Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)

– Кто ж мыслит по-другому? – смиренно не догадался Борис.

– Никто не мыслит. Но и мне кусок неба оставь.

– Небо  необъятное. Чего хочешь?

– Прежнего: Екатерину Скуратову.

– Сговаривайся. Я не против.

– Поддержишь? – воодушевился Григорий, замечая перемену в Годунове.

– Отчего нет? Красивую красивому.

         Птица вернулась к Феодору. Годунов оттянул его руку, указывая, как безопасно держать. Феодор захихикал, когда сокол чуть не перескочил ему на шапку.

– Я тоже так рассудил. При Григории Лукьяновиче Скуратове станем двумя руками. Снесем головы непокорной знати. Чем мы не свояки? А то не по-людски ты себя повел. Думал я: в своем ли ты уме? Сам женишься на Марии Григорьевне. Сестру же ее допускаешь уступить Шуйским, злейшим врагам опричнины.

– Григорию Лукьяновичу решать. От Шуйских злого слова против опричнины никто не слышал.

– Бояре не могут быть опричниками. По природе они разны, и враги нас, простых, до смерти. Ежели ты, Борис, опасную игру затеял, так акстись. Ежели и в шашки взяться играть, как одновременно в пользу и белых, и черных фигуры двигать? Порядок во всем надобно иметь. Не противоречить поспешенью событий.

         Верно, долго Григорий тренировал грамотную речь. Годунов улыбался , наклонив голову. Соглашался:  проморгал, точно дал маху, вступаясь и за опричнину, и за бояр! Зятьями Григория Лукьяновича должны быть опричники. Григорий ли не первый среди них? Душа, сердце, мышца.

– Знаю, ходил ты за Екатериной. Возвращайся к ней, – согласился Годунов. – Поддержу словом. С Васей и Димой Шуйскими переговорю. Особо – с Григорием Лукьяновичем.

– Скажи главному их, папаше Шуйскому Ивану Андреевичу.

– Случится, и ему молвлю.

– Не попросишь молчать про Марфу?

– Дело твое. В темное не полезу.

         Подошел царевич Иван.

– О чем толкуете?

– Про свадьбы какие-то, – рассмеялся Феодор.

– Затея хорошая! – хохотнул Иван, не дожидаясь ответа Годунова с Грязным. – Когда женимся? Батюшка четыре свадьбы сразу дозволил сыграть. Обоих Бельских и наши.

         Григорий потер щеку, закрутил ус и отошел далее, гадая, чего еще предпринять.

         Годунов сдержал слово, явился к Малюте, у коего после сватовства часто бывал. Дочери Бельского вместе с покорной пришибленной матерью прятались в дальней горнице, иногда с потупленными глазами показываясь, чтобы без слуг долить отцу кваса, подложить жирных говяжьих костей в чашку. Григорий Лукьянович вечерял.

         Борис подсел на край лавки, глядел себе в ноги или в оконный пузырь, за которым по дворцовому двору проходили опричники, проводили лошадей. Вертелась рутинная придворная жизнь. Доносился стук топоров, делали пристройку к  царскому каменному терему.

         Когда входили Мария с Екатериной, Борис украдкой ловил их вопрошающие взгляды. Скупая на события девичья жизнь жадно искала малейшего развлечения: увидеть, услышать, уловить самый запах новостей. Борис осторожно заговорил, насколько тверд Григорий Лукьянович в выборе Дмитрия Шуйского для Екатерины.

Малюта удивленно вскинул  глаза. Для себя он положил, как отрезал: тому быть. Не соединяет ли он сим  браком Бельских с Шуйскими, не прекращает ли многолетнее соперничество? Борис сам то сколько раз говорил. Происходя из древнего боярского рода, отступник своих, хорошо знакомый с происками и желаниями знати, Малюта внутренне стремился подняться над управляемой им опричниной. Он бы увальня Василия Шуйского в жены Кате выбрал, но царь запретил старшим боярским сыновьям жениться, стремясь  вымарать боковые ветви Рюриковичей. Сойдет и Дмитрий. Катю не спросили, да по ней видать: Дима люб. Годунов робко катнул шар с Григорием. В ответ Малюта бросил Борису в чашку коровий позвонок: «Обсоси! Там мозг». Кто такие Грязные?! Годунов прекрасно и без того понимал: как лезть бывшим псарям в вельможные родственники! Малюта же накинулся уже и на него. Не сделано ли снисхождение Годунову с Марией? Чета ли он дочери, Бельской? Теперь осмелел, вступаясь за Григория против Дмитрия? Пусти свинью за стол! Борис вздохнул, косясь на грызшихся под столом псов. Малюта подкидывал костей то им, то Годунову.

