Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 47 страниц)

         Около опочивальни царь отпустил Малюту, наказав кликнуть  доктора  Лензея.  Князю  Вяземскому Иоанн велел зайти с собой. Единственно из рук  оружничего,  головы арсенала,  царь принимал успокоительные и снотворные. Вяземский первым пробовал.

         Малюта и Годунов шли вместе, не болтая.  Благополучие обоих, как и всей знати на Руси, зависело  от расположения государя. Низким голосом  Малюта шугнул от безделья толкавшихся в переходе шестерых слуг Вяземского. Приближенный Иоанном, князь не оставлял старых боярских привычек, и в опричнине на свой счет содержал надворную команду. Везде ходил с нею, многочисленною. Возбуждал раздражение у завистников к царской милости. Малюта сам из Бельских  был скромнее Вяземского и собственных кметей за собой не водил.

         Годунов вышел во двор. На срубе колодца в расстегнутой ферязи верхом сидел царевич Иван. Плача и не стесняясь, как надысь не стыдился отец,  Иван упал на грудь Бориса:

– Не могу я  Боря! Гадко, ой, гадко мне! Чего же веселого, как батя велел? Телу сладко; а семя извергнешь и смотреть противно на девку, что подле корячится.

         Борис ничего не отвечал и гладил царевича по вихрам. Недалече ржали шатавшиеся дорвавшиеся до иноземного вина курвы. Лопнула тренькавшая скоморошья струна. Доносились из опочивальни обрывки громкой царской молитвы.  Стучали поклоны.

         Наутро отдаст царевич Иоанн тысячу рублей в Белоозеро-Кирилловскую обитель, вклад за потерю мальчишества. Государь же воспитаньем сына останется доволен. Растил львенка.

         Закинув голову в светлеющее небо, Годунов гадал, отчего не тревожится никто о земле, которую топчет. Всяк за себя, никто за нее, родимую. Алчно, без оглядки потребляют богатства , а земля как обязана. Вечно дающая  русская земля. Говорят о ней, вот и царь надысь, только все – с явным или скрытым презрением. Стыдятся Московии.

         Возня молодых опричников, от избытка сил сцепившихся в единоборстве, развлекла его. Не обладавший большой физической силой хлипкий Годунов охотно смотрел на вздувавшиеся мышцы и жилы, энергию юных тел. Ловкие и рисковые, они спасут, когда государю и присным опасность придет. Так рассуждали многие о сих тогдашних избранниках.

         Прошла ночь. Царевич Феодор звал Бориса с голубятни. В крике был весь Феодор, всегда без задних мыслей. Раскрыв створки, выгонял смурых и скобарей с турманами. Вот веселье! Звякали колокола. Дворцовые, чешась, полоща у колодца лицо, тянулись на заутреню.

         Бомелий в синих рассветных сумерках ходил по горнице в колпаке на плеши, халате и комнатных туфлях,  диктовал секретарю – аптекарю Зенке письмо на родину о переезде из Новгорода в столицу. Скрипело гусиное перо:

– « Москва удалена  на 200 тагенов от Новгорода. Страна меж сими городами столь полна народом, что мы удивлялись смотреть на густые толпы, выходившие к дороге приветствовать царский поезд. Везде земля  хорошо засеяна хлебом. Жители везут его в Москву в огромном количестве. Каждое утро я наблюдал от семисот до восьмисот подвод, едущих  с хлебом и рыбой, другим сытным продуктом.  Иные везут хлеб в Москву, другие везут его оттуда, и среди перевозчиков есть такие, которые удалены не меньше, чем на тысячу тагенов от рынка, где происходит торг. Передвижения в Московии производятся  зимой на санях, а летом на телегах. Едущие за хлебом в Новгород или Москву  живут в северных частях владений великого князя, где холод не позволяет произрастать злакам. Взамен северяне привозят в Москву рыбу, меха и шкуры животных. Обмен часто совершается без денег или платят куньими шкурками, что является древним, едва сохраненным реликтом. Лошади здесь крепки, хотя лохматы и малы ростом. Одна лошадь, запряженная в груженые сани, способна провезти до 300 тагенов в три  дня. Зимой дороги крепки и гладки от мороза, но весной и осенью они покрыты глубокой грязью, и путешествие весьма затруднительно.

