Текст книги "Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента."

Автор книги: Анатолий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 83 страниц)

Наконец ожидаемый мной день настал. Он был очень радостным, но один факт меня крайне удивил и огорчил.

20 июня 1960 г. мне была вручена справка № 062941 на бланке, угловая печать которого означала: «Министерство внутренних дел РСФСР. Управление ИТЛ "ЖХ" лаготделения № 7». В самой справке указывалось, что я был осужден «Особым совещанием» при МГБ СССР 18 января 1947 г. по ст. 58-1а УК к 20 годам лишения свободы. Далее указывалось, что я отбывал наказание в местах заключения с 21 июня 1945 г. по 20 июня 1960 г. Освобожден по определению Верховного суда МАССР от 15.06.60 г. В соответствии с Указом от 25 апреля 1960 г. срок снижен до 15 лет и на основании ст. 44 «Основ» – условно-досрочно на 2 года 11 месяцев и 2 дня.

Хочу еще раз подчеркнуть, что и в этой справке указано, что осужден по ст. 58-1а, то есть следствие и «Особое совещание» скрывали гот факт, что я являлся офицером, «капитаном», Советской армии к моменту моего ареста, произведенного 7 июня 1945 г.

Вручая мне эту справку, Коломытцев проявил некоторую нервозность. Чем она могла быть вызвана, я, естественно, понять не мог. Прочитав ее, я еще раз поблагодарил начальника лагеря за оказанную мне помощь. И вот только после этого он предложил мне прочесть то, что было написано на оборотной стороне справки. И тут нервозность Коломытцева невольно передалась и мне. В справке указывалось, что я «следую к месту жительства в г. Лугу Ленинградской области».

Тут же начальник лагеря пояснил мне, что, поскольку с меня судимость как таковая не снята, я имею право жительства на расстоянии 100 километров от Ленинграда. Сказав это, Коломытцев тут же вручил мне отпечатанное ходатайство. Я полагаю, что в интересах читателей будет интересно ознакомиться с полным текстом этого документа. Привожу его дословно:

«Начальнику 3 отделения милиции

Ленинского района Города Ленинграда

ХОДАТАЙСТВО

Лагерная администрация возбуждает перед Вами ходатайство о прописке в городе Ленинграде условно досрочно освобожденного Гуревича Анатолия Марковича, 1913 года рождения.

Гуревич A.M., отбывая наказание, зарекомендовал себя только с положительной стороны, был председателем совета коллектива лаготделения. Выполнял работу старшего нарядчика. За активное участие в общественно-массовых мероприятиях и за выполняемую работу имеет ряд благодарностей и денежных премий. Кроме того, Гуревич имеет в Ленинграде родственников (мать и сестру), где ему предоставляется жилая площадь.

Учитывая вышеизложенное, просим поддержать наше ходатайство, п/п Начальник 7 лаготделения Дубравного ИТЛ

майор                                                                                                     Коломытцев

Зам. начальника лаготделения

по политико-воспитательной работе

подполковник                                                                                          Толбузов

Начальник отряда                                                                                    Корнели

20 июня 1960 года.

Гербовая печать».

Нет, видимо, все пережитое уже за многие годы непоправимо отразилось на моей нервной системе. Прочитав это ходатайство, я не мог спокойно поблагодарить начальника за проявленное и в этом случае внимание ко мне. Ведь трудно было себе представить, что в созданной Берией и его сатрапами системе исправительно-трудовых лагерей могут оказаться среди офицеров НКВД такие внимательные, честные, отзывчивые люди, как те, с которыми жизнь меня свела в Воркуте и в этом лагере.

Коломытцев, услышав мой необычный для него голос, заметив на моих глазах слезы, перевернул еще одну бумажку, лежащую на столе, и передал молча мне. Это была подготовленная для меня характеристика. Вот ее содержание.

Увидев, что я окончил чтение характеристики, Коломытцев, тоже волнуясь, произнес несколько слов: «Хочется верить, что эта характеристика тоже поможет вам не только в нормализации вашей жизни, но и в вашем стремлении добиться полной реабилитации. По вашему поведению в нашем лагере мы верим вам и в то, что вы действительно незаслуженно оказались в числе репрессированных».

Я встал и подошел к Коломытцеву, с тем, чтобы пожать руку. И вдруг он меня схватил за плечи и прижал к себе.

