Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)

         Матвею показалось, что крымчаки дрогнули. Действительно, они поворачивали, еще бросая арканы, утаскивая иноземных и русских пушкарей, пристрельщиков, банщиков приучавшихся огнеметному искусству. Крымчаки пугали криком, посвистом. Им вопили вслед, бранились матерно, плевали. Желание преследовать туманило рассудок безудержной храбростью. Матвей побежал к послуху, державшего его взвивавшегося жеребца. Хозяйски огладил, успокоил. Посланцы Воротынского  лазали меж рядами, требуя не выбегать вперед, вернуться за вновь сомкнутые возы. Матвей понял приказ, кивнул.

         Первый неистовый штурм был отбит. Лекари перевязывали ратникам раны, обеззараживали крепким медом ссадины и порезы. Нежизнеспособные члены отсекались ножами. Попы молились о выздоровлении. Ходили внутри обоза с иконами, причащали, отпевали, вселяли надежду в победу над нехристями. От заразы трупы бросали в общую яму в лагере, засыпали землей.

         Воротынский еще не знал, что удача даровала ему двух важных пленников. На другой день, когда попытки взять русский лагерь возобновились, и волна приступа сменяла волну, схватили отставшего татарина. Его спросили, насколько упорен будет крымский царь. Татарин отвечал: «Что спрашиваете меня, незнатного? Спросите господина моего Дивей-мурзу, которого вчера вы захватили». Воевода приказал воинам привести своих полоняников,  каждый держал их розно, рассчитывая разжиться щедрым выкупом или продажею. Между другими татарин указал Дивей-мурзу, зятя хана. Тот не хоронился, мерил черными глазами-буравчиками тучную фигуру московского воеводы. Презрительно кривил губу: «Эх вы, мужичье! Как вы, жалкие, осмелились тягаться с вашим господином Крымским царем!» Воротынский сдержался: «Ты сам в плену, а  грозишься». Дивей-мурза возразил не без гордости: «Если бы Крымский царь был взят в полон вместо меня, и то не спасло бы вас. Я освободил бы его, а вас, чернецов, до одного согнал бы полоняниками в Крым!» – «Как бы ты это сделал?» – « Без боя выморил бы вас голодом в вашем гуляй-городе в пять-шесть дней». Мурза видел, что русские воины, испытывая недостаток провианта, добивали для котлов раненых и запасных лошадей, что не могло продолжаться долго. Со вздохом Воротынский приказал содержать Дивей-мурзу и другого знатного пленника Хаз-Булата отдельно.

         День за днем крымчаки старались взять русский лагерь, и -безуспешно. Стороны обменивались пушечными выстрелами, осыпали друг друга пулями со стрелами. Русские воинские запасы иссякали. Подбирали чужие стрелы и пуляли во врага. Потери были ужасны. Воздух прел запахом крови и мертвечины. Степные птицы застили небо, облепливали, клевали мертвых и полуживых. Повсюду валялись перевернутые  возы и крымские осадные туры. Их везли на Кремль, собрали на «гуляй-город» и оставили, вынужденные русским молодечеством.

         Воротынский тайно подготовил для контратаки сильные полки касимовских и  казанских татар, лицом, одеждою и вооружением почти не отличавшихся от крымцев. Скрытно под покровом тьмы они вывели коней из лагеря и при первых проблесках зари ударили, пробиваясь к юрте хана.

         В смелой вылазке служивые татары опрокинули крымчаков. Хан, разбуженный возгласами ночного сражения, вынужден был с основными силами сняться с места и отойти далее. Возвратившихся в «гуляй-город» казанцев, астраханцев и касимовцев встречали  победителями. Но блокада не была прорвана. Будущее окружения рисовалось самыми мрачными красками. Поминали Калкинский помост, на котором пировали победители.

