Текст книги "Красная - красная нить (СИ)"
Автор книги: unesennaya_sleshem
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 54 страниц)
Ночь, прохладная, почти тихая и мирная, не считая гудящий за спиной дом. Весна в этом году была тёплой, но в два ночи было зябко. Я накинул на себя джинсовку с флисовой подкладкой и поёжился. Ёбаный дубак. Джерард стоял на хозяйском газоне в одиночестве, курил и лупился в небо. Совершенно сюрреалистическое зрелище. Я завис на облаке тёплого дыма, что он только что выдохнул из своих лёгких и выпустил в ночную темноту над собой. Чёртов фокусник.
Я подошёл ближе, встал слева от него. Неловко покрутил в пальцах вытащенную давно сигарету. Он кинул на меня быстрый взгляд искоса и полез в карман за зажигалкой. Молча прикурил мне.
Мы стояли и курили на чужом стриженом газоне. Долго, медленно и мучительно. Кто-то выходил из дома, хлопал дверью. В эти недолгие секунды в нашу тишину прорывались громкие голоса и смех. Потом хлопок – и всё стихает, как по волшебству. У меня на языке крутилось столько всего несказанного, но это напоминало клубок из спутанных обрезков разноцветной шерсти. Не известно, за что лучше дёрнуть в начале и не понятно, стоит ли дёргать вообще. Поэтому я курил, изредка смотря на его задранное к небу лицо, на волосы и кепку сверху. Потрясающий. Ненавистный. Мой. Сердце стучало быстро, гулко. Мы курили. Дым медленными ленивыми облаками поднимался наверх, к звёздам.
– Прокатимся? – вдруг сказал Джерард, и я вздрогнул – так до нелепого хрипло и нереально прозвучал в тишине его голос.
Я пожал плечами. Щелчком отправил заалевший бычок под ноги и поплёлся за Джерардом. Он подошёл к какой-то убогой серебристой тачке – сбоку я не смог определить модель, – открыл скрипнувшую дверцу и сел внутрь. Я постоял на улице несколько секунд. Стекло с моей стороны пришло в движение, из тачки пахнуло смесью странных запахов, нанизанных на крепкий запах пота.
– Так что? Едешь?
У меня было так много ответов на эту провокацию. «К незнакомым мужикам в машину не сажусь». «Мой час стоит дорого, папочка». «Какого хуя тебе от меня надо, Джи?» Да, у меня было достаточно вариантов, но я молча открыл дверцу – та кособоко распахнулась, едва не ударив меня по колену – и сел на продавленное сидение. Джерард завёл и тронулся почти сразу.
– Ты точно можешь ехать? – спросил я на одном из поворотов, в который Джерард вошёл по слишком большой дуге.
– Всё под контролем. Дай мне жвачку, там, в бардачке.
В бардачке у Джерарда был ебаный бардак. Пустые пачки от конфет, жвачек и чипсов. Сигареты, смятые исчерканные листы. Презервативы. Лифчик. Какие-то автомобильные карты. И да, жвачка там тоже была. Я вынул пару подушечек и засунул ему в рот. Он мягко обхватил губами пальцы, в конце лизнув языком. Меня обдало волной жара от макушки до кончиков пальцев на ногах. Джерард улыбнулся своей блядской широкой улыбочкой и протянул:
– Спасибо.
– Обращайся, – пожал я плечами, закинул жвачку обратно в бардачок и отвернулся к окну. В машине было слышно только наше дыхание и шорох шин об асфальт под мерный гул мотора. Джерард вёл достаточно спокойно, его состояние выдавали только нервно постукивающие по рулю пальцы.
Когда я понял, что мы, кажется, движемся к выезду из Ньюарка, родился резонный вопрос:
– Куда едем?
– Прогуляться, – отзеркалив моё последнее движение плечами, ответил Джерард, не отвлекаясь от лобового стекла.
