Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)

         Магнус находился в Вендене. Наслышанный об аресте его людей, не торопился ехать к царю. Послал вместо себя пленника – воеводу Батория князя Полубенского  с двумя собственными посланников. Магнус делал вид, что обижен, не приемлет опалы. Государь обещал ему за Евфимией, потом – Марией, Старицу и не дал. Что же  до Ливонии, то не без числа ли о ней договаривались?!

         Польские пленники подбивали рассорить  союзников. Они внушали Иоанну  ненадежность принца, де, при них он сносился  с герцогом Курляндским, управлявшим осколком орденских земель, через них предлагал покориться Баторию. Передавали неуважительные  высказывания о невежестве и взбалмошности Иоанна. С каменным лицом выслушав Полубенского, Иоанн приказал прилюдно обнажить и высечь розгами послов Магнуса.

         Магнус трепетал. Не ведая выхода, приехал на страшный суд с двадцатью пятью чиновниками, Шраффером и рыдающей супругою, несшей  хилого младенца мужского пола. Завидев Иоанна,  сидящего в походном кресле, пал ниц. Целовал колено. Руку от губ  Иоанн выдернул. Иоанн поднял принца, увещевал с жалостливым презрением: «Глупец, ты дерзнул мечтать о королевстве Ливонском? Ты, бродяга, нищий, принятый в мое семейство, женатый на моей возлюбленной  племяннице, одетый, обутый мною, наделенный казною и городами, ты изменил мне, своему, государю, отцу, благодетелю? Дай ответ. Сколько раз слышал я о твоих замыслах гнусных, но не верил, молчал. Ныне  открылось. Ты хотел обманом взять Ливонию и быть слугою польским, но Господь милосердный сохранил меня и предает тебя в мои руки. Итак, будь жертвою правосудия: возврати мое и снова пресмыкайся в ничтожестве!»

         У Магнуса и его чиновников отняли мечи и заперли в пустом ветхом доме. Племянницу царь утешил и удержал при себе  вдовой при живом супруге. Забавлялся играми с младенцем-внуком.

         Московское войско без сопротивления вошло в Венден. Воеводы, князь Голицын и Салтыков, не велели воинам обижать жителей. По улицам расставили у рогаток стражу.  Очистили  подходящие дома для размещения государя и воинских начальников. Все было мирно, тихо. Но Магнусовы рыцари, его двор и родственники, а так же немецкие наемники, не дождавшись возвращения в город Ливонского короля, заперлись в замке вместе с женами, детьми и самым ценным из имущества. Не верили присланным к ним сказать, что они вне опасности. Россияне хотели употребить силу, привезли таран и приставные лестницы. Немцы,  датчане и шотландцы, начали стрелять. Убили некоторых боярских отроков, ранили неосторожно  приблизившегося  Салтыкова. Считали вымученными просьбы и Магнуса, коего царь распорядился привести для успокоения. Разгневанный царь приказал показательно посадить на кол коменданта Вольмара Георга Вильке, сам же замок разрушить до основания ядрами, сравнять с землей, защитников умертвить без пощады.

         Три дня громили стены. Осажденные признавали себя обреченными. Один из них сказал: «Умрем, если так угодно Богу, но не дадимся  тирану на муки. Подорвем вместе с собою замок!» Защитники согласились, даже – пасторы. Собрались в древнем магистерском доме, поставили вдоль стен бочки с порохом, подожгли фитили. Под шипение шнуров причащались, прощались, пели псалмы , стоя на коленах, мужья с женами, матери с детьми. Доглядчики сказали о подходящих с лестницами стрельцах. Боясь, что не у все сберегут мужество,  сановник  Генрих Бойсман бросил  в окно факел на кучу пороха, коим обсыпали фундамент. Внешний взрыв слился с внутренним. Осаждающим показалось, что Орденский дом  на миг воспарил в воздух. Разваливался и осыпал подступавших обломками кирпичей, кровли, разорванными трупами.

