Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц)

         Освященная присутствием митрополита и высшего духовенства Боярская Дума разрешила государю казнить изменников без суда и следствия, без прельстительных докук со стороны кого не было. Иоанну не терпелось воспользоваться дозволением, без коего  мог и обойтись. Однако придавало оно видимость законности любому его капризу. Царь чуял в душе зерно справедливости. Его Бог ведет, он не ошибется. Все думано-передумано, наболело.

         Царь воротился в Москву, но стал жить, не как прежде, в дедовском кремлевском дворце, а во дворце новом, не в Кремле строиться брошенном, а  особом, торопливо и крепко из дерева сколоченном за  Неглинкою, меж Арбатом и Никитскими воротами. С Арбата, Никитской, Сивцева вражка чужие были выселены. Их дома отдали опричникам, будущую верность авансируя. Двенадцать тысяч семейств бывших владетелей пошли по весне куда глаза глядят, без возмещения. За издержки по путешествию из Москвы в Александрову слободу царь взял с Земли сто тысяч рублей.

         Начались казни мнимых сообщников Курбского. Первым пал воевода князь Александр Борисович Горбатый-Шуйский, потомок  Владимира Святого и древних князей суздальских, вместе с Курбским водивший полки на покорение Казанского ханства.  Шуйскому надлежало умереть вместе с сыном  Петром, семнадцатилетним юношею.

         Оба шли на Лобное место, страха не выказывая, держа друг друга за руку. Сын не хотел видеть казни отца, первый склонил под топор свою голову. Отец отвел его от плахи, сказал с умилением: «Да не зрю тебя мертвого!» Послушный юноша уступил родителю.  Уже забрызганный отцовой кровью, поднял  отсеченную его голову, поцеловал в синие уста, взглянул последний раз на небо и, перекрестившись, с веселым лицом встал на колени перед плахою.

         В тот же день казнили шурина Горбатого Петра Ховрина, окольничего Головина, князя Ивана Сухого-Кашина, кравчего князя Петра Ивановича Горенского. Князя Дмитрия Шевырева посадили на кол.  Шевырев, укрепляемый верою православною, забыл муку и пел канон Иисусу. Двух бояр, князей Ивана Куракина и Дмитрия Немого, насильно постригли в монахи. У многих дворян и детей боярских отняли имение, с семействами выслали в Казань. Другие, спасаясь, представили за себя ручателей в верности и внесли денежные залоги до двадцати пяти тысяч серебряных рублей.

         Царь собирался ограничить число опричников верной тысячью. Но слишком многим вдруг открылось,, сколь выгодно стать ближним царскою слугою. Чтобы попасть в опричники, царевым любимцам: Алексею Басманову, Малюте–Скуратову-Бельскому, и первому среди равных – князю Афанасию Вяземскому неслись неимоверные взятки вещами и деньгами. Родственник вел родственника, уверяя, что нет его царю преданнее. Так опричниками стал с десяток Грязных-Ильиных и несколько Басмановых. Объявили: знати в опричнину вход был заказан. Отроки боярские ходили кругами, ища и не находя способов попасть в число избранной молодой гвардии. Бельские обращались к отпрыску своему Малюте. Тот не помогал, ссылаясь на приказ государев, полагая себя счастливым исключением. Третье слагательное своей фамилии избегал выговаривать. Оно помогло бы ему в местническом споре, но царь отменил местничество внутри опричнины. Положение в  иерархии определялось исключительно милостью государя. Мстиславские, Шуйские, Воротынские, даже Романовы с Захарьиными не могли похвастаться членством в узком числе особых телохранителей. Униженьем, лестью, и  дорогими подарками удалось упросить царя взять их сыновей в опричные послухи, подавать коней, держать стремя, нести копье тем простолюдинам, кого недавно на кухнях они сами бивали и за пьяную лень таскали за волосы.

