Текст книги "Иоанн Грозный (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 47 страниц)

         Ефросинья свежела. Уже ясным взором она окидывала окрест. Приподнявшись на надгробии, куда ее перенесли, она узнавала обстановку. Казалась неудивленной, замечая Якова. При виде Матвея ее передернуло. Яков глядел на Годунова, ожидая исполнения обещанного. Годунов будто бы наслаждался минутой. Он тянул. Не одним чувством руководствовался он. Гадал, как поступить. Все же  не поддался слабости, хотя подвижное воображение рисовало ему игривые картины. Довольствовался победой честолюбия. Борис  одержал победу, удалив Ефросинью от царя. Так он стал мил боярам в лице присутствовавшего  Шуйского. Василий, проще Годунова, без стеснения лапал Ефросинью похотливым взором.

– Что же берите девицу, – насмешливо разрешил Годунов.

         Матвей, внутри которого  бурлило, подошел и попытался взять Ефросинью за руку. Как ни была она слаба, но отдернула пальцы.

– Не мне ли, мужу, обладать женой? – Матвей побагровел вареным раком.

– Куда поведешь? – вопрошал Годунов.

         Бомелий и Зенке собирали склянки, инструменты для кровопускания. Думали их использовать, не использовали. И голландец, и немец не могли не слышать разговора. Оба не поднимали глаз.

         Матвей молчал. Не имея четкого плана,  он уверял себя, что устроится, лишь бы отдали жену. Возмущаясь непокорностью спасенной, он смирялся: ему должно отдать. Просто  он ее не возьмет. Сила Бориса, в известном смысле – преувеличенная, не позволит без условий. Мнения Ефросиньи никто не спрашивал.

– Ежели увезешь в Литву, там – не дураки. После тебя младенец Магнуса помер. Счет сведут.

         Матвея передернуло: как Борис смеет?! Не ему ли он служил послушно?! Отношение Бориса выставляло Матвея  сработанным, ставшим ненужным материалом.

         Ближе подошел Яков, взял Ефросинью за кисть. Она не противилась. Пошла к нему, оглянувшись на Бориса. Белки Годунова блеснули отраженным пламенем лампад:

– Ты, разбойник?! И тебе нет места! Велика Россия да кругом она!

         Яков поджал губы, промолчал. Ефросинья стояла рядом. От нее шел нарастающий жар. Она обжигала, обволакивала.

– Идите! – скрипя, сказал Годунов.

         Не имея решения, не возражал Шуйский. Гремели скальпелями, склянками, хирургическими ножницами лекари. За стеной храма ржали дожидавшиеся лошади. Матвей не удержался и посыпал проклятиями. Ему обрыгло, он не боялся Годунова. Чуя, не отбить против воли Ефросинью, он кинулся мимо Якова на Бориса с кулаками. Василий, Бомелий, Зенке набросились на Грязного, повалили. Борис звал других приехавших. Матвея связали. Он ревел, выворачивался, божился разобраться с обидчиками. Борис с разбитой губой отплевался, называл его пьяницей.

         Разобранную могилу восстановили, дабы без сомнения осталось, что обещавшаяся стать царицей лежит там.  Борис подвел к  аналою и заставил всех, кроме иностранцев, целовать вынесенный крест, что не проболтаются о происшедшем. Хотя Бомелий и Зенке не были православными, Борис не сомневался в их  твердости. Взаимными услугами сильно с ним запечатаны. Связанному Матвею ткнули крест ко рту. Он не был нечестивцем, выворачивался, но не желал против воли клятвы Божьей.

         Матвей ничего не скажет, только дяде Якову конец! Когда он лежал между седлом и конской шеей впереди увозившего его Годуновского всадника, в лошадином топоте он угадывал другой топот. Это Яков увозил Матвеину венчанную жену Ефросинью.

