Текст книги "Галлия и Франция. Письма из Санкт-Петербурга"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 52 страниц)

Двадцать седьмого июля 1214 года французская и германская армии вступают в схватку; это сражение настолько вошло в народную память во Франции, что мы считаем своим долгом сообщить о нем некоторые подробности, хотя, возможно, они чересчур пространны для того, чтобы вместиться в узкие рамки нашего повествования, какие мы сами себе определили.

За несколько дней до сражения германская армия получила подкрепление в лице пяти храбрых рыцарей и их воинов; то были: граф Булонский, который, хотя он и находился в ленной зависимости от короля Франции, сделавшего его из оруженосца рыцарем, а из бедного – богатым, стал его врагом и не упускал ни единого случая выступить против него; граф Солсбери, который в третий раз пересек море, чтобы скрестить свой меч с мечами наших рыцарей; Фердинанд, граф Фландрии, который в готовившемся германским императором разделе Франции выторговал себе в награду за содействие Париж; герцог Брабантский, настолько могущественный благодаря обширности своих владений и многочисленности своих подданных, что Оттон женился на его дочери; и, наконец, герцог Лимбургский, сопровождаемый несколькими другими знатными германскими вельможами и графами, чьи имена, блистательные в ту эпоху, стерлись за то время, что отделяет нас от них, из исторической памяти.

Со своей стороны, Филипп Французский выступил им навстречу, выйдя из Перонны на следующий день после праздника святой Марии Магдалины; он тотчас же вторгся во владения графа Фердинанда, прошел по ним, сжигая все деревни, какие оказывались по обе стороны его пути, и это выглядело так, будто французскую армию несли к Турне огненные крылья. Этот город был только что отобран у фламандцев графом Сен-Полем и епископом Санлисским, человеком чрезвычайной храбрости и удивительной мудрости, рыцарем ордена госпитальеров, постоянно носившим монашеское облачение и по этой причине звавшимся братом Гареном; так что они ожидали короля, стоя у отворенных ворот города. Он вступил в город, приказал своему войску расположиться лагерем вокруг городских укреплений и пробыл там несколько дней.

Когда же вскоре противник подошел к замку Мортен, находившемуся в шести милях от города Турне, король предложил атаковать врага; однако бароны разубедили его, поскольку добраться туда можно было лишь по одной дороге, узкой и трудной; тотчас же уступив этим доводам, король решил вернуться назад, чтобы вторгнуться в пограничные земли графства Эно и разорить их, как он это уже сделал во Фландрии.

Двадцать седьмого июля Филипп покинул Турне и, направившись в сторону Лилля, где он рассчитывал провести ночь, подставил себя таким образом под удар противника. В то же утро, получив это известие, император Оттон, со своей стороны, покинул Мортен и двинулся вперед, чтобы с тыла ударить по нашей армии. Королю стало известно об этом маневре, и, желая знать о передвижениях противника, он отправил в разведку Гарена и виконта де Мелёна в сопровождении нескольких легковооруженных воинов; двинувшись в направлении, противоположном тому, каким шла французская армия, и преодолев около трех миль, они поднялись на возвышенность и увидели вражеские отряды, шедшие вперед в боевом порядке, так что казалось, будто король Франции обратился в бегство, а германский император его преследует. Виконт пожелал остаться на этом месте и задержать врага, однако брат Гарен немедленно вернулся к королю и рассказал ему, что германская армия действительно находится на марше, а поскольку у него на глазах вражеская пехота шла впереди конных рыцарей, это вполне определенно доказывало, что император желает битвы. Король тотчас приказал остановиться на привал и собрал на совет своих баронов; но почти все они посоветовали королю продолжить марш, пока не будет найдено место, более удобное для сражения; так что войско вновь двинулось вперед, и примерно через час подошло к мосту у селения Бувин, расположенного между местностью, которая называлась тогда С а н г е н, и городом С и з у э н.

