Текст книги "Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента."

Автор книги: Анатолий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 83 страниц)

ГЛАВА XXVII. Бегство зондеркоманды «Красная капелла» из Парижа в Германию.Подготовка к возвращению на Родину совместно с завербованными мною гестаповцами.

Август 1944 года. Неожиданно сотрудники зондеркоманды «Красная капелла» уже перестают скрывать охватившую их тревогу. Если в самом начале после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз большинство немцев, увидевших успехи своей армии на Западе, позволившие завоевать основные страны Европы, продолжали верить в то, что планы Гитлера на Востоке будут осуществлены в кратчайшее время, то дальнейшее развитие событий порождало обоснованную тревогу. Уже в декабре 1941 г. началось и контрнаступление Красной армии на отдельных участках фронта.

Бывая в Лейпциге, а затем, посетив в ноябре 1941 г. Берлин, встречаясь с рядовыми немцами, я заметил усилившуюся в них тревогу не только за их отцов, мужей и сыновей, сражавшихся на фронте, но и за будущее Германии, за свое будущее.

Прошел только один год, с тех пор как в Берлине Шульце-Бойзен поручил мне сообщить в «Центр» о намечаемых Гитлером наступательных действиях его армии, в том числе в направлении Кавказа и Сталинграда, как наступательные операции немецких войск начали ощущать значительные затруднения. Им начали давать отпор. Уже тогда с тревогой был встречей приказ Гитлера о всеобщей мобилизации, который усиленно начал претворяться в жизнь весной 1943 г.

С большой тревогой немцами было воспринято сообщение о полном поражении их армии под Сталинградом и после капитуляции 6-й армии сдача в плен фельдмаршала Фридриха фон Паулюса. Это было в начале февраля 1943 г. Во второй половине 1943 г. советские войска с успехом начинают продвигаться на Запад, освобожден Донецкий бассейн, уже приближаются к Днепру, а в ноябре, буквально накануне всенародного праздника 7 ноября, был освобожден Киев.

Не могли остаться незамеченными у немцев и разворачивающиеся события на Западе. Разве могли немцы спокойно отнестись к тому, что первый в мире фашистский диктатор Бенито Муссолини был в Италии свергнут, а новое правительство возглавил маршал Пьетра Бадольо, оно заключает перемирие с США и Великобританией, что предопределило усиление высадки союзных армий на Апеннинском полуострове.

Не могло пройти незамеченным и то, что, по существу, к концу 1943 г. вся территория Советского Союза была освобождена от фашистских армий.

Я уже не говорю и о той тревоге у немцев вообще и у сотрудников зондеркоманды «Красная капелла» в частности, которая была вызвана высадкой союзных армий 6 ноября 1944 г. в Нормандии и приближением их к концу июля 1944 г. к Парижу. «Странное совпадение» доходящих до всех уже в открытую слухов, что в конце июля к границам Германии приблизились и советские войска. Союзники по антигитлеровской коалиции 15 августа 1944 г. высадились на юге Франции, а это означало скорое изгнание оккупантов из Франции.

Гестаповцев не могло не волновать, правда, неудачное, но все же покушение на Гитлера. Оно означало, что среди не только рядовых немцев, но и в армии открыто начали выступать против фашизма, за мир, правда, в это время только за мир с США и Великобританией.

Если первое время многие немцы, находившиеся в Париже, еще сдерживали тревогу за свое будущее, то после затянувшихся боев в Нормандии уже начинали верить тем утверждениям, которые появлялись с каждым днем все в большем объеме, а именно о том, что осуществляется успешный прорыв французских, американских и английских войск в сторону Парижа, а в самом Париже приближается день вооруженного восстания.