Мы ехали молча. Он, не спрашивая, включил радио и нашёл какую-то волну с приятной музычкой. Я не знал, кто это играл, но был определённо за такой ненапрягающий фон. Тишина в одной машине с Джерардом тяготила. Язык чесался, но сказать хоть что-то адекватное я просто не мог. Не находил правильное, нужное мне начало. Когда я понял, что мы съезжаем на трассу вдоль океана, я всё же повернул к нему голову. Нечитаемый в темноте профиль в кепке. Нервно стиснутые на руле пальцы. Одни на дороге, только мы и дальний свет фар, лента шоссе да темень океана слева. Я некстати подумал о том, как было бы здорово свернуть сейчас, остановиться у обочины. Выключить фары, оставив только габариты. Приоткрыть окна. Я бы отстегнул ремень и перегнулся через ручник, судорожно расстёгивая ремень Джерарда, нащупывая ширинку на твёрдом, горячем бугре под джинсой. Как заставил бы его отъехать на сидении в максимально дальнее положение, как освободил бы член и, не обращая внимания на застарелые запахи семени и мускуса, одним махом загнал бы в рот. У меня до сих пор не было в этом опыта, вот только сейчас меня это совершенно не волновало. Я хотел этого так, что едва справлялся с заполняющей рот слюной. Я хотел этого и был уверен, что первый минет в моём исполнении вышел бы чудной, до звёзд в глазах, премьерой. Я бы довёл его до оргазма, перебирал бы рукой его яйца. Я бы не позволил отстраниться, когда Джерард вцепился бы мне пальцами в затылок, и почувствовал его сперму на языке, на нёбе и в глотке. Я проглотил бы всё, чтобы ничего не пропало. Я бы облизал губы и заглянул ему в глаза – хорошо? Достаточно? Я могу ещё.
Я сглотнул и отвернулся, когда понял, что он уже несколько раз искоса смотрел на меня. Снова уставился в окно. Щёки горели, в паху тянуло до безобразия. Я так много раз прогонял у себя в голове наши выяснения отношений, так тщательно выстраивал каждую фразу, проживал это снова и снова, что сейчас, когда мы встретились по-настоящему и могли бы поговорить, желание и надобность в этом разговоре пропала окончательно. Я переболел последствиями, я вырос, я изменился. Я давно не был тем мальчиком, который не позволил трахнуть себя на чердаке в доме его бабушки. Я был совсем, совсем другим человеком. Каким был Джерард? Каким он стал за это время без меня? Наверное, мне хотелось это узнать. Я снова задумался и не понял, когда Джерард притормозил. Очнулся только, услышав щелчок его ремня безопасности. Он вышел и хлопнул дверью. Я, немного посидев, вышел за ним.
Здесь было прохладно, с океана тянуло свежестью и растворённой в воздухе солью. Бетонная велосипедная дорожка тянулась вдоль полотна трассы, исчезая за поворотом. В этом месте, где притормозил Джерард, она расширялась и вдавалась в берег наподобие площадки для отдыха. Стальные трубчатые перила опоясывали её, чтобы никто не упал вниз, на песок. В темноте и какой-то нереальной после бешеного вечера тишине ленивый рокот волн звучал странно и чужеродно. Я никак не мог поверить в реальность всего происходящего.
Джерард стоял на площадке, опершись руками о трубу перил, курил снова. Я захлопнул дверцу машины, неторопливо перешёл пустую тёмную дорогу, встал рядом. Мы едва касались локтями, и от этого было немного теплее. Я внезапно остро осознал, зачем он отвёз нас двоих так далеко, и улыбнулся этой догадке. Расчётливый мудак.
– У тебя девушка, – внезапно сказал он, не вынимая из губ сигарету. – Очень милая.
– Невеста, – поправил я и полез во внутренний карман за своей пачкой. В разреженной темноте мелькнула тусклым светом серебряная полоска на пальце.
– Оу, даже так, – ответил он, выдыхая дым в сторону океана. Изгиб его кисти притягивал взгляд, я, наверное, никогда не смогу насмотреться на это. – У меня тоже девушка, – сказал он после пары затяжек. – В Нью-Йорке осталась, правда. Сказала, если я не нарисую за этот год чего-нибудь стоящего, уйдёт от меня, – хихикнул Джерард. – Говорит, я неудачник.
– В пизду такую девушку, – ровно ответил я, прикуривая от своей зажигалки. Та неожиданно нашлась во внешнем кармане. Джерард хмыкнул.
– Она в чём-то права, я неудачник. А теперь я лезу во что-то, в чём плохо смыслю, и мы даже собираемся записать первый альбом. И меня почти колотит от осознания, что может выйти так же, как с комиксом. Я вряд ли переживу это, – выдал он мне, как на духу.