Большая часть армии уже перешла мост, и король, возглавлявший этот переход и уставший от тягот пути и от жары, снял с себя доспехи и сел в тени ясеня возле церкви, заложенной в честь святого Петра, как вдруг появились гонцы, посланные теми, кто находился в арьергарде, и стали громкими криками призывать короля. Филипп тотчас же поднялся и узнал от них, что сражение уже началось и что виконт де Мелён, конники, лучники и легковооруженные пехотинцы, с огромным трудом и великой опасностью выдерживая натиск врага, послали к королю просить подкрепления.

Услышав эту новость, Филипп вошел в церковь, произнес краткую и горячую молитву, обращаясь к Богу так же, как к нему самому обращались эти рыцари, затем тотчас вышел, чтобы надеть свои королевские доспехи, приказал привести ему коня, легко вспрыгнул на него, храня на лице выражение такой радости, как если бы он шел на праздник, и, обнажив меч, воскликнул столь громким голосом, что его услышала половина войска: «К оружию, воины, к оружию!»

При этом возгласе звучат трубы, и отряды, уже миновавшие мост, останавливаются, делают поворот кругом и идут назад. Все помнят об орифламме, этом волшебном знамени, которое обепечивает войску покровительство святого Дионисия и которое во всех сражениях должно идти впереди всех стягов, даже впереди королевского штандарта, но, поскольку ее не могут доставить достаточно быстро, а надвигающаяся опасность становится все более серьезной, король подзывает Галона де Монти– ньи, несущего штандарт с геральдическими лилиями, который всегда пребывает рядом с королем и тем самым возвещает, где тот находится; затем эти двое во весь дух устремляются к последним рядам войска, которые, развернувшись, оказались первыми, и, прибыв туда, останавливаются на фронте боевого порядка, так что ни один рыцарь, каким бы смелым и отважным он ни был, не осмеливается встать между королем и его врагами.

Когда германская армия увидела короля и знамя Франции, которые, как ей казалось, должны были находиться по другую сторону моста, в ее рядах началось замешательство, но вскоре, переместившись на правую сторону дороги и вытянув в западном направлении свой фланг, она захватила небольшой холм, единственную возвышенность на здешней равнине. Однако при этом германцы оказались лицом к солнцу, и, как если бы Бог был нашим союзником, лучи солнца пылали в тот день ярче, чем обычно. Король Филипп, немедленно воспользовавшись ошибкой, совершенной противником, развернул свои фланги в противоположном направлении и тоже вытянул фронт в одну линию на огромном пространстве равнины, так что солнце светило его войску в спину; обе армии занимали примерно равное пространство и оставались так некоторое время лицом друг к другу, разделенные расстоянием в полтора полета стрелы. Посреди этого боевого построения, чуть впереди рядов нашего войска, находился король Филипп, которого легко было узнать по шлему, увенчанному короной. Вокруг него собрался цвет французского рыцарства: мудрый старик Бартелеми де Руа, решительный и рассудительный Гоше Младший, Гильом де Барр, Пьер де Мовуазен, Жерар Скрофа, Этьенн де Лоншан, Гильом де Мортмар, Жан де Рувре, Гильом де Гарланд, а также Генрих, граф де Бар, юный годами, зрелый умом, известный своей храбростью и замечательный своей красотой, унаследовавший должность и графское достоинство от отца, двоюродного брата короля. Все эти благородные люди, равно как и многие другие опытные воины, по собственной воле собрались вокруг короля, заняв этот опасный и почетный пост, ибо им было понятно, что там, где будут знамя Франции и король Филипп, будет и самое жаркое место битвы.

На противоположной стороне находился император Оттон, которого нельзя было различить в плотных рядах его войска, но присутствие которого угадывалось по его штандарту: это был не развевающийся подобно орифламме стяг, а золоченый орел над драконом, укрепленный на чрезвычайно длинном древке, которое было водружено на колеснице. Вокруг него собрались известные своей храбростью воины: Бернхард фон Хорстмар, граф Оттон Текленбургский, граф Конрад Дортмундский, Герхард фон Рандероде, Гуго де Бов, а также граф Булонский.