Тревожное состояние сотрудников зондеркоманды невольно передавалось и мне. Вспоминалось, что вскоре после того, как уже я, а не действовавшие от моего имени гестаповцы при участии Леопольда Треппера, установил связь с Золя, у меня появлялась мысль организовать с его помощью побег Маргарет и мой из гестапо. Была мысль о том, что это может быть осуществлено, возможно, даже путем вооруженного нападения небольшой группы бойцов движения Сопротивления на дом на улице Курсель, где, как мне казалось, не может быть оказано сильное вооруженное сопротивление. Идея о моем и только моем побеге появлялась у меня еще и раньше, когда я находился на вилле Бемельбурга. И в том и в другом случае я понимал, что это совершенно невыполнимо. Полностью эти намерения первоначально пропали у меня в связи с побегом Отто. Да, бежать мне, даже одному, было совершенно невозможно. В Париже не было возможности спрятаться, полагаться на Золя я тоже еще не мог. Воспользоваться им для того, чтобы раздобыть фиктивные документы и деньги, чтобы бежать в Бельгию или Марсель, я тоже не мог. Должен признаться, ч то эта мысль отпадала у меня еще и потому, что я не мог себе позволить оставить в руках гестапо Маргарет, а кроме того, подвергнуть опасности Золя, его семью, всех тех, кто с ним и Лежандром был связан. Я ведь видел, скольких человеческих жизней и арестов стоило бегство Леопольда Треппера.

Прошу мне поверить, что моя нервозность объяснялась еще и тем, что я вспоминал о рискованных первых шагах по «вербовке» Паннвица и других. Уверенности, что все это удалось, у меня еще не было. Мучил еще один весьма важный вопрос: как мне удастся, в конечном счете, вернуться на Родину, привезти с собой в Москву не только те материалы, которые мы уже частично подготовили с Паннвицем, но и его самого, а с ним еще Кемпу и Стлука.

Мне представлялось тогда, что мое возвращение, в особенности вместе с криминальным советником Хейнцем Паннвицем, должно принести значительную пользу не только Главному разведывательному управлению РККА, но и Советскому Союзу. Прежде всего, я был абсолютно убежден, что для советской разведки будет очень полезно узнать обо всем, что касается имевших место в нашей работе ошибок, а также положительных сторон нашей деятельности. В то же время ГРУ, а вместе с ним и советская контрразведка смогут от Паннвица получить много интересных, малодоступных для нас сведений, касающихся работы различных зарубежных разведок и контрразведок.

Одним словом, я был убежден, что после нашего возвращения в Москву, если, конечно, нам удастся его осуществить, совместно с нами должны быть в ГРУ тщательно изучены все привезенные материалы. Тогда я еще не мог предполагать, насколько Паннвицу удастся пополнить уже имевшиеся материалы новыми, возможно, еще более ценными.

Я сейчас не буду касаться личных переживаний, а они были тоже не из легких. Ведь уже много лег я не видел своих родителей, родственников, друзей. Я ничего не знал о том, как они перенесли все ужасы Великой Отечественной войны. В то же время я мог только предположить, как тяжело моя мать и отец переживают, что уже давно не имеют от меня никаких сведений. У них мог возникнуть вопрос, жив ли я вообще.

Паннвиц заметно волновался. Сильное волнение я наблюдал и у Отто Баха, Курфесса, Ленца (до его исчезновения), Кемпы. Мне казалось, что спокойным продолжал быть только гестаповец, сотрудник зондеркоманды Реннер. Мы с ним уже некоторое время назад сблизились, так как Паннвиц прикрепил его ко мне, а он проявлял к Маргарет, ко мне и Мишелю чисто человеческое внимание, был заботлив. Подчас мне даже казалось, что порученная ему работа по установлению контакта с вражеским разведчиком и строгое наблюдение за ним его даже не интересовали. Мне казалось, что его забота о нас оправдывается тем, что он в повседневной деятельности гестаповца больше всего озабочен тем, что еще не все приобрел для своей жены, а покупал он много, и в первую очередь атропин для расширения зрачков, различного цвета и оттенков краски для ресниц и бровей, лак для ногтей, крем для лица и рук и т.п.

