Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 47 страниц)

         Пламя зажгло на казнимых штаны и кафтаны. Скручивались опаленные волосы. Бомелий ждал шока жертв.  Мучители не ведали: те потеряют сознание и не почувствуют, как судороги вывернут руки и ноги. Сгорят ремни, и падут жертвы в позах утробных.  С чего началось, тем  кончится. Бомелий поймал себя на воображении, будто его казнят. Остро, отлично от толстокожих варваров, чувствовал чужие страдания. Последние мысли его были бы о семье и далекой родине, оставленной в чудной земле меж болот, протоков и заливов на низком берегу, порезанном выстланными ровным камнем каналами. Он вдруг явственно и щемящее увидел белые лодки, скользящие под окнами  ладных разноцветных домов. Порядок, закон, чистота. Суть народа являет себя и под испанцами с австрияками, и в независимости.. Мало и редко со случайной оказией посылал Елисей милой супруге и паре кудрявых детишек дары русского изверга. Более двух лет не видал, не обнимал дорогих сердцу. Надо будет отсылать все. Не копить, здесь в любую минуту все в казну заберут. Присказка  местная: был бы человек, за виной дело не встанет. Ну а не все ли жители Московии воры? Поди все. Иных не видал. Потрудишься в Московии! Каждый думает украсть и уехать за бугор подалее. Жизни тут нет, один страх, с враньем смешанный. С царем, как в опасной азартной игре, где на кону жизнь, вовремя надо  с подмостка неистово вертящейся карусели его  причуд соскочить, сбечь…

         Так, ставя себя на место жертв, думал  голландец. Но что думали те, мучимые огнем у столбов. Жалели ли, что не получились плутни?  Раскаивались? Хотели жить неприметнее?.. Они не умели и не могли по-иному, как не способен  изменить характер народ. У Григория не хватило мощи переломить судьбу, а как страстно он желал! Его замысел был интригой неистового, но  мелкого и неумного во зле любовника. Поверхностной злобой он  хотел пощипать  наигравшегося им вдосталь  государя. Защипал до смерти лишь  его куклу. Полагая, что царь избрал Марфу из-за приворота, Григорий винил себя исключительно в излишке зелья.

         Ежившиеся в задних рядах зевак бояре готовы были рукоплескать второй казни первых опричников. Не отвертывается ли царь худородных, не опять ли войдут в честь древние роды? Шуйские торжествовали. Со сдержанным довольствием улыбался в седую бороду Иван Андреевич. Кивал сыновьям: глядите. Вам – наука! Бояре стояли толпой недалече Бомелия. Бросить бы и этого злодея в пламя. Не его ли ядами умерщвлена царица? – жуется один вопрос. Только государь ограждает любимца, но чутко высокое ухо  умело внушенному доносу. Резва рука Малюты. Беспричинная и безболезненная смерть, внезапно обрушившаяся на старших в роде, нередко в те времена приписывалась искусству голландского ученого. О том роптали втайне,  различая за голландцем тень государя. Однако отходчиво северное сердце: многие плакали, наблюдая, как изгибаются в жарком пламени на столбах минуту назад крепкие человеки.  Подобно Бомелию, зрители примеряли страдания  на себя. Все под царем, под Богом.

         К вечеру тела жертв выковырнули баграми из тлевшего костра и отвезли в реку, где еще колебались обступленные рыбами разбухшие мертвецы Девлетова набега. Царь не казнил Бомелия, ждал 1575 года, на который была назначена согласно звездам венценосная смерть. Царь ожидал, не перегадает ли  тот? Расклад мыслей Иоанна прозревал Елисей. Уходя с Болота, он натолкнулся на сидевшего под возом по-детски скулящего Матвея Грязного.  Обругал его позднюю несдержанность  непонятным языком родным. Веяло: сочтен фавор Бомелия.