         Из-за дверей подслушивавшая разговор Екатерина зарделась. Некоторое время ухаживавший за ней Григорий пригляднее ширококостного колом ходившего Дмитрия, но Годунов достаточно наговорил ей про его любовные проделки. Дмитрий будет вернее. Дочь первого борца со знатью, но самого еще из какой знати! тоже тянулась к Шуйскому . Хотелось быть боярыней, не дворянкой. Со страхом ожидала постановления отца. За ним первое слово. Батя не переменился, и Годунов поджал хвост. Ему выпала честь жениться на дочери  палача! Избегая потерять обретенное Годунов грыз говяжий позвонок. Он прежде и подвигал Шуйских к Екатерине. Сначала Василия, тому царь не велел, да Екатерине был он не по нраву, потом – Дмитрия. Чего же ему  меняться? Дело в пользу Григория Грязного оказалось неподвинутым.

         Борис не жалел, что разговор с Григорием Лукьяновичем  сложился подобным образом. Совесть его очистилась. Григорий теперь может кричать или молчать о связи Годунова с Марфой, это его забота. Борису пусть и была Марфа любезна, сблизиться с ней, волей или неволей, он бы не посмел. Плавной поступью, величавым изгибом шеи, поволокой бездонных глаз она могла являться в его мечтах, но не более. Григорий способен забыть родство,  выдать племянника Матвея на расправу. Коли оскорбленный бесчестием Марфы Иоанн отринет ее, кто будет следующей претенденткой? Опять Борис подумал, что настаивать на малолетней сестре Ирине было бы чересчур прямым ходом там, где все криво.

         Григорий же, не веря Годунову, шел к родне за поддержкой. Он добился косвенного одобрения главы рода Василия Григорьевича. Его брались поддержать и уцелевшие Басмановы, и иные чиновники. Многие узнали его ближе по совместным поездкам к Девлету, когда тот стоял в Коломенском. Грязные переговаривались и с Собакиными. Те приближались ко двору, и не было сомнений, что означает сия милость государева. Отец Марфы Василий и дядя ее Григорий уже готовились получить места окольничих, брат ее Каллист присматривал место кравчего вместо Федора Басманова. Ожидая скорого венчания с Марфой,  было выправлено особое дозволение митрополита на третий брак государя, перед Собакиными заискивали. Им несли дорогие подарки деньгами, мехами, ценным оружием. Если уместно так сказать, за Марфу было протатарское лобби. Ее воцарение противоречило замыслам Бомелия, отстаивавшего европейские интересы. Осилила бы своевольная Марфа нашептать царю отворот от борьбы с ханом – нет, но умные головы предполагали, что неминуемо замирится Иоанн с Девлетом, купит безопасность южных пределов ежегодными подарками, целиком сосредоточась на борьбе за Ливонию. Не собственной судьбой, но игралищем сил враждебных выдвигалась Марфа против западной партии.   Ожидали с ней отучить государя от западничества, повернуть к обычаям древним.  Но и западным послам сумел намекнуть «центрист» Годунов о миролюбии Марфы. Гуляла молва, что грозный царь охотно сажает себе на шею прихоти жен. Безотцовщина, привязанность к рано ушедшей матери склонили его обожествлять женщину, угождать. Считали, что в годы Судебника, Стоглава, сражений за Астрахань и Казань царь был сравнительно кроток не сам по себе, но по внушению Романовой. Уже Темгрюковну он ни во что не ставил… Через горничных к Марфе подлаживались льстивые ходатаи. Она туго понимала надежды, возлагаемые на ее слабую очаровательную головку. Родня – Собакины  не были слепы и сыпали обещаниями.