         Новые опричные дворяне немедленно воспользовались предоставленными царской милостью привилегиями. В отведенных вразброс по всей земле усадьбах и имениях, старые владельцы которых были выставлены вон, как раньше в Москве,  они обременяли крестьян невиданным оброком и барщиной. Желали скорее оплыть жирком, успеть насытиться и отвалиться переполненными до конца дней богатством. Злоупотребления явились великие.  Поставив избранных вне закона, царь расколол страну. При споре с земскими опричным всегда отдавалось предпочтение.

         Изощренные умы изыскивали свежие способы утоления корыстолюбия. Послух опричника, исполняя волю господина, с некоторыми его вещами скрывался в доме купца или дворянина. Опричник заявлял в приказ о бегстве слуги. Приходил с приставами в несчастливый дом, выводил оттуда мнимого беглеца с поличным и требовал с обескураженного хозяина пятьсот, тысячу и более рублей.  Корова тогда стоила несколько копеек.

         Иногда опричник сам незаметно оставлял в богатой лавке какую-нибудь вещь. Немедленно являлся за ней со свидетелями. Объявлял вещь краденной, вел купца  на правеж. На майдане привязав к столбу, всенародно  сек купца до уплаты денег. Сказать противное слово кромешнику, полагалось царским оскорблением.

         В Москве улицы, на которых жили опричники, имели особые въезды и выезды, загораживаясь бревном и рогатиною. Новые хозяева обкладывали захваченные дома камнем. Веря и не веря милости  Иоанна, мечтали о благополучии вечном. Не удовлетворяясь в тщеславии строгостью царской, надевали под черную рясу бархатные кафтаны, шитые золотой нитью, с соболью опушкою.

         Московский Особый дворец окружили высокой, как в Кремле, стеной с тремя воротами. На сажень стена состояла из тесаного камня, и еще на две сажени – из кирпича. Рядом с дворцом располагался особый лагерь – избы опричной стражи с пятью сотнями воинов.

         Северные ворота, окованные железными полосами и покрытые оловом, были парадными. Запирались они на засов, закрепленный на двух мощных бревнах, глубоко врытых в землю. Обе боковины ворот украшали резные разрисованные свирепые львы с зеркалами, вставленными вместо глаз. Черный деревянный двуглавый орел на арке глядел, предвкушая добычу. На шпилях трех главных палат тоже красовались орлы, смотрящие в разные стороны земли русской.

         Около дворца раскидались поварни, погреба, хлебни и мыльни с запасами. Дворец строили на низком месте, оттого двор пришлось засыпать песком на локоть в вышину. Даже церковь поставили на сваях. Царская палата стояла напротив повернутых к Кремлю восточных ворот.  К ней вели два крылечка с перилами и площадкой для роздыха. Перед лестницами был помост. На него поднимался царь, чтобы сесть на коня или слезть. От непогоды помост прикрывал навес со сводом, украшенный искусной лиственной резьбой, выполненной итальянскими мастерами.

         Внутри монастырей, как царь прозвал  московский и александрослободской дворцы, он – игумен ввел разделенье среди иноков. Князь Афанасий Вяземский стал келарем, Малюта-Скуратов – параклисиархом, или причетником, триста человек – избранною братиею, или радою.

         В четыре часа утра царь тащил на колокольню малолетних царевичей, где с Малютою благовещал к заутрене. Заспанные  братья спешили в церковь. Кто не смог встать, принявши вчера изрядное, наказывался строгим постом и восьмидневным заключением в келии.

         Служба шла до шести или семи часов.  Царь пел, читал и молился, оставляя на лбу следы крепких земных поклонов. В восемь часов  собирались к обедне, а в десять садились за братскую трапезу. Братья ели, облегчали тяжкое утреннее состояние медом, а царь стоял или ходил вокруг столов, говоря и читая им  наставления.

         Игумен – царь, обедал отдельно. Приглашал к столу ближний круг любимцев, беседовал  о церковном Законе, припоминал примеры из Священной истории. Иногда дремал или ехал в темницу пытать  какого – нибудь свежо оговоренного сторонника Курбского. После пыток настроение государя  обыкновенно  менялось с вялого, подавленного на не по-здоровому взвинченное. Он говорил и понимал окружающее остро, глубоко. Поражал окружающих способностью смотреть в корень, мгновенно схватывать суть любого вопроса.