         Мор пресекся, и 23 декабря в Новгород въехал архиепископ Леонид, а на другой день –  сам царь с детьми, опричною и чиновниками. Приведенные полки размещались в Орешке и Дерпте пока не для войны, на острастку. Опасения нового набега Девлета в наступающем году склоняли к миролюбию. Царь вызвал из Мурома, где те удерживались, шведских послов, и объявил условия мира: Отступных в 10 000 ефимков за оскорбление московских послов  Воронцова и Наумова  при смене власти в Стокгольме. Уступить  Эстонию и  отдать серебряные рудники в Финляндии. Для союзной войны с поляками выделить 1000 конных и 500 пеших ратников. На  грамотах король Иоанн должен именовать царя Иоанна  не иначе, как властителем Швеции. Подтверждается требование шведского герба для изображения  на  русской печати.

         Шведские послы, изнуренные неволею и ожиданием наихудшего, избегали оспаривать Иоанна, ходатайствовали  через  посольских дьяков к царевичам убедить отца унять требования. Неисполнение царских претензий королем обрекало их на продолжение плена. Послы убеждали, что в Финляндии нет серебряной руды, слабая же Швеция не в силах помочь Москве войском. Послы лежали ниц перед Иоанном. Он приказал им подняться, молвил: «Я, владыка христианский, не желаю земного поклонения». Изъяснил послам вины их короля, повторил желания: «Исполнит король волю нашу или увидим, чей меч острее». Далее было добавлено, что, требуя Екатерины от Эрика, смещенного брата нынешнего короля, считал ее вдовою бездетною, следственно, не нарушал устава Божественного. Желал в жены сестру Сигизмунда, ища твердого мира с поляками. Ежели Иоанну отправлялись письма с требованиями высылки в Россию жены на наказание за отказ царю, то бояре напутали, почто наказаны. Указывалось на последние казни на Болоте, куда шведы тоже были приведены и воочию могли лицезреть наказание путаников.

         Узнавшие царское гостеприимство  послы поклялись, что король  исправится и отобьет царю челом по винам своим. Иоанн угостил послов знатным обедом. Кусок не лез в горло, но те ели. Являли  аппетит изумительный, смены двадцати четырех блюд нахваливая. После обеда шведы, пьяные от вина и тревог не имея никакого королевского и правительственного поручения, на свой страх и риск, мечтая уехать поскорее, подписали приготовленную приказными дьяками грамоту, где черным по белому было сказано, что великий государь российский меняет гнев на милость,  соглашается не воевать шведских владений до Троицы с условием, что король вышлет к сему времени  в Новгород других послов взамен отпускаемых,  с ними – 10 000 ефимков за обиду Воронцова и Наумова, 200 конных воинов, снаряженных по немецкому чину, на службу московскую и несколько искусных металлургов.  Король обязан свободно пропускать в Московию товары из Ганзы и стран иных, умелых воинских людей, желающих послужить государю. По настоянью царя новгородские бояре расспрашивали епископа Абовского, возглавлявшего послов. о летах, уме и дородстве юной сестры королевской, просили выслать  ее живописный образ царю на ознакомление. Овдовевший государь ищет, на ком жениться.  Иоанн писал королю: «Ничем не умолишь меня, если не откажешься от Ливонии. Надежда твоя на императора немецкого есть пустая. Говори, что хочешь, но словами не защитишь земли своей». Можно представлять, с каким облегчением стряхнули шведские послы, более двух лет насильно удерживаемые, прах русской земли со своих сапог.

         Царь объявил войску, что воинские действия откладываются, снисходя к прошению шведских послов. Пробыв 26 дней в Новгороде, не сделав никому зла, восстановив по ходатайствам жителей старинный обычай судных поединков, дав в наместники первостепенного боярина князя Мстиславского и приставив к нему для догляда Пронского, царь 18 января следующего 1572 года выехал в Слободу, сопровождаемый благословениями духовенства народа.