         Москва очень велика. Она  больше Любека с предместьями. Но  построен город грубо и без всякого порядка.  Дома большей частью деревянные, что очень опасно в пожарном отношении, и лишь немногие выстроены из камня с окнами, закрываемыми на ночь железными ставнями. Церкви греческого исповедования весьма многочисленны. Бывает, что две имеют общую стену. Но каменные тоже редки.

         Царь обитает в  большом прекрасном квадратной формы замке с высокими и толстыми кирпичными стенами, расположенном близ другого замка (Кремля) – древней резиденции, которая значительно большего размера, 2900 шагов в окружности, с шестнадцатью воротами и столькими же бастионами, снабженными всевозможной современной артиллерией. По одну сторону  древнего замка проходит ров, по другую – река, называемая Москвой, она течет в Татарию. Главные рынки, где торгуют всем, находятся внутри древнего замка, а для каждого ремесла существуют рынки и отдельные. Зимой раскладывают большой торг на замерзшей реке. Там продают хлеб, глиняные горшки, кадки, сани и прочее.

         Московский царь в состоянии выставить в поле войско в 200 или 300 тысяч конных человек. Большинство вооружено по татарскому образцу, то есть саблями и луками, без оружия огнестрельного. Лишь 20 тысяч вооружены саксонскими и английскими мушкетами, хотя британская королева, основной поставщик, и наложила запрет на поставку русским фитильного оружия. Воины-московиты одеты не в единую форму, а кто во что. По мере богатства тела их защищены кольчугами со шлемами. На татарский образец пехотинцев царь не употребляет, кроме тех, которые служат в артиллерии, и пеших рабочих. Численность вспомогательного войска составляет 30 тысяч. Царь имеет городскую полицию, тоже количеством до 30 тысяч, называемую стрельцами. Полиция устроена, как у швейцарцев, единственная одета по форме и освобождена ради службы от налогов. Царские телохранители составляют гвардию, называемою тысячью, на самом деле – в шесть тысяч персон. Попасть туда считается  высокой честью. Но для знати вход заказан. Царь не доверяет ей после отказа присягать на верность его скончавшемуся  первенцу.

         У государя не до всего доходят руки, и существует огромное поле для знатных родов. Мне говорили,  при малолетстве нынешнего царя тут разразилась  кровавая война  меж двумя кланами. Один одолел другого. Представитель победителей (Малюта-Бельский) сейчас возглавляет царскую стражу из незнатных избранников.  Московит рассчитывает, что подлецы, лишенные влиятельных связей и достаточных для независимости средств, будут  вернее ему   в ожидании наград, чем рожденный с серебряной ложкою во рту. Царские обещанья  превосходят всегда задерживаемые в этой стране  платежи, и самые преданные воины недоверчивы. Ближняя царская охрана облачена по-монашески и  вынуждена жить на дворе самодержца в  казармах до двадцати человек в келье и более.

         Выносливость русских воинов,  наблюдаемая мной на походе, была так же поразительна. Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову. Наибольшая защита от непогоды – это войлок, который они выставляют против дождя и ветра. Если идет снег, воин отгребает его, разводит огонь и ложится рядом. Московит довольствуется питаться овсяной мукой, которую превращает в кашу, смешав с холодной водой. Его конь ест ветки и траву, пасется в открытом поле. Мне неизвестна страна, которая способна похвалиться подобными людьми и животными.  Кроме иностранцев, получающих вдвое, русских стрельцов и опричников – одинарно,  царь за военную службу никому не платит,  войско его собирается одним страхом наказания. В походе каждый надеется обогатиться расхищением побежденных. Что бы могло выйти из этих неприхотливых людей, если б они были лучше вооружены, упражнялись и были обучены строю и искусству цивилизованных войн! Я могу сравнить русских с юными конями, которые не знают своей силы и позволяют малому ребенку послушно вести себя.

