Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

         Магнус  не участвовал в охоте, но с замирающим сердцем следил за происходящим. Он видел, как царевич Иван гнал стадо, как рыжая крупная самка отделилась в сторону и запетляла по разводью, расплескивая  гнилую воду. Самка забирала к обозу. Дождавшись, когда она окажется  шагах в пятидесяти, Магнус принял взведенный оруженосцем арбалет и  прицелился. С острым жужжаньем стрела разомкнула воздух. Самка, настигнутая в полете, поджав ноги, рухнула плашмя с колышущимся оперением стрелы ниже лопатки.

         Опричники свежевали пораженного самца, Малюта  же, возбужденный погоней и схваткой, с окровавленным куском мяса в пятерне, скакал к царю, тоже знатному охотнику, преподнести первину. Григорий Лукьянович показал Иоанну кожу тура с висевшим на нем белым, пронизанным кровоточащими капиллярами жиром. Иоанн выпрямился в седле и в лучах вечернего солнца молча разглядывал лицо Малюты. Царь сидел спиной к свету, Малюта – лицом. Шрамы, добытые в боях и прикрытые загнувшейся бородой и кучеряшками усов на щеках и подбородке Малюты очертились заметнее.

– Чего же ты царя бросил, верный раб?! – сквозь зубы шипяще сказал Малюте Иоанн. – Не ты ли  клялся умереть за меня в час опасности? Оставил меня одного в лесу с иноземцами!

         Малюта опустил окровавленную руку. Губы его задрожали. Он оглянулся, ища опасность. Не мог не увидеть Магнуса и смирно сидевший отряд его. Все они – посольство пред государем, только сейчас Иоанн представил их в новом качестве.

         Сердце свидетеля происходящего – Годунова сжалось. Второй он восторженно переживал превознесение Малюты, обещание назначить  «визирем», «первым  министром». Тогда выходило, не ошибся Борис, добиваясь невесты. Мария – дочь могущественного любимца продвинет Бориса. Годунов даже перестал  желать Марфу, отодвинув ее как пустой  греховный соблазн, а тут вдруг полное сговоренного тестя низвержение.

–Волчары, – продолжал скрипеть царь, – сколько не корми,  в лес глядите. Как кобели, сучку унюхавшие, кинулись за турами.

         С широкой притопленной  поляны, где свершилась охота, к отцу возвращался, как все охотники, разгоряченный  Иван. С пылающим лицом он вступился за Скуратова, прося высоким срывающимся голосом:

– Не отчитывай Григория Лукьяновича, отец! Разве помешает свежатина? Побаловались молодечеством, а то скучно едем!

         Царь дернул уздой и захрипел на сына:

– Тебе мало полного обоза провизии, Ваня? В три горла жрать желаешь?! Никогда предательства не прощу!

– Какое же предательство, отец?!

– Молчать!! В каменном мешке сгною! Кривым ножом горло на Поганом Болоте разрежу! Да я сейчас… – царь хватался за ножны. Рассерженная рука его срывалась с ремня, в неистовстве забыв, как вытягивается сабля.  Глаза его налились молоком, выкатились из орбит, он бился трясучкой. Ничего не видел и не слышал, кроме негодования его одолевавшего.

         Малюта и Иван отдвинулись от Иоанна. Стояли подле с потупившимися удрученными головами Годунов, Бомелий, Лензей, Зенке. Все прорицатели и лекаря словно  язык проглотили, замер с клеткой с верещавшими щеглами  Феодор. Лишь его птицы не понимали происходящего.

– Скучно ему! Скучно! – повторял царь и больше уже не слагал слов. Шипел: – Лишу царства. Отдам вот..  Магнусу. Пусть на Великом княжении сидит! Иноземцы, они поразумнее вас дураков.

         Царевич Иван хлестнул жеребца арапником, повернулся и, оставив отца, на дикой скорости поскакал в конец обоза. Там, стараясь остыть, он распорядился уложить в телеги на свободные места туши туров. Зная характер отца, он перетерпевал публичную обиду. Никто не воспринимал слов Иоанна всерьез, все ждали, когда минет гроза.