         Марфа тщеславно воодушевлялась нескончаемыми дарами. Несмотря на жару надевала в горностаевые и соболиные шубы на объярной синей, зеленой подкладке, вертелась перед зеркалом. Потела, краснела, представляла, как явится в царском выезде, гордо кивнет народу и знати из высоких саней или летнего возка, войдет в Успенский собор. Татары принесли Марфе столько подарков, что она задумывалась, не их ли она крови. Вроде бы в роду только русские. Подносили и иностранные послы: перстни с камнями, серьги, золотые обручи, и поножья, певчих птиц, комнатных собак  для забавы, платья тонкого шитья. Бояре не жалели снедь: икру черную и красную, вяленую волжскую рыбу, осетровые балыки, особый мед и иные сладости. Митрополит и иереи с молитвой вручали, клали на сундук, будто не специально забывали,  в серебряных окладах Евангелия и Деяния с Часословом, освященные благовонные ветви из Афона.

         Папаша с дядей забирали гостинцы, разделяли, сносили в подвал терема. Храня невесту, пробовали кушанья. Сторонясь сглаза, ругали. не давали ей до венчания надевать дорогие одежды. Марфа ничего не боялась: вырывала одежду, наедалась бужениной до колик. Царь любил женщин в теле, и она была широка в кости, и тонка в талии.

         Марфа не понимала, как способна она повлиять на государя, как оправдать дары, за которые батя с дядей и братом обещали дарителям исполнить  пожелания. Иоанн казался совершенно неуправляемым. Он мужчин не слушал, как же послушает вкрадчивых ее  увещеваний?! Наитие открыло Марфе глаза. До нее дошло, что страх движет подносителями. Они  перепуганы государем, от ужаса дезориентированы. Казни и немилости, обрушиваемые на головы равно людей простого, дворянского и дворянского звания заставляют их трепетать шороха, вздрагивать, поймав непонятный взгляд прохожего, хулу юродивого. Все они в деснице царя, в его сложной прихоти. Никто не знает его, а потому страшится. С отчаяния власть и богатство предержащие кинулись к Марфе,  не ведая, куда идти более. Разве что к Господу? Неисповедима, не просчитываема ни ласка, ни опала Иоанна, вот в чем ужас. Потому и метнулись люди светские и духовные в ноги слабой женщине. Искали повторную заступницу Анастасию. Мерещились просителям трупы на Полой (Красной) площади, псы, грызущие человеческие останки, лижущие кровь с плахи на Лобном месте. Слышался плач разлученных жен, вой испорченных дочерей. Воображенье обоняния щекотало ноздри дымным запахом разоренных  зажженных имений, опаленной щетины ревущего сгоняемого скота. Холодный ум подсчитывал убыток от забранных в полон, проданных в рабство  слуг и лошадей, расхищенных погребов с фамильными накоплениями.

         Мерзкая клевета потекла из столицы, добралась до Слободы: Марфа – не девственница. Марфа дрожала: клевета или узнали  ее тайну? Тайну не узнали, но пустили завистники грязный слух, вдруг неложный окажется. Шуйские и Нагие, ждавшие отстранения, передавали грязь. Ревнивый Иван Андреевич Шуйский , закусив бороду, ходил по Думе, стучал посохом, щелил половицы. Вот царь назначил знахарское обследование невест. Возглавил комиссию Елисей Бомелий. Под ним московские повитухи.

         Явились знающие бабки, пожилые вдовы  дотошно обследовать царских невест. Девы переживали: вроде не помнят греха, да как бы не сглазили, не пришла бы порча ночью во сне. Вящее многих переживала Марфа Собакина. Полагалась на искусство заморского чернокнижника и одно дрожала. Однако все оказалось благоприятно. Тонкие кишечные швы рассосались, остатки выпали незаметно. Ранее доставив немало усилий Матвею, девичья плева Марфы сейчас была  покрепче иных. Девы чисты –  прозвучал вердикт Елисея, кроме… Ну, тех в мешок, не Марфу. Могло ли иначе, когда государю на ложе предлагались? Не королевской крови брал, потому вдвойне должны быть незапятнанны. Спасшись, Марфа вздохнула с облегчением. Не любившие же ее продолжили подвохи. Обыкновенно верили не факту, но  желаемому.