         В восемь вечера братия шла или была вынуждена,  идти,  со своим игуменом к вечерне. В десятом часу Иоанн удалялся в спальню, где трое слепых рассказывали ему перед сном сказки. Он слушал. засыпал, но не надолго. В полночь  вставал и начинал день  молитвою.

           Четыре часа до заутрени были ему самыми страшными. Царь мерил длинными шагами коридоры и горницы, заглядывал в темные окна. Свет светильника или зажженного фитиля у пищали стражника развлекали его.  Случалось он пугался собственной тени. Она волоклась за его длинной тощей фигурой, как неотступно бродит соблазнитель за всякой мятущейся душой. Пищальник не успокаивал, не развеивал страха, пугал: не подкуплен ли, не пальнет ли в него?  Царь забывал, что сам приказал страже стоять всечасно с пылающими факелами подле пищалей и заряженных пушек.

         Опять перебирал обиды. Они  никогда не оставляли, понуждая в каждом людском слове искать подвох, измену, неуваженье.

         Отец его, Василий Иоаннович, задумав жениться, отсмотрел полторы тысячи благородных девиц, и выбрал Соломонию, дочь незнатного чиновника Юрия Константиновича Сабурова. Предки ее вместе с могольским мурзой Четой,  перебрались из волжской орды в Москву  во времена Первого Иоанна,  Сменив могольские имена на православные, в Белокаменной Сабуровы крестились, заложили дома, встали на государеву службу, пытливым умом разглядев перспективу поднимавшегося провинциального двора, еще склоненного пред угасавшим Чингисовым родом.

         Женитьба Василия Иоанновича на татарке, соединяла восточного и западного орла, крест с полумесяцем. На генеалогическом уровне подпирала династию обоими  сильнейшими народами, государство составляющими.

         Будущего державного наследника  Василий хотел назвать в честь любимого младшего брата и отца жены Георгием (Юрием). Однако за четверть века совместной жизни  Соломония не  принесла потомства. Здоровье не позволяло  царю   ждать долее. На склоне дней,  горя желаньем передать трон  сыну, Василий Иоаннович, заглушив робкий ропот совести, велел постричь сопротивлявшуюся жену  в Рождественском  монастыре, потом свезти в Суздаль с глаз долой, навечно заперев в девичьей  Покровской обители.

         Царевы слуги принуждали Сабурову отречься от мира не токмо уговорами, но  побоями. Соломония надела ризу инокини,  объявляя: «Бог видит и отомстит моему гонителю!» Спешным мщением распустила  слух, что тяжела, а потом – родила сына, долгожданного Георгия.  Соглядатаи, приставленные к царице,  не подтверждали ни беременности, ни родов. Никто открыто не вступился за Соломонию, кроме  престарелого аскета и постника, завоевателя земли Югорской князя Симеона Курбского, двоюродного деда Курбского Андрея. Тогда предтече переметчика отказали от царского двора.

         Через два месяца после пострижения Соломонии Василий вступил в брак с Еленой Васильевной Глинской, племянницей несметно богатого и влиятельного Михаила Львовича Глинского. Как и Сабуровы, Глинские были  тоже рода татарского. Отец Михаила Львовича выехал из орды в Литву по тем же причинам, что некогда Сабуров и мурза Чет в Московию: искали лучшего, видя упадок альмы матер. Глинский крестился, как те,  получив имя Лев. Не сойдясь с шляхтой в гордости и ущемленный сугубо материально, его сын Михаил Львович с двумя братьями, Василием и Иваном, перебрался к царю, давно его звавшему.

         Государь Василий Иоаннович, страшась сглаза, будто бы наложенного постриженной царицей на имя Георгия,  склонился назвать первенца от Елены Глинской в честь своего отца.  Так старший сын  из Георгия превратился в Иоанна,  и только  младший сын обрел дорогое сердцу родителя имя Юрия, то есть Георгия. Нынешнего царя – Иоанна раздражала эта игра именами, будто его, тогда нерожденного, могли, да избегли  спросить. В обеих женитьбах отца детям уготовано было иметь мать татаркою. Соломония Сабурова или Елена Глинская – кровь одна. Было равняться на кого.  Предки, холодные славянству, всегда  искали прибыли в  брачных союзах. Руководствуясь душевной склонностью разве что в выборе наложниц, они изрядно размыли варяжскую кровь Рюриковичей и славянскую – от Рогнеды, в погоне за ханским ярлыком.