         После вспышки гнева Иоанн жмурился, будто исхлестанный арапником и продолжал кричать, обращаясь к окружающим:

– А где проводники, коли вы такие умные?!

         Проводников нигде не было. Воспользовавшись суматохой охоты, оба крестьянина канули в чаще. Иоанн видел их, крадущихся.  Почему не остановил?  Назло делал себе и другим хуже. Пусть все погибнут, того заслужили, подлецы!

         Яков и Матвей, среди других опричников мчавшиеся за турами, теперь грузили освежеванные туши, перенося, дабы не запачкать, теснимое барахло в другие подводы. Когда государь наскочил на Малюту, они ожидали, что Малюта выложит переданную ему отцом весть об измене Географуса. Грязным не жалко было Географуса. Не продажный ли тот бродяга, вознесенный прихотливой царской милостью? Но осторожность Малюты в очередной раз сковала его инициативу. Он молчал перед царем нашкодившим мальчишкою. Географус как раз  прошел мимо Малюты, ухмыляясь, на ходу отирая выпачканные разделкой туш руки пучком травы.

         Магнус послал оруженосца вытащить стальную стрелу из туровой туши, вернуть в колчан. Опричники отдали стрелу без  охоты, хотели удержать для памяти.

         Корявые тени сосен легли на дорогу. Без проводников положили ехать вперед, как ехали. Рассчитывали увидеть долгожданный большак. Думали. что проводники  сбежали без умысла, возвращаясь  брошенные дома.

         Во тьме, еще более густившейся из-за окружавших тропу дерев, лошади  оступались в колдобинах, передовой же отряд, высланный вперед, вернулся неутешительно: тропа сошла на нет, затерялась во вставшем поперек кустарнике. Царский поезд в полтысячи всадников и почти в сотню кибиток и подвод оказался затертым в глухом тверском лесу. При царе горячо заспорили, куда теперь. Болота, через которые пробирались прежде, должны были оказаться слева, до Волока Ламского же рукой подать. Прекратив галдеж, царь последним словом сказал распрячь лошадей и раскинуть шатры и навесы.

         Круглый блин луны взобрался  на небо. Ветви вековых деревьев тускло пропускали его сияние. Ночное светило плавало в окрашенных желтизной и багрянцем  облаках, солнце же еще не ушло далече, чтобы не напоминать о себе короткими косыми лентами. Свет мерк стремительно, и скоро опустилась такая мгла, что вытянутой руки не было видно. Обоз замер среди одной из тех могучих чащ,  что уберегали северные земли от разоренья кочевниками.

         Внизу гудел людской муравейник. Рубили кустарник, вычищали поляну, вбивали колья, натягивали полога. Огонь костров отодвигал тьму. На небольшом пятачке показалось надежно, нестрашно, уютно. Только странно вели себя лошади. Хрипели, фыркали, косили утомленным налитым кровью глазом в подступавший со всех сторон черный лес.

         Яков и Матвей Грязные вместе с другими опричниками ставили царский шатер. Развернули алое полотно из парчи и бархата. От пяти шестов шатер пошел куполом. В ночи красный цвет оборачивался черным, терял величественность. Яков и Матвей поглядывали на Географуса. Он держался обыкновенно: старался уклониться от любого труда, вертелся у бочек и курдюков с вином. Поводил носом, не пил, ждал позволения.

         Едва поставили шатер, как царь, выслушав службу походных священников, поцеловав вместе с воинами возимые иконы, принялся за  трапезу с ближним кругом. Подошел и Географус, туда себя произвольно причислявший. Царь поглядел на него без радости, и он, шугнутый, отошел  помогать  ставить ближайшие к шатру палатки для Малюты и государева «гарема», то есть невест. Ибо пока одни ели, другие еще работали. Вколачивая шесты и держа сукно, Географус напрягал слух, проверяя, достаточно ли опьянели царь и начальство. Когда шум голосов возрос, Географус метнулся в конец обоза, где обретались скоморохи. От лени, оправдываемой мнимой находчивостью, те палаток не ставили, легли под телегами и в них, зарывшись в сено.