И вот настал день, когда тревога, еще недавно скрываемая от других, переросла в действие, паническое, принимались ускоренные решения, отдавались довольно путаные распоряжения по подготовке к бегству из Парижа. Эта тревога заметно увеличивалась еще и потому, что уже стало известно, как я уже указывал, что французская полиция не только перешла на сторону движения Сопротивления в Париже, но и принимала участие в вооруженных нападениях на немецкие посты и даже некоторые обороняемые объекты.

Паннвиц уже разработал детальный план бегства из Парижа. Одному из сотрудников зондеркоманды – Штофе он приказал подготовить к длительной поездке предоставленный Обергом грузовик огромной вместимости. Все, взвинченные, бросились упаковывать свои личные и служебные вещи, документы, все, что можно было увезти с собой в Третий рейх. Были подготовлены и легковые машины для сотрудников зондеркоманды.

Криминальный советник, начальник зондеркоманды «Красная капелла» Хейнц Паннвиц, не скрывая, готовился к отъезду отдельной колонной, в которую кроме него должны были войти Отто Бах, Кемпа, Реннер, Берг, Маргарет, Стлука и я. В распоряжение этой колонны были выделены две легковые машины. На одной из них должны были ехать сам Паннвиц, Кемпа, Стлука и я. На второй – Отто Бах, Реннер, Берг и Маргарет с Мишелем.

Надо было ждать решения о дне отъезда. Паннвиц беспрерывно, по нескольку раз в сутки уезжал куда-то на различные совещания, в том числе к Обергу, Кнохову и к другим. Однажды, вернувшись на улицу Курсель, где к этому времени постоянно находился Отто Бах, он сообщил, что его очень взволновало, что генерал фон Хольгиц держится весьма замкнуто и не принимает никаких конкретных мер по разрушению Парижа, его мостов, по обеспечению защиты города от внутренних сил движения Сопротивления и наступающих воинских частей. Его это крайне удивило, потому что генерал пользовался доверием Гитлера, а его приказ не выполняется. Конечно, в то время криминальный советник, да и более высокопоставленные должностные лица гестапо и немецкой полиции не могли еще предположить, что фон Хольгиц ведет уже переговоры с представителями генерала Шарля де Голля в Париже Шабан Дельмасом и Пароди при участии шведского консула о подписании акта о перемирии, с тем, чтобы получить возможность полностью, без особых жертв эвакуировать немецкие войска из Парижа. О подписании этого соглашения мы узнали уже позднее, находясь в Германии. Оно состоялось 20 августа 1944 г.

Когда уже было твердо установлено время нашего «отъезда» из Парижа, Паннвиц решил, что я должен еще раз, в последний раз встретиться с Золя.

Паннвицу к этому времени удалось доказать Берлину, что целесообразно оставить Золя, Лежандра и связанных с ними людей на свободе. Они будут, утверждал он, поддерживать с Кентом радиосвязь, а это позволит немецкому командованию через них получать информацию о положении в тылу отходящей из Франции немецкой армии. Якобы поэтому ему было разрешено их не арестовывать. Эту версию излагал мне сам криминальный советник. Мне казалось, что основной причиной, побудившей Паннвица воздержаться от арестов, в особенности Золя и Лежандра, и их вывоза в Германию являлось то, что он хотел укрепить себе перед ГРУ алиби, учитывая его стремление перейти на «службу» ГРУ. Естественно, ему должно было казаться, что оставление Золя и Лежандра в Париже с заданием связаться с первыми же представителями нашего командования или дипломатической службы явится подтверждением лояльности его, криминального советника, по отношению к советской разведке.