Я посмотрел на него. На бритой бледной щеке у виска пробивались жёсткие волосы. Хотелось запутаться в них языком, слизать вкус пота – я был уверен, он там был. Я отвернулся.
– Всё получится. У меня мурашки от того, что ты делаешь на сцене. Мурашки от песен и музыки, – «от тебя», – хотелось продолжить мне, но я замолчал, заткнув себе рот сигаретой. Мне не стоило говорить о том, как я пару раз мастурбировал, просто слушая промо-диск Джерарда, и как кончал на вдохе от его голоса. – Вам только ещё один гитарист нужен, потому что из тебя он, прости, никакой.
Джерард закинул голову назад и рассмеялся.
– Никогда не лез в гитаристы, нахуй надо. Просто найти никого не можем. Чтобы подходил, – сказал он и снова долго, чувственно затянулся. Огонёк на кончике сигареты распалился, отражаясь в зеленоватых глазах алым. Я вздрогнул едва ощутимо, внутри заныло сладко до одури. В этой фразе было столько недосказанного, что я очень боялся спугнуть удачу.
– А моя группа разваливается, – повёл я плечом, словно надеялся отгородиться от этого. – Тима несёт куда-то, я уже перестал понимать, о чём наша музыка, для чего мы её пишем. Я перестал понимать, о чём пою. Это грустно, – сигарета закончилась, и я, притушив бычок о низ трубы, кинул его себе под ноги. Вздохнул, прикрыл глаза. – Иногда мне очень хочется, чтобы было всё, как раньше. Чтобы Рэй, Майки, ты… Мне не хватает этого. Я… завидую твоей группе, Джи. Вы невероятные какие-то.
– Как раньше, – хмыкнул Джерард. – Как раньше уже не будет. Никогда, – сказал он и отправил тлеющий окурок в долгий полёт за край перил. – А если бы я позвал тебя? Переманил из «Пэнси», ты бы пошёл ко мне вторым гитаристом? – спросил он вдруг.
Я поёжился от пронизывающего ветра с океана. Вгляделся вперёд, в темноту, но ничего там так и не увидел. Внутри всё тряслось от предвкушения чуда. Он шутит? Согласился бы я? Неужели не видно по мне, что я за ним на край света готов, босиком, и меня даже привязывать не надо – сам пойду, как преданная псина, согласная на объедки и редкую ласку? Он вообще понимал, что предлагал мне? Быть постоянно рядом. Творить вместе. Смешивать в одно общий пот и кровь. Преодолевать преграды. Радоваться. Засыпать и просыпаться, выступать… Дышать одним воздухом, одним запахом, даже если это запах нестираного белья и пота, немытых тел… Это практически брак – пускай творческий, пускай полигамный, но всё же. Господи, какой же он идиот… Я вздохнул и посмотрел ему в глаза. Пожал плечами.
– Кто знает? – мои губы скривила улыбка.
Он снова хмыкнул и снова закурил. Я перестал считать. Кажется, курить сейчас нам было более необходимо, чем дышать.
– Знаешь, я всё же думаю, что неудачник. Как минимум, был неудачником, – сказал Джерард и затянулся – блаженно, прикрывая глаза. – Мне двадцать пять, из успехов – оконченная школа искусств да никому не нужный комикс, работать над которым я просто заебался. Все последние годы я постоянно ловил себя на мысли, что бездарно проёбываю молодость. Что делаю что-то не то, не так, будто свернул не туда или не на своём перекрёстке. Так было вплоть до прошлого сентября…
– Я помню, – кивнул я. – Майки звонил мне. Я рад, что с тобой ничего не произошло.
– Со мной много чего произошло после, Фрэнк, – ровно сказал Джерард. – Очень много. Ты, блять, представить не можешь, насколько. И Майки вызвонил тебя, потому что я его попросил. Я знал, что ты в Нью-Йорке, и, блять, чуть не сдох, когда это всё началось.
Я судорожно втянул носом прохладный воздух, а потом затянулся новой прикуренной сигаретой – сразу и почти на треть. Что?
– Мне было так тяжело, Фрэнки, так тяжело, – сказал он и уронил голову на вытянутые вперёд руки. Кепка слетела с его волос и мягко приземлилась на бетон. Он даже не заметил.