         Географус позвал невенчанную жену свою. Скоморошьи бабы отдали ей лучшие украшения свои, и одели, как рождественскую елку, в бусы, наножья и монисты. Другой раз предлагать одну и ту же царю было рискованно, не сходился по обыкновению. Но в «жене» Географус наиболее не сомневался. Стражник не пустил Географуса в шатер, и тогда он  закашлялся. Из шатра вышел Годунов. Географус обменялся с ним шепотной речью. Годунов ушел в шатер, потом вернулся. Отвернул полог и впустил Географуса с «женой».

         Государь пребывал в хорошем настроении. Много шутил, казалось забыв про опасность. Подначивал сидевшего в ногах Магнуса за стальную стрелу, бережливо им возвращенную. Объяснял, какие корабли он настроит, почище аглицких, когда основательно укрепится на берегах Балтии. Повторял обожаемую им застарелую  байку про Рюриковичей, ведущих  род от Пруса,  брата знаменитого римского цезаря Августа. Братья поделили империю, и Прус подался на север. Там в Пруссии и на острове Русций (Рюген) прародина русских. Купцы сказывали: по сию пору сохранились там развалины древних славянских капищ. Потому законное, укрепленное древностью право имеет Русь на берега Балтийские, места родительские. Магнусу ничего не оставалось, как соглашаться. Ожидая сильную воинскую поддержку, отдавал Московиту и без того, что хотел бравшего,  Ревель  с областью, довольствовался отдаваемой в столицы Ливонии Ригой. Принц подпил и взялся хулить шведов, с ними седьмой год с переменным успехом воевал брат. Царь клял немецкий Ливонский Орден, передавший под  польскую корону всю землю, на которую претендовала Московия. Берите, чего удержать не смогли! Магнус чуть давился куском: не в его ли огород камень? Он же только что подарил царю Ревель с Эстляндией, признававших себя вассалами Швеции. Произносились здравицы и щедро раздавалось в тот вечер другим принадлежащее.

         Иван, обиженный прилюдным отцовским замечанием, сидел молча. Отпивая из кубка  большими глотками вино, желал упиться. Феодор, не пивший вина, угощался молоком с булкою. Годунов стоял за сидевшими наследниками. Пил мало, едва мочил уста. Принимал блюда от прислужников, резал жаркое туров, отирал Феодору уста.

         Государь  томил ожиданием. Наконец снизошел. Дозволил жене Географуса приблизиться. Она подползла на коленях, лобызала государеву щиколотку, благодарила за честь лицезреть государя, мечтала о подарках значительных, возможно, и перемене к лучшему всей жизни. Царь, смеясь, вспомнил, как пуляли в нее стрелами. Спрашивал Географуса: нельзя  метать в жену его ножи? Географус отвечал утвердительно. Царь удалился со скоморошьей женой за занавеску. Оттуда донеслись звуки и запахи, подтверждавшие соитие. Оставшиеся в шатре продолжали выпивать и негромко беседовать. Магнус через Шраффера разговаривал с Малютою. Рассчитывал: коротка царская опала, вернет он царское расположение и сбудется обещанное, станет Малюта «визирем». Малюта отвечал уклончиво. Воротил он от вкрадчивых иноземцев. Как царь, любил бесхитростных.

         Географус поглядывал на трясущуюся занавеску, прислушивался к скрипу ложа: не оплошала бы жена, успела бы показать  фокусы. Умиленно, будто вспомнив, благодарил Годунова. Выпала ему актерская удача в короткий срок переиграть роли значительные: и царя изобразил, и Георгия Васильевича, и Владимира Андреевича. Не каждому скомороху отпущено.  И каждой персоне отдельную краску сыскал.

         Годунов слушал Географуса, в очередной раз одновременно поражаясь окрашенной наглости грамотной речи этого человека. Кощунственная мысль выползла из сусеков Борисовой расчетливости. А что если Географус на самом деле царев сводный брат, чудом уцелевший Георгий? Нет, не подходил тот по годам. Сама мысль, вряд ли кому еще способная прийти в голову, настолько рассеяла Бориса, что он, скрывая волнение, поспешно схватил рушник и промокнул шею царевичу Феодору, облившемуся молоком, подбородок и шею, до красна разогрев от усердия кожу. Географус заметил веселье Бориса, спросил о причине. Тот не ответил за работою.