         Парадоксально: все погибли, кроме самого Бойсмана. Его, оглушенного ударом, изувеченного,  еще живого, сыскали в развалинах. Он испустил дух, и уже мертвым был посажен на кол. Страшная месть пала на   не сбежавших в смерть жителей. Их мучили, казнили, секли, жгли. Свальной похотью открыто бесчестили жен и девиц. Трупы оставляли без погребения.

         Московиты двигались к Роннебургу, Трикату, Шмильтену. Их прикрывали литовские гарнизоны, они не противились. Начальники благодушно встречали русских, уходили, лишенные оружия и денег. Только немцев с женами и детьми брали в плен. Оставалась Рига. Предвидя кровопролитную осаду многолюдного и сильно укрепленного города, царь хотел довольствоваться менее значительным Вольмаром. Торопился триумфально въехать. Объявили торжественный пир. За столом Иоанн был весел, отпускал на свободу приведенных литовцев, именовал их вассалами и союзниками. Отдельно обласкал  Александра Полубенского. Одарил князя шубами и кубками. Вспомнил Курбского. Не сюда ли сбежал тот двенадцать лет назад? Иоанн взялся диктовать беглецу очередное послание: «Мы, великий государь всея Руси, к бывшему московскому боярину. Смирение да будет  в сердце и на языке моем. Ведаю свои беззакония, уступающие Божьему милосердию. Оно спасет меня по слову Евангельскому: Господь радуется о едином кающемся грешнике более, нежели о десяти праведниках. Сия пучина благости потопит грехи мучителя и блудника! Не хвалюсь честью: честь не моя, но Божья. Смотри,  княже, судьбы Всевышнего. Вы, друзья Адашева и Сильвестра, хотели владеть государством,  где вы ныне? Вы, сверженные правосудием, кипя яростью, вопили, что не осталось мужей в России, что она без вас уже бессильна и беззащитна. Вас нет, а тверди немецкие пали пред силою креста Животворящего! Где случайно за грехи наши явления животворящего креста не было, там был бой. Много всяких людей из плена отпущено: спроси их, узнаешь. Писал ты нам, вспоминая свои обиды, что мы тебя в дальноконные города как бы в наказание посылали, так теперь мы со своими сединами и дальше твоих дальноконных городов. Слава Богу, прошли и ногами коней наших  по всем вашим дорогам из Литвы и в Литву. Пешими ходили и воду во всех тех  местах пили. Теперь уж Литва не посмеет говорить, что не везде ноги наших коней были. И туда, где ты надеялся от всех своих трудов успокоиться, в Вольмар, на покой твой, привел нас Бог. Настигли тебя, ты еще дальноконнее поехал.   Мы там, где вы, служа воеводами нам, не бывали. Нет, ты был здесь, но не во славе победы, а в стыде бегства, думая, что ты уже далеко от России, в убежище безопасном для измены, недоступном для ее мстителей. Здесь ты изрыгал хулы на царя своего, но здесь ныне царь, здесь Россия. Чем виновен я перед вами? Не вы ли, отняв у меня супругу милую, сделались истинными виновниками моих человеческих слабостей? Говорите о лютости царя, хотев лишить его и престола, и жизни!  Войною ли, кровию ли приобрел я государство, быв государем еще в колыбели? И князь Владимир (Андреевич), любезный вам, изменникам, имел ли право на державу не только по своему роду, но и по личному достоинству, князь равно бессмысленный и неблагодарный, вашими отцами вверженный в темницу и мною освобожденный?  Я стоял за себя: остервенение злодеев требовало суда неумолимого. Но не хочу многословия, довольно и сказанного. Дивись промыслу Небесному. Войди в себя, рассуди о делах своих. Не гордость велит мне писать к тебе – любовь христианская. Да воспоминанием исправишься, и да спасется душа твоя».

         Андрей Курбский получил письмо через отпущенного  князя   Полубенского. Прочитал, улыбнулся, сохранил для истории и ждал царских неудач для написания ответа.

         Отрядив часть конницы к Ревелю для нового опустошения шведских владений, расставив гарнизоны по городам, вверив их тверскому князю Симеону, князьям Ивану Шуйскому и Василию Сицкому, царь вернулся в Дерпт. За ним везли Магнуса и его знатных дворян, ежечасно ждавших смерти.