         Отличившимся офицерам царь выдает ферму или участок земли с крестьянами, они  легко отбираемы  назад за провинность, негодность к службе или по смерти владельца. Только аборигенский нобилитет – бояре передают землю из поколения в поколение. Даже из них каждый обязан отдать свое имение в казну по первому требованию , отсель все перед правящим деспотом заискивают.

         Бедняков в Московии несметно. Живут они самым жалким образом. Я видел их привычную еду: они пьют селедочный рассол и едят  вонючую рыбу. Да и нет такой вонючей и тухлой рыбы, которую они не ели бы с похвалою, говоря, что она гораздо здоровее, чем всякая другая рыба и свежее мясо. Обычный напиток бедняков – квас. Это сброженный хлеб. Вкусом он похож на наш дешевый эль.

         Богачи тут неустанно соревнуются в пышности и гордости. Никогда не выходят из дома пешком, но зимой выезжают на санях, а летом верхом или в крытых повозках. В обитой позолотой карете богач сидит на ковре или на шкуре северного белого медведя. Сани везет  до безвкусия пышно убранная лошадь, с серебряным цевьем, разноцветными оглоблями, со множеством лисьих и волчьих хвостов вокруг шеи. Управляет мальчик, сидящий на ковровой попоне. Нарядные слуги стоят на запятках.

         Знать полагает красивым носить на головах белые колпаки с пуговицами из серебра, золота, жемчуга и драгоценных камней, в холодную пору – шапку из черной или бурой лисицы, сильно расширяющуюся кверху. Головные уборы называются кичками, их шьют как можно выше. Так кичатся. Верхняя одежда состоит из парчи, шелка или сукна. Она  до земли,  застегивается большими серебряными пуговицами или же завязывается шелковыми шнурками, скрепленными булавками. Рукава очень длинные, ниже пояса, с прорезями. Носить такие: ходить спустя рукава, и как признак праздности, высоко ценится. Под верхней одеждой – другое длинное одеяние, застегивающееся на шелковые пуговицы с высоким стоячим воротником. Это одеяние шьется узким. Ниже идет тонкая рубашка, вышитая красным шелком или золотом, с воротником, крапленым жемчугом. На ногах полотняные штаны, далее – носки без пяток и сапоги красной или черной кожи. Едят богатые только из золотой и серебряной посуды.

         Московиты, богатые и бедные, равно склонны к обману. Сдерживает их только страх наказания и сильные побои. Иноземное и местное вино, мед и брагу, московиты пьют, не зная меры. Прежде, чем выпить, они имеют обыкновение креститься и дуть на чашу.

         Опишу  религию. Здесь соблюдают греческий закон, но с такими суеверными крайностями, о каких не слыхано. В  церквах нет высеченных изображений, исключительно – писанные краской по доскам. К своим  иконам русаки относятся с таким идолопоклонством, о котором мы ранее не слыхивали. Они не поклоняются и не почитают никакой иконы, сделанной не в  стране их религии. Европейцев они полагают еретиками, потому что мы будто бы молимся неправильно. Когда  их священники в церквах читают, то в чтении столько странностей, что из собравшихся их редко, кто понимает, остальные едва слушают. Во время службы люди без стеснения болтают друг с другом, просто или решая свои дела. Всегда наступает момент, когда по слову священника, мне неизвестному, все вдруг перестают разговаривать, и вдруг загогочут и низко кланяются, как стадо гусей. В знании молитв они малоискусны и обычно говорят: «Господи, помилуй!» Десятая часть населения не сумеет прочесть и «Отче наш». Что касается «Верую», то в это дело никто и впутываться не будет, ибо они говорят, что об этой молитве рассуждать можно лишь священникам. У русских четыре поста в году, а неделю перед карнавалом они называют масляной неделей. В ту неделю охотно едят они  горячие плоские хлеба, прыгают через огонь, сражаются в снежных крепостях и по-другому всячески веселятся, но без меры.