Выполняя задание Паннвица, я встретился с Золя на его новой конспиративной квартире, адрес которой не был известен гестапо, его от Озолса получил только я. Именно здесь я в последний раз увидел «Балтийского генерала», его жену и удочеренную девочку, оставшуюся в результате злодеяний немцев без родителей. Наше прощание было весьма трогательным и очень грустным, ведь я уезжал, не зная, что меня ждет впереди, удастся ли, находясь в руках гестапо, сохранить жизнь и до конца быть преданным Родине, о возвращении на которую я уже так долго мечтал.

Сейчас у меня уже были все возможности покинуть гестапо и Паннвица, остаться в Париже, доказать, что я с успехом сотрудничал с французским движением Сопротивления, спас жизнь многим французским патриотам. У меня было достаточно доказательств того, что я никогда не сотрудничал с немцами не только против моей Родины, по и ее союзников по антигитлеровской коалиции. Все возможности остаться за рубежом, воспользоваться моими деловыми связями для меня были абсолютно неприемлемы. Слишком большое значение для моей Родины и для меня лично, по моему глубокому убеждению, имеет доведение начатой не такой уж простой «игры» до конца.

Значение «игры» я видел всегда в том, чтобы не допускать дезинформации «Центра» направляемыми радиограммами, а, наоборот, стараться, рискуя жизнью, направлять только правдивую, имеющую значение информацию. Да, я был убежден, что, ставя на карту собственную жизнь, я должен стремиться спасти жизнь не только наших разведчиков и связанных с ними людей, но и антифашистов, патриотов любой страны. Я шел еще дальше, я направлял все усилия на то, чтобы Паннвиц, которого я вправе был считать «палачом Праги», завербованный мною и более полутора лет с помощью Отто Баха и Вальдемара Ленца стремящийся собрать достаточные доказательства того, что он «сотрудничал» со мной, не приносил ущерба ни «Центру», ни движению Сопротивления, ни нашим союзникам по антигитлеровской коалиции. Я потом в своем докладе, написанном в Париже и доставленном в Москву для передачи Директору, честно описывал Паннвица, указывал на его преступления и на то, что для своего благополучия, для спасения жизни своей любовницы Кемпы он решился на все, даже на бегство из Парижа в Германию, с тем, чтобы в конечном счете прибыть вместе со мной в Москву.

Учитывая все это, я ждал последней команды «по машинам!». Этот день настал. Сейчас я уже боюсь точно назвать дату, однако убежден в том, что мы покинули Париж 15 или 16 августа 1944 г. В результате уличных боев французских патриотов 24 августа в Париж вступили подразделения 2-й танковой дивизии. 25 августа Париж был полностью освобожден от фашистских оккупантов. Об этом мы узнали, уже находясь с Паннвицем, Кемпой и Стлукой в Берлине.

Машина с Маргарет и Мишелем отбыла из Парижа за несколько дней до нашего отъезда. Не могу точно определить путь, пройденный Маргарет и Мишелем по Германии. Мне, конечно, об этом Паннвиц не сообщал. В то же время в некоторых опубликованных уже после войны книгах указывается, что они вместе с другими арестованными поездом были доставлены в Мец, а потом в Карлсруэ и только после этого в Тюрингию, где в местечке Фридрихрода, довольно близко от города Гота, находился «лагерь для привилегированных интернированных». В этом лагере, как я уже указывал, познакомился с женой генерала Жиро, с женой его брата и итальянской княгиней, вдовой итальянского принца, Изабеллой Русполи, такова была настоящая фамилия бельгийской графини. В литературе указывается, что Маргарет была доставлена со своими двумя детьми – двенадцатилетним Рене и почти четырехмесячным Мишелем – лично Паннвицем. Так пишет в своей книге и Леопольд Треппер («Большая игра»), а также и Жиль Перро в своей книге «Красная капелла» (с. 287). Некоторые авторы утверждают также, что Маргарет была препровождена с улицы Курсель гестапо с некоторыми находившимися в этом доме заключенными.