         Царь подарил Марфе шитые наплечья. Она везде появлялась в них, не снимая даже на ночь. Они стали ее талисманом, чтобы царь не переменился. Мысли, что царь способен охладеть после свадьбы, в дальних закромах удерживались ей. Присмотревшись к Иоанну, Марфа  с каждым днем любила государя сильнее. Он виделся ей непонятым, обиженным, необласканным. Ложь придворной жизни явственно открывалась ей. Не лишенная простодушия умница, она замечала заискивания, страх, притворство. Все изображали, что любят и преданы государю, но любил и предан был, не единственно ли грубоватый прямолинейный Малюта? Марфа тоже полюбит царя, избери он ее. Она отринет рассыпанные родней обещания на пути венцу. Все будет, как муж захочет. Вместе с Григорием Лукьяновичем сделается она Иоанна утешителем, плотским ангелом – хранителем. От нежной ласки царь смягчится, нрав станет ровнее, уйдет самодурство и вспыльчивость, когда он себя не помнит, совершает проступки, в которых потом горько раскаивается. Да, Марфа будет обновленной Анастасией, она встанет за Россию, за угнетенных и обиженных.   Сколь тяжело ей будет полюбить другого, коли царь отвергнет.

         Потайная и явная черная боярская зависть подкрадывалась к Собакиной. Сия прекрасная ягода выросла не на их поле. Им бы протащить царю на ложе собственную избранницу, малолетку Марию Нагую, а тут чужая просочилась. Безродцев собрал царь  против бояр в опричнину, теперь и жениться желает на безродной. Чувствуя противодействие знати, Иоанн из духа соперничества  стремился к Марфе. Он боялся знать и не уставал злить. Бояре отвечали ему незеркально. Чем больше ласк и подарков уделял он Марфе, тем более знать одобряла высочайший выбор, восторгалась Собакиной, и тем более желала ее погибели. Живя в произволе царя, они желали ему худого. Потеряй он Марфу – внешне поскорбели бы, внутренне посмеялись. Они готовы были в миг забыть расчеты с нею связанные. Интерес к своей ставленнице был гораздо могущественнее любых надежд на чужую.

         Меж тем Григорий Грязной меж тем, сделанный впоследствии безосновно героем романтичной привязанности к претендентке, волочился и за ней, и за Екатериной Скуратовой. Не умел пробить девичью броню обоих. Екатерина не возвращала прежнего расположения. Нашептывания Годунова и Шуйского, а прежде – склонность сердца сыграли свою роль. Марфа же попускала красавцу авансы, еще не веря окончательной его опале, уповая, что Григорий  в фаворе и замолвит царю слово  похвальное. В ее положении ей приходилось со всеми держаться ласково. Вечно неудовлетворенные Грязные, стремясь к дальнейшим назначениям, насели на Матвея, требуя от него давить на Марфу, шантажируя тайной в их пользу, иначе  объявят царю о ее нечестии. Василий Григорьевич упрямо настаивал на нарвском воеводстве. Остальные довольствовались постами думных дворян и окольничих. Зная слабость, отец подпаивал Матвея. Забывшись в пьянстве, тот неопределенно встряхивал туманной головой. Пыжась от мнимой значительности: с царицей спал! готовился поддержать родню.

         Близился решающий момент. Претенденток в очередной раз собрали в трапезной Слободы. Государь собрался молвить окончательное решение. Он сидел, подавшись вперед, на малом троне и молчал, переводил исподлобный взгляд с одной на другую. К сорока двум годам очерствело  сердце. Раскидывал  умом, слабо – сердцем. Пронизанные узкой сетью сосудов крылья ноздрей трепетали, слышали запахи  мыла, благовоний и призывных ароматов. Годунов дал глазами знак. Рука песняра тронула гусли. Пропела трубка. Девицы поплыли павами пред избирателем. Бесшумно плывет поступь. Колышутся полы разноцветных платьев. Неслышные за музыкой бряцают подвески, шейные цепи, браслеты. Брякают жемчуга. Переливаются вскинутые кокошники. Гладко изогнуты девичьи бока. Подняты некормившие груди.

