Текст книги "Галлия и Франция. Письма из Санкт-Петербурга"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 52 страниц)

«Странно было то, — добавляет автор хроники, откуда мы заимствуем эти подробности, – что все они полностью отреклись от сделанных ими в ходе следствия признаний, выставляя единственной причиной этих признаний жестокость пыток и страх перед ними».

Лишь спустя четыре года, а именно 15 марта 1314 года^[314], на Еврейском острове, почти на том самом месте, где теперь стоит статуя Генриха IV, были сожжены Жак де Моле, великий магистр ордена тамплиеров, и Ги, дофин Овернский, приор Нормандии. Казнь совершилась после исходили постоянно, а законная преемственность великих магистров после Жака де Моле никогда не прерывалась. Причем в ряду этих преемников, если верить нынешним тамплиерам, встречаются имена людей, которые в свою эпоху были окружены почитанием.

Вечерней молитвы и повечерия, то есть около пяти часов вечера.

Вот несколько подробностей их смерти, которые приводит историк того времени.

«Великий магистр ордена тамплиеров и трое других храмовников, а именно визитатор ордена во Франции и магистры Аквитании и Нормандии, право вынесения окончательного приговора которым оставил за собой папа, все четверо открыто и гласно признались в преступлениях, в которых их обвиняли, в присутствии архиепископа Санского и нескольких других прелатов, а также сведущих в каноническом и божественном праве ученых мужей, специально собранных по этому поводу, согласно приказу папы, епископом Альбано и двумя другими кардиналами-легатами, и ознакомленных с мнением адвоката обвиняемых. Поскольку обвиняемые настаивали на своих признаниях и, по-видимому, должны были настаивать на них до самого конца, ассамблея, после зрелого размышления над мнением вышеупомянутого адвоката, в понедельник, следующий за днем святого Григория, на городской площади у паперти Парижской церкви приговорила их к вечному заточению. Но тут, когда кардиналы уже полагали дело полностью законченным, двое из тамплиеров, а именно великий магистр заморских земель^[315] и великий магистр Нормандии^[316], стали упрямо возражать кардиналу, произносившему в это время речь, и архиепископу Санскому и без всякого уважения к ним отказываться от своих признаний, что у многих вызвало великое удивление. Кардиналы передали их в руки присутствовавшего там парижского прево, исключительно для того, чтобы он охранял их вплоть до следующего дня, когда можно было бы более обстоятельно обсудить, что делать с обвиняемыми, однако, едва только слух о происшедшем достиг ушей короля, находившегося в это время в королевском дворце^[317], как он, посоветовавшись со своими приближенными и не переговорив об этом с судейскими, принял благоразумное решение и дал приказ вечером того же дня предать обоих тамплиеров огню на маленьком островке посреди Сены, находящемся между королевским садом и церковью братьев– отшельников. Они же, по всей видимости, выдержали эту казнь с таким хладнокровием и спокойствием, что их твердость и их упорное отрицание своей вины стали для всех свидетелей предметом восхищения и изумления. Двое других тамплиеров, в соответствии с вынесенным им приговором, были заключены в тюремную камеру». ^[318]

Однако в этом отрывке не сказано, что, взойдя на костер, оба тамплиера превратились из обвиняемых в обвинителей и призвали Филиппа и Климента, своих судей, в течение года явиться к престолу Божьему, дабы «отмыть обе короны от двойного убийства», и что оба ответчика, то ли по воле случая, то ли с позволения Небес, предстали «в законный срок перед судом Вечности».

Поговорим теперь о том, что нового появилось в царствование Филиппа.

Как мы уже сказали, во Франции «появились парламент и третье сословие», хотя, чтобы выразиться точнее, нам следовало бы сказать: «закрепился парламент и возродилось третье сословие».