Мне очень неприятно, но я должен это сделать, указать на то, что в 1991 г. мне удалось ознакомиться с написанными Маргарет воспоминаниями, в которых тоже повторяется ряд искажений действительности. Ознакомившись с воспоминаниями, которые она передала сыну и невестке буквально накануне своей смерти в 1985 г., предупредив их, что они могут с ее «мемуарами» ознакомиться только после ее смерти, по встречаемым в этих записях неточностям, а вернее, искажениям действительности я осмелился обсудить встревоживший меня вопрос с нашим сыном, Мишелем. Мы пришли к общему мнению, что встречавшийся в Брюсселе в 1965 г. с Маргарет французский писатель, пользуясь недостаточной компетентностью своей собеседницы, уговорил ее в воспоминаниях утверждать только то, что ему, как писателю и защитнику Леопольда Треппера, было выгодно. Он объяснял необходимость выполнения его советов тем, что это имеет положительное значение, в первую очередь, для ее мужа, то есть для меня, оказавшегося в живых и проживающего в Ленинграде, а также и для нее лично, и нашего сына Мишеля, и сына от ее официального брака с Э. Барча. Последнее он аргументировал тем, что ей надо очистить свою биографию и биографию Мишеля от имевших место в то время нападок на них в Бельгии. Мне удалось уточнить у Мишеля, что с его матерью Маргарет около пятнадцати раз встречался и Леопольд Треппер. Мишель подчеркнул, что этот человек всегда устраивал свои встречи с ней только тогда, когда он был уверен, что Мишель будет отсутствовать. Несмотря на все попытки Мишеля встретиться лично с Леопольдом Треппером, последний категорически избегал возможности лично переговорить с ним. У Мишеля и у меня сложилось твердое убеждение в том, что Жилю Перро и Леопольду Трепперу удалось уговорить Маргарет согласиться с рядом абсолютно ложных утверждений, которые были в их интересах, только в интересах Леопольда Треппера, а не отвечали не только правде, но и интересам Маргарет, Рене, Мишеля и его отца. Мне еще придется на этих вопросах остановиться в следующих главах.

Итак, наступил день нашего отъезда, а вернее, бегства из Парижа. Машина, на которой мы ехали, проезжала почти все населенные пункты с большой скоростью. Первый раз мы остановились в Страсбурге, где вновь встретились, если не ошибаюсь, с полковником Биклером, по своему происхождению уроженцем Эльзаса и Лотарингии. Как известно, Эльзас-Лотарингия была возвращена Франции только в 1919 г. по Версальскому мирному договору. Это, однако, не мешало многим из населения этих мест продолжать себя считать немецкими патриотами. Биклер считал себя не только немецким патриотом, но и патриотом гитлеровской Германии. Это сумели в рейхе оценить, и он был назначен начальником отдела VI РСХА, возглавляемого Вальтером Шелленбергом. Отдел, начальником которого был Бемельбург, распространял свою деятельность на всю Францию.

Как я мог понять из начатого в моем присутствии разговора между Паннвицем и Биклером, он оказался в Страсбурге на короткий промежуток времени и ждал с нетерпением нас. На этот раз разговор был откровенным, и оба собеседника не только не смущались моим присутствием, но, наоборот, были ему рады. Биклер и Паннвиц поставили передо мной конкретный вопрос: могу ли я запросить Москву о гарантиях их личной неприкосновенности и о согласии на переход их на службу Советскому Союзу?

Паннвиц тут же сказал, что я могу, используя мою радиолинию с «Центром», послать туда подобный запрос. Никакой опасности подслушивания и расшифровки нашей радиограммы не существует. Он не счел нужным объяснять, что служит гарантией этого, а я не стал рассекречивать тот факт, что по нашей договоренности со Стлукой, не зная, что нам ничего не угрожает, мы уже иногда передавали некоторые зашифрованные радиограммы без ведома Паннвица. К концу разговора я пообещал срочно направить радиограмму. Между Биклером и Паннвицем была достигнута договоренность о дальнейших встречах. Прощаясь, Биклер подчеркнул, что, если Москва даст просимые гарантии, к нему и начальнику зондеркоманды «Красная капелла» могут присоединиться еще не только военные, но и входящие в СС и СД.