         Священникам не разрешено второй раз жениться. Овдовев, они часто уходят в монахи. Монахов в России множество, и они лучшие арендаторы великого князя. К монашеству охотно примазываются бездельники, ищущие легкой жизни. Юродивые. Покалеченные чем-либо с рождения, почитаются как пророки. Экзальтированному слову их верят безоговорочно.

          Русские женщины находятся в большом послушании у своих мужей. Им строго запрещено выходить на улицу, кроме особых случаев.

         Зимой  на реке прорезаются во льду отверстия. Выходят высшие священники и с большой торжественностью суют кресты в воду. Народ этой водой наполняет горшки и ведра, чтобы нести домой. Несмотря на холод, в прорубь бросают детей и больных, тут же крестят татар. На все это смотрит царь. Вместе с духовенством он одаряет каждого новокрещенного нательным крестом, нижним бельем, верхним кафтаном и деньгами. После обряда отборные царские лошади пьют упомянутую святую воду. Они боятся ледяных дыр, и их тащат к прорубям на узде.

         Летом в ту же реку московиты сваливают трупы умерших животных. Трупы собак и ободранных со снятой кожей лошадей лежат и по улицам, из-за чего тяжелый воздух и  смрад стоит невыносимый..»

                                                         7

         Годунов рассуждал: не след договариваться с самими претендентками. Бабы – вертуньи. Как родители положат, так оно и будет. Кто с царем породниться не захочет?! А чувства? Ну какие тут чувства? Всякая царя полюбит. Уже за наложничество драчка идет. И отец Ефросиньи Ананьиной, и папаша Марфы Собакиной рассчитывали при благоприятном случае получить чин не ниже окольничего, что сразу за боярским.

         Мамаши и сестры нарядили невест в расшитые цветной нитью шушуны, украсили  головы жемчужными кокошниками, ножки – сапогами сафьяновыми, накинули им на плечи платки расписные. Вместе с другими невестами отплыли девицы из Новгорода. Ладьи пошли вверх по Мсте, потом потащили их Верхним волоком по жердям накатанным, опять плыли по Тверце и Волге, снова вели волоком Ламским, опять плыли в Москве – реке.

         Ефросинья с родителями сидела на корме, Марфа – на носу. Обе вглядывались в пологие лесистые берега, пытались угадать судьбу. Часто преклоняли колена, молились, вручая себя в длани Господа. Ни одна девица пока не одолевалась острым соперничеством, обе ждали, что выйдет. Держались друг перед другом достойно, смиренно. Покорность покорности рознь. Честолюбивая Ефросинья, симпатизировавшая Якову и готовая подчиниться родителям ради Матвея Грязного, проигрывала в голове варианты, впрочем, весьма туманные. Спроси, о чем думала, не поведала бы. Тоска снедала сердце. Обесчещенная Матвеем Марфа бунтовала. Все у дев было внутри, ничего снаружи. Хлопал в вышине парус, киль разрезал воду, кричали по-над гладкими волнами серые лебеди, а душа тлела.

         Ананьины и Собакины остановились в гостинице Китай-города. Тут  жили девицы других семейств, как плывшие с ними. так и прибывшие ранее. Гостиницей были длинные хоромы, в два наряда, то есть уровня; одномерные бревенчатые срубы, поставленные друг на друга и обмазанные известкой. Доски стен и сами бревна разошлись, что позволяло наблюдать за соседями, слышать громкие разговоры. Восторги надежд сменялись ревом отсмотренных и отставленных. Грозили и молились, искали, кому дать денег, шептались, что царь неизбежно выберет ту невесту, кандидатуру которой поддержит влиятельный Малюта-Скуратов-Бельский . Думали, как найти подход к влиятельному «любимцу».  Марфа надеялась на дальнее сродство с Малютою. Чтобы найти подход к влиятельному Малюте, склонялся в пользу Марфы и Годунов.

         Случилось,  покои Ананьиных и Собакиных оказались рядом, и когда Василий Григорьевич со старшими Матвеиными дядьями пожаловал к Ефросинье и ее родителям на повторный сговор, сидевшая на лавке в соседних покоях за стеной Марфа могла, поднатужившись, разобрать или разгадать почти каждое слово.