         Имя, имя… Не желали ли Иоанна затолкать в оковы традиции? Его дед – Иоанн Васильевич, отец – Василий Иоаннович, он – Иоанн Васильевич. Что же, и он должен  назвать старшего сына Василием?  Иоанну всегда грело сердце имя Дмитрия, имя Донского, победителя моголов. Так  был назван  не проживший и года младенец, подаренный ему Анастасией в канун Казанской победы. Теперь у него есть  сын – Иван, названный в честь  отца. В нем Иоанн желал бы увидеть свое собственное продолжение, победу над смертью, второе «я».

         Бог три года не дозволял Глинской понести от пятидесятилетнего супруга. Злые языки винили  отца в бездетности, обеляли Соломонию. Наконец Елена забеременела. Юродивый именем Домитиан объявил, что она станет матерью «Тита, ума широкого». Иоанн родился в  седьмом часу ночи в конце августа. «В ту самую минуту земля и небо сотряслись от оглушающих громовых ударов, сопровождаемых непрерывною длинною молнией».

         Стрелами оскорбленного самолюбия пронзенное младенчество. Иоанн исчислял четвертый годок, когда родственники, князья суздальские, Шуйские, Андрей Михайлович и  Борис Иванович Горбатый, возвели напраслину на старшего дядю малолетнего царя  – Юрия Иоанновича, тезку младшего глупого брата Иоанна. Дядя сей сыскал любовь царственных младенцев необыкновенной добротой и веселостью.

         Души не чаял в брате Юрии покойный царь Василий, бояре вывернули: покушается дядя на трон племянника. По обычаю от Владимира Святого Юрию Иоанновичу и наследовать бы престол, но, начиная с Иоанна Даниловича Калиты, не сразу, с отступами, свыклись духовную грамотой передавать великокняжеский стол   от отца к сыну, скрепляя сперва у ханов. Иоанн Васильевич III, прозваньем Великий, или Грозный,  дед Иоанна, о котором речь, положил: кому хочу, тому и отдам царский венец. Потеряв сына Ивана от первой жены Марии, венчал на царство внука Димитрия. Нашептыванием второй жены, племянницы последнего  императора Византии – Софьи Палеолог,  Иоанн III передумал и выбор отменил. Наследником сделал старшего сына от Софьи  – Василия.

         Юрий Иоаннович не хотел подниматься на волю  старшего брата. Отвечал  клеветникам, подталкивавшим  к узурпации, что не преступит крестного целования у одра царственного покойника, готов умереть в сей правде. Дознались: усерднее других подбивали  Юрия Иоанновича, воспользоваться Иоанновым малолетством и надеть шапку Мономаха не кто иные, как плодовитые Шуйские. Стремились через то воссесть на лучшие места наместниками, приобресть откупа, расширить собственные земли. Юрий Иоаннович не поддался на уговоры, довольствовался отписанной старшим братом вотчиной в Дмитрове. Разочаровавшиеся в Юрии Шуйские поспешили  очернить его прежде, чем он поспеет выдать. Обвинили, на что сами безуспешно подталкивали.

         Видя, как разваливается умысел, Борис Горбатый назвал родственника. Андрея Шуйского заключили в темницу, в ту самую, где кончил жизнь юный Дмитрий, неловко венчанный на царство Иоанновым дедом. Дьяк Тишков подтверждал навет Шуйских на  Юрия. Мать Иоанна, правившая опекуншей при младенце, известила о заговоре Боярскую Думу. Дядю  государя  тоже посадили в тюрьму. Не давая еды,  уморили там  голодом.