И тогда король, оглядевшись вокруг и видя, что сражение вот-вот начнется, поднял руку, тем самым давая знак, что он намеревается говорить; все смолкли и услышали его речь, произнесенную спокойным и сильным голосом:

«Вся наша надежда и вся наша вера зиждутся лишь на Боге. Король Оттон и его войско, враги и губители достояния Святой Церкви, отлучены папой; деньги, которые идут на жалованье его солдатам, суть слезы бедняков и сокровища, награбленные в церквах Господа и похищенные в монастырях его служителей. Мы же христиане, мы получаем причастие от Святой Церкви и пребываем в мире с ней, ибо, даже будучи грешниками, мы едины с Церковью Господней и всеми нашими силами защищаем права духовенства; стало быть, нам следует верить и уповать на милосердие Божье, которое, несмотря на наши грехи, ниспошлет победу над своими и нашими врагами».

При этих словах рыцари попросили у короля благословения; Филипп поднял обе руки, у запястья одной из которых на цепи висел меч; те, кто был верхом, склонились к шее своих коней; те, кто стоял на земле, попадали на колени, и благословение на битву вышло из уст короля, который один во всем войске, занимавшем пространство в сорок тысяч шагов, поднял глаза к небу, словно черпая в Боге те слова, какие сам он произносил на земле.

По всей линии фронта протрубили трубы, и в нескольких шагах позади короля его духовник вместе со своими причетниками запел псалом: «Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве^[275]», и, как сообщает Гильом Бретонец, тоже участвовавший в этом благочестивом хоре, все пели, как могли, ибо из глаз их лились слезы, а к пению примешивались рыдания.

Однако, несмотря на воинственный пыл короля и окружавших его рыцарей, первое столкновение произошло не там, где они находились, а на правом фланге, где сошлись в бою солдаты графа Фердинанда и брата Гарена, епископа Санлисского, который сам не сражался, поскольку был в монашеском облачении, но под его началом находились Эд, герцог Бургундский; Гоше, граф де Сен-Поль; Жан, граф де Бомон; Матье де Монморанси и более ста восьмидесяти рыцарей из Шампани. Всех этих воинов епископ выстроил в один-единственный отряд, передвинул в задние ряды кое-кого из тех, кто встал впереди, но кому, по его мнению, недоставало храбрости и отваги, и, напротив, поместил в первый ряд тех, в чьей смелости у него была уверенность, а затем произнес: «Поле обширно, благородные рыцари; растянитесь же по равнине в одну линию, дабы противник не мог вас окружить. Не должно поступать так, чтобы один рыцарь становился щитом для другого, и держитесь все таким образом, чтобы вы могли сражаться единым фронтом». Сказав эти слова, он по совету графа де Сен-Поля выслал вперед сто пятьдесят тяжеловооруженных конников, приказав им начать сражение, чтобы благородные рыцари, вступив затем в бой, застали врагов в некотором смятении и беспорядке после этой первой атаки.

Вот таким образом битва и завязалась на правом фланге прежде, чем она началась в центре.

Фламандцы, отличавшиеся в бою особой горячностью, вознегодовали из-за того, что их атаковали вначале тяжеловооруженные конники, а не рыцари: они не сдвинулись с места, но, дождавшись, когда нападающие приблизились, встретили их таким мощным отпором, что от первого же удара почти все лошади французских конников были убиты; что же касается всадников, то, хотя они и получили множество ран, погибли только двое из них. Ну а те, чьи лошади были убиты, тотчас же обратились в пехотинцев, ибо это были храбрые воины из Суассон– ской долины, сражавшиеся пешими столь же доблестно, как и конными.