         Из Кирилло-Белозерского монастыря царь ехал, будто  после тяжелого поражения. Внешне он был наигранно весел и объявлял, что желание его снова жениться твердо. Избранницей называли Марию Нагую, и Федор Федорович Нагой мог торжествовать, празднуя долгожданное. Государь шел к браку без юношеского волнения. Он женился на Нагой, как соединялись в семьи предки  с дочерьми тверских великих князей ради присоединяемых земель, с литовскими царевнами, избегая войн и отторжения желаемого. Он протягивал руку Марии, каясь в убиении брата Владимира Андреевича и жены его Евдокии Нагой, брата ее Никиты Романовича. Покаяние нал многими в сей женитьбе, мир с боярством. Не того ли они желали? Не их ли Мария давняя ставленница? Только не прикажешь сердцу, и Иоанн холодно разглядывал стоящую подле него нарядно обряженную невесту. Та чувствовала себя победительницей, опережение соперниц принимала за любовь к царю. Каков он? Верно, характер его не так труден, как болтают. Просто, никто не раскрыл тонкой души Иоанна. Она раскроет, хитрюшка подластится. Она создаст покой ему и уют, нарожает ласковых милых детишек, и царь умягчится.

         Смеясь, глядел царь на представшую перед ним Марию Федоровну, волоокую красавицу с пепельной  аккуратной тщеславной головушкой. С черными, отличающимися по цвету от нее бровями, из-за чего казалась Нагая крашенной. Маленькое игрушечное личико. Собранные бантиком губки на пуговице-ротике, вроде и не ест вовсе. Как желала она счастья! Иоанн читал мысли девицы, и иногда мелькало у него осчастливить Марию. Злость за жизненное поражение превозмогала, и он едко шутил, что во времена Марфы, не десятилетие ли прошло, приносили ее ему в жены на руках кормилицы, еще грудь сосущую. Мария была постарше. Отнять десять лет подросток получится. Но никто не смел возражать государевой шутливой арифметике. Раз молвит, так тому и быть. Значит, подлецы и заговорщики младенца в постель государя укладывали. И на Марию придворные камарильи снова возлагали надежды, кои она  едва ли способна была оправдать. Жена – шея мужу, только не царю Иоанну.

         Через силу елось и пилось государю на сей свадьбе. В рот не лезла осетрина, сиговина, щучина, жирная медвежина. Не пробуждала аппетита шведская сельдь. Не хмелило фряжское вино и наш стоялый мед. Имбирь, грецкие и волошские орехи, изюм и нуга не щекотали небо. Подавленным взором окидывал царь привычно нажиравшихся пирогами с визигою, осетровыми пупками, блинами с икрой и печеными лебедями придворных. Было веселье, да не по царскую душу. Показывался царь с царицею на красном крыльце Александрово-Слободского терема, с резкой улыбкой кидал дравшейся челяди, рындам-охранникам, дворцовым жильцам пряники и серебряную монету.

         В тот же день женил царь младшего сына Феодора на Ирине Годуновой. На чаемых радостях дозволял старшему царевичу соединиться, в третий раз, с Еленой Ивановной Шереметьевой, дочерью сложившего голову под Ревелем героя-воеводы. Сей брак был отложен, держали дозволение на него в тайне, дабы литовцы не увеличили сумму требуемого выкупа за плененного дядю невесты.

         Борис Годунов выступал на свадьбе дружкою Марии. Жена его укладывала невесте волосы, румянила лицо, сурьмила брови, наряжала. Князь Василий Иванович Шуйский неожиданно был приближен, но с подтверждением не жениться когда-либо. Обреченный стать последним представителем старшей ветви рода он тем не менее назначался дружкой самого царя. Когда ехали кататься, чести распорядителей царского поезда удостоились Михайло Михайлович Кривой-Салтыков и свойственник Малюты небезызвестный Давид Бельский. Богдан Яковлевич радовался и скорбел  назначению, ведая подноготную родственника. На свадьбе Иоанна с Нагой посаженным отцом выступал младший сын его Феодор.

         Девки внесли в комнаты молодых корзины с шитым, тканым, плетеным, строченым, вязаным приданным. Жениха и невесту оставили одних. За стенами еще гуляли сдержанно. Затихали домры, обрывались рожки с сопелями. Ирина молилась коленопреклоненно, с усердием, потом вставала, промокала едва понимавшему что делать Феодору рушником масляные волосы, чтобы не грязнил подушек. Гонялась за улетевшим попугаем. Вот заперла всех птиц, и улеглась с царевичем рядком, дыша в затылок.