         Траур по Марфе Собакиной царь блюл два месяца. Возвратясь из Новгорода, он прежде святительского благословения  женился на Анне Алексеевне Колтовской. Быстро усовестившись, Иоанн созвал епископов утвердить брак. Митрополит Кирилл преставился, на Соборе первенствовал   архимандрит Леонид. Синод собрался в храме Успения, качал  бархатными митрами, расправлял   поверх драповых  риз кресты серебряные увесистые. Царь явился в иноческом обличии. Преклонял колена, целовал руку Леониду, смиренно просил духовенство дозволить свершенный брак. Согласиться с правом Колтовской на царицино место. Убеждал: «Злые люди чародейством извели первую супругу мою Анастасию. Вторая, княжна черкасская, тоже была отравлена, и в муках, терзаниях отошла к Господу. Я ждал немало времени и решился на третий брак, отчасти для нужды телесной, отчасти для детей моих, еще не достигших совершенного возраста. Юность их претила мне оставить мир,  жить же  без жены соблазнительно. Благословенный митрополитом Кириллом я долго искал  невесты, испытывал, избрал. Зависть и вражда погубили Марфу, только именем царицу. Еще в невестах она лишилась здравия и через две недели супружества преставилась девою. В отчаянии, в горести я хотел посвятить себя житию иноческому, но видя  жалкую младость сыновей и государство в бедствиях, дерзнул на четвертый брак. Ныне, припадая с умилением, молю святителей о разрешении и благословении свершенного».

         Кротость  государя, худое облачение, босые ноги на студеном каменном полу тронуло иереев. Духовенство излило слезы, болезнуя о вине и виновном. Святители перерыли уставы Вселенских Соборов, искали оправдания царю. После раздумья единогласно положили утвердить   брак по умильному покаянию царя, заповедовав ему не входить  в храм до Пасхи. В сей день причаститься Святых Тайн. Год стоять в церкви с припадающими, год – с верными, вкушать просфоры лишь в праздники. В случае воинского похода царь избавлялся от епитимьи. Сами святители обязывались молиться за царицу Анну, дабы беззаконие царя не стало соблазном народу. Особое постановление грозило церковною карою всякому, кто, подобно Иоанну, дерзнет взять четвертую жену. Кроме Леонида, разрешительную грамоту  рукоположили архиепископы Корнилий Ростовский и Антоний Полоцкий, семь епископов, несколько архимандритов и знатнейшие игумены. Леонид ждал отплаты посохом. Но, как положено, царь дал свободу собору.  Митрополитом избрали  Полоцкого архиепископа Антония.

         Иоанн вчитывался в ответ королевы Елизаветы. Строки заливали холодностью его желание переселения в Англию. Он отомстил комиссией по проверке торговли британских купцов. Уличили многих налогов неплательщиков. Вступаясь за купцов, Елизавета опять прислала Дженкинсона. Поверенный уверял, что дипломатическим давлением на Швецию Англия не дала той заградить судами морской путь в Нарву и лишить Московию выгод балтийской торговли, и что успехам в Ливонии царь  обязан поставкам превосходного английского оружия. Иоанн смягчился, передавал королеве: «Кого прощаю, того уже не виню. Будем друзьями, как были. Прежняя тайна (о бегстве в Англию) останется тайною. Теперь иные обстоятельства. В случае нужды откроюсь возлюбленной сестре моей Елизавете с полной доверенностью». Отпустив рассаженных по темницам купцов, Иоанн присовокупил шуткою: ежели англичане сподобятся подарить ему обещанный  глобус, который по величине нести будут двенадцать человек, так и тогда не получат права беспошлинной торговли.

         Все же Англия продолжала оставаться для Иоанна землей обетованной. Количеством женитьб он уже приближался к образчику отца Елизаветы Генриху VIII. Приберегал ли Иоанн, подобно Генриху,  конечный аргумент –  объявить себя главой церкви,  если в очередной женитьбе попы ему откажут?  Иоанн не заразил своих жен и их потомство сифилисом. Бог миловал одну Генрихову дочь – ныне царствующую  девственницу Елизавету. Не заразе ли отца она обязана уродством, пресекшей ей отрады пола и деторождения?

