Текст книги "Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента."

Автор книги: Анатолий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 83 страниц)

В санитарном блоке он находился не потому, что заболел, а только потому, что ему хотелось отдохнуть от одолевавших его «забот», а потому его желание было гут же удовлетворено, и он стал числиться за санчастью и проживать в санитарном бараке.

С каждым днем наша «дружба» с Абдышем крепла. Он не только меня подкармливал далеко не лагерными продуктами, но и внимательно следил за всеми необходимыми мне удобствами. Вскоре для меня не стало уже секретом, откуда у Пахана были столь редкие для лагеря продукты. Оказывается, в лагере находились заключенные из Прибалтики и с Украины. Большинство из них уже получали обильные продуктовые посылки, а «мафия» не брезговала поделиться с владельцами посылок их содержанием. Безусловно, из приобретенных «мафией» продуктов значительная часть и доставлялась Пахану.

Приближалось время моего полного выздоровления. Все больше и больше я задумывался над тем, что ждет меня впереди, какую работу я должен буду выполнять. Неужели вновь на стройке? Совершенно неожиданно меня вызвал врач, обслуживающий санитарный барак, и спросил, не соглашусь ли я некоторое время поработать санитаром. Он подчеркнул, что это поможет полностью восстановить мое здоровье. Не задумываясь, я дал согласие. Оказалось, как выяснилось впоследствии, предложение врача базировалось на «рекомендации», данной Паханом.

Так я стал санитаром. Не скажу, что эта работа была одной из наиболее приятных. Были лежачие больные, даже весьма тяжелые, им приходилось подавать не только еду, но время от времени судно или подносить параши. Надо было подмывать их, натирать пролежни и выполнять многое другое, что было необходимо для улучшения положения больных и их состояния.

Работающие санитары уже привыкли к своей работе, мне же следовало еще многому научиться. Самое главное, что я обнаружил в себе, – это было чувство сострадания к больным, стремление всеми силами помочь им, облегчить их нелегкое положение. Казалось, что мне это удается, и, признаюсь, я был счастлив.

Прошло немного времени, меня все же были вынуждены выписать и направить вновь в строительную бригаду. Один из санитаров, временно предоставив мне теплую одежду, препроводил меня к вещевому складу, где выдали предусмотренное для заключенных обмундирование. Оно было еще хуже, чем то, которое я получил после поступления в лагерь. Особенно поношенными оказались ботинки: они давили и в них было нелегко ходить. То, что мне выдали в столь морозную погоду подобные ботинки, меня крайне удивило. Правда, сказали, что в зависимости от того, куда меня назначат на работу, возможно, мне выдадут взамен ботинок валенки.

Сдав санитару одежду, полученную в санитарном бараке, надев на себя все полученное на складе, я направился в свой барак. На работу на стройплощадку я должен был выйти уже на следующий день.

Вернувшись к моей «койке», убедившись, что она в полном порядке, вскоре направился в столовую. По пути меня встретил Пахан. Мы поздоровались, он поинтересовался моим самочувствием, удивился моей скорой выписке на работу и спросил, куда меня теперь направили трудиться. Коротко поговорив, мы дружелюбно расстались с ним. Не прошло и нескольких минут, как в барак вошел незнакомый заключенный и спросил у дневального, где я нахожусь, назвав при этом мою фамилию. Дневальный подвел его ко мне. Заключенный передал мне записочку, сказав, что меня просили передать ее на вещевой склад – вручить тому, кому она была адресована.

Конечно, я не знал, от кого эта записка и что это значило. Пройдя на склад, я назвал фамилию того, кому она должна была быть вручена. Я показал записку стоящему у перегородки заключенному, работнику склада. Он попросил подождать и, пройдя внутрь склада, вышел с еще одним заключенным, на куртке которого был нашит номер, установленный для него. Тот взял бумажку, быстро прочитал ее и весьма вежливо попросил войти за перегородку на склад. В помещении склада на нарах лежало различное обмундирование, предназначенное для нас, заключенных. Я заметил, что оно примерно такого же качества, которое было на мне. Мы прошли в конец склада, где на нарах лежало совершенно новое обмундирование и новые валенки. Сопровождавший меня заключенный стал подбирать для меня это новое обмундирование. Я удивленно смотрел на него. Он почти не разговаривал со мной, сказал только: «Примеряйте и одевайтесь».