         Особенный недостаток ощущался в воде. В осажденном лагере вынуждены были пить кровь забитых лошадей. Отсюда истекало нездоровье, разошлась зараза и смерть от болезни животов. Созванные на совет воеводы и бояре московские, рязанские и других уездов, сошлись во мнении: надо прорвать осаду и выйти к Шереметьеву. Верили – тот рядом. Соединиться с ним и ударить на врага совместно. Глаза полководцев вольно-невольно обращались к крепкой фигуре Малюты-Скуратова. Он верховодил лучшей царской тысячью. Пополненные опричники  подобрались статные сильные, закаленные упражнениями, приученные отбросить жалость и душевные сомнения в объездах государя и заместителя, старшего сына его. Кто как не опричный полк прорвет вражеское кольцо? Бояре, сидя на попонах, постеленных на земле, трясли согласно бородами, одобрительно перешептывались. Не для того ли создавалось кромешное войско, экипировалось немецким доспехом, короткими английскими приседельными пищалями, саблями дамасской стали, чтобы не бросить  его в минуту наиответственнейшую на заклятого противника, сокрушить, опрокинуть? Слабейшее земское войско поддержит удар, пойдет в атаку последышем. Выразить общую волю совета надлежало Воротынскому, и он глядел на Малюту.

         Гримасы скрытого неудовольствия бегали по грубому, просеченному морщинами и бороздой сабельного шрама лицу Григория Лукьяновича. Он брал себя за бороду,  сжимал, будто отрывая. Без царя не отваживался скомандовать опричнине открывать прорыв. Только царь был далеко, и решение висело на воеводе. Хрустнув суставами, Малюта сказал:

– Будь, бояре, по-вашему.

– Ладно по сему! – хлопнул по колену Воротынский. Потомок Святого Михаила Черниговского, не поклонившегося пред Батыем могольским кумирам, отпрыск гордых Ольговичей, непримиримых соперников дома Мономаха и Всеволода, он брал на себя ответ за посылку цвета войска в авангард. Шуйские с Мстиславскими и Одоевскими не могли не одобрить решения большого воеводы. Пуще других похвалил боярин Морозов, своей рукой соединивший руки Воротынского и Малюты. «Посмотрим, что выйдет! Со своими справлялись, как на чужих налетят?!» – думали князья Мстиславский, Глинский, Черкасский и Трубецкой, имевшие зуб на Воротынского, что обогнал  верховодством войском.

         Малюта собрал опричников и сказал им, толпящимся:

– Не вас ли, братья мои, государь называл молодыми волками? Не вы ли не раз клялись умереть прежде за него, потом – за родителей, милых детей, иных сродственников? Час настал. Пойдем первыми. Поляжем за царя Ивана Васильевича. Оправдаем имения и награды. Не выступим наутро храбро, сожжет  хан заново Москву, теперь до почвы. Опять ли побежим, бросив полторы сотни пушек в реку? Повторим прошлый год? Допустим ли в среде своей предателей, подобных Михайле Темгрюковичу, Григорию Грязному с князем Гвоздевым-Ростовским, ездивших в палатку к хану, измену примеривавших. Лучшего хан не даст: ждите унижение нашей чести. Ты ли, Василий Григорьевич, – повернулся он к старшему Грязному, – повезешь Девлету унизительные подарки? Вы ли, Хворостинины, подадите врагу грамоту на Казань, твоим отцом воинским подвигом склоненную? Призываю не сражаться назавтра, а умереть.

         Не всей опричной молодежи желалось умереть назавтра за государя. Многих государь обидел, кому-то не дал обещанного. Только стыдно одному перед другим выходило уступить крымчакам. Чем те лучше? Неужто храбрее? Али силой и ловкостью молодецкой взяли? Вооруженье наше не хуже. Кони же притомлены четырехдневной осадой, только свежи, ежели в последний бой. Матвей Грязной вместе с товарищами оглядывался на темные вздетые к небу хоругви. Луч месяца выхватывал тонкий лик Христа. Нет, полумесяц, не уступит тебе крест! Утром переплететесь в схватке неуступчивой беспощадной.