         Столько раз приезжая и оставляя Москву, царь едва удивил народ и Думу, когда весной собрался вывезти из Кремля большую часть государственной казны. Не стремился ли он вырвать денежный клык из пасти притаившихся изменников? Пока у бояр есть деньги, нет ему покоя. Затравленные думцы позволяли себе лишь злым шепотом огрызаться  на родовых сходках. Помимо Москвы, государственная казна была распределена  в Кострому, и в Муром. Значительно денег лежало в Вологде, считавшейся городом наиудаленнейшим от южных и западных хищников. Теперь царь вообще лишал столицу средств. Былое неприятие перерастало в отвержение. Под каждой московской кровлей мерещились Иоанну оскорбительные изменнические толки, тлевший заговор. Все тут повязаны. В каждой приказной избе сидят свои боярские ставленники. Идет человек на место не по разумению, а от Иван Иваныча или Георгия Романыча. «Вы, собственно говоря, от кого?» – основной презрительный вопрос византийской местечковщины. Мстиславские и Шуйские не примут усердных царских служивцев.  Безродные,  знамо, чужие.  Бог высоко, царь далеко. Из в поколение в поколение  знатная родня передает родне согретую приказную лавку. Жирные рыхлые отпрыски сидят с гусиными перьями пред чернильницами, чешут затылки, ждут подарков. Пронестись бы по Москве с опричною сворою, кинуть факелы под застрехи, спалить терема вместе с осадком древних родов, выветрить спертый воздух ветхих пердунов, сменить застоявшуюся кровь  бодрым течением. Иоанн знал этот народ и не обольщался обновлением города. Россию спасет лишь полное отлучение от власти Москвы. Царь, вывозя четыреста пятьдесят возов звонкой монеты с Кремлевского подворья, готовил перенесение стола в Новгород.

         Брал в поход юную супругу с братьями, обоих сыновей, татарского перекреста царевича Михаила – сына или заложника покорности астраханского царя Кайбулы, союзников – молдавского воеводича Стефана и волошского Радула,  любимцев – под охраной войска отборного. Оставлял  сохранять Москву земскому войску. Мечта о переносе столицы в исток русской земли, в древний Холмград жгла обновленное сердце. Иоанн начинал новую жизнь. В Новгороде царь и получил известие, что бездетный   Сигизмунд скончался, на смертном ложе дав  вельможам удивительный совет предложить  Ягеллонову корону  российскому государю. Несогласный польский сейм  рассматривал кандидатуры Эрнеста – сына немецкого императора Максимилиана, Генриха – герцога д’Анжу, брата французского короля Карла IX и сына честолюбивой Екатерины Медичи, короля шведского Иоанна (Юхана) III или сына его Сигизмунда, а также – князя Моденского Альфонса. Крепко задумался Иоанн. Тешил себя льстивой надеждой через избрание шляхтой собрать под единою корону рассеянные  Нашествием славянские земли.

                                                         12

         Битва при Молоди. Опричники были поставлены в середину русского войска. Их черные рясы, вытащенные наружу наперсные кресты, сдвинутые на затылки скуфейки, вороные кони должны были   испугать крымчаков и турок, разогнать  силою небесной, будто бы в них воплощенной.  Государь оторвал от себя опричную тысячу, придав командующему – воеводе Воротынскому. Тот и поставил элиту в центр. Растянувшись, умножая видимостью количество, черная линия опричников казалась прогоркшим маслом, намазанным на белый с красными и серебряными прослойками пирог русского войска. Опричная  конница вместе с стрельцами, или пищальниками, боярина  Михаила Яковлевича Морозова составляла передовой полк, за ними раскинулся большой полк самого Воротынского, по правую руку от него – полк Федора  Васильевича Шереметьева, по левую – Никиты Романовича Одоевского. Засадным полком давал приказ Иван Васильевич Шереметьев-Меньшой. Полку правой руки придали семь тысяч тяжело вооруженных перебранных после измены Таубе и Крузе иностранных наемников во главе с Юрием Францбеком. Иноземцы сидели  с поднятыми на лбы забралами. Глаза и узкая полоска лба и щек – единственные телесные пятна в броне, покрывавшей от пят до маковки.

         Единообразия в русском вооружении не существовало. Сабли, щиты, дротики, боевые топорики, кольчуги и зерцала разнились в зависимости от платежеспособности воина. Казна содержала наемников и стрельцов. Царь – опричнину. Конная знать снаряжалась на собственный счет, вооружая и крестьян с челядью. В серых армяках, без доспеха приведенное господами простонародье держало копья с редкими железными наконечниками,  заостренное дреколье. Оно прикрывало фланги.