Во всем новом, еще без номера, закрепленного за мной как заключенного, я пошел, как было сказано, к нарядчикам, которыми тут же были отпечатаны номера, а я должен был нашить их на бушлат, брюки и куртку.

На следующий день со строительной бригадой я направился к воротам лагеря. Как всегда, у ворог было много народу. Нарядчики проверяли личный состав бригад и продвигали их к воротам. Лагерное начальство молча стояло поблизости. В отдалении я увидел Пахана, окруженного верными ему уголовниками. Он подозвал к себе старшего нарядчика и что-то ему сказал. Наша бригада уже почти подходила к воротам, и вдруг, совершенно неожиданно для меня, старший нарядчик, обращаясь к лагерному начальству, что-то сказал. Через несколько минут он оказался около меня и коротко сказал:

– Выйдите из строя и подождите в стороне, только никуда не уходите!

Когда все бригады были выведены за пределы лагеря на работу, старший нарядчик вновь подошел ко мне и предложил следовать за ним. Мы прошли в барак, где располагались служебные помещения, и оказались в комнате, где находилась планово производственная часть лагеря. Он вошел в другую комнату, предложив мне подождать, затем предложил мне войти, и мы подошли к письменному столу, за которым сидел офицер. Назвав мою фамилию, он представил меня этому офицеру.

Так я был назначен на работу в планово-производственную часть лагерного подразделения, 11 ГС. Начал я свою работу с того, что подбирал и подшивал различные документы, в том числе какие-то списки, наряды и непонятные мне бумажечки. Вскоре поручили помогать экономисту, тоже заключенному.

Меня перевели в другой барак для проживания. Жить стало лучше. В бараке было меньше народу, более чисто и тихо, заключенные встретили меня дружелюбно.

Всем этим я был обязан Пахану, который дал «указания» о моем использовании на легких работах внутри лагеря. Об этом при нашей очередной встрече рассказал мой бывший попутчик, познакомивший меня еще в санитарном бараке с Абдышем – Паханом.

Примерно через две-три недели работы в планово-производственном отделе меня стал часто вызывать к себе начальник отдела. Иногда при нашем разговоре в его кабинете присутствовал и главный бухгалтер лагеря. Они показывали различные документы и интересовались моим мнением. Вначале я не понимал, чем вызван ко мне интерес. Вскоре экономист, с которым мне приходилось работать, оказавшийся весьма порядочным человеком, убедившись, что я смыслю в экономике и бухгалтерии, рассказал об этом начальнику отдела, которого это заинтересовало. Он вызвал к себе и спросил, кем я работал до моего ареста и откуда я знаю экономику и бухгалтерию.

Конечно, я не счел возможным ему все рассказывать, а поэтому повторил то, что раньше доверительно сообщил экономисту. Я сказал, что работал на ответственной хозяйственной работе, подготовку прошел на специальных курсах. О том, что проходил учебу в Бельгии в специализированном институте, где готовились руководящие работники промышленных предприятий и коммерческих фирм, конечно, умолчал. Вот именно после этой беседы меня продолжали вызывать к начальству.

Больше того, однажды вызвал начальник лагерного подразделения, если не ошибаюсь, Павлов. Это тот самый начальник, который принимал меня при поступлении в лагерь. Тогда он отнесся ко мне очень несдержанно. На этот раз резко изменился – сразу же, после того как я вошел к нему в кабинет, очень вежливо стал со мной беседовать, тоже на тему о моей подготовке в вопросах экономики и бухгалтерии. После этого разговора я стал исполнять обязанности старшего экономиста. Эту должность ранее никто не занимал, а может быть, её и не было вовсе.

Медленно текло время. В некотором отношении мое состояние изменилось. Я стал более спокойным.

Вскоре я познакомился с молодым, очень симпатичным парнем. Его я раньше видел на складе, получая лагерную одежду. Его звали Роберт Фердинандович Шютц. Сразу хочу сказать, что, несмотря на случайность нашего знакомства, судьба нас соединила на многие годы, совместно проведенные и в Воркутлаге, и уже после нашего освобождения и нахождения на свободе. Очень надеюсь, что наша дружба, дружба наших семей сохранится на всю жизнь.