         В других покоях разгоряченный вином государь пронзил видавшим виды желтым морщенным удом юные девичьи прелести. Превратилась Мария Нагая в женщину. Понесла в тот день или вскоре. Тревожно спалось молодой супружнице. Она слышала, как ночью встал и ушел муж. Не посмела спросить, куда.

         Дремавший у порога отрок вскочил, успел подхватить готовую выскользнуть секиру. Иоанн искупал его неодобрительным взором, пошел вперед без огляда. Из закоулков выглядывала встрепенувшаяся стража, бежал шепот: «Царь поднялся!» Иоанн уединился в библиотеке, распорядившись немедля вызвать дворцового дворянина Писемского и Географуса. Те по зову царя прибывали в любое время суток. Писемский, как многие другие ближнего круга, спал не раздеваясь. Он вскочил в гридне, побежал, на ходу растирая помятое лицо, пятерней расчесывая бороду. Географуса растолкали. Он успел прополоскать рот шафранной водой, гоня перегар. Что касается похмелья, Географус им редко страдал, природой предрасположенный к всегдашнему пьянству. Оба, Писемский и Географус, были люди образованные. Первый по делам Посольского приказа общался с иноземцами и перенял языки, второй – не сильный в языках, легко чужое усваивал.

         Царь стоял у письменного аналоя. Позади на полках торчали кожаные и древесные корешки фолиантов, олицетворяя мощь знания, подкреплявшую суждения государя. Иоанн начал что-то писать. Завидев пришедших, смял написанное, кинул. По мановению за конторку встал Писемский. Государь заставил его разобрать бумаги и напомнить, зачитав вслух последнее письмо королевы. Освежив просьбы беспошлинной торговли, кои англичане желали иметь взамен личных подарков нашему самодержцу, Иоанн, блуждая со скрипом по половицам, продиктовал Елизавете письмо.  В первых строках Иоанн заверял королеву, что выделяет и любит ее более других европейских самодержцев. Подтверждал устойчивость своего собственного положения в России: имевшие место мятежи утихли, преступники изъявили раскаяние, государь – милость. Далее по пунктам излагались Иоанновы предложения: 1) Россия готова условиться о тесном союзе с Англией, предоставить исключительное право торговли в Заволочье, Закамье, на островах и побережье Белого моря, по Оби. Печоре, Мезени, в областях присоединяемой Сибири в обмен на льготные поставки в российские порты пороха, ядер, гранат, новой воинской брони, пушек, оружия холодного и огнестрельного, а так же – серы, меди, нефти, олова и свинца для пуль; 2) Показать ныне посылаемым в Англию доверенным государевым людям, дворянину Писемскому и скомороху, без имени, но с прозванием им указанным…

         Географус почесал нос, потом выкатил грудь. Проникся государственной задачей и лишь смешок государя указал ему двойную насмешку, одну над королевой, коей с важной целью, но посылаем был скоморох, другую над самим Географусом. Включая его в посольство, царь безопасил собственную гордость на случай королевского отказа. Дескать, посыльные были несерьезны. Ремесло и характер Географуса при необходимости снижали миссию Писемского, при удаче через ответственного дворянина поднимался и артист.

– … предлагаемую королевой российскому самодержцу в жены племянницу венценосцы Марию Гастингс. Уполномоченные царя вправе определять пригодность сей девицы для брака, имеющего целью скрепить намечаемый союз обоих договаривающихся государств; 3) Прежняя готовность государя вступить в брак с самой королевой остается в силе; 4) Пусть королева представит московским послам предлагаемую Марию, дабы могли они видеть, высока ли она, дородна, бела ли лицом, здорова и каких лет; 5) Масляными красками портрет, сделанный художником без лести, для передачи царю обязателен; 6) Посланники государя должны получить скрепленную королевскими и английской Думы печатями бумаги, где будет заверена степень родства невесты с королевою, сан отца, перечислены братья и сестры Марии с указанием владений и занимаемых государственных постов; 7) Королева и невеста, царю выдвигаемая, должны быть предупреждены, что если та Мария царю люба станет, придется ей перейти  в  Греческую веру вместе с людьми, которые при ней в Москве жить захотят. Сие условие непременно; 8) Родившиеся от государя и Марии Гастингс сыновья будут обеспечены изрядными частными владениями и уделами, как издревле на Руси принято.