         От опричников не укрылась войсковая интрига. Не понапрасну нахваливают их земские. Идите, мол, на крымчаков в первых рядах. Не Шуйские ли с Пронскими, Горенскими, Кубенскими, Трубецкими и Воронцовыми мечтают об опричной погибели? Не их ли вотчины опричнина разоряла? Не их ли родичей царские молодцы в петли вздергивали? Не их ли дворовых девок раздевали до нага и на потеху кур заставляли себе на обед ловить, видя тех нагнувшимися?  И старая и новая знать, те же Нагие зуб, на опричнину имеют. И какой зуб – клык! Воротынский придавал опричному полку отборных кликнутых добровольцев – земцев. Тем не менее опасения опричников подтвердило то, что Малюта самоустранился от командования, де, выедет в поле простым воином, умереть с братьями.  Командовать опричным полком назначили братьям Хворостининым, первому – Дмитрию. Знамо, сомневался Малюта в успехе. Не по наслышке опытный в придворном раскладе, снимал перед грозным царем с себя ответственность за неуспех.

         Опричники разошлись, каждый к попоне. Спали, подложив под голову седло.  Малюта разыскал Василия Грязного, сидевшего на повапленном плетне, служившем ложем. Отирая травою, голова тачал на утренний бой саблю. Григорий Лукьянович залез под полог, обнял  за плечи Грязного:

– Что скажу тебе, Василий Григорьевич: послал бы я сына, нет у меня, прошу дело исполнить твоего Матвея. Завтра на битве пускай притворно переметнется к хану с донесением, что сейчас дьяк сочинит. Дескать, возвращается Шереметьев из Москвы с тридцатью тьмами. С ними  и сам государь-батюшка, ведя изрядное войско, в  Новгороде набранное. Царь Магнус ведет сильных немцев без числа.

         Василий Григорьевич вздрогнул от освеженной  выдумки:

– Поверит ли хан?

– Поверит. Чем еще объяснит наше упорство? Коли хитростью не спасемся, назавтра всем гибель.

– Отчего Матвуша?

– Племянник предателя Григория, сродственник остальных ваших, к хану прошлое лето ездивших, по измене казненных

–  Так рассуждать, не мне ли и переметнуться?

         Малюта покопался в бороде: «Не изменит ли Василий воистину? Яблоко от яблони недалече ляжет. Григорий – брат его». Лучше придержать Василия Григорьевича скрытым агнатом.

– Нет. Пущай Матвей скачет. Поди, вразуми.

         Светлая ночь припала  туманцем, легким свитком полетела в разгорающееся утро. Прокапала  августовской слезой кудрявая тучка. Тетерева смолкли токовать. Шустря крапчатыми крыльями, убежали в траву к выводку. Войско подтягивало подпруги, оглядывалось на спаленную ворогом деревню. Не так ли станет и с их дворами? Не так. Победитель-хан оставил бы подворья, а то с кого доить Русь? Набирал бы славянскую молодежь в баскакские отряды сбирать уроки да бремя с собственных земляков. Водил бы воевать в семейные междоусобицы и на Польшу. Только не чужды славяне чести. Хуже ли мы? Опричники обходили товарищей, обнимались. Надели под черные рясы белые смертные рубахи. Матвей, получивший грамоту, намаранную за ночь дьяком, стоял чуждо, туго сведя брови. Мнимое скорое предательство тяготило, он чуял себя истинным изменником. Никто из товарищей не замечал в Грязном тягости, читали в ясных глазах родственное каждому прощание.

         Перед выездом избранные опричники подошли к Хворостинину, попросили не брать в бой пищалей. Неловко с ними в ближнем бою.

– Не смогем, – говорили Хворостинину. – Пока фитиль подожжешь, голову срубят.

         Хворостинин снизошел к просьбе. Загремели кинутые кучей короткие заморские ружья. Малюта поглядел на князя Дмитрия. Тот – на него. Обычный здоровый румянец сбежал с лица Григория Лукьяновича. Толстыми пальцами в боевой перчатке он перебирал шишаки на притороченной к луке увесистой палице. Моргнул воеводе. Хворостинин вскинул руку. Протяжной тоской спел рог. Опричная конница  выезжала от разомкнутых обозов и разворачивалась. Земцы прытко выходили за смертниками.

         В крымском войске ждали движения. Юзбаши метались разводить сотни. Гулкие удары барабанов торопили. Косматая южная конница ждала удара. Московиты не взяли разбег, когда крымчаки, крича  и улюлюкая, полетели им встречь. Крымские пушкари еще успели кинуть огневой заряд навесом. Бомбарды разорвались  напрасным недолетом. Брызги фейерверка осыпали конницу.