И тогда на глазах у всех из вражеского строя выехали вперед двое рыцарей: выставив вперед копья, они галопом устремились на этих пехотинцев, пересекли их ряды, не обращая внимания на тех, кого они опрокидывали и топтали копытами своих лошадей, и появились снова в пространстве, отделявшем этот небольшой отряд от основного войска; то были Готье де Гистель и Буридан, рыцари, известные своей удивительной храбростью, не знавшие страха и воспринимавшие любое сражение всего лишь как военную игру. Едва они там оказались, как к ним присоединился третий рыцарь, Эсташ де Макилен, проследовавший тем же путем и с великой спесью выкрикивавший во весь голос: «Смерть французам!» Эти три человека, будучи рыцарями, не желали сражаться ни с кем, кроме рыцарей.

Отвечая на этот вызов, из наших рядов тотчас же выехали Пьер де Реми и два других рыцаря; на виду у обеих армий эти шестеро бросились друг на друга и сломали копья; тогда они обнажили мечи и стали с удвоенной силой наносить удары противнику. Исход поединка еще не решился в пользу той или иной стороны, когда тяжеловооруженные воины, отброшенные фламандцами, окружили троих вражеских рыцарей; Готье де Гистель и Бури дан, уступив силе, были взяты в плен; что же касается Эсташа де Макилена, беспрестанно выкрикивавшего «Смерть французам!», то к нему бросился могучий воин, вооруженный одним лишь кинжалом: несмотря на удары мечом, которые обрушивал на него этот рыцарь, он сумел локтем прижать его голову к своей груди, опрокинул его на круп лошади, а затем, открыв забрало его шлема, просунул клинок между подбородком и панцирем своего противника и нанес ему рану в горло; потом он вытащил кинжал и тем же приемом нанес рыцарю вторую рану, на этот раз в грудь. Так, пишет Гильом Бретонец, был наказан смертью от руки француза тот, кто столь дерзко кричал: «Смерть французам!»

И тогда, поскольку в рядах вражеского войска, решившего прийти на помощь своим рыцарям, возник некоторый беспорядок, Гоше, граф де Сен-Поль, понял, что настал момент нанести удар; он дал приказ своим рыцарям, выбрав их среди самых храбрых воинов, построиться клином, встал во главе их, то есть у острого угла этого строя, и с криком «Шампань! Франция!» бросился на врагов. Благодаря удивительной мощи боевых коней этот железный клин вонзился в войско противника, словно топор дровосека в дубовый чурбан. Фламандские воины вынуждены были расступиться, и Гоше де Сен-Поль пронесся через их линию фронта, раздавая и отражая удары, убивая без разбора людей и лошадей и не щадя никого. Затем, оказавшись в тылу противника, он приказал рыцарям построиться полукругом и, повернув обратно к этим уже растерянным вражеским воинам, окружил огромное их число и погнал в сторону нашего войска, словно рыбак, который тащит к берегу сеть, полную рыбы.

За первым атакующим отрядом последовал второй, которым командовали виконт де Мелён, граф де Бомон, Матье де Монморанси, Мишель де Арн, Гуго де Малоне и сам герцог Бургундский. Но, поскольку этот отряд не прибегнул к тому построению, каким воспользовался Гоше де Сен-Поль, сопротивление противника оказалось более сильным, и началась яростная рукопашная схватка: клинок сошелся с клинком, человек – с человеком. Первым оказался выведен из боя герцог Бургундский: он был сбит на землю ударом копья, а его лошадь была убита; бургундцы тотчас окружили его, чтобы устроить ему защитный заслон из своих тел, а так как герцог просто ушибся при падении, ему привели другую лошадь, на которую он тотчас же взобрался, размахивая мечом, и, заставив своих воинов расступиться, вновь ринулся на врага, нанося удары каждому встречавшемуся на его пути фламандцу, как если бы именно тот убил его лошадь. Тем временем виконт де Мелён, действуя по примеру Гоше де Сен-Поля, дважды прошел в том и другом направлении сквозь вражеские ряды. Гуго де Малоне, лишившийся, как и несколько других рыцарей, коня, присоединился к пехотинцам и, встав во главе их, сражался пешим. Ну а Мишель де Арн, у которого щит, панцирь и бедро были пробиты копьем одного из фламандцев, оказался пригвожден к седлу и к лошади, так что лошадь и всадник повалились набок, а копье, вырвавшееся из рук хозяина, встало вертикально, покачиваясь при этом, словно мачта корабля.