         Внимательно  приглядывался Иоанна к дочери Василия Григорьевича, сестре Матвея, спешно  привезенной из деревни и поставленной вместо попавшей Ефросиньи Ананьиной, она была козырной картой старшего Грязного в битве за Нарву. Ничего выдающегося не проявлялось в новенькой, кроме бодрости отрочества. Взгляд государя перекинулся дальше. Дочери Малюты и Евдокия Сабурова, трое, держась за платочки , шли наравне со всеми, их окончательно не отверг  государь, не передал Ивану– царевичу, Годунову и Дмитрию  Шуйскому. Дмитрий разбередил зависть старшего брата  Василия. Ранее безучастный к Екатерине Григорьевне, понукаемый ухаживать за ней отцом и Борисом, он теперь кусал локти. Напрасно, сладкий кусок сам лез Дмитрию в рот. Надо признать, активность Василия была исключительно мыслительная. Ничего не предпринимая, он лишь грезил Екатериной и увязывался за меньшим братом нарезывать круги подле хором Скуратовых, когда батяня за самоваром жужжал в уши Малюте: не забывай, ты – Бельский! Бельский! Григорий Лукьянович шумно отхлебывал кипяток, хрустел кренделем и кривился.

         Никто из знавших злопамятство царя не верил, что Григорий Грязной способен вернуть былое расположение. Когда Грязной шел по дворцовым переходам, его, как чумного, сторонились. На поклоны не отвечали, шапки  не ломали. Один он жил спасительной надеждой околдовать мужским красотами. Едва нарумянив щеки и подведя глаза, искал наткнуться на царя то там, то здесь. Натыкаясь на прежнего любимца, Иоанн морщился, отводил глаза от  любовника. Он еще хотел Григория многолетней привязанностью, но не мог простить ему ни участия в опричном заговоре, ни поездок в лагерь Девлета. Государственная измена неотступно была для него изменой личною. Сейчас Иоанн смотрел на Григория, стоявшего при дверях, и мерил, будто тот с Девлетом изменил.

         Утомившись  наложницами, надоев медом их ласк, грубо прикрывавших себялюбие, собственничество, ревность к товаркам, мелкотемную алчбу украшений и тряпок, низкие клеветы, заляпанные наветы, когда наговаривают на слова и взгляды и почти никогда на поступки, царь как-то издалека зажелал мужской любви. Грудные женские наросты, венчаемые пошлостью сосков, лобки с ровной линией оволосения, неуклюжие оттопыренные зады, которые лишь похоть делает красивыми, давно ужасали его тонкое восприятие. Скользя с хорошенького лица на приятненькое, Иоанн  чурался выставленных девиц. Все – курицы. Раздень: сиськи да писки. Отвратительно! Смотринами объевшийся, он встал. Музыка оборвалась. Девицы торкнулись носами в спины впереди идущих. Всем кивнули идти без выбора. Нет среди них воскресшей Насти!  Печалясь о мертвой Анастасии и по его приказу казненном Федоре Басманове, Иоанн потребовал привести в спальню Григория.

         Бархатный балдахин  откинут. Иоанн с серебряным кубком в руке возлежал на ложе из фиалок, одуванчиков, других полевых цветов. Легкий запах курившегося фимиама тянулся тонкой густой струей вдоль полога. Иоанн  недоверчиво буравил  Григория и ждал. Грязной напомаженный, с подведенными глазами, подчеркнуто алыми полными губами излучал обаяние мужской молодости. Поспешно скинув летний кафтан, он открыл рельеф грудных мышц, кубики натянутой кожи на подтянутом животе. Юношеский пушок подрагивал меж столбиками сосков, левое родимое пятно отдавалось биением сердца.

         Царь попустил Григорию на коленках по-собачьи подобрался к нему. Тот остановился напротив лица, дышал призывно, тяжко. Государь взял отрока за узкий подбородок с кучерявившейся чернявой бородкой и из-под своих густых насупленных бровей копался в нем бронзовыми утомленными пресыщенными глазами. Григорий замер, не зная, начинать ли ласки, погодить. Царь не говорил слова, не подсказывал. Он был неразговорчив в постели. Григорий немного раздражал его, но юность теребила. Он хотел закопаться в объятьях юноши, утонуть в празднике чужой жизни. Государь не шевелился, и Григорий на свой страх и риск зубами распутал завязку на его портах.