Приблизились часы моего выхода из лагеря. Корнели меня предупредил, что будет автомашина, которая по пути сможет доставить до железнодорожной станции. Я спешно направился на завод, попрощался со всеми служащими, с которыми мне приходилось сотрудничать. Затем обошел многих работников руководства лагеря. Естественно, с чувством глубокой благодарности я попрощался с Коломытцевым, его женой, Корнели, Толбузовым и другими, включая надзирателей.

«Бандеровец», который побывал во время моего свидания с Лидочкой в отведенной нам комнате, проводил меня до вахты и, расплакавшись, крепко обнял и поцеловал. Кстати, до вахты меня провожали многие заключенные и очень тепло прощались, желая полного благополучия. Эти про воды мне напомнили то, что я пережил во время моего отъезда после освобождения из Воркутлага. Смею заверить, что это было нелегко.

Буквально за пару минут до выхода через вахту успели подойти Коломытцев и Корнели. Мы еще раз попрощались, а Корнели проводил до стоящей машины и попросил шофера довезти меня по возможности поближе к станции. Шофер уже об этом знал и, улыбаясь, предложил мне сесть рядом с ним.

Итак, я вновь в поезде и скоро должен буду прибыть в Ленинград к моей матери и невесте. Мне надо было остановиться в Ленинграде, прежде чем проследовать до Луги, с тем, чтобы начать хлопоты с целью получения разрешения на прописку в самом Ленинграде.

ГЛАВА XXXIII. Продолжение моей трудовой и общественной деятельности в Ленинграде. Наконец я обзавелся семьей. Решительная борьба за мою реабилитацию.

Приближается конец июня 1960 г. Поезд, замедляя ход, останавливается у перрона. Все пассажиры медленно покидают вагон... Я задерживаюсь у окна... Внимательно слежу за встречающими... И вдруг я увидел встревоженную Лидочку... Значит, они получили мою телеграмму... Бегу к ней навстречу... Объятия, поцелуи и... слезы.

Медленно направляемся к нашему родному Ленинградскому вокзалу, вокзалу, известному многим приезжим как Московский. Ускоряя шаг, направляемся к станции метрополитена... Приближается долгожданная встреча с мамой, угнетает мысль, как она себя чувствует, как и на этот раз все перенесла.

Наконец мы у дома № 45 по Московскому проспекту, поднимаемся по лестнице и входим в квартиру № 5. Нас встречает мама и почти все живущие в квартире, свободные от работы и учебы.

Опять тяжелая встреча, но... еще не все известно. Я понимаю, что, после того как узнают, что я не имею права на ленинградскую прописку, что за нее надо еще бороться, возникнет повод для новых переживаний. Именно это побудило меня в первый вечер этого вопроса не касаться.

Телефона у нас в квартире не было, поэтому кое-кто из моих родственников нас навестил. Довольно поздно вечером я проводил Лидочку домой, договорившись с ней, что на следующий день обсудим все волнующие нас вопросы, в том числе и примерный срок официальной регистрации нашего брака. Я пообещал навестить ее родителей, а для этого встретиться с ней после окончания ее рабочего дня. Моя невеста продолжала работать на старом месте конструктором высокой квалификации.

После моего возвращения к маме мы еще долгое время беседовали даже после того, как улеглись в обычном порядке с использованием для меня раскладушки.

Утром, после завтрака, я направился в 3-е отделение милиции Ленинского района, на территории которого я был прописан после освобождения из ИТЛ Воркуты с ноября 1955 г. по день моего вторичного ареста, 9 сентября 1958 г.

В это отделение я подал заявление с просьбой возобновить мою прописку и приобщил к нему ходатайство 7-го лаготделения Дубравского ИТЛ МАССР.

22 июля 1960 г. начальник райотдела милиции Ленинского района Ленинграда в прописке отказал, мотивируя существующим положением о паспортах и паспортном режиме. Начались новые тяжелые переживания у Лидочки и моей матери, которая в ее возрасте и состоянии здоровья боялась оставаться одинокой.

Действительно, райотдел милиции отказал удовлетворить ходатайство руководства лагеря, в котором я провел около двух лет после моего абсолютно, как я уже указывал, необоснованного повторного ареста, предоставив право на прописку у матери, то есть на квартире, где до 9 сентября был прописан после моего освобождения по Указу об амнистии 5 октября 1955 г. При этом из предъявленной характеристики руководства НИИбуммаша было видно, что за время моего пребывания и работы в институте я проявил себя как добросовестный, знающий работник.