                                                         3

         Изменники Крузе и Таубе, видя успехи российского войска, дерзали снова предложить свои услуги, дабы с подчиненными ландскнехтами способствовать московским завоеваниям. Иоанн  отвечал беглецам в Дюнеберге. Не закрывал врат, но и не привечал. С шуткой писал он и командующему польскими силами в Ливонии гетману Хоткевичу: не стоит расстраиваться, убытков Речи не нанесено,  занята земля исконно русская. Отдельную грамоту получил и Стефан Баторий. Иоанн перечислял королю занятые города и призывал отложить досаду; не мешкая, выслать послов для проведения  границ.

         По приезду в Дерпт, царь, к общему удивлению, простил Магнуса, ограничившись взятием с него повторной клятвы в верности и обязательством заплатить в казну 40 000 венгерских гульденов, наиболее весомой тогда европейской валюты. Иоанн возвращал принцу и владение Оберпаленом, Каркусом, Гельметом, Зигесвальде, Розенбергом, другими городами. Царь подтвердил наименование Магнуса  Ливонским королем, себя же назвал верховным ливонским повелителем. Было высочайше повелено начертать на стенах в тамошних церквах следующую надпись, Иоанном сочиненную: «Есмь Иоанн, государь многих земель, исчисленных в моем титуле. Исповедаю веру предков своих, истинно христианскую, по учению Св. апостола Павла, вместе с добрыми москвитянами. Я – их царь природный: не вымолил, не купил сего титула. Мой же царь есть Иисус Христос».

         От Магнуса Иоанн требовал смиренного послушания. В случае новой химеры  ему предлагалось возвратиться в Данию, царь не давал ему и Эзеля, которым принц до того владел и до которого царю руки были коротки добраться без флота. Иное торжество великодушия:  сесть воеводой в Казани. Племянника-младенца Иоанн хотел удержать, потом все же  отпустил с семьей.

         Из Дерпта Иоанн ехал в Псков. Там снова смотрел  ливонских пленников: старых, не отпущенных, и новых, взятых. Некоторых освободил, других, окованных послал, в Москву. Утруженный подвигами царь возвращался в Слободу.

         После казни воевод при Молоди, формально обвиненных в колдовстве, царь взялся за новгородских священников, подпиравших царицу Анну. Иоанн потребовал умертвить псковского игумена Корнилия и травил псами  оговорщика северных городов архиепископа Леонида. Летела медвежья шерсть, в нее зашили пастыря, а вместе с шерстью устремлялись в согласные с Думой времена мысли законодателей.

         Страна чуяла перемены. Оставаясь три года законной утвержденной священным собором супружницей, Анна не могла править более, раз в высшем духовенстве возобладали ее противники. Царь не всегда считался со священством, но тут взял да  оперся на  недоброжелательство Синода к Колтовским. Утомила ли Анна? Иоанн обвинил четвертую жену в бесплодии и предложил монастыри на выбор. Царица указала на Тихвинский. Там она и была пострижена, названа в схиме Дарьей и незаметно прозябла до окончания дней в 1626 году,  пережив царя на сорок четыре года.

         Иоанн холостовал непродолжительно. Пятой его женой, повенчанной в Спасо-Преображенском монастыре услужливым протопопом Никитой стала сероглазка Мария Долгорукая. Грустила она, когда вели «влюбленных» округ аналоя, перебирала сладкий грех с Никитой Грязным. Доктора и повитухи просмотрели, да  царь не  ослеп. Поднялся с ложа в пылающей ярости. Скоро связали невесту, положили в сани из Москвы повезли в Слободу. Хлестая кнутами, гнали по снегу  за дровнями выводок Долгоруких. Молодая проштрафившаяся жена лежала в санях мышью.