– Тяжело, – вдруг прошептал я. – Это тебе было тяжело? А обо мне ты подумал? – зашипел я и снова заткнул себя сигаретой. Дым пошёл не в то горло, я закашлялся. Джерард не поднимал лица с рук.
– Всегда. Я всегда думал о тебе. Я заебался вспоминать тебя, нас, Фрэнки, – пробубнил Джерард в рукав рубашки. – Я постоянно прокручивал ситуации, которыми не был доволен, я не понимал, где просчитался. Я много раз хотел вернуться, приползти, я с ума сходил. Я думал, что гей, я пробовал с парнями, но это всё не то, это всё ёбаное не то, и дальше обоюдного отсоса в туалете ничего не пошло. Потом я встретил девушку – и мне было нормально с ней, я не хотел трахать парней, я хотел только тебя. Мне снилось твоё лицо, твои руки на моей коже, твои губы, как ты выдыхаешь воздух и стонешь, когда трахаешь меня, вдавливаешь телом в матрас, мне кажется, что я запутался, зациклился, завис в той ситуации, и понял свою ошибку. Если бы не я, Фрэнки. Если бы не я, если бы ты. Ты должен был трахнуть меня. И у нас бы всё получилось. Я до сих пор хочу понять – как это. Как это могло быть с тобой. До зуда в заднице, до судороги в яйцах хочу, – шептал Джерард в свои вытянутые руки, а сигарета тлела между дрожащими пальцами. Мне внезапно захотелось схватить его за тёмные патлы, за затылок, дёрнуть, отвести ему голову и с силой въебать в трубу. Какое право он имел сейчас вываливать всё это на меня? Я сжал руки в кулаки. Они тряслись. Джерард снова зашептал: – Но ты уехал. Ты бросил меня, Фрэнки, даже не дав ничего объяснить…
– Объяснить? – прорвало меня. Я вцепился в перила и рассмеялся – темноте, Джерарду, океану, ёбаному безразличному звёздному небу. – И что ты собирался мне объяснять, мудак? Что ты снова забыл поставить меня в известность о своих планах? Что это очередное не моё дело? Что я снова должен смиренно сидеть на задних лапках и ждать, когда Джерард Артур Уэй снизойдёт до меня своим вниманием? Какого хуя ты хотел объяснить мне, Джерард? Ты съебал, ты оставил меня, и только не говори мне сейчас, что сожалеешь, я не поверю ни одному слову. Если бы сожалел – ты бы сделал хоть что-нибудь. Ты бы сделал, ёбаный ты мудак, – всхлипнул я и зло вытер рукавом глаза, царапая кожу грубой джинсой. Хуй ему, а не мои слёзы. А потом затянулся последний раз, развернулся и ушёл в машину. Холодно. Так холодно. Просто до костей продирало.
– Я сделал, – спокойно сказал Джерард, когда снова сел на водительское сидение рядом со мной. Заводить он не торопился, но тут хотя бы не было ветра. Было теплее. – Я сделал, Фрэнк. Я написал письмо. Но ты не ответил на него.
– Не знаю, о чём ты, – буркнул я в ответ. Мне так надоело всё это. Происходящее выматывало сильнее, чем последний год жизни. Я хотел тишины. Я хотел спать.
– Я написал тебе письмо, Фрэнки. Несколько листов, исписанных практически кровью…
– Боже, только не надо патетики, Джи, – хмыкнул я и посмотрел на него. Улыбка стекла с моих губ горячим воском. Его лицо – серьёзное, серое в темноте – висело неподвижной траурной маской.
– Ты не знаешь, чего мне стоило написать его. Я лично пришёл к твоему дому и сунул его в отверстие для писем, – тихо сказал Джерард. – Не говори мне, что мне это приснилось.
– Когда это было?
– В конце июля.
– Но… я не получал никаких писем.
Джерард вздохнул.
– Это другой вопрос, Фрэнки. Значит, кто-то получил его за тебя. И знаешь… Это многое объясняет, – Джерард замолчал, потарабанил пальцами по рулю. – И всё же – ты ни разу не попытался поговорить со мной. Ни разу…
– Я был зол. И обижен. Я и сейчас зол и обижен. Это ты кинул меня, Джерард. Кинул, так и не трахнув. Кинул, наобещав всего. Кинул, хотя сказал, что не собираешься никуда поступать. Что я должен был подумать? Знаешь, я понимаю намёки.