         В связи с Юрием заподозрили другого царского дядю – Андрея Иоанновича, четвертого  отцова брата. Со страху дядя Андрей бежал из вотчины в  Старице  в Новгород поднимать народ на свою защиту. В дороге его перехватил воевода Телепнев–Оболенский. Через шесть месяцев Андрея Иоанновича умертвили. Потом похоронили с почестями в Архангельской церкви,  потеснив  великокняжеские останки. От дяди Андрея остался сын-сирота  Владимир Андреевич. Долго сидели он с матерью в монастырском заключении, но были выведен заступничеством юного Иоанна, сучившего ножками, в реве закатывавшемся, требовавшем себе для игр двоюродного братца.

         Мать не властна была на троне, отправила на казнь собственного дядю Михаила, составившего ее брак с царем Василием. Ища рассеяния,  взяла она сердечным другом князя Ивана Телепнева–Оболенского. Воевода Телепнев, будучи другом и братом надзирательницы царских отпрысков боярыни Агриппины Челядниной, заручался ласкою расположения Иоанна да  Юрия. Дарил братьям деревянные лошадки, мечи, луки детские и немецкие гравированные картинки с показом сражений наземных и морских. Дети, не вникая в отношения Телепнева с матерью, искренне привязались к князю. Верша опалы и одаряя милостями, покачивал он детишек на коленях, усевшись в красной царской горнице.

         На восьмом году Елена Глинская  нежданно скончалась. Робкий заслон боярскому властолюбию пал. Еще при жизни Василия Иоанновича первым по старейшинству севший в ближнем государевом совете и  Думе  боярин Василий Васильевич Шуйский  объявил себя главой правления. Воспитательницу царевичей боярыню Агриппину и брата ее князя Телепнева оковали и бросили в застенок. Телепнева, лишив пищи, уморили, подобно как  Елена и он,  уморили Михаила Львовича Глинского и царских дядьев.  Складывалось: стоило младому Иоанну к кому-нибудь привязаться, как завистники  немедля очерняли фаворита, боясь его влияния на царевича. Иоанн стал таить предпочтение.

         Порядки в Московии устроились по Шуйским. Правили Василий Васильевич и освобожденные из опалы родной брат его Иван, троюродный брат Андрей Михайлович и сродственник Шуйских – Федор Иванович Скопин. Старший в роде Василий Васильевич, вдовец лет пятидесяти,  упрочил боярскую доминанту браком с юной двоюродной сестрой Иоанна – Анастасией, дочерью Петра, или Куйдакула, татарского царевича. Мать ее была дочерью Иоанна III. Молодожены поселились в доме убиенного дяди Андрея Иоанновича.

         Василий Васильевич Шуйский, «молодожен» и предстатель Думы, выторговавший у бояр еще и московское наместничество, в послеобеденном упадке сил полюбил  с братом Иваном являться в царскую палату. Грузно опускались братья на стулья, задирали ноги поперек кровати, на которой отдыхал некогда Василий Иоаннович, и так дремали. Дети царские играли на полу у постели. В расстегнутых до пуза камилавках, с вылезшими рубахами председатель Боярской Думы и его зам храпели, сопели. Подле наготове стояли ковши с ледяным, из погреба квасом для роздыха после сна.  Василия Васильевича прозвали Немой, ибо был он немногословен, а если и говорил, то не иначе, как через брезгливую губу, так что и понять едва можно. Придворные льстецы прислушивались  невразумительности председателя, дети же ненавидели косноязычие неласкового смотрителя. Подкрадываясь, клали на голову и тучный живот храпевшего Василия Васильевича игрушки. Те скатывались при  дыхании, вызывая смех Иоанна и Юрия. Поджигали они и штаны обоим боярским верховникам, дождавшись, когда в сонном беспамятстве пустит он зловонные ветры. В ковши с квасом кидали мух.

          Старый Шуйский на деле полагал себя  царем Московии, отдавал распоряжения своим именем, возглавляемую Думу приказывал писать себя ниже. Иоанна вообще в грамотах и указах не упоминал, как дотоле было при жизни  матери. В проницательном мальчике своим небрежением взращивал смертельного врага роду Шуйских.