Больше того, при посещении указанного райотдела милиции я указывал на свою автобиографию и документы, случайно сохранившиеся в архивах. Из автобиографии было видно, что я в возрасте неполных одиннадцати лег с 1924 г. с родителями прибыл на постоянное жительство в Ленинград. Здесь учился в школе, а затем работал на заводе учеником разметчика по металлу, разметчиком, а затем был переведен для работы в Нарвский райсовет РК и КД с зачислением на должность участкового инспектора 14-го отделения милиции. Продолжительное время работал инспектором райсовета и в штабе ПВО района, в спецчасти, затем учился в институте, откуда был отозван для службы в НКО СССР. Да, милиция знала, что 7 июня 1945 г. я был арестован и 18 января 1947 г. осужден «Особым совещанием» МГБ СССР, то есть в период проводимых Берией репрессий. Милиция не сочла возможным принять во внимание ни один из этих фактов.

После того я был вынужден выехать на «постоянное» жительство в г. Лугу, где уже побывал, снял для себя жилье и получил паспорт с пропиской. Несколько позднее Лужским объединенным городским военным комиссариатом был выдан мне и военный билет. В соответствии с этим билетом я был отнесен к запасу первой очереди. По билету я числился рядовым писарем в/ч 38729 с июня 1939 г. по июнь 1945 г. В военном билете не сочли возможным уточнить, на какой конкретно работе я находился и в каком воинском звании был уволен из армии. На ст. 23 военного билета было указано, что я осужден «Особым совещанием» при МГБ СССР 18 января 1948 г. по ст. 58-1а УК сроком на 20 лет.

Состояние здоровья матери и желание видеться с невестой заставляли меня часто выезжать в Ленинград. Все мои силы были направлены на разрешение двух основных вопросов: во-первых, добиться права на постоянную прописку в Ленинграде и, во-вторых, добиться личного приема в соответствующей инстанции в Москве в целях обеспечения объективного пересмотра моего дела с тем, чтобы был решен вопрос о моей полной невиновности и полной реабилитации.

Получив от начальника райотдела Ленинского района Ленинграда отказ в моей прописке в Ленинграде 22 июля 1960 г., я на следующий день обратился с письменным заявлением на имя начальника Управления внутренних дел Леноблгорисполкома комиссару милиции II ранга Абрамову. Свое заявление я заканчивал убедительной просьбой моего личного приема в самые ближайшие дни. Эту просьбу я мотивировал тем, что необходимо учитывать специфический характер ареста и осуждения, а также моего настоящего положения, о которых я могу доложить только лично. Я подчеркивал также, что по определению, вынесенному первым заместителем Генерального прокурора СССР тов. Мишутиным, мое дело находится на «тщательном доследовании».

Моя просьба о личном приеме не была удовлетворена, а 11 августа 1960 г. за № 7330/3 из секретариата УВД Леноблгорисполкома был получен отказ в прописке в Ленинграде «на основании Положения о паспортах». Ответ имел подпись начальника секретариата УВД Леноблгорисполкома Васильева, но вместо него расписался кто-то другой.

В ответ на полученное сообщение секретариата 17 августа я обратился еще раз к начальнику Управления внутренних дел Леноблгорисполкома комиссару милиции II ранга Абрамову и вторично (после первого обращения 23 июля) просил о моем личном приеме. Я подчеркивал, что дважды назначался на прием, но в связи с отсутствием в Ленинграде Абрамова не мог быть им принят.

В моем обращении к тов. Абрамову я счел необходимым еще дополнительно сообщить о том, что я был принят в Главной военной прокуратуре прокурором подполковником юстиции тов. Беспаловым, которому поручено производство доследования по моему делу, а вопрос о моей peaбилитации рассматривается, по словам тов. Беспалова, в настоящее время одновременно в ГВП и в КГБ при Совете Министров СССР. В ходе проверки ряд обвинений, выдвинутых против меня, уже отпал.

Я подчеркнул, что подполковник юстиции Беспалов предупредил меня о том, что я буду в ближайшее время вызван вновь в ГВП и КГБ СССР для дополнительных показаний. Контроль за ходом проверки моего дела осуществляет непосредственно Генеральная прокуратура СССР.

В ГВП я при моем посещении оставил свой адрес в Ленинграде, адрес моей матери, для моего вызова.