– Это не было намёком, идиот, – горестно вздохнул Джерард, сползая ниже по сидению. Его колено упёрлось в коробку передач. – Это просто катастрофическое стечение ёбаной хуйни, Фрэнк. Просто… а, блять, – он обеими руками вцепился в свои волосы, потёр лицо ладонями, да так и оставил пальцы на глазах.
– Ну, давай, удиви меня, – я переложил руки крест накрест и тоже сполз ниже по сидению.
– Ты хочешь знать ситуацию с моей точки зрения? Правда хочешь? – саркастически спросил Джерард.
– Хочу.
– Тебе не понравится то, что ты услышишь, Фрэнк, – глухо произнёс он. – Потому что в этой истории ёбаным мудаком и истериком будешь выглядеть ты.
Внутри меня что-то дрогнуло. Словно какая-то аксиома, догма, которую я вдалбливал себе, дала трещину. Трещина зазмеилась и стала расползаться. Мне было больно.
– Я хочу услышать твою версию, – решил я, крепче сжимая в руках свои рёбра.
– Хорошо.
И он начал рассказывать.
– Помнишь, мы рисовали комикс для выпускного, – вспоминал Джерард, и я автоматически переносился в то время, пил его, как сладкий сироп. – Ты ещё тогда делал мне намёки, мол, рисование – это моё. Что в этом я могу реализоваться, и я внезапно так вдохновился этой идеей, что послал свои скетчи в несколько мест и в Ньюарке, и в Нью-Йорке. Я не мечтал стать кем-то особенным, но этот твой взгляд, когда я сказал, что буду продолжать работать в магазине после выпускного, засел во мне занозой. Я не хотел, чтобы ты так смотрел на меня. Я хотел гордиться собой, и чтобы ты гордился мной. Я хотел поступить, как настоящий мужчина. Поставить себе цель и добиться её. Я должен был осуществить это для самого себя, иначе просто перестал бы себя уважать. Я хотел взять эту высоту – и прийти к тебе, чтобы ты оценил, чтобы похвалил, чтобы понял, я не просто депрессивная тряпка, я тоже кое-что могу. Чтобы гордился мной, а не жалел. Я не думал, что учёба что-то изменила бы в наших отношениях. Я вообще не думал об этом, – Джерард вздохнул и скользнул руками на колени. – Мне очень долго не отвечали, и я почти успокоился. На нет и суда нет, как говорится. Да и баллы по остальным предметам у меня были очень слабые. И вот в тот ёбаный понедельник мне с самого утра звонит профессор карикатуры из Школы визуальных искусств, и говорит мне – Уважаемый мистер Уэй, мне понравились ваши работы, и я бы с удовольствием похлопотал о вашем зачислении, но вам нужно будет приехать сюда и в срочном порядке подтянуть некоторые предметы, чтобы добрать проходной балл. Знаешь, что со мной было в тот момент? Знаешь, как это – вдруг получить надежду, когда уже поставил на себе крест? Я поскидывал в сумку самое необходимое, как мог объяснил ситуацию сонному Майки и вылетел из дому. Прости, это правда, но последнее, о чём я думал в тот момент, что обещал тебе незабываемый день вместе, перетекающий в ночь. Вспомнил я об этом только на следующие сутки, но потом снова закрутился, и так и не дошёл до автомата. Я был уверен, что Майки тебе всё объяснит как-нибудь. Я совершенно забыл, что сам ничего толком не объяснил Майки… Когда я добрался до телефона, оказалось, ты уже уехал в Белльвиль. Я расстроился, конечно, но у меня было очень много работы – я зубрил историю и литературу. Я был обязан поступить, чтобы, когда ты вернёшься, мне было, чем тебя порадовать. Мне нужна была амнистия. Каково же было моё изумление, когда ты не вернулся, Фрэнки, – устало протянул Джерард и стиснул руль правой рукой по центру. – Ты просто взял – и не вернулся. И не звонил, и Майки рассказал, как расстроен ты был. Я был готов ехать в