         Иоанн вздрогнул от первой ласки, потом освоился  и привычно ждал известного результата. Усердие сомнительного положения в немилости подгоняло Григория. От старательности он сжимал губы плотнее, чем следует. Царь подобрался, съежился испытав боль. Он указал глазами на  мазь, приготовленную Бомелием. Григорий поспешно взял фаянсовую плошку. Обильно мазался сам, натирал государя. Ласковые слова любовника были примитивны, царь не слушал. Колебание ушной перепонки, куда вливались грязные до ужаса просторечные славословия Григория, теребили в нем струну удовольствия, чересчур часто используемую, а оттого заигравшуюся, малоподатливую. Иоанн желал и не желал Григория. От избытка любовных сходок с мужчинами и женщинами он исчерпал запасы семени. Не мог пролиться. Серая капля выползла из  детинца и покатилась по потной гладкой Гришкиной коже, промеж вставших черных волосьев, огибая разбуженные страхом или  сквозняком мурашки на крепких ягодицах.

         Иоанн с укоризной оглядел свой член. Он, перетружденный,  раскровенился. Причина была не Гришином усердии, но во всей избыточной жизни государя, когда с удовольствиями пристают, о них молят, их выпрашивают. Прислушавшись к ощущениям, царь почуял саднение в ране. Он знал, как долго придется лечится и, соответственно, интимно воздерживаться. Лицо Иоанн изменила  волна чудовищных гримас, пинком он  откинул Григория с ложа. И тут же спрыгнул следом, обнял на полу, прижавшись. Неотвязно смотрел, схватив юное лицо руками. Искал черты Курбского, Феди Басманова, самого Григория, другого, раннего и не находил. Ужас перед ним, таимый Гришей, вопиял. В расширенных зрачках любовника он не прочитал ничего, кроме звериной опаски. Натертость детинца, которую растревожил Григорий, этот хронический недуг – дитя излишеств, была поводом, причина же – ложь, притворство, вынужденность привязанности.

– Прикидывался, что любишь, собака! – визгливой  хрипотцой прокричал на Григория Иоанн,   голос его сорвался.

         Григорий закрыл лицо от россыпи ударов. Он еще надеялся на обаяние молодости, на прежнее расположение царя. Но тот, досаждаемый усиливающейся болью и кровотечением, от коих весной и осенью в обострения неустанно лечил его Бомелий, покойный Лензей и другие, бесновался, лягал Григория пинками, хлесткими оплеухами, плевал ему в ясные очи, где зрачки в смятении добрались до пределов радужки. Не сотрет из памяти, не изменит т Иоанн мнения о двойственном отношении Гриши к опричному заговору, преклонит ухо к сомнительному слуху о посещении им лагеря победоносного Девлет–Гирея. Не может он простить!

         Красавец Григорий не принимал отставки. Так висельник, сойдя с ума в миг между жизнью и смертью, воображает, будто веревка порвется, происходящее развеется дурным сном, запоздавший гонец прокричит через головы зевак высочайшее прощение. Он убегал с одеждой, спешно одевался, шел в слободскую гостиницу, где жили царские невесты. Подходя к горнице Марфы, разгонял встреченных отставных претенденток. Они, еще не разъехавшиеся, не замкнутые отцами в семейных теремах, приходили после вечерни к фаворитке посудачить. Примеряли ее успех на себя, тоже несли подарки, заискивали, льстили, рассчитывали стать подружками будущей царицы и прятали в глубине глаз ревнивый вопрос: «Чего государь в Марфе нашел?» И не они ли юны, красивы, чисты, умны и преданы? Не лучше ли? Каждая ощущала, что способна царю дать, чего нет в Марфе.

         Грязной шутками, мелкими дарами, а то и пинками спровадил гостиничных насельниц, вошел и вдруг оробев, остановился в дверях. Он окатывал Марфу вымученным влюбленным взглядом, тем, которым недавно атаковал царя. Во взгляде была искусно явлена сила некрикливого мужества, сдержанная  красота. Глаза с поволокой просительно и надменно глядели на Марфу. Та сознавала: не будь царя, сломалась бы перед этим человеком. Крепясь, она надела маску величавой суровости. Цедила слова, не предлагая и присесть.  Ирина Годунова почти всегда  находилась при Марфе. Одна из двух оставленных дюжин, она уступала, служила Марфе.