В этом обращении к тов. Абрамову я указал и на то, что в Москве мне сообщили, что в соответствии с Постановлением Совета Министров СССР от 03.12.59 г. за № 1347 предусмотрена возможность, в виде исключения, выдачи разрешения на прописку в городах для лиц освобожденных из ИТЛ.

22 августа 1960 г. я был принят лично тов. Абрамовым, который обещал мне принять решение через 2–3 дня. Напоминая ему об этом через три недели, я просил ускорить решение о моей прописке в Ленинграде. При этом я просил разрешить мне хотя бы временную прописку на срок до шести месяцев, то есть до окончательного решения по моему делу в ГВП.

Я был вынужден в этом заявлении от 9 сентября 1960 г. указать еще на некоторые возникшие за это время вопросы. Прежде всего, видимо в результате многолетних переживаний, усилившихся в последние годы, у меня ухудшилось состояние здоровья. Я вынужден был находиться на лечении в поликлинике № 24. То же самое я указывал и в отношении моей матери, которая большую часть времени проводит в постели, требует ухода и находится под наблюдением врача той же поликлиники № 24. В результате отсутствия у меня ленинградской прописки я не мог устроиться на работу в институт, который тоже ходатайствовал о моей прописке, что ставит меня в исключительно тяжелое материальное положение.

Я подчеркивал в заявлении, что почти два с половиной месяца после моего освобождения я не могу наладить нормальную жизнь в Ленинграде.

У меня сохранилось адресованное моей матери извещение, полученное на ее адрес: Ленинград – Л-52, Московский пр., д. 45, кв. 5. Гуревич Юлии Львовне. Извещение отправлено из Управления внутренних дел Леноблгорисполкома. Привожу дословно его содержание:

«Гр. Гуревич

Паспортный отдел Управления внутренних дел Леноблгорисполкома ставит Вас в известность о том, что Ваше заявление, адресованное в ЦК КПСС о разрешении прописки в г. Ленинграде Гуревич A.M., рассмотрено руководством УВД ЛО и в просьбе отказано на основании Положения о паспортах.

п/п Зам. н-ка паспортного отдела

УВД Леноблгорисполкома

№ 18/М-337/5

29 декабря 1960 г.».

Соблюдая существующие правила, я был вынужден проживать в Луге. Там устроиться на работу я не имел возможности. Кроме того, довольно часто был вынужден выезжать в Москву.

Крайне удивленный тем, что УВД Леноблгорисполкома, несмотря на ходатайство руководства лагеря, в котором я отбывал наказание, а также не учитывая мое многолетнее проживание в Ленинграде до моего командирования в качестве добровольца НКО СССР для участия в национально-революционной войне в Испании в 1937 г., а затем для выполнения сложных заданий за рубежом, я счел необходимым 10 июля 1961 г. обратиться в Министерство внутренних дел РСФСР с просьбой о моем личном приеме для рассмотрения возможности разрешения моей прописки в Ленинграде.

Указанное выше заявление от 10 июля 1961 г. было мною вручено во время приема заместителю министра внутренних дел РСФСР тов. Никитаеву, к которому я дополнительно письменно обращался 18 июля 1961 г.

22 июля 1961 г. замначальника отдела Управления милиции МВД РСФСР тов. Безруков извещением под № 4/ж-107608 сообщил мне, что мое заявление получено, рассматривается, а результаты будут сообщены.

26 августа 1961 г. мною было получено уведомление № 4/ж 10760/8 за подписью начальника отдела УМ МВД РСФСР Цыпленкова, в котором указывалось, что мое заявление о прописке в Ленинграде рассмотрено и «до погашения в соответствии со ст. 57 УК РСФСР или снятия судимости судом разрешить прописку в гор. Ленинграде не могут».

Пришлось еще несколько месяцев заниматься различными хлопотами, и добиться прописки я смог только в начале 1962 г.

Несмотря на все переживания и нервное состояние, в моей жизни все же было радостное событие, осчастливившее всю мою дальнейшую жизнь. 30 сентября 1960 г. в отделе загс Петроградского райисполкома г. Ленинграда был зарегистрирован брак с моей любимой Лидией Васильевной Кругловой.

Анатолий Маркович, 1961 г.

Моя жена, знавшая, что я отбывал многие годы наказания в исправительно-трудовых лагерях, не знала самого главного – за что я был осужден. По понятным причинам, я был предупрежден в МГБ СССР, что о моей разведывательной деятельности, а следовательно, и о характере обвинения я никому не имею права сообщать. Гак я поступал не только с моей женой, но и со всеми родственниками и друзьями.