         Матвей сидел на горячем свежем жеребце. Конь хрипел, закусывал удила, чуя впереди чужие вольные запахи. От татарской конницы несло незнаемыми южными цветами, сухой травою, пряностями. Раннее солнце слепило. Матвей прикрывал глаза козырьком, оглядывался на отца с дядьями. А в ушах звучали слова опричной клятвы, которую перед боем заставил повторить полк Малюта-Скуратов. Повторяя за ним, опричники поклялись на Евангелии умереть за государя. Походные попы обнесли целовать  икону победы над  Казанью.  Умиленно рассчитывали заразиться успехом.

         Приложившись к иконе, перекрестившись, Матвей   оглядел товарищей. Спешиваясь целовать, они ежились на ветру, колеблясь в предстоящем подвиге. Алые рукава кафтанов московских, рязанских, коломенских, серпуховских, тверских, ярославских, нижегородских стрельцов – неуважаемой пехоты выглядывали из-под нагрудников. Высокие колпаки шлемов играли в свету. Стрельцы покусывали усы, удерживали лошадей, готовых скакать, вперед ли, назад. Скорее бы началось да кончилось! Вертели головами на наемников.

         Ханские мурзы, нарядным роем окружившие своего повелителя, выехали на пригорок. Побелевшая с прошлого года борода Девлет-Гирея легла на плечо. Он  из-под еще черных бровей глядел на преградившее движение крымчакам московское войско. Присутствие янычар и османского посланника  заставляло хана показывать более уверенности, чем он испытывал. Властным жестом Девлет направил конную массу в обе стороны. Колыхнулись татарские и османские бунчуки. Лились по ветру привязанные к пикам конские хвосты, распластались зеленые с вязью сур знамена. Крымское войско раздвинулось готовыми захлопнуть добычу створками. Девлет улыбнулся османскому мурзе. Справно, как  на учениях, янычары  выкатили дотоле скрытые за всадниками  пушки. Пламя фитилей терялось в ослепительном полыме июльского солнца. Слабый радужный ореол нагретого воздуха подрагивал над кочевым стадом. Пахнуло нефтью.  Гавкнули пушки. Сцепленные цепями ядра полетели на русских конников.

         Рядом с Матвеем попадали товарищи. Повисли на стременах. Вырванные с седел. Взлетели на воздух. Оглушенные пальбой лошади метались, ломая строй. Матвеин батя ударил обезумевшую кобылу по лбу плашмя саблею. Лошадь повернула от татар, огибая лагерные рогатки. Среди воя раненых и предсмертных хрипов, Малюта встал над загривком  вороного. Выпученные глаза его блистали, готовые колотить своих и чужих. Толстые волосатые пальцы до хруста сжимали рукоять. Григорий Лукьянович взмахнул саблею и зло пришпорил вперед. Сто шагов под палящим солнцем с саблями наголо с комьями земли, вырывавшимися из-под копыт, слили в единый порыв похвалявшуюся юность. Наши доскакали до янычар, перезаряжавших пушки, обрушили на головы разящие удары. Янычары кинули пушки и сыпанули по полю. Малюта с решимостью пасть или победить, вертя занесенной окровавленной саблей, обернулся и ждал вступления в бой земской конницы. Та переминалась с копыта на копыто. Всадники повернули головы. Малюта отследил их взгляд. Во фланг опричникам неслась густая масса ногайской конницы. Ощеренная пиками толпа отрезала опричников от земцев. Малюта протрубил в рог. Увлекшиеся опричники еще рубили, гоня пушкарей. Матвей рассек черный чуб с фескою турецкому заряжающему до того, как услышал повторный сигнал к отступлению.

         Красная линия земского войска медленным строем отодвигалась за  окопы, где чернели зевы орудия. За отрядами проглядывала широкая серебряная лента Оки.

– Обходят! – сказал Воротынский, когда остроглазый отрок Василий Скопин-Шуйский сообщил ему о боковом движении ногаев, смещавшихся вдоль высокого берега вниз к Серпухову.

         Воротынский сидел на смирной трехлетке в окружении Мстиславских, Шуйских, других знатных московских семейств с отпрысками. Иван Андреевич, старейшина опального выводка, ревниво прислушивался к приказам Воротынского, подпитывал внутренней силой дальнозоркие глаза, сопровождавшие каждое действие московских и союзных полков. Иван Андреевич с жадностью жалел, что не его поставили командовать войском, обошли разрядом. Но такова была воля государя. Для того и Разрядная книга –  лишь совет, не руководство. Вместе с тем, противостоять  превосходящим силам противника – тяжкий жребий. Иван Андреевич сомневался в победе,  кликал ближе сыновей. Не лезьте, будет сказано, чего делать! наря гоня пушкарей. а сжимали рукоять.  своего вороного. Старый Федор Иванович один дряхлой рукой помахивал саблей. Потеряв с возрастом голос, шептал Ивану Андреевичу  поддержать опричников ударом основных сил. Было видно: они возвращались, ведя  висевших на плечах преследовавших ногаев.

– Скажи палить пушкам! – криком  посоветовал Иван Андреевич Воротынскому.

         Под дружным залпом легких пушек  ногаи рассеялись бы, но они прилипли к опричникам. Неминуемо урон понесли бы и свои. Воротынский покривился на охочий яд воодушевленного Ивана Андреевича и стал ожидать разрешения погони, застыв с поднятой  красной тряпкой, сигналом пушкарям, в накрытой рябыми  пятнами руке.

         Оглушающий топот и пыль неслись спереди и сбоку. Ощущалось ворочавшееся сильное тело. Землисто бледный Василий Шуйский отвернулся к братьям. Молодожен Дмитрий, привстав в стременах, выглядывал  отчаянного тестя.  Ноздри трепетали, щеки за взъерошенными усами дулись.  Не терпелось врезаться в серую массу ногаев, явить потомственную храбрость Шуйских. Переглядывался с малолетним зеленым умом Александром. Тот во всем полагался на Дмитрия. Поскачет, и он за ним. Драться – вместе. Восьмилетний Иван прилип к лохматой шее низенького иноходца.  Впервые вывезенный в поле, он тоже кинулся бы на врага, да как-то ноги онемели, а длани сделались каменными.

         Воротынский упрямо не предпринимал ничего. Знать теснилась к нему, то и дело оборачиваясь на серебристую Оку, где по приказу воеводы сожгли мост. Бежать было невозможно, так реку можно перейти по мелководью, его полки и прикрывают.

         Толстый зверь продолжал ворочаться в застлавшей небо пыльной тьме. Воротынский чуял: удар падет на наемников. Те слышали приближение опасности и спешно затягивали латы. По звуку воевода определил, что наемники расступились, выпустив вперед копейщиков. Безудержные крики: «Алла! Алла!» – взорвались у строя немцев. Хлипкие разрывы вспоротых лошадиных животов вкрапились в степную симфонию. Шуйские, все двадцать человек, встали родовым клином, оскалились дротиками. Каждый подтянул  локтем раскрытые сабельные ножны. На русую бородку Василия Шуйского из серой пыли брызнуло полосой крови. И вдруг смертоносным валом выскочили из пыльного смерча крымчаки. Федор Иванович и Иван Андреевич успели неуслышанно окликнуть: «Умрем, не посрамим дедов!», как вздрогнули от обломков копий, сломанных о круглые турецкие щиты. Сверкнули молнии сабель. Василий и Дмитрий весом налегали на сабли, выдерживали косые удары, отводили прямые. Василий  успели затолкать в середину родни  младых Александра и Ивана – Пуговку, не знавших смерти, лезших с потешным оружием бить ворога.

         Юзбаши орали, отзывая своих на иную задачу. Удар был отвлекающий. Основные силы огибали русских.  Телеги  со снаряженьем и пушками проскрипели за конницей. Воротынский дальнозорко глядел, приложив козырьком сухую ладошку. Он слал гонцов развернуть орудия, послать начиненные гвоздями разрывные гостинцы. Пушки гаркнули в серо-сизую мглу. Рев раненых людей и животных сообщил – попали.