Белльвиль, только не знал адреса. И телефона не знал. Поэтому то, что я мог придумать в тот момент – это написать тебе письмо. Я ведь с ума по тебе сходил, Фрэнки, – он судорожно вдохнул и выдохнул. – Я ждал ответа месяц. Не дождался. Потом Майки сказал, что ты вообще не собираешься возвращаться в Ньюарк, и всё так же зол на меня. Что и слова обо мне слышать не хочешь. Что со мной было тогда – даже вспоминать больно. Именно тогда я решил переехать в Нью-Йорк в общежитие. Всё, происходящее с нами, было для меня знаками – ты знаешь, я серьёзно отношусь к знакам. «Просто прими то, что он ушёл, Джерард, – шептало подсознание. – Вам не нужно быть вместе». В какой-то момент я начал думать, что так правильно. Так и должно было быть. Я просто не представлял, какое у нас могло быть будущее, у двух парней. Мне было сложно, впрочем, я до сих пор не представляю. Я честно пытался забыть тебя каждый грёбаный день. Но меня всё равно засосало. Непроглядная чернота. Больше не было света. Не было того, ради чего это вообще затевалось. Я неудачник, Фрэнки, она была права. Я научился рисовать, я стал профи. Я пожил в Нью-Йорке и сбежал оттуда, заразившись меланхолией. Я выныривал из очередной депрессии, чтобы нырнуть в следующую, и это стало привычкой. Я жрал, да что уж там, жру до сих пор препараты, от которых у меня уже зависимость, я наркоман, Фрэнки. И единственный плюс во всём этом дерьме – это то, что двенадцатого сентября прошлого года я проснулся и понял, что проёбываю свою жизнь. Что не делаю ничего из того, что делало бы меня счастливым. Я запутался и бился, как муха в паутине. У меня не было будущего. А теперь, с «Майкем», оно есть. Я не знаю, что это будет. Не знаю, что у нас получится – захудалая третьесортная группка или что-то, что будет колесить по миру и собирать огромные залы. Но с её помощью я скажу всё, что хочу сказать этому ёбаному миру. Ты понимаешь меня, Фрэнк?
Он смотрел на меня из темноты, и по его лицу – я слышал это по голосу – текли слёзы. Злые, солёные, настоящие. Он сейчас передо мной был весь без прикрас, настоящий до того, что меня тянуло вскрыть себе вены – настолько было тяжело переносить его, выворачивающегося наизнанку. Настолько я вдруг – боже, кто бы мог подумать?! – чувствовал себя виноватым перед ним. Я до сих пор был зол, но присутствие Джерарда успокаивало. Я был обижен на него – что он не был ещё настойчивее. Но потом одёргивал себя – это же Джерард. Он и так сделал слишком много. И в итоге ёбаным мудаком и предателем… оказался я?
Какое-то время я просто не мог пошевелиться. Открытие двинуло меня кулаком в висок и отправило в глубокий нокаут. Пять лет… Пять лет я пытался задавить в себе то, что было между нами. Всегда было, с самой первой встречи. Нам словно не отвязаться друг от друга, словно… никак иначе.
Я потянулся к сжатой в кулак ладони на его колене. Осторожно тронул дрожащими пальцами, накрыл сверху. Он всё так же смотрел на меня. Я не выдержал.
– Джи, – потянул его руку на себя, прижался губами и тоже заплакал. – Джи…
Его пальцы на затылке оказались незаметно, непонятно как – горячие, холодные, словно от разных людей. Он зарылся в короткие волосы, притянул меня к себе – мы встретились лбами.
– Фрэнки, я так скучал по тебе, – прошептал он. – Я думал, умру рано или поздно.
– Все мы умрём рано или поздно, – хмыкнул я, задевая носом его нос. Я так остро хотел поцеловать его, боже, первый раз за столько времени. Так сильно, и его губы были так близко, что голова кружилась, а меня вело – то вправо, то влево, – и всё вокруг мелькало.