Только в марте 1962 г. я сумел поступить на работу в Ленинградский ремонтно монтажный комбинат «Росторгмонтаж», где проработал до июня 1976 г. и еще на временной работе с октября 1977 г. до апреля 1978 г. За время работы имел более 75 поощрений и был занесен в книгу почета комбината.

Во время работы на комбинате в начале 1969 г. я обратился в Ленинградский городской суд с просьбой о снятии с меня судимости. Одновременно 27 февраля 1969 г. я обратился с аналогичной просьбой в Выборгский районный народный суд Ленинграда.

9 апреля 1969 г. зампредседателя Ленгорсуда тов. Исакова своим сопроводительным письмом № К-26 направила председателю Выборгского райнарсуда тов. Косыревой Е.М. мое ходатайство о снятии судимости для рассмотрения в соответствии с п. 8 ст. 57 УК РСФСР в порядке, предусмотренном ст. 370 УПК РСФСР. К письму было приложено ходатайство на восьми листах.

После рассмотрения в открытом судебном заседании Выборгского райнарсуда Ленинграда было вынесено следующее определение:

«Снять с Гуревича Анатолия Марковича судимость по приговору „Особого совещания“ при МГБ СССР от 17 января 1947 года по ст. 58-16 УК РСФСР. Определение обжалованию не подлежит».

Определение, вынесенное 23 мая 1969 г., скреплено подписью и гербовой печатью.

Итак, только в 1969 г. я уже имел право во всех анкетах указывать о том, что не судим.

1969 год стал для меня не только радостным, но и довольно значимым. Кончился первый этап моей борьбы хотя бы за частичную справедливость, которой я безрезультатно добивался уже более девяти лет, обращаясь в различные, даже самые высокопоставленные инстанции. В этой связи хочу привести еще только один пример столь безжалостного отношения ко мне, рядовому гражданину Советского Союза, и самой непонятной для меня безответственности, проявленной не только отдельными малозначимыми сотрудниками, но различными высокопоставленными инстанциями в целом. Это хочу подтвердить полученным мною на бланке Секретариата Президиума Верховного Совета СССР, датированным 17 января 1968 г. за номером БП-120/24, подписанным начальником Секретариата В. Васильевым извещением, содержание которого привожу дословно: «Сообщаем, что Ваше ходатайство о снятии судимости рассмотрено и отклонено».

Для меня было совершенно ясно, что до принятия подобного достаточно ответственного решения в Секретариате Президиума Верховного Совета СССР его сотрудники, конечно, должны были бы поинтересоваться по меньшей мере в Генеральной прокуратуре СССР, в Главной военной прокуратуре СССР материалами, касающимися непосредственно моего осуждения и повторного ареста в 1958 г. Я имел также основания предполагать, что в Секретариате должны были знать, что после моего осуждения в 1947 г. я и моя мать неоднократно обращались в различные инстанции и даже в Президиум Верховного Совета СССР с единственной просьбой – о пересмотре моего дела в Верховном суде СССР. Эти просьбы мотивировались тем, что мое дело создавалось без всяких оснований под руководством Берии и Абакумова, а на его основании решением «Особого совещания» МГБ СССР был вынесен приговор, предусматривающий наказание в размере 20 лет ИТЛ как «изменнику Родины». Мы продолжали с аналогичными просьбами обращаться и после того, как Берия, Абакумов и другие были признаны государственными преступниками и расстреляны. Кроме того, решение «Особого совещания» не могло рассматриваться как приговор, вынесенный соответствующим судебным органом.

Секретариату Верховного Совета СССР из моих обращений было легко установить, что 5 октября 1955 г. в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17.09.55 г. «Об амнистии» со снятием судимости и поражения прав я был освобожден из Воркутлага. Второй арест в 1958 г. последовал без объяснений. Только потом я узнал, что Генеральный прокурор СССР по представлению председателя КГБ СССР отменил применение вышеуказанного Указа без всяких на то оснований.

Получив извещение Секретариата, я не мог себе представить, что этот документ является безответственным, простой отпиской без какого-либо предварительного ознакомления с материалами дела.