         Девлет-Гирей видел  вытянутую в стрелу опричную тысячу. Более не сомневаясь, что тяготы окружения подвигли русских на открытое столкновение, он приказал выдвинуть все имеющиеся силы. Ряд за рядом бросить против надвигающегося соперника. Поднятая  пыль мешала догляду. Если бы Девлет и его подсказчики были внимательнее, они заметили бы, что опричный отряд едва поддерживает треть земской конницы. Знание сего обстоятельства вряд ли бы умерило самонадеянность хана. Он счел бы, что московиты замешкались.

         Тонкий посвист в стуке копыт: юзбаши сказали снарядить луки, маленькие двувыгнутые с тугой тетивой – вернейшее оружие номадов. Глухим хлопком вытянулись тетивы, и, визгливо рассекая воздух, перистая смерть разорвала пыльное облако. Опричники не потратили время на прикрытие, не сорвали с лошадиных боков щитов. Под конские ноги скатились первины жертв.

         Передние опричники на резвых скакунах уже врезались в середину торопко развертываемого крымского войска. Номады дрогнули и попятились. Вал за валом черные всадники накатывались на полки Девлета. Вороные кони мешались с крымскими гнедыми. Нагрудья юшманей путались с бахтерецами и зерцалами. Наши остроконечные ерихонки – с татарскими  колпаками. Крымцы, превосходившие числом, медлительно, но верно охватывали опричников, образуя крутящееся в степи месиво из доспехов, шишаков, рубящих сабель, лошадиных морд.

         Хан с  пригорка, где стояли  шатры его дивана из родичей, богатейших беков и турецких посланников гнал новые отряды  налево и направо в охват московитов, выехавших из «гуляй-города» . Отрезать! Рассечь! Хвастуны предвкушали победу.  Не в бездну же канут крымцы? Струившийся ветер иногда раздвигал пыльный и за дравшейся конницей вставал московский обоз. Щиты, ощерившиеся копьями, рогатинами, заостренными палками прикрывали телеги, где сидели воины. Повозки непрерывно двигались, осложняя крымцам прицел. Сеяли смерть стрелами, камнями, калечащим, убивающим пушечным зарядом. Беспрерывная подвижность обоза, напоминавшего грандиозного ежа и дала название «гуляй-города». В некоторых местах из-за щитов показывалось пламя горевших  горнов. То полковые кузнецы у наковален чинили пробитый во вчерашних схватках доспех. «Безумцы! – думал Девлет. – Неужели надеются, что товарищи  в стан вернутся?» Ханское окружение все более воодушевлялось: русская конница оказалась в крымских клещах. Недолго оставалось ждать, вот хану начнут приносить отсеченные русские головы, чтобы он, в зависимости от  знатности пораженного воина, принялся отсыпать звонкую монету. Служки обнесли кумысом. После пробывателя Девлет отпил первым и передал пенную чашу сыновьям. Все восьмеро, включая малыша Мубарака, стояли около отца и просились в сражение. Девлет не пускал: без них управятся. Смеялся Фатху и Селамету, взявшихся биться на игрушечных мечах.

         Грохот от ударов стоял такой, что слов не было слышно. Матвей видел шевелившиеся губы отца, требовавшего выбираться из сечи, скакать к татарам. Матвей, сдавленный сечей со всех сторон, никак не мог того поделать. Бок о бок с ним билась опричнина. Матвей взмахивал саблей. Его дамасская сталь находила на другую. Рядом немецкий клинок налетал на турецкий. Длинные ленты искр осыпались обочь шеломов. Конские хвосты, венчавшие крымские колпаки, у наших в этом месте были репейки, опалялись искрой и тлели, скручивая волос. Дальние крымцы, не добираясь до русских, совали меж сражающихся копья, тыкали ими московских конников. Опричники рассекали копья, щепы падали округ. И снова сабля скрежетала о саблю. Удивительно проворно соперники крутили короткими щитами. Сабли, цепи и булавы стучали до глухоты. Со стороны подступал перекрывающий  шум  копыт и лязга вооружения подъезжавших, мешавших чрезмерным количеством крымских подкреплений. Не имея возможности влезть в сечу, орды кружили, гикали, посылали стрелы, часто неосторожно губя своих. Внутри смешавшейся толпы: искаженные ненавистью лица, сведенные проклятиями уста, выкаченные из-под надбровий очи. В страстном решающем напряжении каждый бился, забыв про что. Выжить, уйти. Но  было не протолкнуться. Лишь павший враг или товарищ освобождал место, тогда подвигались. Встав над трупом, занимали  место. Лошади спотыкались о павших, валились. Оказавшийся на земле всадник рубился стоя. Подсекал подпругу врагу, вынуждая падать. Там, на земле, между вертевшимися лошадьми  сражение разгоралось еще яростнее. Силы и умение были равны. Раскосые глаза свербили не менее раскосые. Острые подбородки и скулы налетали на подобные. Русские были с бородами, татары брились. Но и на стороне московитов сражалось до половины крещеных татар. Опричники выделялись скуфейками и черными ризами, вороными конями, крымцы – пестрым нарядом, тюбетейками, чалмами.