– Не думаю, что буду сожалеть по этому поводу. Я держу тебя за руку и вот-вот поцелую. Хуй с ним, можно и умереть, – шутливо сказал Джерард, а я качнулся вперёд и вдруг неожиданно для самого себя коснулся его губ – влажных, солёных. Мы замерли, пытаясь снова почувствовать всё как впервые. Шероховатость обкусанной кожи, тепло и мягкость. Я начал прихватывать его губы первым. Я хотел целовать его жарко, горячо, но не мог позволить себе. Не заслужил. Джерард приоткрыл рот, и я было двинулся туда языком, но он лишь отстранился. Я понял его – снова кружил губами, касался, дышал одним с ним воздухом, ощущая, как вдруг наполняется сосущая пустота внутри меня. Наполняется, меняя горечь прошедшего на обещание неминуемой сладости. Как же я любил его. Как же я хотел его. Прикосновения языка к верхней губе сорвало все мои предохранители. Я всхлипнул и притянул его за затылок – хватит, наигрались. Сколько можно? – и насильно впихнул язык между сомкнутых губ. Проехался по зубам и языку, вылизал щёку изнутри. Джерард вздрогнул, застонал и расслабился. От него невозможно несло пивом, жвачкой и сигаретами. Сигаретами и пивом больше. И никогда мой с ним поцелуй не был вкуснее. Никогда смесь этих запахов и вкусов не заводила меня так беспричинно быстро.
Вдруг Джерард отстранился, провёл по моей щеке рукой, остановился большим пальцем на губе и отвернул её вниз. Я прихватил его зубами, втянул внутрь, обвёл языком. В глазах Джерарда колыхалась первозданная тьма.
Он медленно выдохнул – оказывается, не дышал всё это время, что трогал меня, – и завёл машину. Выехал с обочины и развернулся одним слитным движением, едва не въехав в отбойник. Вжал педаль в пол и понёсся по ночной трассе, включив дальний свет в самый последний момент.
– Куда мы сейчас? – хрипло спросил я, держа свою руку на его, сжимающей коробку передач.
– Ко мне, – просто ответил он, не поворачивая головы.
Когда мы проезжали по тихой улице у парка вдоль домов его соседей, я поймал себя на том, что меня трясёт. Я пять лет не был здесь, не был намеренно – не мог допустить даже малейшей вероятности нашей встречи. И вот теперь он небрежно паркуется у гаража своего дома, мы выходим из машины, и он тянет меня к неприметной дверце за гаражом. Он и правда живёт в подвале.
Здесь очень уютно. Грубоватые кирпичные стены, большой рабочий стол с лампой на нём. На столе доска под углом, к ней прилеплены на кнопки раскадровки какого-то комикса. В темноте сложно разобрать. Дверь Джерард оставляет открытой – у него перегорела лампочка, а за новой идти наверх, и это нереально, потому что родители больше не в разъездах со своей работой. Из двери в комнату влезает пласт тусклого света. Темнота немного поддаётся, становится не такой густой, как зрачки Джерарда, когда он смотрит на меня и тянет за руку. На полу валяются изрисованные и смятые листы, баночки из-под каких-то таблеток – Джерард просто отпинывает всё это ногой, продолжая тянуть к широкой разворошённой кровати.
Он не говорит мне ни слова – только дышит загнанно, горячо, опаляя даже на расстоянии вытянутой руки. От осознания происходящего жар разрастается внутри черепа и в паху, член наливается, а яйца почти ломит – я так давно ждал этого. Я никого не хотел сильнее.
Он снимает с меня куртку, откидывая её на стул, ведёт обжигающими ладонями по бокам вниз, чтобы добраться до края футболки и залезть под неё пальцами, и дышит, дышит так, будто задыхается. Я останавливаю его за запястья и вытаскиваю его руки из-под ткани, начинаю раздевать его самого. Он немного зажимается, но мне плевать. Сейчас ничто не в силах остановить меня, даже внезапное появление его матери на лестнице, которая вела наверх, в дом. Я бы просто послал её и попросил закрыть дверь с другой стороны.
Я собирался трахнуть Джерарда.
Я стащил с него рубаху с длинным рукавом, откинул в сторону стула. Присел на корточки, приподнял край чёрной футболки и поцеловал его в живот – прямо в дорожку волос под пупком. Мягкая, тёплая кожа. Он весь был такой сейчас – мягкий, тёплый, податливый. Грязный. Я едва не застонал, представляя, как войду в него. Мой член стоял колом, и я потянулся к пряжке, чтобы расцепить её и немного облегчить свои мучения. Задел ткань пальцами – над головкой на джинсе растекалось влажное пятно. Он творил со мной что-то невероятное.