Мы продолжили нашу поездку. Во время этой поездки, как я уже указывал, был убит Дорио, о чем мы сообщили в «Центр». Быстро передвигаясь по дороге уже на территории Германии, нам пришлось пережить неожиданную неприятность. Мы заметили в воздухе английские самолеты, два из них пошли на снижение. Боясь пулеметного обстрела, Паннвиц загнал машину в кювет, протянутый вдоль дороги и прикрываемый ветками деревьев. Мы выскочили из машины и вчетвером побежали в сторону. В нашу сторону побежали и пассажиры нескольких других автомашин. Мы прятались под кустами, находящимися в поле. Для меня этот случай, к сожалению, не прошел даром и запомнился надолго. Видимо, в результате прыжка из сильно наклонившейся в кювет автомашины у меня образовалась паховая грыжа, которую, к великому сожалению, я в силу сложившихся обстоятельств не мог, естественно, удалить в Германии, но надеялся, что эта несложная операция будет осуществлена вскоре после моего прибытия в Москву, что оказалось совершенно невыполнимым. Ни в тюрьме, ни в исправительно-трудовых лагерях я от этой довольно мучившей меня грыжи не мог отделаться. Ее мне удалили только в 1957-м или в 1958 г. в Ленинграде.

Мы доехали до Констанца. Видимо, Паннвиц знал, где там можно остановиться. Там был когда-то, как мне рассказывали, большой дом для психически больных. По приказу Гитлера все больные подобных лечебных заведений, как и больные дети, были уничтожены. В этом доме нам отвели место, и мы спокойно расположились. Днем остались вместе со Стлукой и фрейлейн Кемпой, а Паннвиц неожиданно для меня вернулся к одному пережитому мною факту. Мне кажется, что в начале 1944 г. он предложил мне проехать вместе с ним в Испанию. Я, конечно, не знал, в каких целях он предпринимает эту поездку, но я мог понять, что я ему могу там пригодиться только как переводчик. Видимо, предложение о моей поездке в Испанию он выносил в Берлин. Для этого, конечно, предполагалось выдать новые «сапоги», то есть новый паспорт. Мой уругвайский паспорт, как он мне говорил, не может быть использован. В последнюю минуту, буквально за день до его отъезда в Испанию он сообщил, что моя поездка отменяется.

Зачем ему понадобилось теперь возвращаться к вопросу об отмене моей поездки в Испанию? Тогда я рассматривал это как запрет Берлина, так как там могли подозревать возможность моего бегства. Сейчас он вернулся к этому вопросу, потому что сам ли он, или кто-то другой принял решение о выдаче мне нового паспорта. Я получил бельгийский паспорт.

Вернувшись к этому вопросу, Паннвиц повторил то, о чем мне уже рассказывал и что, если мне не изменяет память, я в шифровке передал в «Центр». Он вернулся из Испании крайне взволнованным. Это было вызвано тем, что Франко и его правительство, скорее всего, решили отречься от Германии и сблизиться с США. Ему было хорошо известно, что после окончания национально-революционной войны в Испании и одержанной Франко с помощью итало-немецких интервентов победы в стране существовал благоприятный для немцев порядок, то есть они могли свободно передвигаться по всей территории. К моменту его поездки порядок был изменен, и он получил пропуск для передвижения по Испании по строго предусмотренному маршруту. В то же время он узнал, что лично Франко делает все для того, чтобы сблизиться с Америкой. Для этого у него были козыри. Один из наиболее важных заключался в том, что он отказался удовлетворить требования Гитлера о вступлении во Вторую мировую войну, сражаясь на стороне Германии. Тогда, прикрываясь возросшим партизанским движением против его власти, он согласился только направить на Восточный фронт добровольцев, составлявших так называемую Голубую дивизию. Паннвиц на этот раз сделал вывод, что против гитлеровской Германии готовятся выступить и многие немцы.