         Малюта искал Матвея и показывал, куда выезжать. Матвей с плеча рушил неприцельные удары, заботясь не навредить, но обеспечить  продвижение среди своих и чужих. Григорий Лукьянович отвлек мощной фигурой пятерых. Забыв возраст, он вертелся волчком. Мельканье клинка слилось в бесконечный изгиб матовой ленты. Малюта грудью жеребца давил к дородному татарину, противнику достойному мастерством. У татарина меж завязок доспеха глядела серебряная застежка турецкого кафтана. Татарин пришпорил к Малюте. Удар на удар.  Малюта всадил эфенди острие сабли подмышку. Следующим ударом Малюта срезал татарину горло. Голова повисла на лоскуте кожи. Привстав в стременах Малюта натренированной рукой раздвоил подоспевшего взамен павшего янычара. Матвей влез в освобожденное Малютой пространство. Напоследок он успел оглянуться: Василий Григорьевич дрался бок о бок  с худым жилистым дядей Тимофеем. Оба махали саблями, как крылья мельницы. Малюта проследил отъезд Матвея и лишь после того отодвинулся от братьев Грязных далее. Свербела ли мысль, что ускачут Грязные к татарам все вместе? Собирался ли тогда броситься на перебежчиков с саблею?

         Как  ни храбры были русские, дело опричников было проиграно. Крымцы подкреплялись всечасной подменою. Клепсидра истории капала кровью. Девлет-Гирей удовлетворенно наблюдал, как кольцо вокруг опричного полка неумолимо сжимается. Он полагал: окружено целиком русское войско. То была роковая ошибка. Сомнение закралось, когда сильный порыв  ветра на  короткий миг расчистил обильную пыль, и он  заметил  значительное прорежение в лагере. Московские пехотинцы прикрылись от стрел щитами черепахою. Пращники и застрельщики стояли за телегами. Посередине трепыхалась  большая хоругвь воеводы Воротынского. Но не бежал ли он? Не последовал ли главный воевода примеру  Шереметьева? Верно московитов стало меньше, оттого, что храбрые нукеры их перебили. Омыв лицо, Девлет-Гирей  возблагодарил Всевышнего.

         Матвей бочком продирался к битвенной окраине, по– прежнему неутомимо нанося удары по наседавшим крымчакам. В месиве сражения вдруг обнаружилось мощное боковое движение. Это хан снизошел к просьбам старших сыновей. Подкрепил нукеров их личными отрядами. На застоявшихся жеребцах молодежь врывалась в гущу сечи, отодвигала усталых и крошила утомленных русских воинов. Войско московитов пятилось и скоро вынужденно отошло в неглубокие воды речки Лопасни, там противоборство продолжилось с прежним неистовством. Матвей вырвался из кучи и несся, оставляя в стороне московский лагерь, видневшийся на холме по берегу Урожая. Битва подкатывалась и сюда. Подступы к «гуляй-городу» сдерживали сомкнутые ряды ландскнехтов Францбека. С флангов их прикрывала пешая козельская рать. Несколько сотен нукеров огибало поле сражения и летело на рыцарей ударить в тыл. Матвей поторопился, дабы не оказаться зажатым между теми и другими. Спиной он почувствовал  сильное колебание воздуха, означавшее: налетела броня на броню. Конские хвосты крымских воинских колпаков налезли на разноцветные плюмажи рыцарей. Юркие татарские воины спешились, привязали к кустам поводья коней и полезли в бой резать подпруги тяжелым рыцарям.