         Царь не выходил долго. Географус насчитал до двух соитий. Вот Иоанн появился с косо заправленной в штаны рубахой, со сбившимся телесным крестом. Сразу заметили, что нет на пальце дорогого перстня с китайской яшмой, подарка немецкого императора. Прошмыгнула, нагнув голову, выскочила  вон из шатра жена Географуса. Ближний круг продолжил пир, своеохотливо не замечая происшедшего. Царь сел на место, набитую конским волосом походную подушку.

         Магнус поднес будущему благодетелю вина. Иоанн утолил жажду, прежде заставив опробовать Василия Григорьевича Грязного. Бомелий, ни на кого не глядя, подошел царю, положил руку на запястье и посчитал Иоанново биение сердца. Ученый беспрестанно убеждал царя избегать излишеств. Иоанн соглашался, но, кляня себя, срывался в соблазн снова.

         С подачи государя зашел разговор о недавней опричной расправе. Собравшиеся скупо поддерживали, сами под мечами пили. Бомелий осторожно похвалил яды. Возразил Шраффер. Он воскресил точку зрения Бомелия, на которой тот прежде стоял: о пользе публичных казней. Впечатляющие сожжения еретиков, отчаянные вопли жертв, наглядные мучения убеждают смутьянов пуще внушений. Похвала Православию за редкость и преходящесть церковных сект. Но многие в Европе склонны объяснять устойчивость православной веры не безупречностью установлений, но косностью, тьмой, несвободой ума московитов. Пытливый ум европейцев  произвел изобилие христианских направлений: лютеране, кальвинисты, анабаптисты, гуситы. Царь живо включился в любимую тему. Интересовался, отчего в Польше и Литве протестантизм сошел на нет? Что за выдумка папы соединить восточную и западную церковь путем взаимных уступок под своею туфлею? Святая Русь ве6рою крепка, никогда не примет  она униатства.

         За полотнищем шатра раздался посвист. Тут же то ли филин прокричал, то ли заухал сыч. Протяжный неприятный звук повторился. Птицы не бежали царского лагеря. Они не двигались, перекликаясь. Обостренный слух стражей определил нелепицу, и вдруг кто-то выговорил ужасное для ночной поры и места в глухом лесу слово:

– Разбойники!

         Царская стоянка пришла в мгновенное и быстрое движение. Опричники, сняв луки и приготовив стрелы, встали за деревья. Немногие мушкетеры взяли на изготовку ружья, засыпали на полки порох, но не поджигали фитилей. Ждали врага, он был везде и нигде.

         Внутри государевой палатки огонь потух. Из нее вышел Малюта–Скуратов. Он держался спокойно, и один знал, что делать. По приказу его громогласного голоса по всему лагерю тушили огни. Иностранные, лучше остальных вооруженные, стекались к царскому шатру. Вышел Магнус. Он старался не показать тревоги, но губы его дрожали. Он прошел к уже экипировавшимся для боя датчанам, велел выставить вперед копья и встать в каре. Коней, бесполезных в густом лесу, не седлали. Перспектива смерти или увечья от русских разбойников не вдохновляла  принца, и он бегал меж воинов, влезая в распоряжения капитанов.

         Царевич Иван вместе с Малютой тоже шустрили по лагерю, расставляя людей за поставленный кругом обоз. Телеги переворачивали на бок, выстраивая стену. Малюта просил государя забыть ненужную гордость  и лечь наземь, перебежав для скрытности из шатра в соседнюю Малютину палатку. Там Иоанн и залег, молясь вместе со стонавшим от страха Феодором. Годунов лежал со старым и малым.

         Географус выполз на четвереньках из шатра за царем. Он увидел  Грязных, стоявших спиной к спине с натянутыми тетивами. Оба посмотрели на Географуса с неприязнью., зная о его роли в нападении. После тяжкой истории с Магнусовым письмом дядя с племянником положились на старшего в роде. Василий Григорьевич –  на Малюту. Промедление, вызванное не знавшей куда идти интригой, завело опричную тысячу в капкан.