Хочу особо подчеркнуть, что к этому времени у меня было много оснований полагать, что в результате многочисленных обращений в различные инстанции и оказываемой помощи адвокатом Московской городской коллегии адвокатов Михаилом Мироновичем Черняком КГБ СССР, Генеральная прокуратура СССР и Главная военная прокуратура уже после 1960 г. встали на правильный путь рассмотрения моих жалоб, обращений и ходатайств.

Не буду сейчас слишком подробно разбирать все основания, которые дали мне право так мыслить. Остановлюсь только вкратце на некоторых достаточно убедительных доводах. Правда, не буду скрывать и того, что в это время у меня появилось какая-то тревога. Это чувство возникало в связи с тем, что еще в 1956 г., как читатель может помнить, меня вызвали на Лубянку в КГБ СССР и сделали вид, что предпринимаются надлежащие меры для объективного изучения моего дела.

Тогда, во время одного из приемов, проверяющих мое дело в соответствии с моими заявлениями, в том числе и на имя председателя КГБ СССР Серова, подполковник Шарапов организовал мне очную ставку с Леопольдом Трейлером. Во время этой очной ставки, явно чувствовавший себя в растерянности, Леопольд Треппер был вынужден признаться в том, что во время предварительного следствия он клеветал на меня, давал ложные показания в целях обвинения меня в измене Родины. Подполковник Шарапов, видимо осмыслив, что эта очная ставка не создаст возможности меня в чем-либо обвинить, ограничился всего несколькими вопросами.

Уже тогда, во время моих вызовов в КГБ СССР, я мог надеяться, что принимаются надлежащие меры для пересмотра дела в целях моей полной реабилитации. Моя надежда укреплялась тем более, что сам Шарапов пытался внушить мне, правда в весьма сдержанной форме, эту мысль. Мне уже не следует напоминать, чем закончилась моя надежда пятидесятых годов в 1958 г. В то же время я и сейчас часто смотрю на полученную от Шарапова рукописную записочку от 29 октября 1956 г. Этой записочкой он извещал в ответ на мое письменное обращение к нему от 21 октября 1956 г., в которой я напоминал, что еще в июле 1956 г. я был принят в 3-м Главном управлении КГБ СССР и имел беседы лично с ним. Тогда меня заверили, что вскоре мое дело будет направлено для окончательного решения в ГВП СССР. Я указывал, что прошло уже более четырех месяцев, а я не получил никаких сведений из КГБ СССР. Привожу дословно содержание полученной от Шарапова рукописной записочки:

«Ваше дело со всеми материалами направлено нами 10 сентября в Главную военную прокуратуру. Шарапов».

Получив ее, уже 11 ноября 1956 г. я обратился в ГВП Советского Союза и позволил себе на основании всего услышанного от Шарапова и его «записочки» дословно, одновременно с рядом уточнений, указать: «...можно предполагать, что вопрос о моей полной реабилитации, которой я добиваюсь много лет, должен найти справедливое разрешение».

Итак, получив прописку в комнате моей матери занимаемой ею в коммунальной квартире, уже женившись на Лидочке, по рекомендации моих друзей я был принят директором Ленинградского ремонтно-монтажного комбината треста «Росторгмонтаж» Павлом Михайловичем Ворониным.

У нас состоялась довольно продолжительная беседа. Коротко я рассказал ему о своей работе еще до Великой Отечественной войны в Ленинграде, о моем участии в качестве советского добровольца в национально-революционной войне в Испании на подводной лодке и на фронте, а затем в аппарате наших торговых представительств (!) в различных странах, в том числе и в период войны, а после войны был арестован органами НКВД СССР, продолжительное время находился в различных ИТЛ. После моего освобождения в 1955 г. по рекомендации главного инженера завода бумагоделательного машиностроения был принят на работу ЦНИИбуммаш, где работал в отделе технико-экономических исследований и научно-технической информации, исполняя обязанности инженера, а затем продолжительное время до 9 сентября 1958 г. на должности старшего инженера и заместителя начальника этого отдела.

Институт я был вынужден покинуть в связи с совершенно неожиданным повторным арестом. После моего вторичного освобождения по решению Мордовского Верховного суда (МАССР) был вынужден добиваться разрешения на прописку в Ленинграде. Только получив это разрешение по рекомендации моих бывших сослуживцев в указанном институте, ныне работающих на комбинате начальниками отделов, я решил просить о моем приеме на работу в «Росторгмонтаж». Воронин уже знал о моем приходе и об этой просьбе. Больше того, он знал лично многих ленинградцев, с которыми мне приходилось работать до 1937 г. и после моего первого освобождения. Именно все это предопределило его решение о моем приеме на работу. С марта 1962 г. я начал работать инженером, а с 1 ноября 1962 г. старшим инженером в техническом отделе, а затем замещал должности начальника отдела технической информации с дальнейшим перемещением на должность начальника отдела научно-технической информации размножения технической документации, начальника отдела-лаборатории, управления производством и т.д.