«Парламент закрепился», ибо он существовал с 1090 года, став преемником «рlасuа»^[319] Григория Турского и «таnиrn imperatorz»^[320] Карла Великого. Однако он не имел постоянного местопребывания и каждый раз отправлялся туда, где в нем была надобность. Филипп сделал его безвыездным и постановил, чтобы он проводил два заседания в год. Парламент состоял из советников-судей, избираемых из дворянства и духовных лиц, и советников-докладчиков, избираемых из буржуазии и ученого сословия. Карл VII, упорядочивший созданный во время умопомешательства его отца государственный совет, свел функции парламента к чисто судейским. Однако, хотя созывы трех сословий мало-помалу вышли из употребления или же происходили с большими перерывами, народ, которого никто не представлял, привык смотреть на парламент как на своего представителя. Сам же парламент, в силу своей освященной обычаем обязанности регистрировать подати, приобрел право контролировать прихоти наших государей. Приобретя право контроля, парламент присвоил себе право делать выговоры, сыграл огромную роль в эпоху Фронды, отошел на второй план при абсолютной монархии Людовика XIV, был уничтожен при Людовике XV, восстановлен при Людовике XVI и, последним проявлением своей власти, содействовал созыву Генеральных штатов.^[321]

«Возродилось третье сословие», уточнили мы. Вот какой смысл придается здесь нами слову «возродилось».

Рассказывая о первой и второй династиях, мы в свое время говорили о воинах – не стоит забывать, что эти воины были завоевателями, – которые собирались на ассамблеи, именовавшиеся «Мартовское поле» и «Майское поле», и, голосуя, участвовали в избрании государей и принятии законов. При Хлотаре II духовенство приобрело такую огромную силу, благодаря пожалованию ему свободных земель, что через сто лет, то есть примерно в 750 году, оно получает право иметь своих собственных представителей на этих ассамблеях. В соответствии с высказанным нами мнением, что духовенство представляло в ту эпоху народ, причем народ покоренный, мы замечаем, что этим первым и почти неуловимым ответным действием народ, в лице духовенства, начинает принимать участие в выборах королей, которые должны будут им управлять, и в обсуждении законов, которые должны будут определять его жизнь. Вскоре, обретя мощную поддержку в лице своего избранного предводителя, своего коронованного представителя, своего папы, стоящего на одном уровне с императором, национальная партия, развитие которой мы описывали, получает своего первого короля в лице Эда, второго – в лице Рауля и, наконец, упрочивает свою победу избранием Гуго Капета. До того времени народа, в сущности говоря, еще не было, и его всегда представляло духовенство.

Но вот начинаются крестовые походы, причины которых мы уже изложили. Александр III провозглашает, что всякий христианин свободен. Создаются коммуны, которые борются, побеждают, добиваются хартий. Новый класс требует себе место на общественной лестнице и, когда интересуются его именем, заявляет, что он зовется народом.

С той поры духовенство, состоявшее прежде из двух начал, народного и религиозного, сохраняет в себе лишь второе. От улья отделяется рой.

С той поры вместо двух сословий, дворянства и духовенства, в государстве стало три: дворянство, духовенство и народ.

Наконец, с той поры духовенство, точно разрешившаяся от бремени женщина, перестало вынашивать в себе народ и из хранителя, которым оно было, сделалось эгоистом; отойдя от демократического принципа, составлявшего его силу, оно ослабло наполовину; лишившись народа, обеспечивавшего его чистоту, оно развратилось вдвойне и в конце концов, в лице Григория VII, Бонифация VIII и Александра Борджа, оставило три совершенных образца своей силы, своей слабости и своей развращенности.

Однако духовенство, каким оно было тогда, все еще обладало достаточно значительной силой, чтобы сохранять свое представительство в монархии. В то время формируются три сословия, и одной из основ, на которой это происходит, является возрождение третьего сословия, представленного при первых двух династиях духовенством, а при третьей династии самим собой.

Возможно, кому-нибудь покажется, что мы слишком часто обращаемся к этой теме и говорим о ней слишком многословно, но выдвинутые нами взгляды настолько противоречат принятым представлениям, что нам хотелось бы, по крайней мере, быть ясно понятыми, доказывая нашу убежденность, раз уж мы не в состоянии передать ее читателям.

Возникновение республик во Фландрии^[322] и в Швейцарии связано с нашей историей лишь в качестве эпизодов, и, поскольку эти события известны всем, мы ограничимся только указанием их дат.

Стоило Филиппу Красивому завоевать Фландрию, как там повсюду вспыхнули волнения; в нескольких ее городах произошли кровавые бойни французов, наподобие той, что случилась в Палермо; самая известная из них имела место в Брюгге.