         Легкий на помину появился Годунов.

– Чего? – спросил Борис.

         Яков и Матвей прислушивались. Птичьи крики,  издаваемые невидимыми людьми, стихли. Напоследок ухнул болотный сыч. Годунов смотрел на Грязных, переводил взгляд на Географуса. Матвей вздрагивал от Борисовой проницательности. В простоте ему казалось: Годунов читает мысли. Борис  умел удивительное чутье к ситуации, оттого и казался проницательным.

         Расставив людей, Малюта вернулся. Он залез в палатку и убедил дрожавшего Иоанн вместе с младшим царевичем перейти еще далее. Воеводин шатер тоже выделялся. Разбойники его вычислят. Царь положился на Малюту. «Делай, Гриша, как знаешь!» – под стук зубов твердили его уста. Он просил прощения за прежнее меж ними бывшее, опять обещал «визиря». Малюта встал на колена, обнял приподнявшегося Иоанна. В темноте глаза  Малюты блистали. Было видно: он готов умереть. Григорий Лукьянович кликнул Грязных, и те, закрыв с двух сторон телами, вывели государя и Феодора и перевели в другую, совсем простую палатку. Разбойничьи зажженные стрелы падали уже на лагерь дождем.

         Нападения разбойников  были не редкость. Прапрадед государя был у них в плену. Однако нападение на  отряд в тысячу двести воинов отличалось большой дерзостью. Не могли же разбойники превосходить числом? У страха глаза велики, и злодеи мерещились за каждым деревом. На стоянке пылали брошенные костры. Полетевшие из леса стрелы с зажженной паклей катились по пологам, зависали в местах плохо натянутой ткани, делали пламя. Дым застил лагерь.

         Государь не отпускал Малюту, но тот настаивал на отлучке. Больше пользы станет, когда пойдет он руководить  обороной.

– Царевича береги! – просил растерявший остатки самообладания государь. – У Ивана голова  горячая.

         Малюта поклонился.

– И баб, телок моих в середину обоза с краю гоните!

         Вот про то  забыли. Царские невесты, в своих  кибитках или подле  их, в палатках. оказались на обочине ощетинившегося из-за перевернутых телег копьями, ружьями и стрелами лагеря. До женщин не было дела, как  до лошадей, оборвавших стреножье и повод, бегавших внутри, усиливая суматоху.

         Старший царевич, рынды с опричниками стремились явить молодечество, загладить вину за охоту. Только враг был не виден. Кого отражать? С кем бороться?

         Неожиданный шум прошелестел по лесу. Словно увальнем шел большой зверь, ветви ломая. Коней ли вели, многочисленный ли отряд крался. В ту сторону пустили сразу веер стрел. Тонким свистом рассекли они воздух, воткнулись в стволы. Рявкнула одинокая пищаль. В ответ с оглушающим грохотом за спинами опричников взлетел на воздух походный пороховой запас. Щепы бочек, телег, сундуков разносились по лагерю, калеча, убивая людей. Поднялась целая телега, грохнувшись и смяв царский шатер, в котором уже Иоанна не было. В лесу закричало великое количество голосов. Пыхнул факел.

         Раздвинув кустарник, на край поляны вышел высокий дед в белой рубахе с отклонено набок седой бородой. Малюта подал знак не стрелять, и. придерживая саблю, пошел к деду.

– Милые люди,– с осторожной насмешливостью сказал Малюта, –  чего вы проезжающих пугаете? Зачем демонами ходите.

         Дед достойно и с заученной насмешкою отвечал, что проезжающие заночевали на земле, подвластной знаменитому разбойнику Кудеяру, потому не могут оставаться долее без уплаты назначенной мыты или  подарков. Как? – притворно удивился Малюта. От берега Оки до Белого моря, от моря Немецкого до Уральского Камня земля принадлежит московскому государю и никому более. Говори! – оборвал дед. Наш властитель – Кудеяр, рода царского. Кудеяр – прозвание, имя  его – Юрий,  брат он государя.  Государь с нами! – вскричал Малюта. Ежели так, – отвечал дед, – пусть покажется! Вот – Кудеяр!