В бараке, где я проживал, как начал работать экономистом, рядом по койке находился заключенный, как мне казалось, намного старше меня. Мы познакомились. Как выяснилось впоследствии из наших бесед, он известный грузинский писатель Л. Готуа. Естественно, вначале я не считал возможным поинтересоваться причиной его ареста и осуждения. Продолжительное время мы с ним беседовали на различные темы. Чаще всего они сводились к литературе, в основном к русским классикам, но затрагивали и широко известную у нас зарубежную литературу.

Удивляло то обстоятельство, что Готуа большую часть времени проводил на койке, и я не мог установить, к какой работе он был привлечен. Оказывается, Готуа с юношеских лет очень увлекался лыжным спортом и даже любил участвовать в лыжных походах высоко в горах. Однажды он отморозил ноги, и ему были вынуждены ампутировать пальцы на ногах.

Готуа был, по существу, первым истинным лагерным другом. К великому сожалению, наша дружба оказалась кратковременной, и я долгое время не знал ничего о нем. Опережая многое, хочу сказать, что в газете я прочитал, что Л. Готуа введен в комиссию, занимающуюся подготовкой и проведением, если память мне не изменяет, юбилея Тбилиси, которому исполнялось 750 лег со дня объявления города столицей Грузии. Я подумал, наконец-то моего друга полностью реабилитировали. Мне очень хотелось бы разыскать его, встретиться с ним, но этому мешало то, что я не был реабилитирован, а только находился на свободе по амнистии. Несмотря на наши дружеские отношения, в силу понятных читателям обстоятельств я не имел права, даже не мог ставшему моим другом ничего рассказать о себе.

Л. Готуа был в этом отношении в более выгодном положении. Он многое рассказал о себе, в том числе и раскрыл тайну его ареста и осуждения.

Меня очень заинтересовал тот факт, что грузинский писатель в одной из встреч с И.В. Сталиным заслужил его рукопожатие и благодарность за высоко оцененную главой государства поставленную в одном из театров Москвы пьесу, автором которой был Л. Готуа. Эта газетная публикация полностью подтвердила все высказывания, которые я с вниманием выслушал от него самого, тем более что я впервые услышал имя того, кто был виновником его ареста и водворения в лагерь.

Оказывается, известного грузинского писателя и почти всех его родственников арестовал Лаврентий Павлович Берия. Находясь еще в Грузии, он руководил местным НКВД, отличался увлечением молодыми красивыми женщинами или, как утверждал Готуа, даже девочками. Якобы это у Берии началось с юных лет, получило развитие во время его партийной работы в Грузии, в том числе и в должности первого секретаря ЦК КП Грузии, а особенно в Москве, когда он стал пользоваться покровительством Сталина и никто не мог сделать ему какое-либо замечание.

Готуа сообщил, что Берии очень понравилась его, Готуа, сестра. Она была молода и очень красива. В то же время получила очень хорошее воспитание.

Попытки Берии «приручить» сестру Готуа оказались бесполезными, и вот тогда он арестовал свою «любимицу», а так как в ее поведении и отказе стать любовницей Лаврентия Павловича поддерживали члены семьи, то и они были арестованы. Так Готуа оказался в Воркуте, а на его обращения в различные инстанции и, в первую очередь, лично к И.В. Сталину, который, по словам Готуа, проявлял к нему уважение до ареста, ни одно обращение, ни одно письмо не возымели ожидаемого положительного результата.

Готуа многое интересное рассказывал мне о жизни в Грузии и его личной жизни. Я слушал внимательно, но настороженно. О Берии мне уже иногда приходилось слышать не всегда лестные отзывы, но было трудно поверить, что не просто коммунист, еще и уже немолодой, занимающий в государственной администрации столь высокий пост, способен пасть настолько низко.

Изменить свои суждения я смог несколько лет спустя. Находясь в лагерном подразделении около шахты № 8 «Воркутуголь» и занимая должность старшего экономиста планово-производственного отдела лагерной администрации, участвуя в приеме нового этапа заключенных, я вскоре сблизился с одним примерно моего возраста.

После того как у нас установились дружеские отношения, Сергей Щиров, как звали этого заключенного, находясь в очень подавленном состоянии, поведал мне коротко о своей жизни и о причинах его ареста и водворения в исправительно-трудовой лагерь.

Во время Великой Отечественной войны он служил в Военно-воздушных силах летчиком– истребителем. За проявленное мужество был удостоен звания Героя Советского Союза. В мае 1945 г. во время торжественного Парада Победы командовал одной из участвующих эскадрилий истребителей.