         Поклонившись привезенным с Новгорода семейным иконам, обнявшись и облобызавшись с хозяевами Василий Григорьевич и дядья  повели беседу, что жизнь есть жизнь, против государя они с Матвеем не идут, но ежели  царь отклонит Ефросинью, предложение  отдать дочь Ананьиных за Матвея остается в силе. В хорошем деле надо поспешать, заручившись тылом.

         Оставшийся за дверьми Матвей, суетился, беспрестанно приоткрывал дверь, заглядывал, жадным взором пожирал Ефросинью,  притулившуюся с пяльцами обок печи, отвернувшись по тесноте гостиницы к окну. Матвей видел часть ее повернутой шеи, пушок на заалевшей  в смущеньи щеке, посеребренный лучом  запутавшегося в нежных волосках солнышка, наяву грезил, когда станет обладать красавицей. Выполнив наказ Годунова, поставив царю двух девиц, Матвей страстно молил об отставке Ефросиньи.

         В отражении натянутого на окно бычьего пузыря Ефросинья видела Матвея. Она примеряла его мужем. Сильный, крепкий,  тяжеловесный. Потомство от такого будет здоровым. Богатство и смирный нрав позволят жить с Матвеем, как за каменной стеной. Но куда милее Яша, худой, да гибкий, сдержанный, с потаенным огнем из глаз. Яше она станет больше ровней, а при Матвее в крепком подчинении жить. О царе Ефросинья вовсе не думала: в Божьей руце удача.

         Обычаем нельзя сразу, Ананьины и Грязные подтвердили бывшее соглашение.  Ефросиньин папаша Степан Ананьин, потирая руки возгласил: «Денежки на стол, девушку за стол!» Распорядился домашним нести на стол холодные пироги и брагу, вспрыснуть уговор. Служке же бежать за подьячим, готовить свадебную рядную запись. Вот старшая дочь на случай, когда царь  отставит,  счастье сомнительное, и обеспечена. Неудача нам в придачу. Матвея позвали из коридора. Он получил ободренье и от родителей невесты, и от своей родни. Сидевшая за стеной Марфа плохо разглядела Матвея, но голос показался до обиды знакомым. Марфа нашла щель поболее и враз узнала насильника. Сухой ком сжал горло,  глаза вспухли слезами. Обесчестивший ее мужчина, ничуть не сумняшася, взялся жениться! Кланяется, куда до меня!, красавице – супротивнице за царское внимание.

         В проходе затопали. После стука и приглашения дверь к Ананьиным раскрылась. На пороге в высоких шапках и бархатных кафтанах явились Годунов с Василием Шуйским. Оба красивы молодостью, с кривыми дорогими сабельными ножнами на боку. Годунов зашел посмотреть, кого ему подогнал Матвей, дабы не упасть в грязь перед государем.

– Сидите! Сидите! – сказал Годунов встававшим из-за накрытого стола и кланявшимся ему.

         Отец заставил Ефросинью повернуться. Она стояла в сарафане и кокошнике, с легкой шубой на плечах. Годунов с улыбкой разглядывал ее с головы до ног, как сговариваемую лошадь, казалось, оставался довольным. Шуйский скупо повторял  жесты Бориса, что было бы смешно, не будь эти люди  влиятельны. Годунов и Шуйский наклонили головы, избегая притолоки, и пошли к Собакиным.

         Годунову было восемь лет, когда не стало царицы Анастасии. Он едва ее помнил. Но сейчас, разглядывая Ефросинью Ананьину, он резко осознал, насколько, судя по имевшемуся в покоях царя портрету, та походила на покойницу. Тот же высокий выпуклый лоб, словно готовый взорваться от чего-то распиравшего  изнутри, светло-русые волосы, зачесанные наверх, открывавшие уши с развитыми мочками,  просвечивающая белая кожа черепа, создававшая впечатление подстриженных висков. Развитая грудь и крупные вместительные чадам  бедра.  Марфа Собакина тоже была псковско-новгородской породы:  голубоглазая, русая, высокая, узкая в плечах, подвижная, словно славянская лодочка, легко повертывавшаяся в камышовых наших заводях. Марфа вздохнула в платок: отчего не видят ее. Ничего, придет и ее очередь.