         На словах Иоанн добавил: главная задача отправляемых послов, вызнать, действительно ли королева английская неспособна к браку и деторождению из-за заращения женской щели, как болтают, насколько серьезны отношения Елизаветы с фаворитом графом Лестером, как тот с ней обходится, раз к естественной близости та неспособна. Иоанн сильнее желал соединиться с королевой, чем с ее племянницей. Переезд на старости лет в Англию, где его не достали бы местные злодеи, по-прежнему грел сердце. Он уже повидал такие виды, что физическое уродство королевы его не останавливало. Согласись, он немедленно бы женился на ней. Чувствительные фибры его заросли, как нижняя часть королевы.

         В тайной беседе с Елизаветой послам следовало добавить: ежели дошло до королевы, что царь недавно снова женился, то жена его ненастоящая, взята без церковного разрешения.. При женитьбе на Гастингс или самой королеве  Мария Нагая немедля будет отставлена, ибо не угодна государю. Поставит он ее к королеве– супруге на побегушки, для услуг, которые она укажет. Ибо Мария Нагая не царевна, и не княжна владетельная. Последние слова царь велел в разговоре с королевой выделить особо.

         Пошедшая мыться молодая царская жена стояла в ночной сорочке за дверным косяком, слушала. Вот какая у нее за морем соперница!

                                                         8

         Чусовской городок – туда увозил Яков Наталью, сыпля остатком средств в крестьянских «ямах», где менял лошадей. Лишь неутомимая Томила оставалась  постоянно,  скача, расседланная, прибереженная рядом.

         Яков был уверен: в краю казацкой вольницы сможет жить без затей.  Когда завидел он деревянные стены Строгановского острога,   душа его облилась радостью. Яков весело кивал Ефросинье,  показывая, что добрались они до страны обетованной. С острожьих ворот окликнули. Яков назвался. Товарищи не забыли его.  Скоро весть о  возвращении Грязного распространилась по лагерю. Яков пошел на поклон к Семену Строганову, двум его племянникам, Максиму и Никите. Те обнялись с ним и направили к Герману (Ермаку) Тимофеевичу, от коего зависело зачисление  в действующие казаки.

         В городке Якову кинулось в глаза раздражающе жадное восприятие казаками появившейся Ефросиньи. Хотя женщины и были в городке, число не было значительно. Каждая новая возбуждала навязчивый интерес. В Чусовском складывался мужской мир, нацеленный на обогащение Сибирью. Жажда скорой наживы преобладала над всеми иными чувствами, а женщины, обычно кому-либо принадлежащие, привлекая, дразнили   дороговизной и труднодоступностью.

         Опершись на саблю, Ермак сидел на покрытой ковром лавке. Перед ним по площади носились на резвых косматых  татарских лошадях казаки. На скаку  рубили соломенные чучела, концом сабли поднимали положенные на землю сумы, увертливо пробирались под брюхами коней. Яков загорелся, ему тоже хотелось участвовать.    Главную надежду Ермака составляли медные пушки. Насупив брови он следил, как их заряжали. Над полем веяло запахом селитры, ее недалече варили.