         Слобожане высыпали на лед  лицезреть показательную расправу. Годунов сказал поверх бумаги  текст: «Православные, ныне узрите, как карает государь измену. Князья Долгорукие обманным воровским обычаем повенчали государя с девкой, коя до венца слюбилась с неким злодеем и пришла в храм в скверне блудодеяния, о чем государь не ведал. И за то злое, изменное дело повелел великий государь девку Марийку утопить в пруду.»

         Слуги кололи слабый лед, ширили промоину. Воины скакали кругами, улюлюкая. Слободской хор, руководимый духовенством, пел заупокойные гимны. Недавно венчавший молодых протопоп Никита принимал покаяние и дал отпущение грехов несчастной невесте. Связанную веревками Марию подняли  над головами, показали народу. Дворецкие ударили запряженных в колымагу лошадей палками с батогами. Кони понесли. С двух сторон стояли всадники, направляя обезумевших животных нести к полынье. Верх откинулся. Все разглядели  невесту, пытавшую соскочить на снег. Перед полыньей лошади заскользили и упали в воду. Крик сочувствующий и торжествующий разодрал воздух. Царевна, еще живая, всплыла. Ее толкали под лед баграми. Мать рвалась вытащить дочь, ее не пустили. С берега пруда угрюмо глядел обманутый муж и старший его сын, женатый  первым привязчивым браком. Болтали, скорей неверно, что в память о Долгорукой Иоанн велел провести полосы на позолоченном куполе  Троицкого собора.

         Бомелий записал: «Многие были потоплены в том пруду. Рыбы в нем питались  человеческим мясом и потому оказывались отменно вкусными на царском столе».

         Шестой женой царя стала Анна Васильчикова. Недолго услаждала она государя. Могила ее в Суздальской женской обители недалеко от Соломонии Сабуровой.

         Седьмой супругой Иоанна была прекрасная вдова Василиса Мелентьева. Иоанн взял с нее только молитву на сожительство. Из дошедших  записей не видим, чтобы Васильчикова и Мелентьева привели родственников. Фамилии их не встречаются ни в списках стольничих, ни окольничих.

         Воеводы мазовецкий и минский,  приехав в Москву в январе 1578 года  объявили  Думе, что перемирие нарушено неприятельскими действиями московитов в Ливонии, но что Стефан уполномочил их восстановить тишину навеки. Бояре на заседании потребовали, чтобы король не вступался ни за Ливонию, ни за Курляндию, нераздельную с нею, а еще отдал России Киев, Канев и Витебск с ближними городами. Королевские послы, наоборот, требовали возврата Ливонии вместе с древними российскими областями от Калуги до Чернигова и Двины, завоеваний еще  Иоанновых отца и деда. Не уступавшие стороны согласились, единственно, установить перемирие на три года, но бояре в русский экземпляр грамоты, уже по отъезду польских послов, подписали слова: королю не вступаться в Ливонию. Естественно, царь знал о подлоге.

         Государь, утверждая Думский договор  присягой, сказал: «Целую крест соседу моему королю Стефану в том, что исполню  (указанные) условия. Ливонской и Курляндской земли не уступлю». Сановники Карпов и Головин поехали в данцигский лагерь к Баторию засвидетельствовать его клятву и разменяться подписями. Поляки не могли не заметить разночтение в русском и польском экземплярах.  Русское добавление вымарали. Договор остался без действия.

         Иоанн союзников. Писал  новому императору Рудольфу, соболезновал потери  отца – Максимилиана. Предлагал совместно согнать Стефана Батория с трона, разделить Польшу и Литву,  ополчиться на султана.

         На место Девлета на Бахчисарайский престол взошел его старший сын  Мухаммад (Второй). Гирей  дружелюбно известил Иоанна, что напал на Литву, выжег большую часть Волынской земли. Иоанн тут же отправил к новому хану  князя Мосальского. Посол вез царские богатые дары, кои дотоле  Таврида отнимала, не чествуясь. Мосальского Иоанн напутствовал: «Бить челом хану, обещать дары ежегодные в случае союза, но не писать их в шертную грамоту. Требовать без упорства, чтобы Мухаммад Гирей именовал великого князя Московского не иначе, как царем. Вести себя смирно, убегать колких речей. Если хан и вельможи вспомянут о тяжких нам временах Калиты и царя Узбека,  не оказывать гнева, но ответствовать тихо: «Не знаю старины. Ведает ее Бог и вы, государи!»