         Борис отмечал не обаяние Ефросиньи, сказывавшееся во всем  теле, даже в наклоне головы, особо – в потупленных ясных очах, кидавших скорые сдержанные взгляды, а  удивительное сходство с Анастасией Романовой. Годунов кожей почуял: царь одобрит такой выбор. Он не сомневался и в другом: Ефросинья до сердечной боли, до умственного затмения горит быть царицей. Не дура же она! Теперь оставалось привлечь ее на свою сторону, сделать обязанной, чтобы потом попользоваться для  служебного роста.

         Шуйский, давно примазывавшийся к Годунову, считавший, что достаточно изучил приятеля, читал в глазах Бориса восхищение. Он отступил, изображая почтение. Родители незаметно толкали Ефросинью в бока, понукая быть посмелее, пройтись, показать себя во всей красе. Ефросинья сделала шаг, и Годунова с Шуйским жаром обдало от исходившего от нее  женского властного обаяния..

– Хорошо! – сказал Борис. Он смотрел на суетившегося маленького потомка новгородских посадников, лутчего человека, и думал, в благодатной ли слепоте, твердом ли намерении дал ему Господь семя для произведения от согнутой с косым глазом жены сего чуда бабьей природы. Перед  невозможно было устоять.

         Шуйский и Годунов вышли от Ананьиных. Оба перевели дух, дышали тяжело. Василий крестился, прогоняя соблазн. После всех несчастий обрушившихся на его род, и в мыслях боялся соперничать с государем.

– Ну и деваха! – сказал Годунов.

         Из горницы за Шуйским с Годуновым вышел Матвей. Он дожевывал пирог, который запихнул в рот, да не решился есть при явлении Бориса с Василием. Нити капусты запутались в курчавой бороде.

– Как оно? – осторожно спросил он, стараясь лишний раз не показываться на глаза Собакиным.

– Угодил, братец! – смеясь, отвечал  Годунов. – Зайди ко мне после вечери, потолкуем.

         Матвей замер, раздумывая, расчелся ли он с Годуновым, миновала ли опасность. Хотелось что-то предпринять, как-то развить успех. В голове Матвея  тяжелые мельничные жернова ворочались, а Годунов соображал так проворно, хватко. Матвея тронули за рукав. Около него стояла Марфа. Кровь прихлынула к голове. Матвей побагровел, со страхом узнав свою жертву. Не по обычаю девице обращаться к мужчине, Марфа чуяла силу.

– Ты чего? – выдавил Матвей.

– Коли не приглянусь царю, загладишь  грех – возьмешь в жены. Девку эту – Фросю отставь! – отчетливым шепотом сказала она.

         Матвея кинуло в холод: « Как же быть?!»

– А ежели  царь тебя возьмет? – ожидая худшего, гадал Грязной.

– Велю тебя колесовать за прежние вины.

         Дверь хлопнула. Матвею показалось: стоит он посреди поля сражения, и вокруг пушки грохочут.

         После обедни Иоанн положил заняться государственными делами, собирался поехать в Думу, заседавшую в Грановитой палате. Дюжину лет назад возобновлена была Ливонская война с перерывами тянувшаяся если не от Александра Невского, то от покорения дедом Новгорода, когда литовцы милостиво принимали посланцев руководителей новгородского  бунта – Борецких. Приближающееся лето требовало укрепления гарнизонов в Прибалтике, пополнения отрядов. Требовалось поднабрать войска, пополнить воинскую казну. Полки хоть и держались на подножном корму,  кто что где  унесет, нуждались в походных тратах, при расквартировании, на порох, пули и ядра. Заждались награждения отличившиеся в давешнюю кампанию. К укреплению  войска на ливонском направлении имелось три препятствия. Нельзя было перебрасывать войска с берегов Оки в ожидании набега крымского хана, обычно совершавшегося в июле-августе. Была нужда, чтобы северные земли, получившие знатный царский урок, зализали раны после опричного нашествия. Только годков через пять аклимаются Новгород, Псков да Тверь платить подати в полном объеме. Там набегут недоимки, и снова будут должны. Войдут в пятнадцатилетие, возраст призыва, теперешние младенцы, схоронившие изрубленных опричниками отцов. Третья преграда, самая важная. Как царю заниматься делами военными и связанными с ними финансовыми, когда он отказался от страны? У него свои особые земли,  лучший многолюдный чернозем, города и торговые пути. Придет враг, на боярских воевод положиться грех.  Станут ли они без понуждения защищать его опричные земли? Как ни крути, приходилось отложить сказанное слово, вмешаться. Никак бояре без него. Ждут повеленья, приказа. Приходилось ехать в Грановитую.