Филипп направил против фламандцев армию в сорок тысяч человек под командованием своего брата Роберта, графа Артуа, и Рауля де Неля, коннетабля Франции. Фламандцы двинулись навстречу этой армии и остановились у деревни Грунинге возле Куртре. Ими командовал ткач Питер Конинк^[323], который вступил в бой, облачившись в рыцарские доспехи. На этот раз крестьяне и горожане разгромили знать и доказали, что отвага не является достоинством одних лишь рыцарей. Двенадцать тысяч французских дворян, среди которых были командующий армией Роберт Артуа, коннетабль Франции Рауль де Нель, губернатор Фландрии Жак де Шатильон,  король Майорки Иоанн, Годфруа Брабантский со своим сыном, графы д'Э, де Ла Марш, де Даммартен и де Тан– карвиль, полегли на поле боя^[324], и четыре тысячи пар золоченых шпор были сняты с четырех тысяч рыцарей фландрскими простолюдинами.^[325] Этот разгром произошел в середине июля 1302 года; пятьдесят девять лет спустя союз шестидесяти городов образовал ганзейскую республику.

Ночью 17 октября 1307 года тридцать человек собрались на небольшой лужайке Грютли, находящейся на плато, которое нависает над южной частью Люцернского озера; из них десять были из кантона Ури, десять – из кантона Швиц и десять – из кантона Унтервальден. Перед лицом Неба они поклялись освободить Швейцарию и предать смерти ее тиранов: 1 января 1308 года Гесслер был мертв, а Швейцария стала свободна.

Филипп Призванный умер в конце 1314 года от неизвестной врачам болезни^[326], что добавило достоверности молве, будто его смерть была наказанием Божьим. Климент V ушел из жизни еще раньше.^[327]

Филипп Красивый был первым королем, принявшим титул короля Франции и Наварры. Это второе королевство было принесено ему в качестве приданого его женой Жанной. После него последовательно правили три его сына: Людовик X Сварливый, Филипп V Длинный и Карл IV Красивый.

«Последовательное правление трех братьев, – пишет г-н де Шатобриан, – случалось в нашей истории еще дважды и каждый раз в недобрые времена: Франциск II, Карл IX, Генрих III; Людовик XVI, Людовик XVIII, Карл Х».^[328]

После Филиппа Красивого первым на трон взошел Людовик X Сварливый.

Его царствование, длившееся всего лишь шестнадцать месяцев, сделали известным три события:

тройной судебный процесс по обвинению в нарушении супружеской верности, возбужденный Людовиком и двумя его братьями против королевы и двух ее сестер;

смерть Ангеррана де Мариньи;

указ об освобождении крепостных.

Приведем относящиеся к каждому из этих событий факты, которые донесла до нас история.

В царствование Филиппа Красивого и в отсутствие Людовика, находившегося в Наварре, три сестры, Бланка, Маргарита и Жанна, почти каждый вечер собирались вместе в Нельском дворце, жилище Жанны, супруги Филиппа Красивого.^[329] Там, в башне, подножие которой омывала Сена, все было приготовлено для разгульного пиршества, в котором вскоре предстояло принять участие трем мужчинам, причем окажутся они сеньорами или деревенщинами, для этих женщин не имело значения: другие женщины, молодые и красивые, выбирали для них этих мужчин повсюду и приводили их, завязав им глаза, в натопленные и надушенные покои, где избранников ожидал безудержный разгул. Ночь проходила в исступленном восторге; когда же начинался рассвет, все три венценосные куртизанки уходили в соседнюю комнату, а стражники хватали этих мужчин, разгоряченных любовью и вином, и бросали их в Сену.

Чтобы такая расправа наверняка имела смертельный исход, мужчин перед этим засовывали в мешок. Тем не менее один юный школяр, Жан Буридан, спасся и прославился обнародованием тезиса: «Reginam interficere nolite timere, bonum esse». То была вся месть, какую он мог позволить себе по отношению к венценосной убийце. В пятнадцатом веке это происшествие, по-видимому, считалось общеизвестным и бесспорным, так как Вийон писал в своей «Балладе о былых временах»:

... Die королева, Чьим веленьем Буридан В мешке был сброшен в Сену?

Возвращение Людовика положило конец этому разгулу в Нельской башне; однако на смену мимолетным любовникам пришли любовники постоянные. История сохранила нам имена тех, кто пользовался благосклонностью Маргариты, жены Людовика X, и Бланки, жены Карла IV. Этими любовниками сестер были братья: их звали Филипп и Готье д’Оне. Они были приговорены к смерти: с них заживо содрали кожу, проволокли их привязанными к хвосту лошади по свежескошенному лугу в Мобюиссоне, затем им отрубили конечности и голову, а потом за обрубки плеч прилюдно повесили на виселице.^[330]

Что же касается женщин, то двух из них, Маргариту и Бланку, заточили в Шато-Гайар, а третью, Жанну, – в Дурдан.