         Все же считаясь с Думой, составленной и из других знатных семейств, вместе с  Шуйскими вынужден был Василий Васильевич освободить из тюрьмы посаженного Телепневым и Еленой Глинской князя Ивана Федоровича Бельского, который страдал, будто бы причастный к побегу в Литву своего брата Семена, воеводы.  Вместе с другим думским старейшиной братом – Дмитрием Иван Бельский составил оппозицию Шуйским. По закону о местах, изложенном в Разрядной книге, Бельские, родственники царя, едва уступали Шуйским в родовитости. Взаимная ненависть меж Шуйскими и Бельскими вернула в память, стрясшееся в былые времена у Мономаховичей со Святославовичами,  Ольговичами,  у Мстиславовичей с Юрьевичами. Бельские обличали корыстолюбие Шуйских не из правдолюбия, а потому, что им самим не давали править. Бессильная алчность одних умеряла до кормушки дорвавшихся. Бельские хулили Андрея Михайловича Шуйского и князя Василия Репнина-Оболенского. Те, наместники во Пскове, «свирепствовали, как львы». Жители пригородов избегали  ездить в Псков, боясь градоначальников с их приказчиками хуже могольских хищников. Шуйские обнажили псковичей непомерными неправедными налогами, обогащались вынужденными дарами богатых, бесплатной работой бедных. В столице Иван Васильевич Шуйский тащил из царевой ризнице домой золотые сосуды, перебивал клейма на свои. Шуйские спешили разжиться, жили днем.

         Василий Васильевич Шуйский правил шесть месяцев. Скоро он скончался, дав ход лукавым толкам.  Иван Васильевич не преминул обвинить виновными в  смерти брата Бельских. Ивана Бельского снова посадили в темницу. Ближнего его дьяка  Федора Мишурина опозорили и убили, не постеснявшись случившегося при том младого царевича Иоанна. Митрополита Даниила, вошедшего в согласие с Бельскими, свергли с митрополии, сослали в Иосифов монастырь. Вместо него поставили, надеялись – послушного Троицкого игумена Иоасафа Скрыпицына. Новый митрополит год хранил верность Шуйским, потом его переманили Бельские. Иоасаф ходатайствовал за князя Ивана перед десятилетним царем. Именем Иоанна Ивана Бельского торжественно вывели из тюрьмы. Ивана Шуйского сместили.  Ивана Бельского стал душою правительства. Где были Шуйские, теперь – Бельские. Простой люд не заметил разницы, зато Иоанн с Юрием склонились к ласковому Ивану Федоровичу.

         Январской ночью Шуйские с выводком родни, надворной командой, холопами перебудили Кремль. Монархи-дети сидели обнявшись, дрожали в спальне. Шуйские переходили из горницы в горницу, ища нового царского любимца. Во дворце его не было. Иван Бельский затворился в собственном доме. Его вытащили, били, оплевывали. Наконец, отвели в темницу. Князь Петр Щенятев из партии Бельских прибежал в царскую комнату, просил управы на злодеев. Шуйские вытянули его с заднего хода.

         Во дворе мелькали факелы, грохотали камни, разбивавшие окна покоев митрополита. Иоасаф   мчался в царский дворец, молил о заступничестве  царственных отроков. Иоанн трепетал, тоже ожидал  казни, не открывал митрополиту дверей. Монахи, бывшие с Иоасафом, сломали двери. Митрополит упал перед царем  плашмя, ниц. Полез под царскую кровать прятаться. Шуйская толпа вломилась, ища. Монахов раскидали. Митрополита извлекли из-под полога. Иоасаф от просьб перешел к брани. Стыдя обоих братьев Шуйских – покойного Василия и  живого Ивана, клал  анафему. Указывал на государя как на спасителя и зеркало пристойности. Шуйские затыкали митрополиту рот. Чтоб занять, велели придворным священникам за три часа до света петь заутреню. Поставили и царских отроков у крестов. Митрополита, связав, посадили  в телегу везти подалее. Из Владимира прискакал Иван Шуйский. Не утерпел, пошел трепать Иоасафа на Троицкое подворье. Митрополит схлестнулся с налетчиком в прении.  Иван   Шуйский недолго слушал главу русской церкви. Схватил рукав митрополитовой рясы, оборвал до пояса. Скинул с шеи святителя большой серебряный крест, рассек митрополиту тем крестом темя.