          Корка прежней листвы захрустела под копытами лошади. К деду двое крепких ребят подвели всадника. Грязные, следовавшие за Малютой,  сразу признали в гордо прямившемся в седле атамане бродника Кривого, явившегося к ним с товарищами в верховьях Дона,  многословное и хвастливое повествование  о защите от турок Астрахани.  Знаем мы этого человека! – сказал Матвей. – Казак он простой!.. Кривой моргнул веком, исковерканным шрамом. В дрожащем свете огня его лицо глядело остро, угрожающе. Был казак, да весь вышел! Бери выше! Трубным гласом сказал Малюта: уходите по добру. Повторил: с нами царь! Кривой усмехнулся: тогда и плата больше!

         О Кудеяре слыхали на нижней Руси.  Грабил он с шайкою купеческие челны на Волге. Никто не был уверен, что видел его, ибо многие самовольно назывались страшным именем.

         Государь, лежавший в палатке подле Годунова и Феодора, недовольно прислушивался к  перепалке. Его содрогнуло от преследовавшего имени Юрий, и он прошептал в  поту:

– Георгием он прозвался или Юрием? Юрия я не трогал. Своей смертью он помер. Младший брат мой таким же дураком, как ты был! – пихнул он скулившего Феодора.

         Чего Малюта с разбойниками рассусоливает? – рассуждал Иоанн. Отсыпать им денег, и пусть бредут своей дорогой. Чай, всего не заберут! Откупиться! Коли Кудеяр угрожает, знамо имеет силу. Вот до чего гордость человеческая доводит! – осуждал он позицию Малюты, взявшегося пугать разбойников присутствием в лагере царя. Хотел, чтобы молчал про него. Царь предполагал, что у Кудеяра до тысячи лихих людей и более. На самом деле разбойников было не более сотни. Брали на испуг и преуспевали.

         Малюта, узнавший от Василия Григорьевича о готовящемся подвохе, не донес царю, желая проявить доблесть и тем паче встать в глазах государя. Он надеялся рассеять разбойников энергичным ударом, захватить и привести к Иоанну предводителя. Пока Малюта притворно устрашился Кудеяра и выразил готовность удовлетворить разбойничьи требования. Атаман требовал половину походной казны, остаток порохового заряда, пищали, мушкеты, сабли и седельные пистолеты, новинка примеченная и желанная. Малюта пошел к царю. Получил от государя инструкцию: отдай все, чего хотят! Вернемся живыми в Москву, пошлю в сию местность сильного воеводу с войском очистить  леса от разбойников.

         О плане Малюты никто не ведал. Его сговорчивость осуждали. Особо решительно был настроен царевич Иван. Он  порывался вперед с обнаженной саблей. Недавний укор отца удерживал его, он не рисковал принимать не одобренные им решения. Стоял отдельно с товарищами отроческих игр. Чувствуя его настроение, те поддерживали Ивана. Числом до тридцати готовились ринуться на разбойников в любую минуту. Рыцарская честь подсказывала и Магнусу со свитой лучше умереть, чем выполнить требования бродяг. Хотя умереть в чащобе русского леса от негодяев отвращала принца. Капеллан Шраффер взялся обходить воинов с вином и хлебом, напутствуя.

         Опричники принесли сундуки  казной. С огнями из лесу вышла и выехала разношерстная толпа грабителей. Сундуки раскрыли, дабы убедиться в отсутствии обмана. Опричники и датчане крайне неохотно отдавали, кладя в кучу дорогой снаряд огнестрельный. Магнус приказал разоружиться для видимости. Сам он ничего  своего не отдал. Так же поступили  знатные бароны-капитаны.

         С выбритым черепом голый по пояс разбойник вбежал в лагерь, чтобы сорвать  облюбованный седельный пистолет, отделанный серебром и бронзой. Датчанин с высоты лошади двинул нахала сапогом в грудь. Завязалась шумная схватка. Поймав испуганный взгляд выглянувшего из-за полога государя Малюта  решил: вот долгожданный момент. Он зажег фитиль и, показно подняв бочку с порохом, пошел с ней на разбойников. Далече кинул. Окрестность осветилась, показывая отбрасываемых, бегущих людей. Взрыв стал сигналом. Царевич Иван и его окружение набросились на грабителей с сабельным боем. Разбойники не смешались. Густой толпой они ринулись в лагерь, деля его на две неравные части. С обоих сторон на них и ударили ратники.