Первым двум в наказание за супружескую измену обрили головы; Маргарита была задушена – по словам одних, полотенцем, а по словам других, саваном, в котором ее положили в гроб – и похоронена в Верноне, в церкви братьев-миноритов.

Бланка, как рассказывает продолжатель Гильома из Нанжи, «забеременела от какого-то слуги, которому было поручено ее охранять». Покаранная лишь разводом, она постриглась в монахини в Мобюиссоне.

Суд над Мариньи, как и суд над тамплиерами, к которому этот министр был причастен, остался загадкой, погребенной между могилами судьи и жертвы. Вот как автор того времени рассказывает о суде над Мариньи и его смерти.

«Ангерран де Мариньи, дворянин с прекраснейшими манерами, благоразумный, рассудительный и находчивый, поднявшийся высоко над людьми и обладавший огромным влиянием и властью, был главным и особым советником покойного французского короля Филиппа. Сделавшись, так сказать, более чем майордомом, он стоял во главе правительства всего Французского королевства; именно он улаживал все трудные дела, и все вместе и каждый в отдельности повиновались ему, по малейшему его знаку, как самому могущественному человеку. Брошенный в парижский Тампль, он был перед всеми, в присутствии короля Людовика, позорно обвинен в чудовищных преступлениях графом Валуа, дядей короля Людовика, и многими другими, которых поддержала в этом масса простонародья, питавшего против него злобу, в основном из-за неоднократной порчи монеты и многочисленных поборов, тяжким бременем ложившихся на народ в царствование покойного короля Филиппа, что приписывали дурным советам министра.

Хотя упомянутый дворянин весьма часто и чрезвычайно настоятельно требовал, чтобы ему позволили выступить в свое оправдание, он не сумел добиться такой возможности, ибо своей властью ему препятствовал в этом названный граф Валуа. Жену и сестер Ангеррана также заключили в тюрьму, а сам он, приговоренный в присутствии дворян, был повешен в Париже на виселице для воров.^[331]Тем не менее он е признался в злодеяниях, вменявшихся ему в вину, и заявил лишь, что не он один был виновником поборов и порчи монеты и что ему не дали возможности выступить в свое оправдание, несмотря на его настойчивые просьбы, а также данные ему в начале суда обещания; вот почему его казнь, причины которой многим были непонятны, вызвала столь большое удивление и изумление».^[332]

Незадолго до своей смерти Людовик X обнародовал указы об освобождении крепостных людей. Мы приводим здесь содержание одного из этих указов:

«Людовик, милостью Божьей король Франции и Наварры и пр., и пр.

Так как, по естественному праву, каждый должен родиться свободным, а вследствие некоторых обычаев и правил, с незапамятных времен установленных и доселе хранимых в нашем королевстве, равно как и случайно за проступки своих предков множество людей из нашего простого народа впали в крепостную и разные прочие зависимости, это весьма нас печалит. И потому, принимая во внимание, что наше королевство именуется королевством франков, то есть свободных людей, и желая, чтобы действительное положение дел соответствовало этому названию и чтобы состояние людей было исправлено нами с началом нашего нового правления, мы по обсуждении с нашим великим советом повелели и повелеваем, чтобы повсюду в нашем королевстве, насколько это во власти нашей и наших преемников, все таковые состояния зависимости были приведены к свободе и чтобы все те, кто либо по давности, либо вновь вследствие брака или проживания на несвободной земле впали или могут впасть в крепостную зависимость, были освобождены на правильных и приемлемых условиях».

Шестнадцатого июля 1316 года Людовик X умер в своем королевском дворце в Венсенском лесу, оставив королеву Клеменцию беременной и имея от своей первой жены Маргариты лишь дочь Жанну.

Его брат Филипп, выехавший в Авиньон, чтобы поторопить избрание папы, при получении этого известия поспешил вернуться в Париж. Прибыв туда, он тотчас собрал парламент, и тот постановил, что Филипп будет защищать королевства Франции и Наварры и управлять ими в течение восемнадцати лет, даже если королева Клеменция произведет на свет ребенка мужского пола. В соответствии с этим решением была изготовлена печать, которая несла на себе надпись: «Филипп, сын короля французов, регент королевств Франции и Наварры».