Нам было некогда задерживаться в Констанце, так как Паннвицу надо было срочно прибыть в Берлин. Там должен был решаться вопрос о его дальнейшей служебной деятельности. Что касается меня, то он был полностью убежден в том, что ему удастся доказать целесообразность продолжения радиоигры с «Центром». Ведь до сих пор Берлин верил ему, что эта радиоигра проводится исключительно на пользу Германии. Руководители РСХА не могли усомниться в его преданности рейху. Заподозрить, что он свяжется с союзниками по антигитлеровской коалиции, а тем более с Советским Союзом и пойдет на предательство, никто не мог. Это тем более, что его действия как гестаповца в Праге делали этот шаг, по мнению руководства, невозможным.

Мы выехали из Констанца и, как я уже указывал, по пути заехали к его тете, монахине. Встреча была непродолжительной. Однако мне удалось извлечь из нее для себя интересный факт. Мне показалось, что эта монахиня выражает не только свое личное, но и мнение своих подруг, а возможно, и вообще церковнослужителей. Я не мог точно понять, почему монахиня называла имя Папы Римского Пия XII, но мне показалось, что его политику тоже уже почти открыто осуждают. Я вспомнил, что во время национально-революционной войны в Испании католическая церковь поддерживала мятежников и итало-германских интервентов в борьбе против республики. В это время в Ватикане Папой Римским был Пий XI, открыто поддерживавший фашистский режим в Италии еще с 1929 г., а затем и фашистский режим в Германии, подписав в 1933 г. конкордат с ним. Он всячески одобрял империалистическую политику, проводимую Бенито Муссолини и Адольфом Гитлером, но в то же время постоянно проводил политику, направленную против Советского Союза, а в 1930 г. уже открыто провозгласил «крестовый подход» против него, что предопределило стремление к достижению международной антисоветской кампании.

Он, именно он занял враждебную Испанской Республике позицию. Тогда мне не было известно, что статс-секретарем Ватикана, а вернее, персональным советником Папы Пия XI был Пачелли, ставший уже в 1929 г. кардиналом. После смерти Пия XI стал в 1939 г. Папой Римским Пием XII. Именно он официально приветствовал победу франкистов и их вдохновителей и интервентов над Испанской Республикой. Узнав об этом в тс годы, я заинтересовался личностью Пия XII и узнал, что, будучи нунцием в Баварии, а затем и в Германии с 1917-го но 1929 г., он поддерживал фашистское движение в этой стране, а затем постоянно, до своей смерти, последовавшей в 1958 г., оставался вереи фашистскому течению, что особенно проявилось в годы Второй мировой войны. Сейчас всем уже известно, в какой нескрываемой степени он поддерживал в 1939–1945 гг. агрессивную политику Германии и ее сателлитов. В то время, когда я присутствовал при встрече Паннвица с его тетей, я знал уже несколько больше о роли католической церкви, но я не мог предположить, что монахиня в открытую скажет о том, что итальянский (так она сказала), а вернее, Папа Римский Пий XII все предпринимал в угоду Гитлеру для снижения в Германии религиозных разногласий, а ведь фактически национал-социалистическая партия все делала для уменьшения роли церкви, религии в немецком народе.

Признаюсь, мне беседа с монашенкой, на которой я присутствовал, понравилась, а Паннвица, как мне показалось, она раздражала, и он делал все для того, чтобы ее прервать. Вскоре мы продолжили путь в направлении Берлина.