         Матвей не остался незамеченным. За ним погнался зоркий крымчак. Давая понять, что переметывается к врагу, Матвей на ходу расстегивал крючки юшмани. Он сбросил наземь саблю с ножнами, щит. Брякнулся, перекосив железные доски, доспех. Матвей развернул коня и показал преследователю пустые руки. Тот, еще озлобленный погоней, нагнав, ударил Матвея плашмя саблею по темечку.

         Успев уклониться, Матвей снизил силу удара, принял на плечо. Татарин указал Матвею наземь. Матвей спрыгнул. Крымчак подхватил его лошадь, поехал подобрать доспех саблю. На шею Матвею накинул аркан, указывавший  собственность. Миссия Матвея могла  быть не выполнена, когда бы он, завидев, что отводят его далее от ханской ставки, не кинулся в ноги проезжавшему мурзе. То был Утемиш. Изрядно владевший  русским наречием он понял: Матвей не пленник, как уверял захвативший его татарин, но перебежчик. Матвей достал из-за пазухи письмо, будто бы извещавшее о приближении сильного русского подкрепления. Утемиш воздал недовольному татарину монетою и пояснительным  пинком, повез Матвея к Девлету.

         С ханского возвышения открывался вид на речку, принимавшую приток, и деревню. В русском «гуляй-городе» происходила суматоха. Причин ее не знали. Завидели стрельцов, выходивших вперед обоза и ставивших  ружья на подставки.

         Среди приближенных хана сыскалось достаточно московских  изменников, знавших Грязных, помнивших, как прошлый год четверо их наезжали в ставку, вынужденно сказывая, где у царя  полки и надежна ли оборона столицы. Ведали и о казни. К переметнувшемуся Матвею отнеслись с сомнением: никому не верили, в каждом колебались.  Матвей распростерся ниц перед Гиреем. Утемиш протянул хану взятую  мнимо тайную грамоту. Девлет, не касаясь, кивнул передать бумагу русскому приспешнику для прочтения.

         Утемиш склонял ухо и, глядя на кровопролитное сражение, выговаривал Матвею:

– Вот ты сам и други твои оделись, как на царский  маскарад, православными монахами, в черных рясах, скуфейках, с выпростанными крестами. К лукам приторочены у вас выбеленные непогодой собачьи черепа и поганые метла. Кони тоже черные. Но способны ли вы испугать славных ханских воинов. Гляди: все более теснят ваших.

         В густоте пыли мелькали черные фигуры опричников, вставали на дыбы лошади. Блиставший доспех делал их похожими на улиток, что, барахтаясь, никак не выберутся из панцирей, которые переросли. Цветастые кафтаны крымчаков разрезали черный пирог лентами, разделяли на отдельные очаги отчаянного,  последнего сопротивления. Янычарский полковник подъехал к хану, получил разрешение и  начал выдвигать дотоле берегшиеся  конные резервы. Матвей сообразил: крымчаки идут добивать «гуляй-город».

         В теперешнем выигрышном для крымчаков и турок положении бумага, привезенная Грязным, не выглядела устрашающей. Признаков возвращающегося Шереметьева нигде не было. Крымчакам – поторопиться, и они расправятся с Воротынским до подхода любых московских сил. Все же Девлет  послал две сотни на север подтвердить привезенное послание или опровергнуть.

         Матвей искренне жалел товарищей. Он наблюдал ладных ханских воинов. Видел командиров, непрерывно получавших  приказы и скакавших их выполнять, пригнувшись к гривам маленьких косматых коней. Окружение Девлета шевелилось, пульсировало и казалось разноцветной каплей, выпускавшей нити отростков – смерть. Плакало сердце о родном обреченном  войске. Утемиш, не вдаваясь в чувства перебежчика, полагая выбор предательства правильным, с ленцой допрашивал Матвея о последних переменах в опричнине.

