходя в медсанчасть, я направился в кабинет начальника лагеря, не понимая, по какой причине мне было предложено посетить его.

Меня удивило то, что начальник лагеря был уже предупрежден о моей явке к нему. Мое удивление усилилось еще и тем, что в кабинете кроме Коломытцева находилась и женщина-врач, с которой накануне я беседовал. Очень мило поздоровавшись со мной, она сообщила, что после определения майором необходимости операционного вмешательства в целях излечения моих вен на руках от тромба она на протяжение нескольких часов тщательно изучала имеющуюся у нее соответствующую литературу и пришла к заключению, что соглашаться на операцию я не должен. Она подчеркнула, что берется сама за лечебный процесс, который, безусловно, приведет в ближайшее время к полному излечению моих вен.

Вот только после этого разговора я узнал, что так внимательно отнесшаяся ко мне женщина-врач является женой Коломытцева. В назначенные ею часы я посещал ее кабинет. Она применяла лечение, состоявшее в обогревании моих рук в тех местах, где образовались тромбы, синей лампочкой, а самое главное, мне накладывали спиртовые компрессы. В начале применяемой процедуры спирт значительно разбавлялся водой, но постепенно его крепость увеличивалась. Должен признаться в том, что некоторое время мне было тяжело переносить эту процедуру, ощущались сильные боли. Вскоре, однако, я почувствовал резкое облегчение, и мне даже начали снимать повязки. Прошло много лет, но я никогда не забуду не только оказанной мне помощи женой начальника лагеря, но и ее отношения ко мне.

Процедуры, которые она проводила со мной, по времени были довольно продолжительными, а мы оставались в кабинете чаще всего вдвоем. В этих случаях лечащий врач часто затрагивала ряд вопросов, связанных с моими переживаниями. Заканчивая с компрессами на моих руках, она прямо поставила передо мной вопрос: «Уверены ли вы, что ваша невеста дождется вашего возвращения?» Выслушав мой положительный ответ, врач ответила мне: «Искренне желаем вам этого!»

Прошло несколько дней после этого разговора, как в один из вечеров, проводимых с выступлением самодеятельных артистов из числа заключенных, мы «случайно» оказались рядом с Коломытцевым и немного прошлись с ним по территории лагеря, беседуя на разные темы моей работы, он даже выразил удивление, заключающееся в том, что на заводе принят ряд моих предложений. Перед тем как расстаться, начальник лагеря поинтересовался, почему я не вызову на свидание в лагерь мою жену? Я был вынужден повторить еще раз то, что в связи с внезапностью моего ареста мое бракосочетание не состоялось. «Мы здесь этого не знаем, – вдруг сказал Коломытцев, – вы вправе оформить официальное приглашение вашей жене!»

Я думаю, что нет надобности пояснять мое моральное состояние. Мне могут разрешить свидание с моей невестой, любимой Лидочкой, признавая ее моей женой. Кто призвал меня к оформлению приглашения на встречу с Лидочкой, начальник лагеря, ответственный работник НКВД СССР. Конечно, я незамедлительно сделал все необходимое для оформления приглашения моей «жены» на свидание ко мне в лагерь. Я не сомневался в том, что Лидочка предпримет меры на работе, чтобы получить возможность приехать на несколько дней в Мордовию. Вскоре я получил письмо, извещающее меня о времени прибытия Лидочки в лагерь. С этим письмом я сразу же направился к Коломытцеву, чтобы поставить его в известность о времени прибытия моей «жены». Мне показалось, что начальника уже уведомили об этом. Я мог только предположить, что и это письмо прошло лагерную проверку.

С большим нетерпением я стал ждать приезда Лидочки.

Наконец настал долгожданный день. Она добралась до проходной лагеря, где уже были необходимые документы для ее расположения в одной из комнат находящегося вблизи дома свиданий. Меня сразу же предупредили о ее прибытии, и я буквально помчался на встречу с ней. В доме свиданий нам была отведена, как утверждали, лучшая комната. Наша встреча была волнующей, но в то же время очень радостной.

Я старался как можно быстрее выполнить возложенные на меня обязанности старшего нарядчика, чтобы продлить часы, минуты нашего совместного пребывания с Лидочкой. В часы моей работы Лидочка выходила, прогуливалась и знакомилась с окружающей наш лагерь природой, дышала свежим воздухом. Время, проведенное вместе с Лидочкой, укрепило во мне уверенность, что, казалось бы, случайная встреча в вагоне по пути в Сочи в действительности внесла весьма положительный вклад в мою жизнь. Эта уверенность нашла себе подтверждение в течение многих дальнейших лет нашей совместной жизни.

Свидание с Лидочкой облегчило и мою жизнь в лагере. Конечно, тогда я не мог даже предположить, что заверения Коломытцева, Толбузова и Корнели о том, что они помогут мне в кратчайший срок вновь приобрести свободу, действительно сбудутся. Ведь я понимал, что это зависит далеко не только от них. Да, я не мог, в свою очередь, заверить Лидочку, что скоро вернусь в Ленинград и наше бракосочетание состоится. Тем не менее, я мог понять, что она твердо решила дождаться моего возвращения.