Оставшись на некоторое время в Москве, Сергей Щиров в один из прекрасных дней отправился посетить своих знакомых, проживающих недалеко от станции метро «Сокол». В одном с ним вагоне ехала молодая, по его словам, очень красивая девушка. Он влюбился в нее с первого взгляда. Он тут же принял решение познакомиться с ней. Быстро приблизившись к девушке, Сергей спросил: «Вы едете не до станции метро Сокол?». Получив положительный ответ, продолжил: «О, это очень хорошо. Вы, наверное, знаете, как пройти на улицу, куда я должен направиться!» Оказалось, что девушке с ним по пути, и она с удовольствием покажет, как пройти на эту улицу. С этого началось их знакомство, дружба, закончившиеся бракосочетанием.

Я уже точно не помню, на каком приеме или мероприятии присутствовала молодая пара. Здесь же находился и Лаврентий Павлович Берия. Как выяснилось, жена Сергея Щирова очень понравилась Берии. Это предопределило быстрое продвижение по службе летчика-истребителя, Героя Советского Союза. Вскоре он был назначен в Главное управление ВВС на должность инспектора. Несмотря на то, что это была престижная должность, которая помогла Сергею Щирову благоустроить свою семейную жизнь в новой, довольно большой квартире в Москве, она повлекла за собой и непредвиденные обстоятельства. Вновь назначенный инспектор был вынужден значительную часть времени проводить в командировках в разных районах Советского Союза. Это означало, что он стал реже видеться с женой. Я уже не помню, успел ли у них родиться ребенок, или они ждали его появления.

Командировки были непродолжительными, и Щиров возвращался домой всегда в предусмотренный командировочным удостоверением день. Однако однажды ему удалось выполнить задание в более короткий срок, и он возвратился на два дня раньше намеченного срока. Войдя в дом, он не застал своей жены. Встретившая его теща несколько растерялась и не смогла ответить точно, где жена. Она сказала, что, очевидно, пошла в гости к своей подруге.

Жена вернулась поздно ночью. Нервничая, Сергей с удивлением почувствовал, что от нее впервые пахло спиртным и табаком. Ответ был коротким: она была у подруги, у которой праздновали... Сергей немного успокоился и полностью отдался чувствам неугасимой любви.

Весело начался и воскресный день. Сели за обеденный стол. Неожиданно зазвонил звонок. Жена с явным волнением вскочила из-за стола и бросилась к двери. Сережа побежал за ней, быстро спускающейся по лестнице. Почти одновременно оба оказались на улице. У подъезда стояла автомашина. Жена Щирова первой подбежала к ней и начала с кем-то разговаривать. Звонивший в дверь человек помешал Щирову приблизиться к машине, но он все же узнал сидящего в ней человека. Это был Лаврентий Павлович Берия... Жена Щирова отскочила от машины и с тревогой увидела, что сзади стоит встревоженный Сергей. Они вернулись домой, обед продолжился, но молодожены почти не разговаривали друг с другом.

Началась следующая неделя и... начальство предписало Сергею Щирову вылететь незамедлительно в инспекторскую командировку на турецкую границу. Не успел он закончить выполнение порученного в Главном управлении ВВС задания, как был подвергнут аресту и в срочном порядке осужден за попытку покинуть СССР и нелегально перейти через советско-турецкую границу.

Сергей Щиров заверял не только меня, но и других заключенных, с которыми он общался, что никогда он не собирался покинуть Родину. Он подчеркивал, что свою преданность Родине успел доказать во время Великой Отечественной войны. Сергей считал, что единственной причиной его ареста являлось стремление развратника и бесчестного человека – Л. Берии убрать с пути Щирова. Кстати, несмотря на все переживания, Щиров был убежден, что его жена согласилась на «измену» только под угрозой, что он и все родственники подвергнутся преследованию.

Из лагеря по состоянию здоровья Сергей Щиров был эвакуирован. Не знаю, из каких источников, до ряда заключенных дошло, что его нервы не выдержали и «лагерные врачи-заключенные» были вынуждены принять меры и поместить его в больницу. Якобы он был направлен в Казань в специализированную больницу для психических больных.

Во время нахождения в лагере ПГС произошло несколько событий, на которых я хотел бы остановиться.