– За что же служит царю она вашему? Мы-то, ханского племени, идем с Девлетом за наживу, таков корм наш, то – достойнее, ибо ваши  храбрецы ведомы страхом. Не спереди мы убьем, так ваши опосля расправятся сзади. Наслышаны о гонениях. Палец о палец не ударил бы  за вашего царя. Вот и эти, друзья твои обреченные, почем зря сражаются? На что сие напрасное ожесточение?

– Не сражаются они,  умирают, – угрюмо отвечал Матвей, видя, как падают один за другим опричники, чьи черные рясы и скуфейки, вороные кони растворялись в удушающем кольце неприятеля до исчезновения.

         Утемиш насмешливо  окидывал крепкую, чуть согбенную фигуру Матвея, прикидывал, сколько дадут за него на рабском рынке. Он не верил, что тот привез бумагу, способную изменить ход сражения. Хан тоже не верил  и полагал, что Матвей, и, возможно, родичи его желают переметнуться на крымскую службу, потому и состряпали бесполезное услужливое донесение.

         И вдруг  волна прокатилась по ханскому флангу. Оттуда прискакал нукер, крича: значительные силы русских пробираются оврагами высохшего речного русла. Теснота места увеличивала страх числа. Растянувшиеся узкой линией московские воины представились   юзбаши, отправившему нукера, тьмами и тьмами. Вместе с Георгием разглядели изображенья и ярославских медведей, и зубцов Суздаля.

         Пять сотен Утемиша как раз прикрывали фланг и слабо использовались в деле. Утемиш тут же ускакал, чтобы смелой контратакой разогнать неведомо откуда свалившихся. Неужели Матвей не обманул? Треск ружейных выстрелов и одиночные хлопки пушек подтверждали, что пока татары увязли в разгроме опричного полка Хворостинина,  свежие полки московитов, испытывая хлопоты лишь с ухабистыми дорогами, зашли во фланг  хану и продолжают движение, целясь на обоз.

         Утемиш скоро возвратился в ставку с окровавленной головой. Его конников рассеяли, и он, как прежний гонец, преувеличивал численность неприятеля, описывал, что заметил те же самые деревянные щиты, что спасали «гуляй-город». Сломав со зла плетку, Девлет бросил на обходивших русских орду ногаев. Хану приходилось выводить людей из сечи с Хворостининым, ибо мало кто не ускакал  туда добыть доблести и пленника в короткой расправе с малой черной тысячью.

         Ногайский хан, известный  жестокосердием и личной  храбростью, неохотно оторвался от утомленных опричников и полетел помочь полутьме Утемиша. Хорошо бы помочь и сотнями старших сыновей, но хан неосмотрительно дозволил им добить уступавших опричников.

         Девлет-Гирей по-иному поглядел на  Матвееву бумагу. Почуяв поражение, он, оправдываясь, поверил, что с Москвы вернулись Шереметьевские  полки, подкрепленные новгородским войском  государя, датскими наемниками Магнуса, кем угодно. Хан возглавляет войско, отчего бы Иоанну не самому привести своих? Прошлый год было не так. Отчего же ноне?  Да, это ударил царь. Не обреченный и ослабленный Воротынский же вывел остаток войск в обход?!

         Золотые московские хоругви с кротким ликом Христа стремительно продвигались к ханской ставке, опрокидывая препятствия. Клочковатые, обритые, с растрепанными вихрами на  узких подбородках головы крымчаков слетали с плеч. Вставали на дыбы перепуганные лошади, скидывали седоков. Девлет помчался вперед. Желал показать воинам: он неустрашим. Сыновья и окружение увидели и пришпорили за ним, оставив участки битвы, где руководили. Только прямо на юрты знати напирал такой вихрь, что хану пришлось удержать лошадь. У него блеснула лихорадочная мысль додавить опричников и по трупам опрокинутых влететь в опустевший «гуляй-город», запереться в оставленных русскими укреплениях. Была необоримая преграда: опричный полк стоял намертво. Сдвинутые по колено в реку, они перестали уступать и лишь падали сраженные не крымским умением, но числом.