         Иван Шуйский приказал умертвить Ивана Бельского  в темнице. Не спросив государя, добились на то согласия Думы, где Шуйские торжествовали, Бельские прижухли. Отставленного Иоасафа заточили в Кириллово-Белоозерском монастыре. На его место поставили новгородского архиепископа Макария.  Платя за смерть Ивана Федоровича,  больной и слабевший Иван Васильевич Шуйский допустил Дмитрию Бельскому, родному брату убиенного, председательствовать в Думе, что и так выходило по старейшинству.

         Тринадцатилетний Иоанн полюбил митрополита Макария за доброту характера, честность и точность суждений. Не применяясь, с отроками говорил он, будто те взрослые. И вот теперь Макария привычно завистливо колотили в освященной Думе.

         У царя возник еще один фаворит – дядька Федор Семенович Воронцов. Каждый искал своей или склонялся к чужой прибыли. Как-то Воронцов склонил  царя поставить подпись не туда, куда Шуйские хотели. Федора Семеновича явились бить. Тот скрылся в царской горнице. Его выволокли  в смежную комнату. Пытали и глумились. Иоанн, привыкший к жестокости, впервые подал защитный голос. Верил: устыдятся. Не устыдились. Изрядно побив, Воронцова с сыном свезли в Кострому, в ссылку.

         Слабоумный и мягкосердечный Юрий уходил, а Иоанн,  тянул минуты, стоял на Красном крыльце, кидал вниз щенят с котятами.  Вой суки, жалобный писк любимой кошки не останавливали юного мучителя. Глядел, как животные бились о крепкую землю. Иногда царская хватка умертвляла живучих котят еще в горсти. Так мрут и люди. Переход от жизни к смерти часто незаметен. Скоро не котята и щенки,  полетят люди. А пока бояре-соперники не всегда и  к столу голодных царских детей звали.

         Вокруг царя складывалась свой младой круг. С желторотыми боярскими отроками, прокладывающими в царской милости себе будущее, отцам и дедам – настоящее, Иоанн забавлялся игрою в салки и лапту, гонял голубей, оглушал окрест колокольным звоном. Любя охоту, имел обыкновение стрелять в пойманных спутанных животных как в цель. Его пытливый ум по-прежнему забавлял процесс смерти. Вот косуля жива. В ней восемь стрел. Торчат из ляжки, пробили грудь и шею. Она трепещет. Судороги. Кончина. Как?.. Шуйским, чем бы он не тешился, лишь бы в дела не лез. «Пусть державный веселится!»  С молодой Шуйской родней, недавно ломившейся к нему в спальню вытаскивать Щенятева, Воронцова или Иоасафа, он скакал по московским улицам, отбрасывал не успевших поберечься прохожих, конской грудью давил жен и старцев. Поддержанный льстецами, царь хохотал.  Покалеченные плакали.

         Неожиданно Иоанн явился в Думу и объявил, что казнит ненасытного беззаконника князя Андрея Михайловича Шуйского, заступившего Думскую доминанту после скончавшихся Василия и Ивана. Растерявшиеся бояре, привыкшие  решать  по-своему, выдали псковского наместника. Царь спустил собак на преклонных лет вельможу, зашитого в медвежью шкуру. Сам с ближними отроками кричал: «Ату!», пока Шуйского не растерзали. Бояре призадумались как над показавшимся непредсказуемым обвинением, так и изощренностью казни. Доказательства вин третьего Шуйского были несомненными, но представили их царевы дьяками после расправы, а не прежде, как принято. Рубили, резали на Руси, про псов тоже ни в одном судебнике не значилось.

         Царь искал опоры в материной литовской родне. И вот с  подачи Глинских сослали Федора Скопина-Шуйского, князя Юрия Темкина, Фому Головина, всех бивших на заседании Думы митрополита Макария. Афанасию Бутурлину за  болтовню отрезали язык. Царь возложил опалу на князей Дмитрия Палецкого, Петра Шуйского и Бориса Горбатого, некогда столь удачно выдавшего «заговор» царских дядьев. За оскорбленья детства и зрелости  готовил Иоанн  боярам семь эпох казней.