         Разбойники должны были в короткий срок быть смяты, отброшены,  пленены, если б не государь. Устрашенный пороховым взрывом и звуком сечи, он, не доверяя Малюте, не веря  никому, бросив Феодора, выполз из палатки и, нагнувшись побежал в середину лагеря. Потеряв голову, он метался среди пламени, и вдруг двинул в лес. Ослепленный страхом плохо соображал. Царь бежал, подобрав подол разорванной ферязи, ломая ветла кустарника.

         Краем глаза наблюдая в спину государя, Малюта побежал ловить его. Для того  пришлось ему могучим ударом отринуть от себя вставших на пути двух-трех крепких разбойников. Круша направо и налево, высекая кривой саблей снопы искр, Малюта  перепрыгнул через оглобли с рассыпавшимися корзинами и побежал в темноту за Иоанном, которого более не видел.

         Дядя и племянник Грязные, дравшиеся плечом к плечу с Малютой, отстали, увязнув в сечи.  Якову ударом палаша рассекли надбровье. Кровь затопляла правый глаз, он почти им не видел, но шел за Матвеем, различая  его широкие плечи. Василий Григорьевич с Григорием Григорьевичем не преминули постоять за царя. Вместе с младшим братом Тимофеем они пробивались к Матвею с Яковом. Разбойники, сообразив, что Малюта удаляется в лес неспроста, в большом числе погнались за ними.

         Царь, споткнувшись о гнилую колоду, тлевшую синими блестками, свалился. Малюта нашел, поднял его подмышки дрожащего, вымазанного землей. Повел его кружным путем. Разбойники же, подоспев, набросились на людей округ государя.  Искры боя летели среди деревьев, как сверкающие звезды в вышине. Рядом острастнула  легкая пушка. Не причинив вреда, она отвлекла нападавших.

         Государя уводили, спрятавшие его верные походные рынды. Малюта оглядывался, не отставал, закрывал спиною. Царь был рослее Скуратова. Голова в  ерихонке с растрепавшимися патлами и бородой мелькала на фоне залитого лунным светом неба. Атаман Кривой, смело присвоивший грозное имя Кудеяра долго целился. Стрела взвизгнула и впилась Малюте под плечевую завязку доспеха.  Скуратов тяжело вздохнул, присел. Нашел силы стать ровно и мягко подтолкнул царя далее. Государь нашелся шутить, требовал сказать Василию Грязному, раз махал надысь в представлении саблею, пускай  разгонит наседавших воров.

         Василий Григорьевич с семейством  прикрывал державное отступление. Разбойники превосходили  знанием местности. Подлезали сзади, с боков. Нога Якова увязла в петлистой траве. Он получил удар булавой по затылку, и упал, потерял сознание.  Матвей видел как кто-то из своих пал, но темнота и запарка боя помешали ему заметить, что это был Яков.

         Царя довели до телег, поваленных кругом. Здесь стояли иноземцы с ружьями. Воодушевленные прибытием невредимого царя, они по приказу Малюты дали залп. Пули валили   своих и чужих в рукопашной сцепившихся.

         Царь опустился на ящик с утварью. Вытирал платком взмокшее лицо. Все государевы иноземные доктора, смышлено лежавшие за телегами, теперь подошли к Иоанну.  Лензей тер уксусом виски. Бомелий давал нюхать соль. Малюта отнекивался, ему перевязали обильно кровоточащую рану. Григорий Лукьянович рвался в бой, кликая смущенных людей. Вместе с немецким капитаном поставил мушкетеров в четыре очереди, что давало возможность стрелять  непрерывно. Скоро перед царем выстрелами очистили поле.

         Поляна, где раскинулся лагерь, была довольно ровная. Это позволило рыцарям Магнуса выехать на бродяг конными. Царевич Иван и многие опричники тоже сели на коней и надавили  с другой стороны. Разбойники отпрянули от царского прибежища и неохотно рассеивались, напоследок стащив наземь и зарезав нескольких неповоротливых в узком пространстве всадников.