Пребывание Лидочки на свидании со мной в лагере вызвало у меня чувства, на которые я не мог рассчитывать, которые я не мог даже предположить. Нас с Лидочкой очень тронуло внимание, проявленное к нам со стороны руководства лагеря, в первую очередь его начальником Коломытцевым. В первый же день нашей встречи с Лидочкой Коломытцев посетил нашу комнату, вручил ей большой арбуз и поинтересовался, не нуждается ли она в какой-либо помощи. Он заверял, что сделает все возможное, чтобы наш брак был оформлен по возможности быстрее и чтобы мы были вместе, чтобы у нас была счастливая семья.

Нет, Коломытцев не являлся исключением. К нашей встрече все относились с большим вниманием и старались во всем помочь. Начальник части Корнели буквально «прогонял» к Лидочке, даже часто подменял меня при выполнении тех обязанностей, которые были на меня возложены. Если память не изменяет, то именно он вместе с Коломытцевым обеспечили нашу комнату электроплиткой и электрочайником. Безусловно, благодаря их вниманию было обеспечено и наше питание.

Однажды мы были совершенно ошеломлены. В нашу комнату прошел молодой симпатичный парень. Он находился в лагере, осужденный за якобы существовавшую его связь с «бандеровцами», его участие в активной борьбе против Советского Союза.

Он в дрожащих руках держал магнитофон и со слезами на глазах обратился ко мне с просьбой: «Разрешите мне с вашей женой потанцевать два три танца!» Получив наше согласие, он потанцевал с Лидочкой и, буквально плача, поспешил поблагодарить нас и покинул комнату. Легко было понять его состояние, состояние молодого парня, мечтавшего хотя бы на несколько минут забыть, что он находится в заключении и имеет возможность даже потанцевать под музыку.

Уже после отъезда Лидочки я однажды смог побеседовать с этим «бандеровцем». Он понимал, что я тоже заключенный, а поэтому счел возможным откровенно коснуться своего ареста. Он утверждал, что был честным комсомольцем, никогда не принадлежал к какой-либо фашистской группировке. Действительно, в числе его друзей могли быть и враждебно настроенные юноши. Однако он и это ставил под сомнение. Однако он продолжал доказывать, что это обвинение абсолютно необоснованное. Он особенно переживал за своих родителей и за свою сестру, высказывая тревогу, не повлиял ли его арест на их жизнь. Это тем более, что его сестра уже успела до его ареста поступить в институт.

Да, многое мог бы я рассказать о тех днях, которые провел вместе с Лидочкой. Они были счастливыми и в то же время очень тяжелыми. Тяжелыми не только потому, что мы должны были вскоре расстаться, не зная, когда увидимся вновь, но еще и потому, что я не имел права рассказать моей любимой, кем я являюсь на самом деле и чем было вызвано мое заключение, повторный арест.

День нашей разлуки приближался. Мы оба переживали это тяжело. Настали крепкие объятия и поцелуи, высказывание убежденности, что вскоре увидимся и больше никогда никто нас не разлучит, а Лидочка сможет узнать всю правду обо мне.

Мы прощались. Мне было очень тяжело, тяжело было и Лидочке. Неожиданно я заметил вблизи от вахты, как бы в стороне, «случайно оказавшуюся» жену Коломытцева. Она, видимо, не хотела, чтобы я ее заметил. Хотя и заметил ее, мысли мои были вдалеке. Мысленно я был с Лидочкой. Когда я остался один, ко мне подошли те, кто в это время нес дежурство на вахте. Улыбаясь, они сказали, что мне повезло, у меня очень хорошая во всех отношениях жена.

Конечно, свидание с Лидочкой повлияло на мое состояние и настроение в положительном отношении. Я стал работать еще с большей отдачей, не только как нарядчик, но и как активный участник в организации общественной работы под руководством подполковника Толбузова.

Лидочка произвела очень хорошее впечатление и на Коломытцева, и на его жену, и на Корнели (он нас навещал в связи с моей работой несколько раз). В этом я мог убедиться в оставшееся время моего пребывания в лагере.

Уже начался 1960 год. Для меня совершенно неожиданным оказался Указ Президиума Верховного Совета СССР от 25 апреля 1960 г. о снижении срока наказания до 15 лет всем ранее осужденным. Регулярно переписываясь с моей матерью и невестой, я, конечно, ничего успокаивающего сообщить им не мог. Я знал, что невеста продолжает меня ждать, знал и то, что она бывает у моей матери и поддерживает ее во всех отношениях.

Из одного из писем, полученных от Лидочки, я узнал, что мои московские друзья порекомендовали московского адвоката, который занялся моим делом, но пока его поиски не дали никаких результатов.

Однажды я узнал, что к нам в лагерь должна прибыть выездная сессия Верховного суда МАСС Р. Конечно, мне не было известно, с какой целью эта сессия намечает свое прибытие. Естественно, об этом мне никто ничего не сообщал. Я не мог предположить, что ее приезд может иметь какое-либо отношение и ко мне лично.