         Яков склонился перед небольшим человечком с утомленным опитым лицом, скорбной складкой губ, вылезавших из иссиня-черной окладистой бороды, ле6зшей к витым ушам, показывавшим  невразумительную смесь человеческой породы. Ермак вытянул руку, и Яков поцеловал ее. Кожа атамана пахла  салом, луком, впитала крепкое вино. Послух подал атаману блюдо с зелеными яблоками. Ермак взял яблоко и вдруг резко вскинул  на воздух. Отклик Якова был мгновенен. Он выхватил саблю, рассек яблоко  в полете, не дав  упасть. Протянул одну половину атаману, другую ел сам, обливаясь холодным сладким соком. Ермак жевал яблоко узкими хищными зубами и пронизывал Якова буравчиками черных глаз. Этот делец от казачества давно свыкся со свободой, знал ее ограничения, мог играть чужим выбором. Самый разнородный сброд, стекшийся  под  команду Германа Тимофеевича,  беспрекословно слушался его. Атаман собирал круг, но круг решал, как хотел Ермак.  Первым подручным, или есаулом, считался состоявший в государственном розыске Иван Кольцо. Любой встретивший должен был заковать того на месте или убить за вознаграждение по дерзким грабежам караванов и убийствам. Но здесь, подойдя, Кольцо без страха спокойно говорил с Германом, смирял движенье пуговчатых глаз, желавших беспрерывно скакать под заросшими опаленными степным солнцем бровями. Оба, и Ермак, и Кольцо без труда, вполтона, понимали таких, как Яков, от рожденья имевших с ними сродное, потом похожей жизнью развитое. Сейчас считывалась душа Якова. Атаман и есаул нет-нет да обращались к Ефросинье. Ее прикрывал долгополый просторный охабень, но привлекательные формы лезли. Бабий куколь не скрывал аккуратной головы, бархатной щеки под опущенным веком, выбившейся золотой пряди волос.

         Яков смутился, почел за лучшее вскочить в седло и лететь с казаками выполнять упражнения: перепрыгивать поднятые бревна, рвы с водою, рубить соломенные чучела противников. Пушкари впустую грохотали порохом, не вставляя ядер. Приучали лошадей к  выстрелам. На какое-то время Яков скрылся в дыму. Тогда Ермак обратился к Ефросинье и  не без усмешки спросил, желает ли она стать казачкой. Ефросинья сверкнула ясными очами. Ничего не казалось ей невозможным, только бы быть рядом с Яковом. Со всей твердостью, на какую она была способна, Ефросинья заявила: нет у нее иного желания, как разделить с супругом жизнь походную. Тогда почудилось ей, что тщета в нарядах и хоромах дорогих, общении  с людьми богатыми в развлечениях посада, пусть будет спать она  в чистом поле, положив голову по другую сторону мужниного седла, ибо называла Якова супругом, сумеет вкусно и накормить его и польским борщом, и русскими щами.  Странствия познакомили ее и с изысканными рецептами, не всегда известными и боярским, царским поварам.

– Буду я казачкой! – молвила Ефросинья.

         С саблей наголо выскочил из пушечного дыма разгоряченный Яков. А Ермак и Кольцо хохотали, откинувшись на покрытых коврами лавках, куда пересели освежиться вином.

– Ну и рассмешила твоя жена! – сказал Кольцо, вытирая пышным  рукавом глаза.

– Нет, – был ответ атамана и есаула. Казаки – люди легкие, и вокруг ракитного куста свадьбы играют, а то и под ним. Только не дозволяют атаманы Якову ехать  с жинкой в поход. Все идут без жен и не будет ему отличия. Баба в войске к беде. Начнутся раздоры пьяные – трезвые. Ни к чему характеры людей, нацеленных на войну испытывать. Хочет. Пусть оставит Ефросинью на время похода в Чусовском городке. Задумался Яков. Тронул за плечо чуявшую худое Ефросинью, повел в бревенчатый гостевой дом.

         Ночью пил Яков брагу и мед, гулял с казаками, приглядывался. Ой, вороват и шустр сей народ. И без того Яков хорошо знал разбойников еще у Кудеяра. Одну не след оставлять Ефросинью среди сих волжских, донских, степных хищников. Свой у них умственный расклад. Поведет сердце, никакой ум не сладит.

         Следующим утром Яков с Ефросиньей поехали из Чусовского городка восвояси. Открыто было Ефросинье отчаяние Якова. Думала, как ублажить. По-прежнему беспокоило, что избегал он близости. Положила: не вступает  в права соития, оттого что не венчаны. Вот на одной остановке предложила она повесившему голову Якову обвенчаться. Никто не знает их меж Москвой и Уралом. За малую мзду легко найти согласного батюшку. Положив играющую в закатном солнце пушистую щеку, на плечо любимого, Ефросинья фантазировала.