         Зная, царь отцу и дядьям наобещал, из купцов облагодетельствованы они в дворяне с утверждением дворцовых мест, и дело к свадьбе идет, вместе с тем смущенная, что опять вызывали всех соперниц пред грозные очи плясать, что оставляло Иоанну маневр, Марфа попросила Ирину принести из ризницы на примерку дареные платья. Оставшись наедине Марфа заговорила с Григорием  резко и не без язвительного раздражения, чего не смела ранее. Она догадалась на что его позвали и воспринимала  соперником. Ревниво глумилась над  мужским очарованием, коему сама подавалась. Ее смешила скрытая женственность Григория. Марфа с деланным хохотком выспрашивала, какие краски и помады Грязной использует, чем душится, каким мылом моется, будто бы желая вызнать через  опытность его, чего любит государь, чего нет.  Григорий мялся, переступал с ноги на ногу, смотрел на до блеска натертые сапоги, выглядывал за дверь, где с опитым лицом и тупой покорностью воле папаши и дядьев томился  Матвей, следивший, чтобы не помешали беседе. Василий Григорьевич был в курсе.  Кашлем или стуком Матвей должен был сообщить, коли подойдет кто нежеланный. Темную тряпку с чем-то  замотанным прижимал Матвей подмышкой.

         Колкое глумление недавно покорной Марфы взбесило Григория. Он думал наброситься на молодую женщину, осквернить повторным насилием, бросить  на царское ложе дважды нечистой, подчинить. Григорий шагнул вперед, схватил Марфу за белые руки. Она вырвалась. Показала Григорию сразу выступившие на нежной податливой коже следы темных пятен, угрожала сказать венценосцу. Запыхавшись больше от злобы, чем  борьбы, Григорий отступил. Марфа же, не сердясь, не замыкаясь, свыкшаяся с купеческой жизнью грубой, продолжала насмешничать, укоряла, не болит ли у Грязного седалище от государевых ласк.

         Мысли путались в простоватом на комбинации уме Григория. Он стоял перед Марфой, как сброшенный лихой необъезженной кобылой незадачливый всадник, желавший скакать да не сведущий подступиться.

         Воротилась Ирина Годунова. В коридоре она не могла не столкнуться с мявшимся Матвеем. Потупила глаза, жалея, что нигде не увидала брата Бориса. Ему она не преминула бы сообщить о явлении Григория..

         Величественным жестом, пробуя, как если бы была царицей, Марфа указала Ирине на сундук. Ирина разложила на крышке принесенные платья, и Марфа тут же ее выбранила: смяла, пока несла! Преодолевая стеснение, унижение царского любовника стоило того, Марфа принялась примерять платья, надевая поверх нижней сорочку. С дразнящим хохотом она уходила за расписную китайскую ширму, подаренную Иоанном. Но оттуда не раз и не два игриво высовывалась то полненькая ножка, то покатое плечо. В душе Григория бурлило, а руки его тряслись. Продолжая глумиться, Марфа вышла из-за ширмы и потребовала или приказала Григорию вместе с Ириной застегивать не сходившееся на спине аксамитовое платье. Солнечный день играл за окном. Россыпь лучей сеялась в комнате. Григорий жмурился от брызг золотых зайчиков, отбрасываемых каменьями, вкрапленными в тяжелую ткань. Он испытывал горячее искушение ударить локтем или ногой тянувшую противоположный край платья Ирину Годунову, молчавшую, сопевшую, непроницаемую.

         Марфа задушилась в тугом платье, чересчур подчеркнувшем ее расцветшую фигуру. Она взопрела и, козырьком закрыв глаза от солнца, подошла к стрельчатому окну проветриться. Выглянула на двор и вдруг замерла. Увиденное заставило чаще забиться сердце. Холодная липкая ревность потекла от ног к груди, засела подложечкой.