                                                         3

         Когда многие князья пожелали именоваться великими, и  гордецы перестали подчиняться, приводить на зов войско и платить в стольный град, оспаривая старшинство родственника, так случилось, что расцвела Низовая земля, Залеские земли. Лесами и болотами там сама природа поставила преграду  ворогам. Владимир, Суздаль и Ростов первенствовали над Ярославлем, Нижним, Переславлем и Муромом. Из сих семи городов возродилась поруганная  земля русская. Еще полагался главным великокняжеским престол на Днепре, в Киев назначал  победитель Батый Александра Ярославича (Невского) послушным правителем, а уже отодвинулись на обочину претензии Чернигова и  подминались свежие – Рязани и Твери.

         В самой Владимиро-Суздальской земле тихой сапой раскинулось Кучково поле. Поднявшаяся сбоку Москва взяла силу посылать прародителю Руси Новгороду воинских командиров, как дотоле поступал прежде Стокгольм, потом – Киев и Владимир. Но и сия привилегия дошла до небрежения. Москва – вотчина  Данилы удовлетворилась  окрестностью,   московские великокняжеские  сыновья получали наделы в Коломне или Дмитрове, где обыкновенно умеряли, а то и умертвляли  честолюбие размеренной патриархальной жизнью. Однако, бежа воинской брани, славя мирную торговлю риску животом и головою, новгородцы и отделившиеся от них псковичи с вятичами, упорно продолжали кликать  дружины для сохранности границ, сбора пошлин, суда и расправы.  Избегая готов, или варягов, как тогда называли шведов, немцев Ливонского ордена и Литву, предпочитали они   ветви  обрусевших Рюриковичей.  Ежели на север не едут великокняжеские сыновья, просят новгородцы и псковичи других знаменитых  наместников.

         Владетелям  родовых вотчин в Шуе, потомкам младшего сына Невского – Андрея Городецкого, неблагодарно памятного в поисках великого княжения двумя разорительными приводами татар на Русь, сей грех был смыт прибыльной отечеству службой внуков, удается столковаться со сварливыми и переменчивыми северными жителями. Новгородцы и псковичи охотно просят  к себе Шуйских, и те  приезжают править и «кормиться»  в вольные грады. Шуйские, сочетая рассудительность в отправлении правежа с умеренностью собственных аппетитов, усердно пополняют государеву казну обильными налогами, умудряясь удовлетворять и властолюбию правящей старшей ветви Александра Невского дома и свободолюбивым претензиям Пскова и Господина Великого Новгорода.

         Дед Иоанна, лишая северные земли самостоятельности, ставит в Псков воеводою одного из Шуйских – Федора Юрьевича. После победы над вольницей, безуспешно искавшей опоры в  Литве, вечевые города приравнивают к обыкновенным, но они сохраняют право утверждать наместников, и раз за разом бьют  челом присылать именно Шуйских.  По службе с годами обрастают Шуйские множеством земель, хором, артелей. Фактории Шуйских стояли по Двине и на Вятке, рассеивались в Югре и по берегам Белого моря.

         Вот дополнительная причина почему, когда Иоанна, выехавшего с малою свитою на звериную ловлю, остановили с прошением вышедшие из лесу пять десятков новгородских пищальщиков, он не сомневался: это проделки неуемных Шуйских.   Спешивший охотиться Иоанн долго не рассуждал. Ведал по опыту, потеряй час, скроется зверь в логово по  летнему зною, не сыщут и не поднимут тогда его псы. Отмахнулся от просителей, сказав прийти в другой раз и по иному адресу. Однако слово за слово те заспорили с государевыми охотниками. Иоанн резко вступился за своих и указал им прогнать пищальщиков. Новгородцы воспротивились, острастнули из ружей. В присутствии царя его окруженье бесстрашно  обнажило мечи. В разгоревшейся битве погибло  человек десять.