         Прогуливавшийся по галерее Иоанн расслышал шум во дворе. Выглянул в стрельчатое окно и немедля заметил порожденье странное. С маленьким хвостом и большим чутким носом круглая надутая корова шла по площади, ведомая  темнокожими мелкими людьми нерусской наружности, в широких штанах и зеленых кафтанах, украшенных бисерной россыпью. На головах – мудрено повязанные цветные тряпки, скрепленные красным камнем. Это было посольство  персидского шаха, пригнавшее  подарок – азиатского слона, украшенного пурпурной попоной с бахромой и разноцветной тюбетейкой.

         Животное привели в Кремль, а бояре развернули его с посланцами к царю, не зная, чего делать. Любопытствующий царь вышел на высокое крыльцо. Он никогда не видал слона, и никто его на Руси еще не видал. Впервые тот тогда появился. Иоанн подумал, что перед ним человек мыслящий, лишь странный обличьем. Глава посольства. И он велел слону поклониться, как положено.

         Послы с палками подбежали к слону, ударили по коленам, заставляя упасть. Слон тряс головою, закидывал хобот, трубил. Всем открылось, что не человек, а приведена скотина глупая. Мгновенное замешательство сменилось громогласным хохотом. До колик смеялся царь, согнувшись, присев, забыв достоинство. Иоанн хлопал себя по бокам и искал сил остановиться. Царю вторили набежавшие опричники. Смех ударялся о стены. Персидские послы не понимали, что происходит. Еще усерднее колотили палками по ногам, принуждая слона встать на колени перед самодержцем.

         Царь справился со смехом и шутки ради принял величественный вид, будто по-прежнему настаивая на поклоне. Усердные опричники окружили слона толпой и били его рукоятками алебард. Слон густо затрубил, вставал на задние ноги. Опричники отступили, кто-то кинулся бежать. Слон схватил крайнего, закрутил в хоботе, поднял и шмякнул о землю. Из треснувшего мозга пролился мозг.

         Малюта–Скуратов, не успев отереть глаз от слез, рубанул слона саблей. Другие храбрецы числом до полусотни налетели на животину и рубили, кромсали. Разъяренный слон понесся по двору, давя людей, вздымая их бивнем. Он чуть не снес крыльца, на котором стоял царь, и Иоанн поспешил подняться на галерею. Отсюда сверху хорошо было видно, как, в конце концов, завалили диковинного зверя. Гвоздями прибили к голове слона тюбетейку за то, что  не снял перед царем, да не был способен снять, не соскочила она, привязанная, и в  метаниях.

         Испытавший волненье царь передумал ехать в Кремль. Он велел вызвать красавиц. Их повели через двор мимо окровавленного издыхающего животного. Царские невесты подбирали подолы и  озирались не без испуга.

         Накануне в доме Ивана Андреевича состоялось собрание Шуйских. Сановник Федор Федорович Нагой ходатайствовал перед знатным родом о поддержке в царские невесты своей пятилетней дочери Марии. Нагой выдавал корня своего Евдокию за царского брата Владимира Андреевича. По казни ее  с мужем мечтал прокрасться к царю в опочивальню с совсем крошечной дочерью. Федор Федорович Нагой  на дух не выносил услужливого Годунова.  Там где другие снисходительствовали или были равнодушны, Федор Федорович усматривал корыстный Борисов умысел. Не верил он в чистоту намерений бойкого татарчонка. Не от избытка любви к государю Годунов  в подборе невест усердствует, знамо, собственную выгоду ищет. Только какую, ограничивал себя в мыслях Нагой. Неужели в окольничьи лезет? В силу  незнатности, все познается в сравнении, Годунов на большее не мог претендовать. Нагой положил с дочерью обойти любые рогатки Годунова.