Не помню точно, но, по-моему, именно в этом лагерном подразделении мне пришлось встретиться с женщинами-заключенными. Они находились в отдельно отведенных бараках и были защищены от проникновения к ним мужчин. Я имел право с ними поддерживать контакт, больше того, в силу моего «служебного» положения я просто был обязан встречаться с ними. Признаюсь, я старался их избегать. Мне было очень жалко их, не хотелось даже смотреть в их сторону, я очень переживал за них.

Однажды в наше подразделение прибыло какое-то начальство. Среди них был один уже пожилой высокого роста человек. Только что он посетил наш отдел и прошел в кабинет начальника. Вскоре меня вызвали. «Гость» очень внимательно интересовался выполняемой мною работой. После короткой беседы он поинтересовался, на каких работах я находился до ареста. Как и раньше, я не счел возможным раскрыть действительность. На этом наш разговор был закончен.

Хочу остановиться еще на одном факте. Мне стало известно, что почти всех уголовников направили по этапу, если не ошибаюсь, в Магадан. Среди них был и Пахан. Несколько позднее я узнал, что, еще не доезжая до конечной станции, Пахана убили находящиеся вместе с ним уголовники. Меня это очень удивило. Ведь в нашем лагере он пользовался большим авторитетом.

Прошло некоторое время, и совершенно неожиданно в нашем лагерном подразделении была сформирована группа заключенных, подлежащих переводу в другой лагерь. В эту группу был включен и я, привыкший уже к нашему лагерю и порученной мне работе. Куда нас направляли, естественно, никто не знал. Даже мне, работавшему в планово-производственном отделе, это узнать не удалось.

Ставший уже привычным, этап и на этот раз был нелегким. Нас доставили довольно далеко, на вновь строящуюся угольную шахту № 18. Рядом постепенно разрастался и лагерь для заключенных – строителей шахты.

Шахта и лагерь находились в тайге, ко времени нашего прибытия покрытой толстенным слоем снега. Территория лагеря и примыкающая к нему стройплощадка были больших размеров и огорожены колючей проволокой.

Начальником лагеря был полковник, фамилию которого сейчас я уже не помню. Он мне с первой встречи показался очень порядочным человеком. Это мнение окрепло за все время моего пребывания в лагере. Я был удивлен дошедшим до меня слухом о том, что он тоже, якобы являясь строевым офицером Советской армии, за что-то «провинился» и только за это был отстранен от своей должности и направлен на Крайний Север для выполнения ему абсолютно непривычной работы. Во всяком случае, к нам, заключенным, он относился строго, но по-человечески. В лагере, как мне казалось, к нему все заключенные относились с уважением и старались быть дисциплинированными, выполнять все порученные работы добросовестно.

В бараке лагеря я провел только одну ночь. Конечно, в этом лагере, как и во всех других при шахтах, жизненные условия были значительно лучше, чем в лагере ПГС (если не ошибаюсь, это расшифровывается как промышленно-гражданское строительство), значительно лучшим было и питание. Вскоре после моего прибытия в этот лагерь начальник вызвал к себе в кабинет. Мне показалось, что он кое-что обо мне знает. Я имею в виду – о моей лагерной жизни. В результате нашей беседы я услышал о моем назначении диспетчером строительной шахты. Он предупредил, что на следующий день я буду размещен в отдельном домике, в котором будет находиться диспетчерская служба.

Действительно, сразу после завтрака полковник вызвал меня, и мы пошли к домику, стоящему несколько в стороне за железнодорожной линией, по которой на стройку доставлялся груз. Нас встретил дневальный, молодой, аккуратно одетый заключенный. Смеясь, полковник, представляя дневального, сказал, что он будет моим «ординарцем». Помимо дневального в домике был еще один заключенный, которого мне представили как моего помощника, тоже диспетчера. Я должен был проживать вместе с дневальным в этом домике и здесь выполнять порученную мне работу, согласовывая все принимаемые мною решения со многими службами строительства шахты и отдельными подразделениями лагеря.

Так началась моя новая лагерная жизнь. В этом лагерном подразделении я пробыл до июня 1949 г. Работа была сложная. Приходилось большую часть суток отводить выполнению порученной мне работы. Я должен был внимательно следить за расстановкой на всех участках стройки работающих заключенных, посещать все строительные участки. Я был удовлетворен тем, что начальство, видимо, положительно оценивало мою работу.