Тем временем граф Гоше де Сен-Поль, устав в большей степени от тех ударов, какие он наносил, чем от тех, какие ему приходилось отражать, чуть отъехал от поля, где шел этот смертельный бой, и с минуту отдыхал, как вдруг он заметил, что один из его рыцарей окружен врагами и вот-вот погибнет, ибо сдаваться не входило в его намерения. А поскольку это был человек чрезвычайно мужественный и весьма любимый им, то граф, хотя он едва успел перевести дух, да и подступиться к рыцарю, чтобы его освободить, не было возможности, настолько многочисленны были окружавшие его враги, решил, тем не менее, прийти ему на помощь. И тогда, чтобы с меньшей для себя опасностью пробиться сквозь плотные ряды врагов, он, оставив меч свободно висеть на цепи, пригнулся к шее своего коня, голова и грудь которого были покрыты доспехами, вцепился в нее обеими руками и, вонзив шпоры в бока коня, ринулся на фламандцев, пронесся сквозь их ряды и очутился прямо рядом со своим рыцарем; там он во весь рост встал на стременах, схватил обеими руками свой сверкающий меч и, вращая им у себя над головой, начал валить на землю все, чего он касался, – и людей, и лошадей, раздвигая тем самым железное кольцо, сдавившее рыцаря; затем, по обоюдной договоренности прижавшись друг к другу, оба они вместе ринулись прочь, опрокидывая всех, кто преграждал им дорогу, и вернулись в свой отряд; те, кто стал свидетелем этого подвига, уверяли, что было мгновение, когда граф де Сен-Поль находился в смертельной опасности: в него разом ударило двенадцать копий, однако ни одно из них не смогло ни повалить коня, ни выбить рыцаря из седла.

Почти в то самое время, когда завязалась битва, начало которой мы только что описали, находившееся на правом фланге ополчение, выставленное коммунами и составлявшее авангард войска, развернулось и прибыло вместе с орифламмой; определив по знамени с геральдическими лилиями место, где находился король, и заставив рыцарей дать им проход, ополченцы ринулись в свободное пространство между Филиппом и армией императора. Это были жители Корбея, Амьена, Бове, Компьеня и Арраса; столь же храбрые, как и рыцари, но не покрытые, как те, железными доспехами, они могли выдержать удар врага столь же мужественно, но не с таким же успехом.

И это прекрасно понимали рыцари Оттона, которые в ту же минуту бросились в гущу этих людей и устроили там такую резню, словно это мясники принялись забивать стадо. Таким образом храбрецы из коммун были оттеснены, и на виду у короля Франции оказались германские рыцари. На какое-то мгновение лицом к лицу с ним очутился герцог Булонский, но, узнав своего государя, он почтительно опустил свое копье и, бросившись в сторону, напал на Роберта, графа де Дрё.

Тотчас же все, кто окружал Филиппа, ринулись вперед, нисколько не заботясь о том, что добираться до врага им придется сквозь отряд ополченцев из коммун: через них просто переступали. И тогда рыцари столкнулись с рыцарями, железо ударилось о железо, и это было уже совсем другое дело: германское войско остановилось, словно перед стеной.

Оттон, видя, что к королю не удастся подойти, если пробиваться сквозь ряды кавалерии, бросил пехотинцев преследовать ополченцев из коммун; смешавшись с ними, они обогнули поле боя и подобрались к королю, рядом с которым было лишь небольшое число рыцарей и который оказался окружен врагами прежде, чем он заметил, что это были неприятели. Тотчас же Галон де Мон– тиньи, державший в руках знамя Франции, отчаянно закричал и стал попеременно поднимать и опускать стяг, давая тем самым знать, что король в опасности.