Комбинат я окончательно покинул, уже находясь на пенсии, только в апреле 1978 г. Будучи занесенным 26 декабря 1972 г. в книгу почета комбината, поддерживаю с комбинатом по сей день дружеские связи.

Прежде чем коротко остановиться на моей работе на комбинате, мне бы очень хотелось особо подчеркнуть тот факт, что, не сумев окончить Ленинградский университет, студентом четвертого курса которого я оказался после слияния с ним 1-го Педагогического института иностранных языков, я с поощрения руководства комбината поступил в 1963 г. на факультет международных отношений и внешней политики СССР Вечернего университета марксизма-ленинизма при Ленинградском городском комитете КПСС, который окончил в 1965 г., сдав экзамены по истории международных отношений и внешней политики СССР и международно-коммунистическому движению и актуальным проблемам современности на отлично. По пропагандистской работе мною был сдан зачет.

В Вечернем университете марксизма-ленинизма я прослушал также лекции по: (1) экономической и политической географии зарубежных стран, (2) основам дипломатического и международного права, (3) методике пропагандистской работы.

За два года учебы в университете по разным дисциплинам я сумел сдать 14 успешных зачетов. Не хочу заниматься самохвальством и тем не менее считаю возможным отметить, что многие наши преподаватели, даже имеющие кандидатские или докторские степени, часто отмечали свое удивление моим познаниям в части истории зарубежных стран. Ни один из них, даже мой друг, муж моей соратницы по участию в национально-революционной войне в Испании Семен Выгодский, не мог представить себе, каким путем я получил по всем этим вопросам возможность столь глубокой подготовки. Ведь для достаточной грамотности, необходимой для моей разведывательной деятельности, легализации и поддержания хороших отношений в светском обществе, все знания, входящие и в программу университета, мне были необходимы. Не знали они и того, что я был студентом Брюссельского свободного университета, где изучал многие вопросы, относящиеся к истории зарубежных стран, международным отношениям и многим другим темам.

Окончание учебы в Университете марксизма-ленинизма и многочисленные выступления в самых разных аудиториях предопределили необходимость моего вступления в ленинградское отделение Всесоюзного общества «Знание». Я был очень рад тем, как меня слушали самые различные аудитории. Мне посчастливилось выступать перед слушателями в различных школах, ПТУ, техникумах, высших учебных заведениях, на различных предприятиях, в домах и дворцах культуры и т.п., в самых различных военных учебных заведениях, в воинских частях, перед допризывниками.

В особенности мне запомнились частые выступления в ленинградских школах, в том числе в школе № 67 с изучением испанского языка, в школе № 269, в которой оборудован музей подводников Балтики. Запомнился Дворец культуры им. Ленсовета, в котором я часто выступал перед юными защитниками Ленинграда в период блокады во время Великой Отечественной войны, перед членами Ленинградской секции советских добровольцев – участников национально революционной войны в Испании, а также перед делегациями из Испании. Во Дворце культуры им. Горького перед комсомольским активом, а ведь в этом дворце я начинал выступления еще совсем юношей в начале тридцатых годов. Во Дворце культуры им. С.М. Кирова выступал перед различными аудиториями, в том числе перед студентами высших учебных заведений и ветеранами Великой Отечественной войны.

Никогда я не мог забыть выступления на истфаке и филфаке Ленинградского университета. Однажды после выступления на истфаке по теме, связанной с международной солидарностью народов многих стран с борющимся против фашизма испанским народом, с историей этой прекрасной страны, ректор факультета, профессор, подойдя ко мне, улыбаясь, задала вопрос: «Почему вы не представили материал вашего выступления для защиты диссертации на нашем факультете?» Организовавший мое первое выступление на этом факультете профессор Выгодский, автор многих публикаций в печати и изданных книг на историческую тематику, засмеявшись, ответил за меня: «Ваше замечание далеко не первое, я много раз предлагал представить материал не только для защиты диссертации, но и для их опубликования в печати. Видимо, скромность мешает прислушаться к даваемым советам!»