         Красные московские кафтаны вливались в сердце ханской ставки. С флажками на пиках неудержимым валом взбирались дружины Никиты Одоевского и Андрея Хованского. Хмурый Девлет толкнул назад в ножны с золотой насечкой саблю. Душа его облилась слезами, когда увидел он, как московиты берут под уздцы коней его сыновей. Сыновья выворачивались. Старые мурзы рубились отчаянно. Московиты сваливали их арканами, затягивали ремнями запястья, волокли по земле. Продажа и выкуп – тот же исход, кто бы не победил в  смертельной схватке.

         Астраханский царевич Кайбула наседал с  юрьевцами. Было за что драться – сын сидел в «дружеском» заложничестве в Новгороде около Иоанна. Касимовские татары вместе с тверчанами накинулись на обоз. Симеон Бекбулатович прыгал на чалой кобыле меж своими, хлестал плеткой по плечам, требовал не отвлекаться на разграбление. В телегах лежало собранное по пути ханом  рязанское, козельское, серпуховское добро.

         Ошеломленный, расхристанный внезапным разгромом хан вскричал поворачивать к Дону уцелевшим. Обоз бросили. Более стойко державшиеся янычары уходили последними, отражали наскоки русских, от избытка мужества кинувшихся в беспорядочное разрозненное, свойственное злобе преследование. В сече полегла родня Девлет-Гирея, нашли смерть, раны и плен многие мурзы и знатные воины.

         Старший сын Девлета Мухаммад алкал срубить Матвею голову за достоверную, да печальную весть о подходе главного русского войска. Передумал, забрал в Таврию пленником. Никто у татар не желал признавать себя обманутым. Правда же была такова: ни Шереметьев, ни царь не подошли. Воротынский разбил вчетверо превосходящего числом противника.

         Привыкший к лести, новостям радужным, самым бессовестным Иоанн, сидя в Новгороде,  колебался в успехе. Растворяя в пирах и коротких расправах скорбь о бедах отчизны, диктовал завещание, там отдавал царство Ивану. Еще собирался бежать в Англию, когда получил повторный донос о победе. Но еще прежде «добрые» люди подсказали: Воротынский положил опричнину, лучшую царскую тысячу, его скорых соколов, молодых волков. Говорили: специально ненавистными боярами-воеводами  были поставлены  они в бою  первыми.

         Государь сел на древнем  дворе Ярослава в высокое с золотой парчой кресло  и  потребовал заново явиться гонцам от Молоди уже в присутствии новгородских господ, тиунов, земцев, иноземных гостей и духовенства. Сановник Давыдов и князь Ногтев, свидетели и участники победы, громкими голосами повторили, как хан, изумленный подходом наших сил узкою долиной в бок орде, испуганно повернул за Оку, оставляя обоз и  бунчуки. Из ста двадцати тысяч крымчаков большая часть перебита, взята в полон или разбежалась. Девлет, едва уцелев, ускакал с двадцатью тысячами. Знатнейший бич и губитель христиан ногайский мурза Дивий, отдавшийся в плен суздальскому витязю Алалыкину, был явлен собранию вместе с некоторыми другими знатными пленниками. Мурзы стояли понуро с обнаженными головами. Их насильно положили перед государем ниц.  Кинули трофеи: два лука и две сабли Девлет-Гиреевы. Победа приписывалась Иоанновой мудрости. Его именем вдохновлялись защитники.

         Иоанн осыпал вестников милостынями, велел присутствующим благодарно кланяться победившим воеводам, трезвонить в колокола, день и ночь духовенству петь благодарственные молебны. Успев отправить новое остерегающее письмо Иоанну III Шведскому, царь возвращался в Москву принять восторги тамошних спасенных. Знатных крымских пленников оставляли в неволе в Новгороде, не сомневаясь ли еще в крепком стоянии столицы?  Иоанн молчал про разгром опричнины. Откладывал возмездие Воротынскому с Одоевским и Морозовым. Не упоминал  о хитрости, уверившей татар в подходе московских сил. Удивительно, без всякого наказания остался Шереметьев, не выполнивший приказа. сбежавший в решительную минуту. Согласились поверить, что он ушел укреплять Кремлевские стены, пополнять людьми и пушками недостаточный гарнизон.