         Мухаммад II принял  посла Московии с честью, но за помощь в войне с Речью Посполитой желал возвращения прежним ханам Астрахани. Требовал также  не вступаться за казаков, тревоживших Тавриду набегами Тавриду,  свести их городки с Днепра и Дона. В Москве отвечали:  днепровские и донские казаки – независимы Одни служат Баторию, другие – беглецы российские и литовские. Оружие же и вера православная навеки утвердили Астрахань за Москвой. Просил хан  четырех тысячи рублей. Царь выслал тысячу. Как помним, менее, чем за Василия Грязного дал. Баторий  перекупил хана. Тот опять сделался России неприятелем.

         Царь возобновил отпускать устные и письменные оплеухи шведскому Иоанну (Юхану III): «Если ты, раскрыв собачью пасть, захочешь лаять для забавы, так то твой холопский обычай. Тебе это честь, а нам, великим государям, и сноситься с тобой нечестие, а лай тебе писать – и того хуже. Перелаиваться с тобой – горше того не бывает на свете. Если хочешь перелаиваться, так  найди себе такого холопа, какой ты сам холоп и перелаивайся. Отныне, сколько ты не напишешь, мы тебе никакого ответа давать не будем».

         Что ж, бури миновали, и шведский адмирал Гилленанкер явился на военных судах у Нарвы. Пушечной пальбою шведы зажигали деревянные крепостные укрепления. Высадили десант, очищали от московитов нарвские окрестности. Шведы опустошили и  Кексгольмский уезд. Баторий списался с Христианией. Между лагерями, польским и шведским, пошел беспрерывный обмен  офицерами. Баторий не возражал, ежели Юхан (Иоанн Шведский). присоединит  новгородскую Водскую пятину. Шведские замыслы простирались далее: он желал сделать Балтику внутренним морем своих владений, а потому заигрывал с Ригой, зарился на Литву,  на бывшие владения Ордена, даже – на польское Поморье. Главные силы русских оттеснялись шведами в Псков и Новгород. Ведомые Шенкенбергом ревельцы вышли из города,  напали на русские гарнизоны по всей Эстонии.

         Литовцы, присматривая отнять Дюнебург, пошли на хитрость: в знак мнимой дружбы прислали тамошним московским воинам бочку вина. Те упились и были перебиты. Тогда же наймиты-немцы, подделав ключи от ворот, пролезли  в Венден и вырезали сонных россиян.

         Войско Магнуса находилось на зимних квартирах в Оберпалене. Ливонский король хранил спокойствие, ожидал отъезда Иоанна в Москву и роспуска главных сил для  собственных решений. Как-то ночью юная супруга  расслышала шум на нижнем этаже дома бургомистра, где они  с мужем и младенцем столовались. Мария повернулась на постели, чтобы сказать мужу, и нашла его место  пустым. Тревожно поднявшись, она подошла к окну и увидела на дворе до двух десятков  полностью экипированных рыцарей, в доспехах, с копьями, мечами, щитами, арбалетами и мушкетами. Улица спускалась к реке. По брусчатке стучали копыта лошадей подъезжавших воинов. Они огибали подворье,  устремляясь к городской площади. Встававшее светило обагряло циферблат часов на ратуше. Стрелки показывали  совсем ранний час.

         Набросив на  подростковые угловатые плечи накидку из тонкого тюля с брабантскими кружевами, недавно подаренную мужем, Мария на цыпочках пошла к лестнице. Магнус уже поднимался навстречу. Громыхал ботфортами. В отличие от супруги не беспокоясь о сне младенца. Королю оставалось застегнуть застежку  и надеть шлем, который он держал в руках, чтобы быть готовым для битвы. Мария вспомнила, что накануне в доме появился какой-то запыленный вестник. Запершись с ним и Шраффером, Магнус долго не выходил из аудиенц-залы. Потом кликнули командиров двухтысячной армии Ливонского короля.