         Никто не сомневался в успехе государственного оружия. Убитых разбойников насыпали грудами, другие от ран корчились. Отступавшие негодяи еще пытались утащить царскую рухлядь и коробы с провизией. За общим за царя сражением отвлеклись, как залезли к царским невестам. Отчаянная Марфа Собакина колотила  по разбойным мордам дорожной укладкою, не боясь ни выстрела, ни  ножевого ранения. Ехавшая с ней Ефросинья Ананьина вжалась в стену возка. Родители обоих невест таились, лежа в кибитках.

– И чего ты испужалась?! – задорно кричала Марфа на бледную Ефросинью. Заметив отступление разбойников, бравая купеческая дочь выскочила с возка, сундучком съездила по темечку усато-бородатого дедулю-вора, того самого, который вышел из леса с бесстыдным заявлением. Дедуля спешно снимал конскую сбрую, да под ударами девицы оставил дело. Плюясь и ругаясь, скрылся вместе с другими в подлеске.

         Уцелевшие  растворились во мгле. Царевич Иван был героем. Его длань поразила многих разбойников. Сам он не был задет. Иоанн, собравшись с духом, опять принялся выговаривать сыну. Мол, не след князю лезть в первый ряд. Не так ли поступали предки наши? – возражал Иван. Никто не рисковал бесцельно, – настаивал Иоанн. Бывали исключения: Святослав Игоревич или Дмитрий Донской. Остальные руководили издалека. Дмитрий Донской через два года после победы на поле Куликовом уже бежал из Москвы от Тохтамыша. Прадед твой  молениями ветхого Ростовского архиепископа Вассиана да митрополита Геронтия устоял на Угре, готовый целовать ханскую басму.

         Годунов донес Иоанну  о смелости Марфы Собакиной, и он соизволил посмотреть на нее.

         Марфа  взволнованная недавней борьбой встала перед царем, Сильная,  с горящим взором, где прыгали отражения пламени, не по годам телесно развитая, она представляла расцвет женского естества. В ней чудилась тайна, завистливые языки сказывали – самая банальная: Марфа, скрывая, не была девицей. То, что она смотрела в глаза царю, не потупляла взгляд, тогда казалось вызывающим. Иоанн, приходя в себя после приступа унизительной трусости, с жадным удивлением пил видение перед собой бросающей ему вызов молодой женщины. Он словно заново открывал существование среди претенденток  Марфы, вспоминая, как во время смотра в Опричном дворце  она умно и бойко отвечала на его загадки.

         Иоанн приказал провести Марфу в шатер. Здесь он хотел, чтобы она отдалась ему немедля. Не колеблясь, Марфа скинула с себя одежды, открыла высокую грудь, лебяжью шею, развитые бедра под изгибом пояса, зовущий живот. Вспотевшая после драки с разбойником Марфа пахла женщиной. Ее запах кружил царю голову, вызывал придавленный недавним испугом позыв похоти. Он желал унизить, испачкать ее, как недавно сам был унижен и испачкан  животным ужасом,  бегством, потерей рассудка от  опасности, презренным отсиживаньем, укрытием в опричной палатке, в кустах, за телегами. Он отдал свое спасение другим, тому же Малюте. Его спасли, но заслуга царя том отсутствовала. Он не руководил обороной, наоборот, требовал испить до конца чашу унижения, отдав разбойникам требуемое и более. Марфа не боялась того, чего боялся он. Она не боялась смерти, не боялась и его. Иоанн глядел на опрокинутый в шатре стол, поваленные седалища, сорванную занавеску над ложем, разбросанные кубки и чувствовал, что не сможет овладеть Марфой. Его чресла после Географусовой жены и перенесенного страха были пусты. И он, одетый, был гол перед Марфой голою. На короткое время царь оказался подавленным женщиною. Захочет, кошкой выцарапает глаза. Чего же ему? Опять звать на помощь? Кричать: «Малюта! Сын Иван! Годунов!» Иоанн проглотил слюну и сказал Марфе: