Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 47 страниц)

         Голос обеспокоенного исчезновением принца Шраффера заставил Магнуса очнуться от  наваждения. Девицы скоро оделись. Когда на обрыве на подстилке из сухой травы встал капеллан, дочери Владимира Андреевича вошли по щиколотку в Волгу и смыли слезы.

         Представление еще не кончилось. Евфимия уже Магнуса со Шраффером повела на святую святых, женскую половину. Проходя через двор, все слышали оживленные крики царя, сыновей и Малюты, бивших в колокола старицкого Покровского собора и радовавшихся каждому отменному переливу.

         В своей комнате Евфимия сорвала  в красном углу занавески с икон и плюнула на иконостас, требовала целовать католический крест. По понятным причинам у Шраффера его не было. Евфимия поклялась в верности принцу на лютеранском евангелии, оказавшемся у капеллана в кармане.  Дочь Владимира Андреевича взяла с полки большую серебряную чашу, к стенкам которой, по ее словам, присох яд, испитый родителями и братьями, и сказала: буде откажется от нее Магнус и не свезет с Руси скоро и навсегда, она омоет чашу, выпьет остатки отравы и испустит дух, проклиная дядю, принца и все формы христианской веры. Чтобы Магнус понял, она приложила кубок к губам, покачнулась и соскользнула на пол, закатив глаза, смерть показывая. Шраффер и принц стояли, молчали, размышляя о характере будущей ливонской королевы.

         Годунов, избавившись от нависшей опасности, устранив многих из главных своих преследователей, задумался, не ошибся ли он, сделав выбор в пользу Марии Скуратовой. Люди к несчастью смертны, смертен и Малюта. Ласка   царя к нему тоже способна закончиться ранее земного пути Бельского. Когда столько подопечных надело петлю в разоблаченном опричном заговоре, не могла не пасть тень и на полковника.  За Малютой повалится зять Годунов. Не ведавшая колебаний Бориса Мария Григорьевна почла же дело решенным и висла на отце и Годунове в нетерпении венчания. Царь знал о сговоре, но велел погодить. Никому не жениться, пока сам он не женится. Может, еще Марию возьмет.

         Годунов в короткое время так перегорел к Марии Скуратовой, что молил Господа, дабы царь выбрал ее себе в невесты и освободил его от назойливой  невестиной прилипчивости. Первый раз нелегко продать себя. Годунова отвращало от Марии не непривлекательность, она цвела первоцветом, но боязнь политического просчета. Ничего подобного не испытывала Мария. Натура цельная, она определилась навсегда.

         Мучимый яростными сомнениями, истощенный телесно и духовно Борис от молитв обратился к Елисею Бомелию. Не дерзал открывать истины, пожаловался  на изнурительную бессонницу. Зенке по рецепту Бомелия смешал порошки. Годунов страшился их принимать. Дал цепным псам, подмешав к похлебке. Псы не умерли. Но мог умереть человек. Годунов дал порошок «от кашля» Шуйскому. Тот – ничего. Тогда полдозы принял Борис. Почуял вялость и спал, как убитый. Явился к Бомелию повторно, изложил: как разобраться в чувствах к женщине, когда вроде любишь  и нет, а выбор один, на всю жизнь по вере. Бомелий усмехнулся, догадался. Клин клином вышибают. Плотская связь с другой женщиной очищает сознание. Желание темнит рассудок, отсутствие желания делает его просветленным. Борис ушел от Бомелия разочарованным. Так и народная мудрость гласит.

         От младых ногтей жизнь Бориса проходила при царском дворе. Иного он не видел. Глаз его ложился на тех женщин, которые там обретались. Случались честные, шлюх было немеряно. Но с началом царских смотрин не существовало девицы, которая привлекала Годунова более, нежели Марфа Собакина. Мотивы влечения к ней он мог бы прояснить, когда  захотел бы разобраться в душе, но у него были другие интересы. Вот и получалось, что против воли останавливается на ней, скользит по ладной, плотно скроенной фигуре его взгляд. Марфа, настроенная на царскую матримониальную волну, замечала Годуновское внимание, ей льстило, и  она внутренне вздрагивала, когда он оказывался рядом.

         Полагая, что обладание тайной Марфы ставит его в особое положение, Борис вызвал ее потолковать в ложбину, спускавшуюся к Волге, в то же утро, когда Евфимия пришла к Магнусу. Там в утреннем тумане Борис увещевал Марфу отдаться ему, так как Матвеем Грязным она лишена девства, и ей теперь все равно. После близости Борис обещал каких угодно иноземных докторов и московских бабок, которые зашьют ей плеву и возвратят первоначальную чистоту. Я и сам тебе зашью иглой с телячьим жилами – убеждал ослепленный Годунов. Марфа смеялась в лицо над  глупостью умного человека, а Борис на полном серьезе вопрошал, не зашила ли она плеву уже сама. Избегая дармовых царских утех, Борис  был не дока в похотях. Предпочитал и спать по делу. Сейчас же завелся, забыл себя и обещал Марфе золотые горы. Унижая себя, прося об одолжении близости, он ползал перед ней, кроша коленями песок ложбины, когда их заметил шедший с Евфимией Магнус.

         Марфа, гордая, сильная,  взнуздалась великой целью. Она шла вперед без оглядки и без Евфимиевой истерики. Мелкие препятствия на пути она откидывала с презрением. Годунов сильно упал в ее глазах, выклянчивая близость. Действительно, ей ничего не стоило отдаться ему. Состояние ее месячин позволяло сделать это без угрозы затяжелеть. Она желала Годунова, как желает баба уже раскрытая, но гордость сдерживала. Она не желала близости тайно, на песке, в липком тумане. Она заслуживала  царского ложа под балдахином с расшитыми золотом звездами. Годунов, дезориентированный желанием, слюнявился, скреб землю кистями и требовал сказать, восстановила она девство или нет, будто в том лишь препятствие и причина несогласья. Сделаешь царицей, буду твоя – повторила Марфа прежнее условие. Как же тебя сделать? – вопрошал Годунов и  ползал перед ней, хватая за подол платья. И ныне впервые в исступлении у него вырвались ужасные глубоко вынашиваемые слова: да что тебе царь?! Он прикусил губу, да слова уже вылетели. И они друг друга поняли. Впервые мысленно Годунов поставил себя на место царя,  впервинку признал, что он не согласен с государем, что не так поступает Иоанн, как поступал бы он, будь на месте царском. Марфе же стало ясно: не царь привлекает ее, пятый десяток лет живущий, длинный, костлявый, непостоянный и недобрый, но положенье царицы.

         Годунов встал и отряхнул колени. Не удалось ему выполнить назначенье Бомелия, обрести телесное удовлетворение, а купно  безмятежность души и трезвый взгляд на  брачное с Марией дело. Будто прознала и не захотела Марфа стать против Скуратовой клином. Исполнит ли она обещание стать Годуновой, когда станет царевой? Ой ли!

         Княжеские хоромы не способны были вместить всех искреннее ли, по принуждению  желающих лицезреть развернутое действо. Царь перенес его на склон дворцового пруда. Здесь настелили подмостки, а для царя устроили навес на случай внезапной непогоды. Иоанн первоначально желал изобразить себя сам, но так он не мог бы наблюдать за происходящим. По сему сел в кресла, царя повелел изображать сначала сыну Ивану. Он смутился, стал как каменный и шага не ступил с указанного ему Географусом места. Должно произносимые слова вылетели. Отец шикал на сына, замахивался жезлом. Иван побагровел шеею и совсем замкнулся. Следующим назначили Годунова. У него не вышло лучше. Он ходил по подмосткам, опустив голову и бормоча назначенный текст под нос.

– Борька, вспоминай, Борька! – кричал  Иоанн. – Ты был там!

         Но Борька, хотя и присутствовал в Слотине, заперся умом и терялся в воображении повторить Иоанновы поступки и слова при казни брата. Не лучше получилось и у Васи Шуйского, которого царь понудил  опробоваться из стремления в очередной раз унизить знатный боярский род.

         Иоанн выпучил глаза, нижняя губа отвисла, а длинные пальцы с нестриженными ногтями вытянулись от посоха к сцене. Ему казалось так просто играть, а тут ни у кого не получалось. Он потребовал «воеводу игралища» Географуса. Тот пошел гордо и хозяйственно, легкость и чудная царственность по обыкновению исходили от него. Иоанн пришел в трепет: как легко заменили его! Географус распределен был изображать Владимира Андреевича. Переводя его в цари, Иоанн оставлял действо без жертвы, ибо суеверные вельможи наотрез отказывались играть покойника. Царь вскакивал с места, вопил, топал ногами, грозил расправою и был бессилен растормошить подданных, забывавших первое назначенное слово. Он перебрал весь двор, и не нашел Географусу замену. Всякий принужденный назваться Владимиром Андреевичем тут же словно умирал при жизни. Молчал, запинался, ходил куклою. Географусу вернули роль Старицкого князя. Иоанн сверкнул белками глаз, куда попало солнце, и назвал царем Григория Грязного. Григорий расправил грудь и вышел оттоманским павлином. Ему не очень  удавалось, но царь вдруг увидел в нем себя и озлобился. Всплыла в голове назойливая ядовитая мысль: удался бы опричный заговор, подобный бы царь ездил по Руси, правил. Григория утвердили, хотя исключительно фантазия Иоанна утверждала в нем годного. Неопричные вельможи отворачивались и плевались. Опричники радовались успеху человека своих рядов, жизнелюбу, пройдохе и болтуну.

         Свист прорезал воздух. Это Григорий Грязной вошел в раж: давал подзатыльники и рвал волосы на скоморохах, которым по униженным просьбам и доводам Географуса отдали таки вторые роли. Царь прикрикнул на зарвавшегося артиста, утихомирил шалуна. Неприятно ему было видеть такое зерцало нравов. Но еще замечал он отрока, дальнего родственника покойного брата, сироту-подростка с  бескровным лицом. Тот тоже был при смерти благодетеля. Ребенок неосторожно свесился  с сеновала, с тревогой поглядывая. Сестры ночью еду  ходили носить ему, дабы не вырвал царь последний кривой росток рода. Сострадательное любопытство навредило ему. Дальнозоркий стареющий глаз Иоанна вырвал сего соглядатая из-под застрехи. Заставил слезть, всего в соломе. Не отряхая, не замечая, что грязен, посадил в кресла подле себя с сестрами: гляди, не отворачивайся, мелкий родственничек, чего за измену бывает!.. Казнь отца детям покажут  еще один раз. Не хотел замечать царь обиды и слез. Локтем племянниц и племянника подталкивал. Не давал утечь. После представления заставит вместе со всеми благодарить за представление. Придворные похвалят царя как главного постановщика неумеренно. Магнус и Шраффер, сраженные варварством, – со сдержанною лестью. Самим живыми бы уйти! Хотел царь и безумную невестку из терема вытащить. Да та смердела, с умыслом обгадившись.

         После обеда и повального сна, государь отдыхал на гусиного пера перине Владимира Андреевича, высшая челядь – где придется, смотря по положению за Иоанновым столом, по лавкам, на рундуках и складнях, на крыльце и сеновале, под воротами и плетнями, протрубил рог, загремели дудки с цимбалами, стукнули барабаны, прокричали о начале представления. Первыми вышел табор скоморохов. Они изобразили самих себя будто бы Географуса, то есть Владимира Андреевича, тешивших. Ходили колесом и на плечах помногу, показывали исчезновение кошелей и чудесное их обретенье. Медведи в красных сарафанах с кокошниками орали, кувыркались через голову, плясали под дудку и гусли  хороводами и вприсядку. Появились дурные нашептыватели. Вручали Владимиру Андреевичу кубок серебряный, сыпали туда зелье, видом сосновую труху похожую. Скоморох в польском платье с галунами отдал грамоту берестяную, прилег в ногах князя, по волосам его гладившего. Зазвучала труба, въехали на помост на метлах опричники.

         В изложении истории  не было ничего пугающего, а одно развлеченье. Скоморохи играли столь увлеченно, что царь подумал: им и деньги не нужны. Не в пример вельможам, они жили и наслаждались, упивались развертываемой драмой. Плутоватые и опитые лица их совершенно походили на опричные. Все же не знали они меры. Сыгранная сценка, когда прибывшие опричники задрались из-за стащенной у княжеской кухарки пестрядевой накидки, пусть и насмешила царя, заставила отметить отступ Географусом и скоморохами от оговоренной последовательности. Но наибольше раздражали Иоанна княжеские дочери, стоявшие подле седалища отца. Евфимия кусала губы, на прекрасных глазах ее назревали слезы, Мария же отрешенно витала где-то в облаках. Зато скоморошьи бабы, лепившие образы супруги Владимира Андреевича – княжны Евдокии (Одоевской), его матери –  Евфросинии и товарки ее Александры, справлялись великолепно. Супруга в ухо князю зудила, Евфросиния и Александра в иночьих рясах непрерывно крестились и клали поклоны, подчеркивая  показное благочестие. Матвей Грязной оказался к царю ближе других, Иоанн наказал ему поторопить с выходом дядю Григория. Государь наклонился к сидевшему подле  Магнусу и через Шраффера принялся давать ему пояснения. Вот, дескать, зреет заговор, а вот спешит возмездие.

         Магнус остро следил за кубком с отравой, который, забрав у Владимира Андреевича Малюта–Скуратов передал Бомелию подтвердить губительность зелья. Принц узнал в кубке тот, что показывали ему сестры в девичьей горнице, по крайней мере, похож необычайно. Удрученно покачав головой, Бомелий вернул кубок Малюте. Тот сурово приказал Владимиру Андреевичу выпить.

Владимир Андреевич пить отказывался. Медля, объявил, что продиктует список из тридцати лиц к нему являвшихся, на захват трона подбивавших. Смертный список составили. Владимир Андреевич  приложил руку, и тут же опричники его опрокинули, лопатки вывернули, подбородок с трясущейся головой задрали. Малюта вливал яд в разверстый острием сабли  рот. Григорий Лукьянович, как многие, изображал самого себя, опричники – тоже. От усердия  расцарапали Географусу щеку, раскровенили уста, и тот взвыл не по поддельному. Царь глядел и возвращался в недавнее прошлое. Примерно так и было. Не хватает князя Вяземского и Басмановых, отца с сыном. Из мертвых  не подымешь, и роли их забыли раздать. Экое упущение! Вой Географуса и всамделишное его сопротивление, перепугался: непрофессионалы зарежут пред лицом царя из старания, взорвали мучительное терпение Евфимии. Она шагнула к опричникам, ловким потаенным движением выхватила кубок и приложила к устам.

         Магнус побежал от царя вперед, вскочил на подмостки и вырвал кубок. Кроме сосновой трухи внутри ничего не было.

– Купился! – восторженно закричал Иоанн, треснув посохом о настил. Острый конец посоха застрял в расселине, и Григорий Грязной, оставив сцену, слез в царской ферязи к государю, ибо его изображал, вызволять.

         Юный Эзельский правитель вернул кубок опричникам и, потерянно улыбаясь, бормоча извинения, вернулся на место. Царь хохотал, трепал Магнуса за плечи. Сдержанная надутость покинули принца, общечеловеческое, русское, проглянуло в его порыве.

– Наш, наш человечище! – повторял довольный царь.

         Придворные и верхушка опричников тоже улыбались. Как всегда, их улыбки в любой момент готовыми были сменить другим нужным выражением. Многие завидовали успеху принца. Побежав спасать Евфимию, Магнус в мгновенье ока вытеснил из сердца Иоанна отечественных конкурентов.

         Дальнейшее тоже было не лишено интереса: важная поступь Григория Грязного в образе государя, его великодушие и готовность простить женскую прислугу, их дерзость, вынудившая приговорить к расстрелу. Тридцатилетнюю молодящуюся подругу Географуса, представлявшую разбитную служанку Владимира Андреевича, привязали к дереву. Меткий скоморох в рясе опричника пускал в нее стрелы, вонзавшиеся близко к голове и плечам. Царь, хохоча, предложил стать вместо скоморошьей жены, которой растрепали волосы и эффектно разорвали платье, оставив прикрытыми только сосцы и место срамное. Мнимая жертва  пробуждала в Иоанне желание. Малюта, Годунов, Грязные и другие умоляли царя не испытывать судьбу.

– Какая судьба?! Я в руце Божьей! – гремел царский тенорок.

         Василий Григорьевич со всех сил стремился сорвать царское благоволение. Ночью он передушил на псарне старых псов, должных псарем на прежней службе при Старицком дворе его вместе с братьями  помнить. С искусанными окровавленными руками выскочил старший Грязной на подмосток верхом на опричной метле. Опасно махал саблею над головами скоморохов, вышедших в виде Владимира Андреевичевых приспешников. Вершок метлы хотел засадить в зад артисту в мантии духовника государева брата. Не отставал клоун Васютка Григорьевич, усердно заменявший убитого шута Гвоздева. Не к месту, но на потеху притащил горшок с кашею, да и вылил себе на голову. Визжал обожженным зверем.

         Утомленный смехом, Иоанн приказал прекратить потеху. Тяжело дышал, вытирал платком пролившиеся слезы, прижимал горячую ладонь к надорвавшемуся хохотом боку. Велено было обносить гостей и скоморохов огромными блюдами с угощением. Подавались куски лебедей и тетерушек, осетрина, сомы, икра всех цветов, масло, сыры, вина иноземные, меды родные. Опричники и скоморохи набросились на еду и выпивку, стало не до представления. Сперва пили, дабы скорее опьянеть. Потом уже закусывали. Представление сворачивали. Скоморохи второпях явили утопление в пруду старухи Ефросинью с добродетельной Александрою. Захмелевшие артистки, их образы исполнявшие шатались, опирались друг о дружку. Рассчитывали, что опьянения не видно. Не замечали злобных взглядов вдовы Владимира Андреевича, кои она, в перекошенном кокошнике, бросала из оконца дальнего терема. Сюда доносились потешные, не для нее, крики жертв, взрывы восторга зрителей. Евдокия вспоминала казнь мужа, детей, свекрови. Призывала с небес мщение на голову венценосного негодяя.

         За столом подвели итог. Скоморохи сыграли как живые. Придворные и опричники, самих себя изображавшие, были мертвы, ходульны, стеснены. Глядели в пол и держали такие паузы между словами, что птица успевала Волгу перелететь.

         Подвыпивший царь приказал привести бежавших от сцены племянниц. Опять показывал усаженному за стол по правую руку Магнусу прелесть стыдливо тупившейся Евфимии. Ругал ее и сестру, что показались в зрелище скомкано. Винил  уклонение переехать к нему на воспитание в Слободу… Слотин! Чего же мы тащились в Старицу? Завтра же возвращаемся в Слободу,   там в Слотине повторим действие. Куда лучше выйдет на историческом месте! Царь качал на ноге прижухшего мальчугана-сироту, трепал непослушные вихры; не давая прожевать, совал  в неохочий рот восточные сладости.

         Отринув последнюю девичью скромность, Евфимия из-под длинных ресниц одаряла Магнуса такими красноречивыми взглядами, что он смотреть на нее боялся.   Увези!

         Напряженность Магнуса веселила царя. Иоанн поднимал цену Старицы. Братьину вотчину отдает принцу за племянницей. Хорош дворец?! Здесь ему  жить да детей плодить.  Магнус поводил плечами, не отказываясь. Не поймут его в Дании, коли осядет он в бревенчатом доме, крытом соломою, среди гусей, куриц и коров. Принц привык к запахам платков надушенных, а не к вони провинциальных хлевов и свинарников. Подавай ему пиры и ассамблеи, где украшенный регалиями гофмейстер торжественным голосом возвестит его явление: Магнус, король  Ливонии, с супругой. Тогда и старший брат Фредерик II Датский подвинется. Не давало покоя Магнусу Фредериково первородство.

         Пили и ели до утра. На зорьке Малюта с Годуновым отвели качающегося государя в покои убиенного брата. Царь лег на широкую деревянную кровать, утонул в перине. Пока царь не заснул Григорий Грязной привел «жену» Географуса, стоявшую на представлении под стрелами. Григорий ее прежде в чулане опробовал, не оплошала бы.

         Яков Грязной стоял на страже у крыльца, довольный, что веселье обогнуло царских невест, не были они призваны пред царевы очи, когда пьяный разгул не мог гарантировать безопасности девичьей чести. Предрассветный холодок заставлял е ежиться, Яков пребывал в  вымученном бодрствовании и думал, не разбудить ли Матвея, спавшего за княжеским крыльцом на охапке сена и обязанного сменить, когда заметил высокую согнутую фигуру, кравшуюся  вдоль плетня с вывешенными на нем после празднества на просох горшками. Яков, на ходу сапогом пнув племянника, с обнаженной саблей пробрался ближе к идущему человеку. Над плетнем он видел плоскую суконную шапку. Низ лица неизвестный замотал платом.

         Матвей сел на соломе, тер заспанные глаза. Вчера принял на грудь винца немало. Чудодейственная мальвазия  стучала в голове, наливала свинцом  непослушные ноги. Поправив съехавшую шапку, Матвей пошел за Яковом. Так они и шли: Грязные с одной стороны забора, кравшийся человек по другую. Он спустился в балку, где некогда разбирались в любовных чувствах царские племянницы с Магнусом, а Годунов с Марфой. Человек остановился, кого-то ждал. Грязные легли наземь, поползли к тонким стволам ивняка.

         От реки шустро поднялся другой человечишка в сером полукафтане без шапки и округло остриженной бородой.

– Ну? – спросил он, подходя к ждавшему.

– Завтра едут.

– Не врешь?

– Как же!

– Путем  каким?

–  Через Волгу и сразу к столице, чтоб миновать болота. В Старице ложный слух пустят, что идут с объездом к Твери.

         Звякнул мешочек с деньгами. Люди расстались. Пришедший сбежал к реке. Скоро послышалось движение челна и скрип уключин. В отплывшей лодке сидели уже двое. Тот, с закрытым лицом, поднялся по осыпи.

– Ты узнал? – спросил Яков Матвея.

– Один – Географус, – шепотом отвечал племянник.

– Другой – казак, не Кривой, который шибко про осаду Астрахани турками плел, а другой, что боле помалкивал… Мало ли Географусу за показ со скоморохами дали, еще денег берет, тать ненасытный!

– Надо бы  Годунову сказать.

– Кто он тебе? – возразил Яков, недовольный Борисом, ведь после того, как доверились тому в истории с Магнусовым письмом, Ефросинья Ананьина оказалась принадлежащей Матвею, будто того то вина..

         Матвей поджал губы: служба  Годунову принесла Грязным немало горя. Оба согласились донести о готовящемся на государя злоумышлении  непосредственному начальнику – старшему голове Грязному.азил Яков.!

                                                         5

         К полудню раскачались, залили вчерашний хмель свежею брагою, помолились, покаялись, получили в соборе отпущение и принялись укладываться в обратный путь. Государь позвал к себе Магнуса и, указывая на Малюту–Скуратова, командовавшего сборами воплем и отмашистым пинком, внушал принцу, что вот тот человек, кому он верит. Предан без лести, не обманет, не продаст. Не он, царь, а Малюта, сам из  Бельских, вдохновил его на расправу с знатными боярскими родами. Минули времена своеволия младших княжеских ветвей, только по-прежнему коренным не следует давать воли, ибо не знают меры. Магнус, Шраффер, иноземные офицеры, опричные головы с сомнением поддакивали Иоанну, раз он так хотел. Жадный глаз высматривал во дворе Евфимию. Ее и сестры нигде не было видно. Рыдали и прятались в девичьих горницах после давешнего унижения.

         Колченогий опричник пронес к телеге  царскую утварь, споткнулся, глаза не продравши, рассыпал из короба блюда да кубки.  Малюта схватил неловкого за загривок, показно проучил. Тумаками отделал харю в кровоточащий блин. Поминал опричную мать пройдохи словами неповторимыми. Царь невнятно заурчал от удовольствия. Уйду на покой, повторил Магнусу, оставлю  Москву Малюте. Пускай правит визирем или первым министром, как там у вас? Магнус скупо подтверждал: приструнить феодалов – дело верное. Сам-то кем был? Принц не позволял себе расслабиться. Он догадывался: неискренен Московит. Иоанн скороговоркой болтал, как пробные камни кидал: чего Магнус высказать сподобится. Держал Магнуса на испытании.

         Похвалы Малюте слышали  и Грязные, и другие начальники. Яков ожидал, что Малюта воспользуется моментом и заявит государю об опасности, ожидавшей в пути, о чем и подсказали воеводе. Малюта хмыкнул, закрутил ус, обрушился на Грязных  за неперепряженных  лошадей, и ничего не сказал. Василий Григорьевич мигнул Якову и Матвею, те тоже  смекнули помолчать бы. Не переменили установленного, не пошли к Годунову.

         Прощай, Старица!.. О малые города русские, соль земли, зачем пригнула ваши гордые шеи пьющая соки столица? Не в вас ли смысл отечества, не под вами ли почва своеобычная? Маковки церквей, стены белые, речки изогнутые под склоненными  ветлами, вы – родина, вы – боль, вы слезы. С вами родиться, вытоптать ноги на скромных лужайках пред  домом родительским, нарадоваться на журавлей в небе, на воркованье голубок в застрехе, надышаться прозрачным воздухом, среди вас  скончаться – нет ли счастья большего? Земля русская, любимая, многострадальная! За что тебя так и эдак? Не заслужила! Не уберегли!

         За сборами Иоанн сидел обочь с сыновьями посередине тройного кресла на крыльце,  клонил  ухо к старицким монахам, выводивших хором Символ Веры, сбивавшихся детей и старцев тыкал тростью. Со дворов же выводили беспокойных коней, рассаживали несших сундучки с узлами, семенивших в длинных платьях царских невест и суетливую их родню по  подводам. Кряхтя, лезли в повозки старые бояре-наблюдатели, везде они за царем с надеждою, не одарит ли, не подтвердит, что есть. Гикая, взлетали в седла за высокие луки опричные ясны соколы. Подтягивали ремни доспехов немцы, варяги, шотландцы и датчане, весь продажный сброд. Покрывали скакунов плотными попонами, тугою кожею наемники-татары, вылетали с задорным свистом за ворота, пугая зевак сверканьем бармиц и ерихонок. Вдруг из уст в уста передали новый приказ: ворочаться! Царь передумал. Завтра с утречка и двинем. Ангел-хранитель продлевал Иоанново царствование.

         Выйдя новою дорогой, Иоанн,  послал вперед лазутчиков. Два пожилых крестьянина ехали молча, остерегались лишнее слово уронить. Василий и Тимофей Грязные скакали подле них, готовые изрубить в куски, если скажется измена, рванут провожатые в лес. Чаща сгущалась, путь делся уже, прорастал меж колеи высокой жесткой  травою. Над тропой дерева сцеплялись дугою, застилали трепетное сияние солнце. Стук и треск от  цеплявшихся ветвей за повозки.

         Встревоженный государь вместе с Малютою проехал к проводникам. Спросили, чего случилось. Впереди лес сгущался, и синяя  испарина тянулась из влажного подлеска. Проводники божились: скоро выйдем на большак.

         Услышали зверей, шедших через лес. Обламывая низкий сухостой, треща валежником, задевая крупным телом о кору дубов и осин, шло вспугнутое обозом стадо. Магнус, давно ждавший проявить себя, поднял руку: рыцари звякнули вооружением, готовые к бою. Московитам была смешна их тревога.

         Темные массы неуклюжих, обросших патлатой шерстью животных за деревьями пересекали звенящий ручей, поворачивая к топи разводья, где торчали обломанные стволы кривых берез. Навязчивый  густой скотный запах несся оттуда. Звери чуяли и видели людей, торопились уйти, хлюпкими прыжками разбрасывая воду, облепляясь плававшими истлевшими листьями, хвоей, тиной. Детеныши-сосуны бежали в середине стада и  задерживали ждавших их взрослых. Мамаши тонко звали отставших, самцы же поворачивали к людям крепкие  рога. Это были туры.

         Заметив легкую добычу,  царевич Иван загорелся азартом. Оглянувшись на отца, ища  одобренья или прося прощенья за  несдержанность, он пришпорил аргамака, и полетел к ручью, виляя меж деревьев, на ходу скидывая с плеча короткий лук, вставляя перистую стрелу. Малюта тоже не успел сказать царю слова, как последовал за ним, ведомый тем же охотничьим инстинктом. Извиненьем служило, что крупный самец остановился и, низко опустив рога, сильными скачками пугающе пошел на надвигавшегося Ивана. За Малютой поскакали Василий Грязной с  Матвеем и другие. Оставшиеся на дороге московиты осадили к государю. Свита Магнуса оказалась в авангарде.

         Наблюдая за подъезжавшими к нему всадниками, оборонявший уходившее стадо самец, вдруг испугавшись, бросил сие занятие, внезапно прыгнул вбок чащи, смял  боярышник и опутанный сорванными ветвями и плодами с листьями стремительно прошустрил под ноги принцу со спутниками. Зверь опешил у окованных в сталь всадников. Те стояли железной стеной, выставив копья. Конь Магнуса ржал, вороча от тура шею и безумно выкачивая обращенный к лесному чудовищу глаз, стремясь смять ряд  и унестись вместе с хозяином подалее. Магнус не допустил  позора. Порох на полках обоих стволов седельного пистолета пыхнул сизым пламенем. Тур вздрогнул от удара пули и с разорванным алой полосой брюхом нырнул назад в лес, пачкая кустарник густой кровью и оглашая лес  тяжелым отвращающим ревом.

         Стадо откликнулось  перекликом трубящих звуков и, сминая болотную поросль,  понеслось по разводью. Хлюпанье воды и отчаянный писк детенышей, призывы матерей, угрожающее гуденье самцов живо смешались с улюлюканьем опричников. За царевичем, Малютой устремились остальные. Лес наполнился криками людей, свистом пущенных стрел, хлопаньем крыльев и возгласами поднятых птиц. Огромные серо-пятнистые тетерева, иные лесные птицы шли вверх, задевая и обламывая сучью, раздвигая нависшую листву. Чаща стремительно оживала, оглушая, дезориентируя.

         Среди всеобщей суматохи царь оставался сидеть на  высокой тихой лошади. Он не попятился, но и не поскакал в охоту. С замершим, ничего не проявлявшим лицом он обратился туда, где открывался простор, затопленный разлившейся водой. Видел опричников, уносившихся все далее, группку охотников отставших, чтобы прикончить застрявший в трясине молодняк. Рынд вместе с  Малютой, окруживших подломившего ногу волосатого темно-рыжего самца, обращавшего к нападавшим кривые рога, щерившегося застрявшими в черном загривке и под ребрами стрелами. Неприятное ожидание царя передавалось Феодору. Спустившись из повозки, он схватился одной рукой за стремя отцовой лошади, другой – не выпускал клетку с бившимися в ней чувствовавшими лес щеглами. Годунов гладил морду обеспокоенной царской лошади и глядел то на царя, то в сторону охотников, ожидая неследовавших распоряжений. Около царя остались старые неверховые бояре, скакать им давно было и не по силам и зазорно, сидевшие в кибитках  невесты, десятка полтора разноплеменных наемников и отряд Магнуса. Все, непогнавшиеся за турами предполагали, какие мрачные мысли роятся у государя, вмиг за азартом впятеро лишившегося войска.

         Вдалеке Малюта соскочил с коня, чтобы ножом перерезать издыхавшему туру горло. Григорий Лукьянович уже взмахнул лезвием, когда  тур дернулся, рогом выбил нож да и подцепил Скуратова подмышку. Малюта взмыл на аршин в воздух, упал вскочил, хотел влепить артачившейся скотине широченным кулаком в глаз. Промазал, щипнул пятерней кожу. Тур обреченно взвизгнул и  добитый другими опричниками забился в траве. Малюта расчесал пальцами  спутанную бороду, расправил плечи, отряхнул колени. Могучая фигура его кряжисто врастала в землю.