На шахте № 18, я имею в виду будущую шахту, я впервые встретился с одним из руководящих работников Воркутлага, Епифановым. Мне казалось, что он отвечает за все работы на строящихся и действующих шахтах, за энергетику. Па нашей стройке он бывал несколько раз, и несколько раз мне пришлось с ним разговаривать. Конечно, я не знал того, что относилось к его прошлому, и не считал возможным об этом спрашивать. Пару раз он пытался задать мне вопросы, касающиеся моего прошлого, причины моего ареста и осуждения. Думаю, что он меня понял, понял причины, по которым я уклонялся от прямого ответа, и мы больше не касались этих вопросов. Естественно в моем деле, сопровождавшем меня по лагерям, никаких данных ни о моей разведывательной деятельности, ни о выдвинутом против меня обвинении и конкретном составе моего «преступления» не было.

Однажды, беседуя со мной, Епифанов, не касаясь причин моего ареста и осуждения, задал вопрос:

– Скажите, а вы, осужденный «Особым совещанием», пытаетесь из лагеря обращаться в какие-либо инстанции с просьбой о пересмотре вашего дела в соответствующей судебной инстанции?

Я был вынужден признаться, что пока еще не обращался, но обдумаю этот вопрос и, возможно, начну.

После того как Епифанов мне задал вопрос, я принял решение немедленно приступить к моим обращениям в различные инстанции не о моей реабилитации, а только с настойчивой просьбой о пересмотре моего дела и присутствии в Военном трибунале, в Военной коллегии Верховного суда СССР.

Из этого лагеря я направил, начиная с 3 апреля 1948 г. и кончая 30 января 1949 г., мои обращения в «Особое совещание», министру Госбезопасности СССР, И.В. Сталину, министру обороны маршалу Василевскому, вновь И.В. Сталину. Все мои обращения остались без ответа.

Общаясь с Епифановым, меня невольно заинтересовало, кем и давно ли он является и является ли вообще сотрудником НКВД СССР. Среди заключенных в этом лагерном подразделении и в других я, правда, редко, слышал утверждения о том, что он, продолжая честно работать, в свое время, находясь на руководящих работах в системе энергетики Советского Союза, был еще в тридцатые годы репрессирован и отбывал наказание, в том числе и в Воркуте. Некоторые утверждали, что оп сумел доказать свою преданность, порядочность и высокую квалификацию. Именно поэтому и был оставлен на руководящей работе в Воркутлаге.

Вспоминая о моем пребывании в лагере при шахте № 18, я хочу остановиться еще на одном моем переживании. Однажды была присущая Воркуте очень холодная погода. На градуснике было около -45°С, шел невероятный снег. Мне надо было добраться до строящейся шахты. Я вышел из домика и, как мне казалось, пошел в обычном направлении. Вскоре заметил, что путь мой затянулся. Вокруг ничего не было видно, и я с большим трудом, тяжело дыша, медленно шагал вперед. Прошло уже много времени, и вдруг навстречу, совершенно неожиданно, буквально в нескольких шагах, шел человек. Он остановился и спросил меня, правильно ли он следует в направлении здания, в котором располагается управление шахты. Я ответил, что я тоже иду туда, но боюсь, не сбился ли я с пути. Мы постояли немного и решили двинуться в обратную сторону, несколько правее. Медленно передвигаясь, почувствовали под ногами рельсы железнодорожного пути и поняли, что до этого мы сбились с пути. Очень усталые, мы дошли до намечаемой нами конечной цели.

Вошли в здание управления, немного постояли, стряхнули с себя снег и разошлись. Я направился к полковнику, но решил вначале немного отдохнуть и отдышаться. Вижу: он направляется к своему кабинету. Заметив меня, сидящего на табуретке, покачал головой, пропустил впереди себя и вошел в кабинет. Первое, что он мне сказал, заметив, что я очень тяжело дышу, был упрек, что я в такую погоду решился прийти к нему. Он дал мне какую-то таблетку, я пососал ее, и у меня улучшилось дыхание.

Полковник коротко сказал:

– Я знаю, что вы отдаете все силы порученной вам работе, но надо думать и о себе, о своем здоровье. Ведь вы же знаете, что я даже запретил выводить на работу ряд бригад, выполняющих на поверхности свои обязанности. В такую погоду надо думать и о себе. Вы обязаны следить за своим здоровьем!