         Магнус торопливо обнял супругу:

– Одевайся! Едем!

         Мария взглянула в  серые мужнины глаза и мгновенно поняла, куда ее зовут. Разбуженный шагами отца младенец вскрикнул. Мария взяла сына на руки и опустилась на кровать, смяв розовый полог. Глаза дочери Владимира Андреевича омрачились слезами. Легкое, почти тщедушное, тело судорожно сотряслось. Король сморщился и опустился подле супруги на одно колено. Он никогда не забывал, что брак оказался без прибыли. Спрятав злость, Магнус в коротких энергичных выражениях объяснил, отчего надо бежать.

         Властолюбие тестя нестерпимо. Магнус был бы готов и дальше притворяться верноподданным, но  конца Ливонской войне не видно. Силы царя малы, чтобы овладеть ее и выполнить обещание утвердить престол Магнуса. Омерзительные унижения, кои он испытывает, находясь при Московите, готов бы запереть в тайниках души, только приближенным они открыты. Он читает протест в глазах рыцарей. Он вынужден терпеть то, за что по правилам чести должен бросить перчатку. Впрочем, в условиях  грязного восточного хамства дуэли немыслимы. Не успеет Магнус рот раскрыть, как окажется в застенке. Магнус стыдится в глаза глядеть товарищам. Старший брат скрывает, но из Копенгагена доносят: в приватных беседах датский король его презирает. Лучшие друзья, вассалы,  братья, взорвали себя, но не сдались в Вендене. Чего же он? Следует воспользоваться удобным моментом, перевести войско к Баторию.

         На улице  шумела борьба. Русских стрельцов вытаскивали с квартир, закалывали в домах и переулках. Марию трясло от криков соотечественников. У нее не было очерченных мыслей для горьких чувств. Женская интуиция подсказывала, что Баторий тоже обманет: не примет Магнуса Ливонским королем, как тот все еще рассчитывал. Немцы, эсты, латыши и литовцы, радостно сдававшиеся Магнусу, бежали лютейшего зверя. Вне Иоанновой угрозы зачем им новое иго, промежуточный повелитель? Поляки не заинтересованы в Ливонском королевстве на месте земель Ордена. Туманное понимание краха мужниных стремлений угнетало Марию вместе со страданиями от лишения родины. Зная честолюбивый характер супруга, глубоко упрятанное соперничество с венценосным  братом, она понимала,  какие муки неудовлетворенного честолюбия терзают его, как и ей самой достанется от  бессильного раздражения. Магнус же думал о Машином варварском неразумии. Он, не чувствительный ни к природе, ни к местам, колыбелям его тщеславия, убеждал, что у Стефана Батория семье будет привольнее. В Польше люди чище, честнее и благороднее. Баторий сдержит слово, обещанное вчерашним гонцом: Ливония будет не вассальным, но независимым государством, на троне – Магнус, столица – в Дерпте. Что касается берез, с произрастанием коих обычно связывали Россию, то они  есть повсюду.  Королевская семья станет жить в Орденском дворце. Апартаменты они обставят роскошнее, не сравнимо с убогим дровяным строением в родительской Старице. Целуя, Магнус поднял куксившегося наследника, второе звено Ливонской династии.

         Обманываясь не без истинности, Магнус не мог понять сладкого неопределенного томления русской души, когда расплываются слова и обещанья четкие. Наступает общение по внутреннему наитию. Там, на Руси, склонны разговориться люди о чем-то сегодня важном, завтра забытом, засидятся за столом ли, на тихом берегу речки и так и просидят  ночь до рассвета, когда робкий рассвет окрасит небеса, и мычанье выгоняемых коров, коз, овец, прочей живности, переклик петухов заявят, что пора расходиться. Мария не была глупа. Чтобы не чувствовать  в муже ущербность сердечности. Муж ненавидел дядю, а дядя возненавидит Магнуса, но как различна эта ненависть при схожести дел, ей вызванной. Новое угадываемое в скором времени смертоубийство томило до заворожения. Смерть родителей, сестры, теперь кровная месть. Муж увозил ее с младенцем в среду бесстрастно расчетливую, что  вырывало цветок из  привычной почвы. То была грунтовка картины боли. Мария  разрыдалась. Проклиная бабьи слезы и безвыигрышную женитьбу, Магнус вынес супругу на руках. Та не выпускала ноющего сынишку. Втроем они походили на русскую складную матрешку. Сознание потери, крушение надежд выедало Марии внутренности.