Пятнадцатого ноября того же года королева Клеменция родила в Лувре младенца мужского пола, которого назвали Иоанном и который умер 20-го числа того же месяца. Во всех перечнях наших королевских особ этот монарх, царствовавший пять дней, не значится.

«На следующий он был погребен в церкви Сен-Дени, в ногах своего отца, сеньором Филиппом, гафом де Пуату, который теперь законным образом носил титул короля Франции и Наварры».¹ ' Продолжатель Пыьома из Нанжи, «Хроника».

И в самом деле, Филипп V наследовал своему брату и в том же году вместе со своей женой Жанной был коронован в Реймсе в присутствии своих дядей, Карла и Людовика, и пэров королевства, хотя не все они присутствовали на этой церемонии.

Дело в том, что образовалась партия сторонников дочери Маргариты Бургундской, поскольку герцог Бургундский призвал пэров и приказал прелатам воздержаться от коронования Филиппа, прежде чем будут обсуждены права малолетней Жанны, старшей дочери короля Людовика, в отношении королевств Франции и Наварры. Несмотря на этот призыв и этот запрет, церемония коронации состоялась, а ворота города были закрыты и охранялись вооруженными солдатами.

Некоторое время спустя состоялась ассамблея, в которой участвовали дворяне, представители высшей власти, прелаты, университетские ученые и горожане. Они одобрили коронование и единогласно заявили, что женщины не могут наследовать корону Франции. Вскоре общие друзья помогли прекратить разногласие, возникшее между королем Франции и герцогом Бургундским. Герцог даже женился на старшей дочери Филиппа, который после этого был признан всеми.

Ну а Жанна, дитя, отстраненное от наследования короны Франции, вышла замуж за Филиппа, сына графа д'Эврё, которому она принесла в приданое королевство Наварра. Таким образом Наварра ушла из французского королевского дома и вернулась туда только при Генрихе IV.

При Филиппе Длинном возобновились смуты пастушков, которые мы описывали, рассказывая о царствовании Людовика IX. Эти новые банды вооруженных крестьян рыскали, как и прежние, по всей Франции, совершая, как и их предшественники, тысячи злодеяний пока, наконец, не рассеялись, как и они.

«Внезапно, – сообщает продолжатель Гильома из Нанжи, – эта беспорядочная толпа исчезла, словно дым, поскольку то, что по сути своей ничего не стоит, никогда никакой цены иметь не будет».

В 1321 году вслед за этими волнениями начались другие, причиной которых стали прокаженные.^[333] Внезапно пошел слух, будто по всей Аквитании источники и колодцы либо уже отравлены, либо вскоре будут отравлены ими. Многие прокаженные были арестованы и признались в этом преступлении. Стали отыскивать его причину, и письмо, полученное королем от сеньора де Партене, все ему разъяснило.

Сеньор де Партене сообщил королю, что один из самых известных прокаженных, схваченный в его владениях, признался в ту минуту, когда он должен был быть предан огню, что совершить преступление его побудил какой-то еврей, который, дабы склонить его к этому, дал ему десять ливров и вручил яд, состоящий из человеческой крови и настоя трех трав, однако не пожелал сказать, как они называются; туда же была добавлена освященная облатка для причастия, и, когда вся эта смесь высохла, ее растолкли и растерли в порошок. Затем, разложив порошок по мешочкам и привязав к ним по камню, эти мешочки стали кидать в источники и колодцы.^[334] Евреи, схваченные и в свою очередь допрошенные, рассказали следующую невероятную историю.