Немного помедлив, полковник продолжал меня поучать:

– Из-за сильного снега вы не могли правильно ориентироваться. Могли уйти в тундру, потерять силы и замерзнуть. Об этом нельзя забывать.

Я привел этот случай, чтобы еще раз подтвердить человечность начальника лагеря, его заботу, да не боюсь употребить это слово, о простом заключенном.

Чем может быть оправдано мое столь добросовестное отношение к работе, отмеченное полковником? Я чувствовал, что даже в лагере, работая на стройке новой угольной шахты, мне предоставлена возможность с пользой для нашего государства вложить свой труд и мои знания.

Должен признаться, что мне было очень жаль покидать это лагерное подразделение, к которому уже успел привыкнуть, где ко мне так доброжелательно относились не только полковник, другие сотрудники управления лагеря, руководители стройки, но и заключенные. Кстати, их хорошее отношение не ограничивалось только мною, но, как я мог постоянно наблюдать, и ко всем, абсолютно ко всем, за редким исключением, заключенным. Я понимал, это объяснялось, в первую очередь, тем, что большинство заключенных в ответ на оказываемое им доброжелательное отношение со стороны руководства были дисциплинированными и постоянно старались работать с полной отдачей.

Я должен был понимать, что новый этап, новый лагерь не за горами. Должен был настать день, когда и мне придется прощаться со строящейся угольной шахтой М> 18.

Действительно, совершенно неожиданно однажды вечером ко мне в домик зашел полковник. Мы остались с ним с глазу на глаз. Некоторое время оба молчали. Явно несколько обеспокоенный, он заговорил и уведомил меня, что, к сожалению, завтра меня отправляют в новое лагерное подразделение. Помедлив, видимо задумавшись над тем, имеет ли он право сказать, куда меня собираются направить, продолжил и сообщил, что я буду в лагерном подразделении при большой, уже действующей шахте. Больше того, он добавил, что мне там будет гораздо лучше, чем на шахте № 18... и они сожалеют, что лишаются такого помощника!

На следующий день группу заключенных, в том числе и меня, этапом направили в лагерное подразделение при шахте № 40 «Воркутуголь». Прием в лагере был уже и для меня привычным. Особой проверке нас не подвергали и сообщили, что следует в особо отведенном для нас бараке отдохнуть, а распределение на работу будет произведено на следующий день.

Мы проследовали в барак, мест оказалось довольно много, и даже после того, как все разместились, остались свободные места. Нас тут же препроводили в большую столовую, где плотно поели. Едва вернулись в барак, как вошел нарядчик и громко назвал мою фамилию. Я подошел к нему, и он предложил пройти вместе с ним в управление лагеря.

В кабинете начальника сидели два человека. Один из них был начальником лагерного подразделения, если память мне не изменяет, по фамилии Чекунов, второй, фамилию которого уже не помню, занимал должность начальника планово-производственного отдела. Мне показалось, что оба присутствующие были несколько удивлены, увидев меня. Сразу же было объявлено, что я назначаюсь старшим экономистом и, если хочу, могу уже сегодня перейти в другой барак, а если чувствую себя усталым, то могу переспать здесь, а утром после завтрака за мной придет нарядчик и покажет, где размещается отдел, в который я получил назначение. Я принял второе предложение и, выйдя из кабинета вместе с ожидавшим меня в приемной нарядчиком, проследовал в барак. Заключенные, с которыми я прибыл в этот лагерь, сразу же поинтересовались, кто и зачем меня вызывал. Я рассказал, и они восприняли мое сообщение с большим удовлетворением и даже высказали мысль, что, находясь на этой должности, я смогу им помочь в трудоустройстве. Признаюсь, я лично не мог понять, почему сразу после прибытия меня привлекли к этой работе. Единственное, что мог подумать, что при ознакомлении с сопровождаемым меня делом они могли установить, что, несмотря на мое короткое пребывание в ПГС, исполняя работу экономиста, я справлялся со своими обязанностями неплохо.

С этого началась моя, я бы сказал, совершенно новая лагерная деятельность, которая помогла пережить далеко не легкие годы заключения.

Несмотря на некоторую усталость, ночью мне поспать не удалось. Вполне естественно, меня волновало, как я смогу справиться с новыми обязанностями в этом огромном лагере. Не покидала меня и мысль, как сложатся мои отношения не только с лагерным начальством, но и с заключенными, а их было, как я успел узнать от нарядчика, несколько тысяч.