         Датское войско нашло повелителя мрачнее тучи. Рассеяло грусть дружным криком. Король, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться от бесперспективности усилий, сказал, что вопрос о независимости Ливонии с Баторием решен. Он – Магнус, король навеки. Через раскиданные трупы русских, где-то еще подергивающиеся, всадники выехали в Пильтен, объявленный до взятия Дерпта временной столицей Ливонии. В Вендене  Магнус предполагал поставить  памятный камень с надписью, повествующей о мужестве несдавшихся  там героев.

         Иоанн не удивился бегству Магнуса, но хотел казаться удивленным. Не он ли только что отпустил из Москвы с миром датских послов? Не было ли уговорено с Фредериком, братом Магнуса, что король признает всю Ливонию и Курляндию собственностью царя, за что царь  отдает датскому королю Эзель с областью, возвращает взятые в Эстонии датские владения Габзаль, Леаль и Лоде? Не разграничили ли датчане с Русью земли в Норвегии, ущемив шведов? Не свободно ли по обеим странам станут передвигаться купцы и путешественники? Заключено перемирие на пятнадцать лет. Была статья в договоре: раз Магнус получает Ливонию, пусть отдаст старшему брату Эзель. Иоанн отдал, распоряжаясь за Магнуса как сюзерен. Это и стало последней каплей, переполнившей чашей. При подобных обстоятельствах Магнус передумал быть вассалом. Он не твердо стоял в Ливонии., чтобы жертвовать верным островом.

         Иоанн разочаровался в Магнусе, как разочаровывался во многих приятных молодых людях, коих полагал обязанными. Знатнейшие воеводы были отправлены с войском вернуть Венден: Иван Федорович Мстиславский с сыном, боярин Морозов, другие. Опомнившийся от русского натиска  Баторий выдвинул против них полки Дембинского, Бюринга и Хоткевича.

         Уже младшие царские сановники князь Иван Михайлович Елецкий и дворянин Леонтий Григорьевич Волуев заперлись на смерть в Ленвардене. Наравне с простыми воинами питались лошадиным мясом, варили кожу и кости. Не сдавались, выдерживали месячную осаду. Обоюдное ожесточение возрастало. Шведы  с ополчением Шенкенберга сожгли предместье Дерпта, убили всех захваченных россиян с семьями. Оберпален после исхода Магнуса достался шведам. Русские воеводы взяли крепость  с двумястами  ее защитниками. Пленников отправили  в Москву на казнь, выкуп, расправу. Далее следовало идти на Венден, но воеводы заспорили о старшинстве. Не поделили большой полк, запрашивали в столице суда Думы. Каждый имел рукописный экземпляр Степенной книги, но одно и то же место толковал в собственную пользу. Иоанн в гневе прислал в Дерпт дьяка Андрея Щелкалова, главу своей канцелярии, вместе с обласканным в ту пору дворянином Данилой Салтыковым, повелел сменить им воевод в случае дальнейшего промедления в исполнении воинских обязанностей. Наконец, те выступили, упустив время, дав соединиться полякам со шведами. Наши осадили Венден и скоро увидели подходящие польско-литовско-шведские полки.