«Король Гранады, удрученный тем, что он не раз терпел поражения от христиан, и не имея возможности отомстить им силой оружия, решил совершить свою месть посредством коварства. Он собрал евреев своего королевства, чтобы вместе с ними отыскать какое-нибудь средство уничтожить христианский мир, и обещал им огромные суммы, если они придумают какую-нибудь колдовскую порчу, которая приведет его к этой цели. Евреи ответили королю, что сами они вызывают у христиан слишком большое недоверие, чтобы иметь возможность напустить на них какую-нибудь порчу, но в данных обстоятельствах их вполне смогут заменить прокаженные, бросая яд в источники и колодцы. Как только король Гранады с этим согласился, евреи собрали вожаков прокаженных, и те по наущению дьявола были настолько прельщены их предложением, что, отступив от католической веры, они, как сознавались позднее многие прокаженные, растолкли святое причастие, подмешали его в этот смертельный яд и согласились взять на себя исполнение упомянутого преступления. И тогда предводители прокаженных, явившиеся со всех уголков христианского мира, созвали четыре общих собрания, куда направили своих представителей все известные лепрозории. На этих собраниях вожаки заявили своим собратьям, что поскольку из-за проказы они кажутся христианам подлыми, гнусными и не заслуживающими ни малейшего уважения, то вполне позволительно сделать так, чтобы все христиане либо умерли, либо тоже покрылись проказой, а когда все на свете станут прокаженными, в нем уже не будет отверженных. Этот замысел всем понравился, и каждый, со своей стороны, занялся его осуществлением; и вот таким образом, из рук евреев, этот смертельный яд распространился по Французскому королевству».^[335]

И тогда королевским указом было объявлено, что все прокаженные, уличенные в участии в этом заговоре, будут преданы костру, а те, кто знал о заговоре, но не донес о нем, будут до конца своих дней находиться в тюремном заключении; если же какая-либо из прокаженных, виновная в этом злодеянии, окажется беременной, то ее будут держать в заключении до тех пор, пока она не родит, после чего ее немедленно предадут смерти.

За этим указом последовали казни. В Аквитании было сожжено множество евреев. В Шиноне вырыли огромную яму, разожгли там громадный костер и сожгли в нем за один только день сто шестьдесят евреев обоего пола.

«Многие из них, мужчины и женщины, — сообщает хроника, откуда мы позаимствовали эти подробности, – с пением, как если бы они были приглашены на свадьбу, прыгали в эту яму. Многие из овдовевших женщин бросали в огонь своих собственных детей, опасаясь, что их отнимут, чтобы окрестить, присутствовавшие при этой казни христиане, в том числе и дворяне».

В Витри сорок евреев, которых заподозрили в совершении этого преступления, были заключены в королевскую тюрьму и, уверенные в том, какая участь их ожидает, решили, не желая умереть от рук необрезанных, что один из них убьет всех остальных. И тогда с общего согласия узники избрали для исполнения этого страшного поручения старшего из них, белобородого старика, которого за его благочестие звали с в я т ы м, а за его возраст – отцом. Он согласился, но лишь при условии, что ему дадут помощника; выбор пал на самого молодого из всех, красивого смуглого шестнадцатилетнего подростка, черноволосого и черноглазого. В руки каждого из них дали по ножу, и два этих избранника смерти, не колеблясь ни мгновения, приступили к своему губительному делу, хотя среди тех, кому они наносили удары, были сыновья старика и отец юноши. Когда же никого, кроме них, в живых не осталось, они поднялись, залитые кровью, и оказались лицом друг к другу. И тут между двумя этими людьми завязался спор, кто кого должен убить. Старик хотел, чтобы его убил юноша, а тот хотел, чтобы его убил старик. Наконец они стали тянуть жребий: смерть выпала старику; он благословил юношу, подставил под нож шею и умер. Видя, что все убиты и он остался один, молодой еврей собрал все золото и серебро, что было при убитых, и, свив веревку из их одежд, привязал ее к тюремной решетке, которую он перепилил, и, никем не замеченный, поскольку ночь стояла темная, стал спускаться вниз. Добравшись до конца веревки, он опустил ноги и ощутил пустоту. Веревка оказалась короткой, и от земли его отделяло какое-то расстояние, которое он из-за ночной темноты не в состоянии был определить. У него уже недоставало сил, чтобы подняться и, снова пустив в ход одежды убитых, удлинить веревку, на которой он висел; так что он выпустил ее из рук и рухнул вниз. Как оказалось, от земли его отделяло еще двадцать футов, и, обремененный тяжестью золота и серебра, находившихся при нем, он сломал себе ногу.

На следующий день его нашли христиане. Ему удалось отползти примерно на четверть льё от того места, где он упал, но двигаться дальше у него не хватило сил. Переданный в руки правосудия, он признался в том, о чем мы сейчас рассказали, и был повешен вместе с трупами тех, кого он помогал убить.