Я снял с него штаны вместе с бельём – одним слитным движением. Член, оставшись без прикрытия ткани, упруго закачался перед глазами, и я не выдержал – провёл носом до самого основания, а потом влажно, всей шириной языка лизнул головку. Джерард вздрогнул и выругался. Солёная. Вязкая. Хочу…
Я толкнул его на кровать, и он, сначала развалившись совершенно пошло – с раздвинутыми ногами и быстро ходящей от рваного дыхания грудью, – вдруг выгнулся весь – потянулся к тумбе. Выудил из-под наваленного барахла тюбик и ленту презервативов. Только сейчас я понял, что дрожу. И он дрожит тоже. Из двери тянуло холодом.
– Надо закрыть дверь, – шёпотом сказал я.
– Тогда будет темно, – так же прошептал он.
– Не страшно. Я не хочу, чтобы кто-то слышал, как ты будешь стонать подо мной.
– А ты самоуверен.
Смешок.
– Я хочу тебя до одури, Джи. Я боюсь кончить, даже не войдя.
– Закрывай уже эту чёртову дверь.
Я хмыкнул и развернулся, пошёл к прямоугольнику тусклого света. Выглянул на улицу, в предрассветные безлюдные сумерки, и завис. Перед глазами замелькали картинки из прошлого. Детство, парк. Переезд. Наша с ним встреча. Поцелуй – наказание. Наши руки. День рождения. Поцелуй – удовольствие. Его рука на моём члене. Чувства, чувства, чувства…
Я не знал, что ждёт нас завтра. Я и предполагать не мог, чем станет «Май кемикал романс» для миллионов потерянных детей по всему миру. Но я верил в него, я хотел быть с ним до конца, что бы это ни обозначало.
Я не мог знать, что завтра меня будут искать Майки и Рэй, чтобы уговорить уйти из «Пэнси» в «Майкем» вторым гитаристом.
Я не мог знать, что меньше, чем через месяц брошу универ, и это будет тяжёлое, скомканное решение и долгое время моих трений с семьёй и родственниками. Но я переживу его и ни о чём не буду жалеть в итоге. Я ещё не мог знать, что музыка и есть – вся моя жизнь.
Я не мог знать, что мой приход в группу придаст ей законченности, цельности, и что работать всем вместе будет так же охуенно, как и раньше.
Я не мог знать, что Джерард и правда подсел на колёса и алкоголь. Я не мог знать, в какой ебаной марианской впадине он сейчас прозябает, но единственное, в чём я был уверен – что подам ему руку каждый раз, когда он соберётся упасть в дерьмо снова. И он пообещает мне, что станет лучше. Я всегда верил в него.
Я не мог знать, что моя любимая, ласковая, терпеливая Джам в один прекрасный момент не выдержит всего, незримо происходящего между нами с Джерардом, и поставит вопрос ребром – или свадьба, или она уходит из моей жизни. И я знал всегда, что не смогу отпустить её. Не смогу, нет, никогда. Но я был безмерно благодарен за постановку вопроса. Я готов был целовать ей ноги, что она не сказала: «Я или он, Фрэнки. Ты должен решить. Так не может больше продолжаться, я не слепая». В этот момент я бы рехнулся, но она умница, моя Джам. Она понимала и это. Я был не достоин. Никогда не буду достоин её.
Я не мог знать, что она родит мне таких замечательных малышей, смысл всей моей жизни, мою радость и гордость. Что будет помогать мне во всём и даже больше, чем надо. Что станет такой замечательной матерью, а дом наш превратит в место, куда всегда захочется возвращаться. Куда я буду возвращаться, выпитый до дна турами, записями и Джерардом. Возвращаться, всегда зная, что меня там ждут. Любят. Прощают. Я еще не мог знать, что эта третья составляющая – прощение – всегда важнее первых двух. И за всё это я должен буду ей по гроб жизни.
Я не мог знать, как сладки, жарки, безумны будут поцелуи Джерарда, объятия, ласки прямо на сцене. Я не мог знать, как это будет действовать на меня – как взрыв нитроглицерина, и иди, попробуй отскрести себя от пола и стен. Я сходил с ума от него. Мы сходили с ума вместе. Весь мир сходил с ума, пока мы любили друг друга.
Я не мог знать, что в объятиях – потными, уставшими, спрятавшимися от всего мира в первом попавшемся закутке – можно сгореть, рассыпаться пеплом. А потом возрождаться снова и снова, чтобы трахаться и опять сгорать в сумасшедшем пламени желания и жара наших тел.