И в самом деле, вражеские пехотинцы окружили короля и, зацепив его доспехи загнутыми копьями, стянули его с седла и сбросили на землю; там они принялись колоть его тонкими пиками, надеяясь, что одна из них пройдет сквозь зазор в его латах, по счастью чересчур хорошо закаленных, чтобы можно было прямо пробить их; и тогда Пьер Тристан спрыгнул с коня и бросился к королю, нанося удары по древкам копий, которые он удивительно ловко разрубал. Пятеро или шестеро рыцарей, видя это, поступили так же и, объединив усилия, частью рассеяли, частью уничтожили вражеских пехотинцев, тогда как король, которого Господь оберег от каких бы то ни было ранений, поднялся без посторонней помощи и легко вскочил на другую лошадь.

В эту минуту один из самых храбрых королевских рыцарей, Этьенн де Лоншан, упал к его ногам, убитый через забрало своего шлема ударом ножа; так противники впервые пустили в ход прежде неизвестное нам оружие: длинные и тонкие трехгранные ножи, все три режущие кромки которых были одинаково заточены от острия до рукоятки.

Опасность, которой только что подвергался Филипп, лишь придала ему храбрости, и он ринулся в гущу своих воинов, предшествуемый Галоном де Монтиньи, который по-прежнему держал в руках знамя и выкрикивал: «Эй! Рыцари и воины, дорогу королю!» При этих словах все ряды расступались, и Филипп, которого император полагал убитым или, по крайней мере, плененным, вновь появился во главе своего войска.

И тогда отступать пришлось рыцарям Оттона, ибо наши рыцари, воодушевленные присутствием короля, ринулись на них и сумели прорваться к императору. Пьер Мовуазен даже схватил повод императорского коня, но, поскольку ему не удалось вытащить его из плотной толпы, Жерар Скрофа приблизился к императору и ударил его в грудь кинжалом, заранее вытащенным из ножен; не сумев ранить его этим первым ударом, ибо императорский панцирь был толстым и превосходно закаленным, он ударил во второй раз; но этот второй удар пришелся в голову лошади, державшей ее прямо и высоко; кинжал, вонзенный с силой, через глаз вошел в мозг, причем так глубоко, что Скрофа не смог вытащить его, даже ухватившись за него обеими руками. Лошадь же, смертельно раненная этим ударом, тотчас встала на дыбы, вырвав повод из рук Пьера Мовуазена, и, повернувшись в ту сторону, откуда она пришла, понесла своего всадника так быстро, что никакая человеческая сила не могла ее остановить. Таким образом император показал спину нашей армии и умчался с поля боя, оставив на разграбление свою колесницу с орлом. При виде этого король Франции поднял меч и воскликнул: «Клянусь вам, рыцари, что отныне вы не увидите его лица!» И в самом деле, примерно через триста шагов лошадь императора пала, и ему тотчас подвели другую, но, вместо того чтобы вернуться и оказать помощь своим воинам, он продолжил бежать в сторону, противоположную полю боя.

В этот момент рыцари, которых он, как самых храбрых, выбрал для того, чтобы они сражались рядом с ним, остались столь же преданы его трусости, как они могли бы быть преданы его отваге: бросившись между ним и преследовавшими его французами, они прикрыли его бегство, и сражение возобновилось. Этими рыцарями были Бернхард фон Хорстмар, граф Оттон Текленбург– ский, граф Конрад Дортмундский, Герхард фон Ранде– роде и граф Булонский, который ни на мгновение не переставал сражаться, прибегнув к помощи удивительного боевого приема. Он создал себе из своих храбрейших воинов, поставленных в два ряда, заслон в форме круга, куда можно было войти, словно через дверь – живую дверь, закрывавшуюся за ним. И тогда все эти воины опускали свои копья, о которые разбивался натиск тех, кто преследовал их сеньора, тогда как он, обретая в этом окружении спокойствие, переводил дух и сразу же покидал свое укрытие, чтобы наносить сильнейшие удары по противнику, а затем возвращался туда, как только враг вновь начинал теснить его.