         По двору шел государь, любезничая с Анной Колтовской. Сия девица, совершенно незнатная, тоже новгородка, прежде входила в состав претенденток, пока не сузили его до двух дюжин. Теперь  она всплыла, став протеже, наконец-то! – новгородского архиепископа Леонида, архиепископа ростовского Корнилия, соперничавшего с первым за митрополитов жезл, и другого Корнилия, псковского игумена.  Трое патронов тащились сзади, перемигиваясь, тряся клобуками. Мечтали, ежели победит Анна, сделаться новою духовною государственной элитою.

         Анна на полплеча отставала от Иоанна, масляными глазами, куда для пленительного увеличения зрачков продажный Бомелий дал ей красавки покапать, посылала царю столь щедрые авансы, что Марфе подурнело, противно засосало в желудке. «Да что же это так?! Да как это так?!» – полные губы Марфы сходились и расходились в безмолвном слов произнесении.  Мгновенно она осознала всю шаткость своего положения.  При стольких предложениях царь может перемениться в любую минуту, а его с разных сторон беспрестанно и подначивают к переменам. Ежели и женится он на Марфе, как обещал, то, что это за брак будет? Укрепится ли он верностью при ветрености царских симпатий? Сомнительно. Точнее, чего же и сомневаться! Царь не будет верен. Что женат, что не женат, девки и бабы пойдут потоком. Говорят, наплакались от него две жены предыдущие. Мария Темгрюковна  была неосчастливлена чадами, ибо царь не доносил до нее семени.

         Сзади царя, прикусив нижнюю раскатанную губу, плелся Годунов. Ни одни схема не оказывалась устойчивой при поворотливости государя. Вот и по Марфе Собакиной вроде сговор прошел, так нет же. Колеблется государь. Поддержка всесильного Малюты, коей заручился свежеиспеченный зять, заставивший дьяков разыскать или составить родство Бельских с Собакиными, уж надежно ли оно, когда измена разворачивается? Оба брата Колтовских тут как тут вышли из-за угла. Сторожа счастье или горе сестры, услужливо улыбались Иоанну. Царь смеющимися глазами сдерживал их преданный напор. Анна всем видом показывала: готова ноги раздвинуть и до свадьбы. Марфа в окне угрюмо вздохнула.

         А вот от дровешницы подкатывала ждавшая прохода царя иная компания. Младоопричное отрепье, пополнившее ряды царских гридней после потерь последних казней и стычек с крымчаками. Голь перекатная, алчные подлые люди, среди  которых и Грязные сошли за Рюриковичей. Продвигали собственную кандидатку в отмену Марфы – Василису Мелентьеву, притворную вдову при живом муже. Останови царь на Василисе выбор, тот свет мужу приблизят. И за сими подлецами толкалась боярская партия, научившаяся у Бориса ставить не на одного скакуна. Четвертая и пятая волна царицыной родни копилась в Москве, клевеща и кляузничая на Собакиных, загодя готовя шестую эпоху новых казней.

         Прекрасная Василиса повела насурьмленными бровями, раскованно подбоченилась, выставила лебяжье бедро, поверх коего натянулась  ткань шелковая с переливом.  Марфа каменела ни жива, ни мертва. Взяв себя в руки, со спокойным лицом повернулась к Григорию. Он оставался посреди покоев, по-собачьи втягивал пряный бабий искус, теплившийся от  круглого плеча. При высоком росте с его места было видно происходящее внизу. Григорий сверлил глазами не баб, но молодцов Колтовских. Вот кто займет место его. Григорий Колтовский высок и гибок, украшен щеткой русых обвислых усов, на щеках – пухом кучеряшек, шапкой белых волос. Синие глаза глядят насмешливым вызовом молодости. Родной брат его Алексей тих и спокоен. Польская кровь явлена в нем менее. Серые глаза, русые волосы. Ровной краской выписала его природа. Среднего роста, фигура соразмерна, выточена лекалом. Зовет обнять. Овальный подбородок, юношеские ямочки на выскобленных ланитах просят поцелуя.  Уж Григорий Грязной ведал: царь подобных любит! На его с Басмановым поле сыграют молодые мерзавцы! Расстроив сговор с Марфой, женившись на Колтовской, царь получит троих на утеху: двух мальчиков и девочку.