         Не благословят родители при живом Матвее, так остальное будет, как у людей. Наденут ее невестою в платье роскошное, блестками, жемчугом обсыпанное, скрепят волосы раззолоченным кокошником, посадят на место видное. Ошую встанут подружки со свечами, рушником расшитым с караваем. Войдет жених в праздничном кафтане в толпе дружек, сядет подле. Дождутся священника, прочтет он молитву. Зажгут свечи в соболиных обручах Богоявленской свечой. Дружка невесты снимет с невесты кокошник, расчешет волосы, укрепит на теме  кику с покровом. Осыпят жениха с невестой хмелем из большой мисы, туда положены трижды по девять соболя да платки шелковые. Дружка жениха разрежет свадебный пирог, одарит собравшихся. Дружка невесты не пожалеет ширинок каждому. Потом пойдут и в церковь. После службы торжественной проведут молодых в брачный покой. В кадь с пшеном у изголовья поставят им свечи и караваи. На ночь приготовят жареную курицу. К постели проводят с иконою. У одра дружка, одевши на себя две шубы для будущего супругов благоденствия, еще раз осыплет их хмелем, травою, листьями душистыми, цветами полевыми. Сойдутся любящие в единении тел. Родится ребеночек – связь до скончания века.

         Ефросинья чуралась поспешного брака с Матвеем. В Суздале и поп был смешной чудак,  ненастоящий. Яков сказывал встречал того монашка, выгнан он расстригою. Как верить тому союзу тайному, давешнему, полупьяным сумасшедшим попом, ныне лицом внецерковным, заключенным? Выходила Ефросинья за Матвея по родительскому настоянию, воспитателя младых Грязных и Василия Григорьевича расчетливой воле, жалости к умирающему. Ожидала стать вдовою, не стала. Не желает Матвею смерти, только не люб. Яков люб, так супится как чужой. Вроде с ней, а о чем в думах? Не переступит венчанный брак, не прощает неволи и насилия, нечистое в притонах служение. Руки наложить на себя, разве не смертный грех? И так, и эдак услуживала Ефросинья Якову. Он же все  отворачивался. Отделялся зипуном, попоною, уходил спать в чулан или в стог на двор. Раз на постоялом дворе подлегла она к нему ушедшему, он отодвинулся. Сделала хуже. Напомнила былую, невольную! распутницу. Твердо понимала: нужно понести от Якова ребеночка. Не близость супружеская, но желание материнства, влекла. Нестерпимо хотела, чтобы Яков стал отцом  чада. Он же по-прежнему уклонялся, как ни была Ефросинья доступна.

         Как-то дорогою Яков услышал в корчме разговор проезжающих купцов. Поговаривали, что старший царевич с большой торжественностью женился  на Елене Петровне Шереметьевой. Сие не сулило Якову  хорошего. Шереметьевы должны были войти в фавор. Родственника новой супруги царевича Ивана рано или поздно неминуемо выкупят из Ливонского плена. Поместье Шереметьева, подаренное царем Якову за добрую весть о первинах сибирских успехов, может быть отобрано по ходатайству возвратившегося владельца. Подобное случалось не раз. Якову придется поусердствовать, чтобы обзавестись новым имением.

         Скрывая Ефросинью в постоялых домах в верхних сенцах от злых блудливых глаз, Яков продолжал держать путь в имение, куда еще. Действительность превзошла худшие опасения. По деревням Якова будто Мамай прошел, были поражены они железою, иной ли заразою. Избы стояли пустые. Исчезли люди. Выведен  скот. Со многих домов снята была даже солома, коей крыши устраивались. Ветер крутил малые вихри по засохшим предвесенним лужам. Бобыль-калека выполз на дорогу из сарая близ брошенных Яковых хором. Поведал: на Юрьев день наехал в деревни Матвей Васильевич, переманивал смердов деньгами и всякими послаблениями. Снялись землепашцы с семействами и ушли  в Новгородскую землю, забрали лошадей, скот, мелкую живность, сохи и плуги, Яковом ссуженные. Увели и собственных лошадей, коров, волов и Якову Григорьевичу принадлежавших. Калека вступался за барское добро. Ему накостыляли холопы и вместе с крестьянами на север удалились. Зол был Матвей Грязной, ездил, сыпал проклятиями – так описывал калека сгорбленный. Хотел дом Якова спалить, поджег, да огонь не взялся. Вот она месть за Ефросинью! Она плакала. Огорчалась на несчастья, из-за нею на голову Якова обрушенные. Тот, надеявшийся осесть поместье, вдруг угроза Шереметьева минует, скрипел зубами, играл желваками, твердо полагая: надо рассчитаться с племянником. По иному и не складывалось. Закон пока стоял на стороне Якова.