Наконец, преимущество оказалось на стороне французов. Оттон Текленбургский, Конрад Дортмундский, Бернхард фон Хорстмар и Герхард фон Рандероде были взяты в плен, после того как они несколько раз меняли копья и до самых рукояток сломали клинки своих мечей. Тотчас же колесница, на которой возили императорский стяг, оказалась разломана на куски, дракон был разбит, а орла с оторванными и переломанными крыльями принесли королю.

Тем временем ряды сторонников Оттона редели все больше и больше; герцог Лувенский, герцог Лимбургский, Гуго де Бов и прочие, с отрядами по сто человек, по пятьдесят, да и иной численности, один за другим покидали поле битвы и убегали так быстро, как позволяла им скорость их лошадей. Один лишь граф Булонский не хотел покидать поля битвы, хотя от его живого заслона, состоявшего в начале сражения из восьмидесяти рыцарей, их осталось не более шести; этот маленький отряд отчаянных храбрецов противостоял шестикратно превосходящим силам противника, отражая и уничтожая всех, кто приближался к графу, словно семичасовое сражение не смогло утомить их железные руки. Вне всякого сомнения, эти бойцы держались бы еще долго, однако отважнейший воин по имени Пьер де Туррель, лошадь которого они убили, проскользнул ползком, словно уж, между ног их лошадей, незаметно подкрался так к графу Булонскому, окруженному со всех сторон и успевавшему замечать лишь то, что присходило впереди и позади него, и там, приподняв попону графской лошади, по самую рукоятку вонзил ей в брюхо свой меч. Тотчас же один из рыцарей графа, заметив это, схватил раненую лошадь за повод и, пустив своего коня в галоп, насильно увлек за собой графа, заставив его тем самым покинуть поле боя, в то время как остальные пятеро рыцарей прикрывали их отступление. Однако беглецов заметили братья Кенон и Жан де Кондены, которые ринулись им вслед и сбросили на землю воина графа; лошадь графа тотчас же рухнула, и он повалился на землю, причем его правая нога оказалась зажата под шеей уже издохшей лошади. Появившееся в ту же минуту Жан де Рувре и братья Гуго и Готье Дефонтены затеяли спор с Кеноном и Жаном де Конде– нами о том, кто возьмет в плен графа Булонского. Тем временем к ним подъехал Жан де Нивель со своими воинами. Это был высокий ростом и красивый лицом рыцарь, храбрость которого никоим образом не соответствовала красоте его внешнего облика, ибо на протяжении всех шести часов этой кровавой битвы он еще ни с кем не сражался. Однако он принялся спорить наравне с другими, убеждая их, что он тоже причастен к победе над графом, и сопровождавшие его люди, вытащив графа из-под лошади, уже намеревались увезти с собой пленника, как вдруг появился епископ Санлисский. Увидев его, граф протянул ему остаток своего меча, который невозможно было распознать в этом бесформенном обломке, и сдался епископу, поставив условие, что ему сохранят жизнь. И сделано это было вовремя, ибо некий юноша, сильный и смелый, по имени Комо, тоже прибыл туда и, поскольку граф отказался сдаться ему, ибо он не был благородного происхождения, вначале ударил его мечом по шлему, расколовшемуся от этого удара, и таким образом ранил графа в голову. Но, рассудив, что так смерть придет к графу нескоро, он приподнял его кольчугу и попытался убить его, вонзив ему в живот кинжал. К счастью для графа, его высокие сапоги, сшитые из кожи столь же крепкой, как железо, доходили до юбки панциря, и Комо не смог его ранить. Епископу понадобилась вся его власть, чтобы вырвать графа из рук этого безумца. В ту же минуту граф приподнялся, но, увидев вдали Арнульфа де Ауденарде, прославленного рыцаря, который вместе с несколькими воинами спешил ему на выручку, он сделал вид, что не может держаться на ногах, и сам опустился на землю, ожидая, что его успеют освободить. Но те, кто окружал графа, ударами мечей и копий заставили его взобраться на лошадь и повезли в сторону французского войска. Арнульф со своими людьми тоже был взят в плен.

И тогда Филипп бросил взгляд на обширное пространство, которое всего за час до этого занимала германская армия: она исчезла, словно дым. Все либо попали в плен, либо были убиты, либо бежали – все, за исключением отряда брабантцев, состоявшего примерно из семисот воинов, которых враг выставил перед королем, словно крепость, и которые, словно крепость, не сдвинулись ни на шаг. Восхищенный подобной отвагой у воинов, выставленных коммунами, король Филипп направил против них Тома де Сен-Валери, человека благородного, заслужившего уважение своими добродетелями и довольно-таки образованного, вместе с пятьюдесятью конниками и двумя тысячами пехотинцев, чтобы заставить этих храбрецов сдаться. Получив от брабантцев отказ, Тома де Сен-Валери обрушился на них и истребил их почти всех. Когда рухнул этот последний оплот сопротивления, нашу армию уже ничто не могло остановить, кроме повелительного голоса короля, запретившего преследовать врага на расстояние более одной мили, по причине слабого знания здешней местности и в связи с приближением ночи, а также из опасения, как бы могущественные люди, удерживаемые в плену, по какой– нибудь случайности не освободились сами или не были вырваны из рук стражников. Этот страх более всего тревожил короля; так что по поданному знаку трубачи протрубили сбор, и отряды вернулись в лагерь.

Столь полная победа имела огромные последствия. Прежде всего, эта победа отняла у империи всякую надежду восстановить во Франции то влияние, какое она имела в ней прежде, когда там правила династия завоевателей; а кроме того, поскольку весть о ней докатилась до Пуату, где находился король Иоанн, она вынудила его заключить с Францией перемирие сроком на пять лет.

Это перемирие было подписано в Шиноне в сентябре 1214 года, и Франция, точно расправившая крылья птица, одним ударом избавилась от двух армий, с двух концов попиравших ее землю.

Вскоре в Англии разразилась гражданская война между английскими сеньорами и королем Иоанном. Сеньоры обратились за помощью к сыну Филиппа Августа, молодому Людовику, но он, занятый в то время войной против альбигойцев, смог послать им лишь несколько славных рыцарей и большое число тяжеловооруженных воинов, дав обещание последовать за ними лично, как только это станет возможно. И в самом деле, через год

Людовик присоединился к ним, несмотря на запрет короля, который хотел точно соблюдать двухлетнее перемирие, заключенное в 1214 году, и, видя, что его приказами пренебрегают, конфисковал владения сына и тех баронов, что его сопровождали.

Тем временем Людовик вступил в Лондон, осадил и взял Рочестер и Кентербери, привлек на свою сторону короля Шотландии и даже самого Вильгельма Длинный Меч, брата короля Иоанна^[276], и вынудил противника отступить за реку Хамбер в северной части страны, где тот вскоре умер. Людовик узнал эту новость, находясь возле замка Дувр, взятого им в осаду.

Это обстоятельство, показавшееся ему вначале счастливым, стало для него роковым. Большая часть английских сеньоров, примкнувших к Людовику, сделали это из ненависти к королю Иоанну. Но их ненависть угасла вместе с его жизнью. Он оставил после себя двухлетнего сына по имени Генрих, которого сразу же после смерти отца короновал кардинал Галон. Вильгельм Длинный Меч, дядя ребенка, первым подал пример повиновения новому государю, покинув Людовика Французского. Этому примеру последовали почти все английские сеньоры, и Людовик, оставшись в одиночестве, заключил перемирие и вернулся во Францию.