Пока Филипп не заболел, он вникал в подробности управления, которые до него никто не знал. Он хотел, чтобы во всем его королевстве пользовались едиными мерами для вина, зерна и прочих товаров и чеканили лишь одну-единственную монету. Однако этот последний его замысел встретил особенно яростное противодействие, ибо ни знать, ни прелаты, ни городские общины не желали с ним соглашаться. Тем временем смертельная болезнь короля медленно, но неуклонно развивалась. Пять месяцев он провел на ложе страданий, причем «кое-кто задумывался, а не проклятия ли измученных в его правление людей, которых он обременил неслыханными до того налогами и поборами, стали причиной его болезни». Наконец, 3 февраля 1321 года он скончался, успев приобщиться святых таинств, и «ему наследовал его брат Карл, граф де Ла Марш, не встретив ни возражений, ни противодействия».

После того как Бланка, жена Карла IV, была осуждена за супружескую измену, он легко добился от папы расторжения брака и женился на Марии Люксембургской, которая вскоре умерла^[336], до срока родив сына, не прожившего и нескольких дней. Через два года после этого он женился на Жанне д'Эврё, от которой детей мужского пола у него не было.

С самого начала своего царствования, ознаменовавшегося смутами в Италии и Англии, Карл заслужил имя «Справедливый», которое впоследствии присвоила ему история. Некий знатный сеньор по имени Журден де л'Иль, которому по просьбе папы Иоанна король простил восемнадцать преступлений, хотя каждое из них влекло за собой смертную казнь, и который «продолжал нагромождать одни злодеяния на другие, насилуя девушек, убивая людей, оказывая поддержку злодеям и убийцам, покровительствуя разбойникам и бунтуя против короля, в конце концов своей собственной рукой убил человека, состоявшего на королевской службе, и был за это призван на суд в Париж»^[337].

Он прибыл туда в сопровождении многочисленной и блестящей свиты, что не помешало королю учинить ему допрос, а затем заключить его в Шатле. В конечном счете он был приговорен учеными-правоведами к смерти, привязан к хвосту лошади, которая проволкла его по земле, а затем повешен на городской виселице.

Вскоре Карл показал еще один пример справедливости. Сеньор де Партене, знатный и могущественный дворянин из Пуату, был обвинен в ереси и в связи с этим вызван в Париж, где ему предстояла встреча с королем. Он отправился туда, однако, дав отвод инквизитору, выдвигавшему против него обвинения, отказался отвечать ему на допросе и подал апелляцию папе. И тогда Карл вернул сеньору де Партене уже конфискованные у него поместья и отправил его под надежной охраной к папе, «не желая, как было сказано, никому закрывать дорогу к справедливости»^[338].

Король Франции потребовал этот замок себе, поскольку он был сооружен на его землях; король Англии, напротив, утверждал, что замок возведен на его землях и все права на это сооружение принадлежат ему. Третейские судьи, разбиравшие эту тяжбу, вынесли решение в пользу короля Франции. Это привело к войне с нашими старыми врагами-англичанами, которая кончилась лишь с низложением Эдуарда II.^[339]

Карл IV умер в своей королевской резиденции в Вен– сенском лесу 1 февраля 1328 года. Умирая, он оставлял Жанну д’Эврё беременной на седьмом месяце.

Чувствуя приближение конца, король собрал у своего ложа сеньоров и сказал им, что по его воле они должны будут, если королева родит сына, назначить опекуном ребенка Филиппа Валуа, двоюродного брата короля; если же, напротив, королева родит дочь, они вправе будут доверить королевство тому, кого сочтут достойным этого.^[340]

Королева родила дочь, и в лице Карла IV угасла старшая ветвь Капетингов.

Генеральные штаты избрали королем Филиппа Валуа, его двоюродного брата, хотя Эдуард III, король Англии, был его племянником и, следовательно, ближайшим его родственником^[341], но по материнской линии. Причина, по которой сеньоры высказались в пользу такого решения, состояла, по словам Фруассара, в том, что «Французское^[342] «После многих происшествий и злоключений Эдуард II, обвиненный парламентом в нарушении законов страны и в том, что он доверялся недостойным министрам, был по решению этого парламента низложен и приговорен к пожизненному заключению, а корона незамедлительно перешла к Эдуарду III. Приговор, зачитанный ему в тюрьме, был составлен в следующих выражениях: «Я, Уильям Трассел, уполномоченный парламента и всей английской нации, от их имени и их властью объявляю вам, что я отрекаюсь и отказываюсь от данной вам мною клятвы верности и с этой минуты лишаю вас королевской власти и торжественно заявляю, что более не подчиняюсь вам как своему королю»».