         Когда пыль немного развеялась, увидели неприятеля внизу по течению, переплавлявшегося через Оку с конями вброд, а для сухого – на  плотах. Ту переправу знали, там Воротынский заготовил сторожевой отряд. Его смяли. Непрерывно палили турецкие пушки палили, не давая главным русским силам поспеть помешать переправе. Воевода готов был локти кусать от бессилия. С тяжелым сердцем он распорядился отходить за опередившим противником  к Серпухову, лепить разрушенный мост.

         Опричников считали героями, поздравляли не от души. Отягощенной завистью и страхом. Малюта жарко спорил с Воротынским, требуя немедленно ударить крымчакам в хвост. Воевода, удерживая основное войско, нуждавшееся в отдыхе, передал лучших скакунов Шереметьеву. Велел ему с тридцатью тысячью гнаться за Девлетом, преградить дорогу на Москву и в вязком бою дожидаться подхода главных полков. Следом за Шереметьевым послали без роздыха полк Хворостинина. Опричников Воротынский удержал, позаботился о царских избранниках.

         Соперники оказались в парадоксальной ситуации. Русские гнались за перехитрившим  врагом, оказавшемся к Москве ближе, чем  защитники. Воротынский, ужасаясь  Иоаннова гнева, ночью отправил гонца к нему в Новгород, что победа одержана.

         Иоанн получил донесение на пиру, празднуя женитьбу шурина и нового любимца Григория Колтовского. Доброе известие родило государев тост. Иоанн длинно высказался о славе нашего оружия. Все верили, что Воротынский не солгал. Пиршество продолжилось со смехом, веселым не для всех потоплением в Волхове осужденных новгородских  боярских отроков. Где царь, там и наветы.

         Шереметьев нагнал Девлета на следующий день на подступах к столице. Выполняя приказ Воротынского, он приказал обогнуть хана, дабы встать между ним и Москвою. Татарское войско превосходило русский отряд вчетверо. Вида многочисленной прекрасно вооруженной крымской, ногайской, турецкой молодежи, лихо гарцующей на маленьких степных скакунах, пускающей в русских стрелы, осыпающей их дротиками, стало достаточно, чтобы душа Федора Васильевича Шереметьева дрогнула. Он  приказал остановить коней. Воеводин послух не успел поднять ни сорвавшегося с луки щита, ни сабли, упавшей с лопнувшей перевязи. Боковое движение превратилось в бегство.

         Вступив в Москву, Шереметьев объявил Думе и жителям, что явился защитить столицу. Князья Юрий Токмаков и Тимофей Долгорукий, бывшие  воеводами обороны, сдержанно приняли беглеца. Запершись в Кремле, все трое ежедневно обходили стены, проверяли готовность расставленных пушек, считали ядра и порох.

         Передовой русский полк Воротынского, уверенного, что Шереметьев впереди, смело насел на крымчаков, сломил обоз и задние ряды. Девлет, не ведая где Шереметьев, заколебался. Турецкие мурзы советовали ему скорым ходом оторваться преследователей, скакать поспешно в Москву. Овладеть  Кремлем, объявить миру об окончательном разгроме Московии, заставить Думу подписать согласие на отдачу под турецкую руку Казани и Астрахани, назначение там послушных правителей Гиреева дома. Ежели нагнавшие русские насядут, превратить Кремль в неприступную крепость, ожидая подкрепления от султана и из Речи. Мнительный хан не верил лести советчиков. Сильны да далеки покровители. Литва и Польша сами дрожали в ожидании крымского набега. Воюя с Иоанном, не поддержат они обидчиков. Решено было остановиться и разделаться с передовым русским  полком. Девлет надеялся: русский авангард бежит после легкого наскока.

         В крымском стане ударили барабаны, посылая всадников рассеять русских. Опустившаяся ночь отложила разгром подавшегося передового полка. Однако под покровом тьмы  подошли основные русские силы. В полночь, обойдя крымчаков, Воротынский встал у села Молодь в полста километров от Москвы.