Когда я проезжал в этот раз, а затем и еще несколько раз по территории Германии, меня крайне удивило то, что я мог заметить. Не знаю, соответствует ли в полной степени создавшееся впечатление о Германии, но мне тогда казалось, что из промышленных предприятий почти ни одно не пострадало в достаточной степени, не было разрушено в результате налетов англо-американских бомбардировщиков. Наоборот, многие, очень многие жилые дома, расположенные вблизи от этих предприятий, были полностью разрушены. Это, очевидно, заметили Паннвиц и Стлука тоже. Неожиданно я услышал, что они оба тоже удивлены увиденным. Меня особенно удивила реплика Стлука, который не побоялся прямо сказать, что существующее положение может быть объяснено только тем, что в свое время многие утверждали, а именно что после Версальского мирного договора, явившегося результатом поражения Германии, некоторые государства, вопреки этому договору, многое сделали для дальнейшего развития немецкой промышленности и, возможно, в эти предприятия вложены немалые капиталы иностранных фирм. Паннвиц согласился со Стлукой только частично. Он выразил убеждение, что помимо, возможно, вложенных капиталов крупные промышленники большинства стран Европы и даже США усиленно поддерживают деловые контакты.

Хейнц Паннвиц высказывал особое беспокойство в связи с тем, что его родители и семья живут в Магдебурге. Он подчеркивал, что в этом городе, расположенном в огромной излучине Эльбы, имеется много промышленных предприятий, в том числе и крупный завод тяжелого машиностроения «Круппа-Тузопа». Имеются там химические и другие предприятия. Не подвергнется ли Магдебург тоже усиленным налетам авиации?

Не менее ужасное впечатление произвел на нас и Берлин, тоже уже подвергавшийся бомбежке авиации. Когда я оказался в городе в начале 1945 г., он произвел на меня еще более тяжелое впечатление. Мне показалось, что большая часть города разрушена полностью.

Когда мы прибыли в конце августа или начале сентября 1944 г., мы задержались там не особенно долго. Видимо, Паннвиц торопился получить новое задание или новое назначение. Кемпа оставила нас тоже вдвоем со Стлукой – надо было ждать криминального советника. Со мной во время вызова, длившегося буквально не более 30 минут в присутствии Паннвица, вел разговор абсолютно незнакомый человек. Цель этого вызова была, видимо, очень простой. Моему собеседнику было поручено еще раз подчеркнуть в разговоре со мной, что, продолжая свою деятельность совместно с Паннвицем, я могу иметь гарантии полного благополучия после окончания войны, а также и благополучия Маргарет и Мишеля.

Выслушав заявление представителя РСХА, я ответил, что уже давно сотрудничаю с криминальным советником, а по вопросу обещания обеспечения после войны полного благополучия я уже поставлен в известность, так как мне было зачитано письмо начальника гестапо генерал– лейтенанта Мюллера. На этом мой вызов в РСХА был закончен, и мы вернулись вместе с Паннвицем и Стлука в отведенное нам помещение.

Я не знал, чем закончились переговоры Паннвица с начальством, но по его бодрости и хорошему настроению я мог понять, что его будущее в рамках Главного управления имперской безопасности уже определено и оно его не волнует.

На следующий день к нам присоединилась Кемпа, и, опять усевшись в привычную нам машину, мы двинулись в путь.

Машина доставила нас вновь в Констанц. Оттуда мы направили со Стлукой одну или две радиограммы в «Центр». Мне помнится, что я повторно просил «Центр» направить заверения о неприкосновенности и приеме на службу в интересах Советского Союза тех немецких офицеров и гестаповцев, которые выразят желание на прибытие в Москву или встречу в каком-либо другом месте с нашими представителями.

Мы продолжали ездить по территории Германии. Цель этих поездок в то время для меня не была ясна. Отдельные эпизоды, однако, мне запомнились до сегодняшнего дня. Мы посетили ряд городов, в том числе Франкфурт, Майнц, Мангейм, Людвигсхафен, Штутгарт и другие. Иногда ожидали покидавшего нас Паннвица, сидя в машине, иногда в каком-нибудь ресторанчике. Куда ходил криминальный советник, нам было неизвестно. Узнали мы об этом спустя пару месяцев.