         Уже знали, что Борис ввел в число отборных двадцати четырех красавиц свою сестру Ирину Годунову и родственницу Евдокию Богдановну Сабурову и усиленно подкладывает царю обоих. Будто бы, когда царю на окончательное решение невест представят, всем будет запрещено румяниться и белиться, а Сабуровой дозволят, чтобы она преимущество имела,  заемную красоту выдала за природную. Ей же и нарядов принесут попригляднее. Не скрыто было, кто стоит и за Марфой Собакиной. Малюта ухватился за дальнюю родню. Благодарил Бога пославшего ее ко двору из небытия. Победит она, выше поднимется  Малюта, с ним – все Бельские.

         Всеми фибрами души бояре разумели  жизненность вопроса, кого изберет царь в царицы. На себе испытали, как тихой сапой покойная Анастасия цареву шею поворачивала. Сколько он денег и земель по ее просьбам тогда монастырям роздал! Что и говорить, ночная кукушка дневную перекукует. Падение Сильвестра и Адашева не Анастасьино ли дело? Низверг их царь после ее кончины, всем же ведомо, как не любила она сих умников. Через послушную царицу сподручно продвигать по службе родных да близких, двигаться самим в наместничества, жить в покое и благоденствии..

         Ухватив настроение, Федор Нагой твердо обещал: поддержите дочь в царицы, в долгу не останетесь. Исполнит, что попросят. И красива Маша, и умна, и покладиста, верным боярским флюгером станет. Бояре сомневались: меж ними и неразумной Машей всегда будет папаша. Что случится с обчеством? Проведут Нагую в царицы, отплатит ли сторицей? Не забудет? Увлекшись, бояре разгорались в самомнении. Казалось, вот как сейчас решат, так и будет. Ту царь и поведет под венец. Все от них сейчас зависит. Если бы!

         Иван Андреевич налетел на сына: « Ты, такой – сякой, день и ночь с Годуновым ходишь! Я бы с ним, беспородным, на одну лавку не сел. Ты – Мономахова роду, а он кто?! Уговори Борьку на первое место выдвинуть Марию Нагую!»

         Василий краснел, бледнел. В мыслях не укладывалось, как тут подойти к Годунову. Не раз обсуждали царский невест с кривою тайною шуткою. Напрямки сказать про Нагую, Борис посмеется, сразу разглядит, откуда ноги растут, открыто, кто сзади стоит. Уже уяснил Бориса, лобовые атаки на него бессмысленны. Всегда делает лишь то, что собственным изобретением полагает.

         Иная загвоздка: больно  мала возрастом   Мария. Хоть отец и уверял, что не по годам развитая девочка давно месячинами начала  простыни пачкать, от пяти лет не уйдешь. Ясно, как  Божий день, свеж  царский гнев на Нагих по казни спевшейся с царевым братом невестки. За детство опалы кладет, у тут год минул.

         Сидели бояре, терли лбы, оглаживали бороды, поводили белыми атласными шапками,  снизу доверху застегнутыми из дорогих каменьев пуговицами. Своих дочерей полны палаты, а  одно: как бы ни хороша была невеста, не возьмет царь в жены ее с родовым именем Шуйская, Мстиславская, Голицына, Оболенская,  Лобанова-Ростовская. Исполнился государь отвращения к древним семействам за униженья прошлого, не верит основательности настоящего,  не скрыты от него последствия  выбора: немедля  двор наполнится осчастливленным выпуском, чья сучка в дамки прошла. Главнейшие сладчайшие должности займут. И царь не откажет. Издревле повелось: жениной родне за дочь ласковую – доверие.