         Грязной вошел в пустые ограбленные хоромы. Лег спать на пустом сундуке. Ефросинья устроилась внизу полатей на лошадиной попоне. Перину, покрывала, семейные иконы – все забрали крестьяне, переманенные Матвеем.

         Наутро оседлав Томилу, Яков полетел в Новгородскую землю. В имение Матвея он приехал в обеденный час. Племянник вышел на красное крыльцо  с капустой, застрявшей в курчавой бороде. Яков отводил глаза, смущался собственной справедливости: требовал вернуть крестьян. Продажные землепашцы, любопытствуя, уже стекались на шум. Яков узнавал многих своих, деньгами и инвентарем им ссуженных. Те глядели на бывшего добродетеля со сдержанным недоброжелательством. Даденное без возврата. Жизнь так уложена: на царскую службу не вступившие, прибираем меньшее. Меж господами же намечалась драка. Для челяди нет развлечения забавнее. Господа дерутся, а будто сам их по обидам бьешь.

         Яков потребовал отдать похищенные крестьянские  долговые расписки. Схватил мирского старосту. Вертлявый старик некал. Без семи пядей во лбу: лоскутки уничтожили. Пока шел  разбор Матвей имел время сообразить, чего делать. Он схватил кнутовище и погнал Якова со двора. Образ Ефросиньи незримо стоял меж дядей и племянником, но каждый кричал, что спорит из-за смердов. Яков снова вскочил в седло. Он перехватил хлыст, когда Матвей стеганул его под одобрительное крестьянское ворчание. Намотав ремень на запястье, Яков тянул к себе Матвея, шипя угрозы. Матвей бросил кнут, Яков переломил его пополам. Ускакал, грозясь. Крестьянские дети кидали   вслед недавнему хозяину камни.

         Вопрос  спорный.  Лесть Матвея и неуплата крестьянами долгов выступали за Якова. Он подал на племянника в суд новгородского наместника. Тиуны придержали дело. Тогда Яков обратился в Москву. Оба они с Матвеем были служилыми людьми. Поступая к Ермаку, Яков лишь менял место службы, потому что атаманы поступили к государю. Новгородское землячество в Москве было  нерешительно. Никто открыто не вступался ни за дядю, ни за племянника.

         Столичные судьи определили решить спорное дело победой в поединке: пусть Господь укажет, кто прав, кто виноват, практика того времени обычная. Судебные поединки устраивали по пятницам. Всегда стекалось изрядно глазеющих. Иногда наезжал царь. О назначенном поединке между Грязными слышал Богдан Бельский и Годунов, но не заинтересовались происшествием незначительным. Зато явились верхами  все Грязные. Стояли кампанией. Потом выбрали Тимофея призвать родню к миру. Ни Яков, ни Матвей на мягкие слова его не откликнулись. Отвергли слово и священника.

         Подступала весна, да лед  на Москве-реке был крепок. Дабы не скользили кони, место  густо усыпали золою. Народ встал за оглобли, положенные для указанья, куда не надобно заходить или заскакивать. Справа и слева совершались в тот день казни по уголовным делам: рассаживали по колам, с живых сдирали кожу, рассекали вниз головой подвешенных, били палками по пяткам, кнутом – округ тел обнаженных. Клещами вырывали зубы, выворачивали суставы, отрезали языки неумолчным смутьянам. Забивали в колодки ручные, ножные. Рабское кольцо вставляли в ноздри, клеймили людей. Далее по льду шумела ярмарка. Там тоже пахло горелой кожей: ставили клейма  на лошадей и скот. Еще ниже бабы в прорубях стирали или брали воду  в кадьи, крестясь греха, чтобы не всплыл утопленник. С ревом дудок и сопелей, перебором гуслей шла пестрая толпа со старшим царевичем. Иван гулял по  медовым месяцем. Пил мед, наливал проходящим. С царевичем шли скоморохи с медведями. Зверей время от времени гнали на купцов с обывателями, смеясь, как те драли по-праздничному, не до смерти.