Лагерная жизнь продолжалась. Я был очень доволен тем, что мне вновь объявили благодарность. Должен отметить, что благодарности объявлялись отдельным заключенным, но это было все же довольно редким явлением.

Однажды мне понадобилось зайти к Коломытцеву. В кабинете у него сидел заведующий вещевым столом лагеря. Увидев меня, посмотрев в сторону начальника лагеря, он обратился ко мне: «Все вами довольны, а я недоволен! Почему вы поспешили прервать свою работу у нас в бухгалтерии? Вы проработали всего около двух месяцев, а, по мнению моих сотрудниц, внесли значимый вклад в налаживание грамотного ведения бухгалтерии. Спасибо вам. Конечно, говоря, что я недоволен вами, вы понимаете, я смеюсь, так как работа старшего нарядчика более важна для завода и лагеря».

Выслушав сказанное в мой адрес и решив те вопросы, которые побудили необходимость моего прихода к начальнику лагеря, я вернулся к себе и продолжил свою работу. Конечно, то, что произошло в кабинете, было для меня очень приятным.

Наступило лето. Я задумывался над тем, правильно ли поступлю, попросив у руководства лагеря разрешения на повторное свидание с моей невестой? Я должен был задумываться и над тем, следует ли укорачивать время отдыха Лидочки во время очередного отпуска и лишать ее возможности со своей подругой отправиться на юг. Принять решение мне было довольно сложно. Я не мог решиться, как мне следует поступить.

Утром, после очередного выхода работавших на завод, я узнал, что в лагерь прибыла выездная сессия Верховного суда МАССР. Большого внимания я этому вопросу не уделил. Волнение наступило только на следующий день. Меня совершенно неожиданно посетил Коломытцев и предложил следовать за ним. Мы прошли в небольшой зал, за столом которого я увидел членов выездной сессии.

Меня усадили на стоящем в стороне стуле. В зале находились Коломытцев и его жена, Корнели, Толбузов и еще несколько представителей руководства лагеря. Председательствующий на заседании сессии предложил мне встать и внимательно выслушать причину моего вызова. Мне было сказано, что сессия будет рассматривать по ходатайству руководства лагеря закономерность применения ко мне Указа Президиума Верховного Совета СССР. Указ, определяющий снижение предельного срока заключения для осужденных за различные преступные действия до 15 лет, предусматривает возможность по представленной руководством лагеря характеристике помимо сокращения установленного приговором срока пребывания в заключении применить возможность условно-досрочного освобождения.

После выступления председательствующего слово было предоставлено Коломытцеву, зачитавшему характеристику, представленную в Верховный суд. Затем слово было предоставлено мне, с тем, чтобы я смог заверить сессию, что, получив досрочное освобождение, я все сделаю от меня зависящее, чтобы оправдать доверие, оказанное мне Верховным судом МАССР.

Заседавшие в составе выездной сессии удалилось на совещание, после чего был оглашен приговор, вернее, решение суда, в соответствии с которым я должен был быть освобожден условно-досрочно на 2 года 11 месяцев и 2 дня. Признаюсь, выслушав это решение, я не мог оставаться спокойным. Видимо, в нарушение существующего порядка я попросил предоставить мне слово. Я высказал то, что мне легло на сердце:

– Позвольте поблагодарить Верховный суд МАССР за то, что мне вновь предоставлена свобода и я смогу вернуться к моей престарелой матери. После всего мною пережитого я смогу вступить в законный брак с моей любимой невестой. Хочу поблагодарить руководство лагеря за его ходатайство перед судом о моем досрочном освобождении и за данную им характеристику за время моего пребывания в лагере после моего повторного ареста. Я хочу заверить суд, что благодаря его решению я смогу, находясь на свободе, добиваться моей полной реабилитации, так как убежден в том, что смогу доказать, что «Особое совещание» МГБ СССР вынесло необоснованное решение о моем осуждении за «измену Родины».

После этого заседание выездной сессии было закрыто. Коломытцев задержался с членами выездной сессии, а его жена, Корнели и Толбузов попросили меня пройти вместе с ними в кабинет начальника лагеря. Вскоре нас догнал сам Коломытцев. Явно волнуясь, он подошел ко мне, пожал мне руку и сказал:

– Мы сердечно поздравляем вас с обретенной вновь свободой. Мы все желаем вам счастья и успехов во всем. Как только мы получим решение Верховного суда, оформленного в надлежащем порядке, вы будете на свободе. Разрешите нам пожелать вам, чтобы вы добились той полной реабилитации, к которой стремитесь.

Руководство лагеря поручило мне передать дела старшего нарядчика другому заключенному. К выполнению этого задания я приступил немедленно. Я усиленно работал, и ночью я не мог заснуть. Передо мной были многие вопросы, ответы на которые я не мог себе представить. Нет, надо было набраться терпения и ждать, ждать окончательного решения, получения необходимых документов, позволяющих мне вернуться к себе в Ленинград.