         Польский воевода Сапега с литовцами и немцами, генерал Бое со шведами обрушились на  18 000 россиян, не успевших построиться вне лагеря. Долго бились, но в решающий момент наша татарская конница подалась и бежала. Россияне дрогнули по всему фронту,  отступили к частоколу, потом – за вал. Сильной пушечной пальбою удавалось сдерживать штурмующего неприятеля. Ночь прервала битву. Сапега и Бое ожидали утра. Московский командующий Иван Юрьевич Голицын, окольничий Федор Васильевич Шереметьев,  отличенный бегством при Молодях и не проученный удавлением брата Никиты, рассчитывавший на  Иоанново великодушие по  подвигу сраженного под Ревелем брата Ивана,  князь Андрей Палецкий вместе с дьяком Щелкаловым  вдруг, оставив войско, ускакали на борзых конях под покровом темноты  в Дерпт. Узнав о бегстве полководцев, побежало и войско. Боярин князь Василий Андреевич Сицкий, начальник огнестрельного снаряда окольничий Василий Федорович Воронцов, Данила Борисович Салтыков, князь Михайло Васильевич Тюфякин пытались напоминать о долге. Вместе с подначальственными оставались на смерть.

         На заре,  обнаружив лишь малую горсть русских, неприятель  ринулся в атаку, презирая укрытие. с поднятым забралом. От нас грянул дружный залп. Поляки попадали. Вал шел за валом.  Живые переступали через мертвых. Пушкари не успевали заряжать. Наши сдерживали лезшего врага выставленными секирами, меткою стрельбою луков, поливали  из пищалей пулями. Противник сломил сопротивление, устремлялся к пушкам и  изумленно обнаруживал семнадцать героев, не желавших сдаваться, повесившихся на станинах на ремнях тяг.

         В плен попали окольничий Татев; герой Молоди, бывший опричный голова, теперь – земский воевода князь Хворостинин с братом; Семен Тюфякин; дьяк Клобуков.

         Польский посол летел в Москву с заготовкой мирного договора.  Дотоле не желавший ничего слышать  Иоанн теперь, узнав  о тяжелом поражении,  немедленно отвечал королю. Он согласен дружелюбно решить судьбу Ливонии, удивляется невозвращению наших посланцев из Кракова, ревностно желает честного мира.

         Стефан Баторий требовал вспоможения других держав. В многочисленных письмах европейским государям и султану он объявлял Ливонию не спорной территорией, но своей. Именуя московитов еретиками, уговаривал папу освятить готовящийся польский поход крестовым.

         Время оттянули хохлы. Бедный днепровский казак, родом волох, славный наездник и силач, прозванный Подковою за то, что без труда ломал ее надвое, с толпою товарищей неожиданно завоевал Валахию, изгнав друга Батория господаря Петра. Стефан вместо Руси послал отборное войско изгнать налетчика. Обманутый в личной безопасности казак сдался добровольно и тут же был умерщвлен через отсечение головы в присутствии посла султана, других сановников.

         Сия задержка  дала Иоанну возможность  изготовиться. Со всех окраин созывались полки на  войну, объявленную царем отечественною. Как прежде он собирал  опричную тысячу, в лучшие времена достигавшую  шести полков, сейчас он готовил войско особое в четыреста сотен. Пополнял его наемниками из Трансильвании, то есть из самой Стефановой вотчины, звал немецких ландскнехтов, литовскую вольницу. Недавние  предатели были оправданы и снова были в чести: московское войско возглавили Иван Голицын, Андрей Палицкий и Федор Шереметьев.

         Ставка Иоанна находилась в Новгороде. Там он получил письмо Батория, привезенное  польским послом Лопатинским. Стефан писал: в русской перемирной грамоте  о Ливонии – дописка, поэтому ни сейм, ни король не могут ее принять. Баторий избегал обвинять в подлоге самого царя, еще рассчитывая на вывод русских войск, но раздражение его излилось в уколе о происхождении московских государей от римских кесарей, что объявил он басней. Зная характер Иоанна, этого было достаточно, чтобы сделать его непримиримым.

         Стефан кликал разноплеменное войско. Помимо ляхов и литвы,  влились немцы, венгры,  галицкие, днепровские, кривские славяне и другие. Выдвинувшись из Свира, король разослал манифест российскому народу, где обещал  освобождение от тирана и пощаду мирным жителям. Воюет он не против россиян, но против беспримерного царского властолюбия, забирающего исконные литовские города, лишающего их свобод, милостью польских королей полученных.