         Русские поставили деревянные щиты на подводы, укрылись за ними и предстояли крымчакам, видимо готовые умереть, чем уступить. Тактика древняя, последнее прибежище обреченных. Привычная кривая ухмылка схоронилась в седую бороду Девлет-Гирея. Он мог обойти препятствие, как сделал на Оке, но  решил зажечь лагерь стрелами, поскольку полагал тридцать тысяч Шереметьева впереди. Гикая, вереща, улюлюкая и посвистывая, крымчаки полетели с факелами на русский лагерь.

         Семейство Грязных вместе с Шуйскими и прочими, каждый своим родом, стояло в промежутках меж возами и, натягивая луки, осыпало крымчаков и ногаев стрелами, не давая добросить огонь. Василию с братьями пришлось понатягивать тетивы. У них неплохо получалось. Отрок Иван отличался меткостью от природы. Как не пустит стрелу, так в цель. Только силы ему не хватало. Из слабо натянутого лука стрела летела несильно, поражала, не пробивая доспех татарина. Не отставали сорванца родичи,  заострившие воинскую науку на охотничьих гонах и молодецких стрельбищах. Иван Андреевич и Иван Петрович тряхнули стариной. Покряхтывая, натягивали звенящие тетивы  наравне с отроками. Старый Федор Иванович указывал куда пулять и хрипло смеялся удаче. Часто мнимо, ибо глаза обманывали. Было что защищать: дома в Китай-городе только что заново выстроены, лучше, чем были. Опять спалят недруги. За добро покоились, не как прежний раз, загодя вывезли в Ярославль. Отличился Василий Федорович, сын Старого. Один выскакивал вперед возов. Бесстрашно колол, рубил, оглушал, обезоруживал. Привел четверых пленников с лошадьми.

         Крымчаки и ногаи скатывались с лошадей. Факелы падали под конские ноги. Гляди6 первый, второй, третий факелы упали на щиты, облили горящей нефтью. Обоз вспыхнул. Зажженная трава от оброненных факелов лезла бледными трепещущими языками. Выгорая, чернела. Дымящееся пятно росло, ползло неумолимо. Крымчаки водили круги округ  «гуляй-города», повозок,  осыпали его защитников смертоносным каленым дождем.

         Внезапно возы раздвинулись, поставленные на них щиты поползли живой, оскалившейся копьями и стрелами тварью. Русские охватывали край крымского войска, жали в тиски. Девлет–Гирей, встав на походное возвышение, крикнул старшим сыновьям Мухаммаду  и Исламу  сильным отрядом рассечь «гуляй-город». Зятю же своему астраханскому претенденту Мураду скакать против выходивших из «гуляй-города».

         Братья Гиреи шпорили жеребцов. Взмахнули  стальными дамасскими саблями с золотыми насечками. Топот слился с натянутой стрелой. Движение возов там-сям открывало скрывавшихся за ними русских воинов. Многие падали, сраженные стрелами. Когда крымчаки готовы были уже ворваться в лагерь между   раздвинутыми телегами, сказалась задумка Воротынского. Пищальщики стояли в три ряда: первые в присест, далее – на колене и в полный рост. Промеж них – легкие орудия. Грянул  залп. Крымчаки смешались.

         Матвея, стоявшего за телегой с обнаженной на ближний бой саблей, цепануло копьем, разорвавшим ремень колонтаря. С  открытым плечом он, вместе с другими, не разбирая опричный или земской, выскочил из укрытия и рубил, сек. Пот застил глаза. Колпак съехал на затылок. Мешавшую видеть бармицу Матвей откинул прочь. Разгоряченный боем он забыл  смерть, искал прощения за царские опалы, признавал вины. Раненые и еще живые, но  обреченные валились ему под колена. Матвей перепрыгивал через тела барахтавшихся лошадей, огибал корчившиеся полутрупы, вымещал злобу раболепства перед старшей родней и государем, самим порядком московской жизни над беспомощными крымчаками, запутавшимися в стременах, придавленными покалеченными конями.