         На покрытое алыми коврами сбитое дощатое возвышение, не по сему случаю изготовленное,  всегда используемое, из Кремля выносимое, воссели четыре волостеля в серой ткани зипунах на толстой шерсти, подле – два губных старосты, дрожавших под овчинными бекешами, два дьяка Расправной палаты – тоже в зимних рясах, два целовальника в козлиных тулупах, сельский, или мирской староста – раздетый, в одной поддевке, важный новгородский предстатель в столице – в цельной шубе, обтянутой шелком, два московских тиуна в высоких шапках, драповых ризах со строгими рядами начищенных до сверканья медных пуговиц. Помолясь на кресты Кремля, приступили к делу. Дьяк зачитал суть спора: соблазн чужих хлебопашцев. Яков был прав, потому что крестьяне были его, Матвей – потому что увел их в Юрьев день. Представлялось: крестьяне без внешнего посула сами ушли.

         Толпа, глазевшая на казни и наложение оков, сдвигалась к  поединку. Лотошницы, носившие пареную репу, лук с яйцом, пироги с морковью и капустой, сивуху в разлив, брагу и мед шли в народ. Жуя, глядеть на расправу – несказанно удовольствие. Дети пробирались меж старшими в первые сидячие на корточках места. Внимание зрителей, обсуждавших  соперников, отвлекало сборище вокруг гулявшего царевича, хмельно бравшегося молодой женой хвастать, заставляя в санях в полный рост пред народом вставать,  людям кланяться. После папаши Иван – государь,  Елена Шереметьева, ежели угодит и не будет пострижена, – царица. Поединок и царевич раздирали ротозеев надвое. Царевич воспреобладал. Шуткуя,  он приказал выпрячь  низких смирных лошадей и поставить под оглобли лезших на разные стороны медведей. Смех, звук трещоток, перебор цимбал, бой шутовского барабана, трели труб сыпались от ватаги Ивана, глушили постановление о решении спора Грязных судебным поединком.

         Иоанн, шедший по крепостной стене в окружении старших бояр, по обыкновению пытавшихся осторожно подсказать ему, что делать, остановился и окинул нетерпеливым взором белую реку и южный берег, обнаженный набегавшей весной. От Крымского двора скакали всадники в цветных теплых халатах и чалмах. То были татарские купцы, привлеченные ярмаркой. Лошади приседали на зад, съезжая на лед. Иоанн проследил направление конского движения. Оно упиралось в огороженное поле. Матвей и Яков явились  карими мурашками на усыпанном золой площадке. Грязные уже опустили копья и готовились пришпорить скакунов, дрожавших, рвавших узду. Яков сидел на  пегой Томиле, Матвей на гнедой – с прозвищем, едва ли надолго ему известным. Царь отвернулся от соперников, широкий взгляд его прямым и боковым зрением объял реку с ярмаркой, стиркой, грубыми развлечениями. Белая река сворачивалась в свиток паруса, уносившего в Англию. Иоанн прозревал ряды закрытых шторками пушечных амбразур, трепещущие, издающие скрипучий призыв ванты, такелаж, судовые лестницы. Никогда не видя моря, он воображал его горбатым в середине полушарием. Нужно перемахнуть синий пенящийся гребень. и ты в стране обетованной. Приезжие говорили, ежели глядеть в сильную, придуманную голландцами трубу, сначала узришь флаги на большей мачте, потом явится досмотровая корзина, стропила поменее,  а там – надутые ветром полотнища. Вот и корабль с ним сперва кажет аглицкой стране златую хоругвь Иисуса, кою велит  он  взмыть наверх. Далее опустится глянцевая картинка и откроет палубу, там встанет он с младшим сыном. Россию оставит Ивану… Что же и Ирину Годунову заберет он с собой? Значит, и Бориса. Кого еще? Частицу Москвы потащит следом.