Текст книги "Красная - красная нить (СИ)"

Автор книги: unesennaya_sleshem

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 54 страниц)

Джамия сначала не понимала, что происходит. А в какой-то момент просто перестала проситься ездить со мной, а на моё «я еду в Нью-Йорк» отвечала – хорошо, Фрэнки, будь осторожен, – и целовала меня в висок.

Это был сентябрь две тысячи первого. Сентябрь, перевернувший всё в жизни многих и многих людей. Время моего первого сотового, к слову сказать. Ещё в двухтысячном сотовые стали чем-то, что совершенно запросто можно встретить у человека на улице, и это вообще не удивительно. Мы с Элом и Лалой гуляли по Кони-Айленду. Стояла совершенно тёплая, почти летняя погода. Мы ели мороженое, а Лале купили огромное розовое облако сладкой ваты на палочке. Близнецы не стеснялись держаться за руки и иногда – целоваться. Я уже давно привык к их выходкам и не воспринимал как что-то, что могло меня беспокоить. Если не заглядывать к ним в документы, они были просто одной из влюблённых парочек, гуляющих по Кони-Айленду. Мы очень долго молчали – сегодня разговор не клеился. В воздухе и между нами, и вообще, висело какое-то странное напряжение. В конце концов Лала утянула нас обоих на лавочку, и мы продолжили молчаливо доедать – кто мороженое, кто вату. Говорить не хотелось, но вдруг Лала как-то вздохнула и произнесла:

– Мы должны ему рассказать, – и переглянулась с Элом.

Я весь обратился во внимание. Тон подруги меня откровенно заворожил.

– Хорошо, – кивнул Эл и снова уставился перед собой – на проходивших мимо по тротуару людей.

– Фрэнки, мы не говорили, но у нас тут недавно была знатная заварушка, – сказала она и вздохнула. – Она началась ещё в конце прошлого года, но вчера пришла к логическому завершению. Сначала мы не думали говорить об этом, чтобы не волновать и вообще… А сегодня. Я просто не могу так. Это не честно по отношению к тебе. Ты должен знать, какие мы на самом деле. И мы поймём, если ты больше не захочешь, – она как-то странно втянула воздух в этом месте, – приезжать к нам.

– Да что такое случилось? – выглянул я из-за Эла. – Давай уже, не томи.

И она поведала мне о их не очень хорошей истории.

Весной прошлого года их спалили – нехорошо спалили, со всеми потрохами. Уж не знаю, почему им так припёрло, но они зачем-то были вместе в общей душевой. Мужской душевой поздно вечером. По всей видимости, они были очень заняты, потому что не услышали, как к ним присоединился еще один человек. Это был третьекурсник и очень-очень неприятная личность, сын декана факультета истории. Явно, увидел он их в самый момент, когда обратить происходящее в недоразумение невозможно – всё всем ясно от сих до сих. Парень пораскинул мозгами и стал их этим шантажировать – пригрозил, что об их связи узнают в университете, что заберут общую, с таким трудом выбитую, комнату. Что лишат стипендии, а возможно, и вообще отчислят. Выглядел он при этом, видимо, весьма убедительно, потому что ребят проняло. Они поступили в лучший ВУЗ Нью-Йорка, и вылететь из него с клеймом инцеста было бы равнозначно концу всего.

– Сначала он не давал себе воли, – продолжала Лала, невидяще глядя перед собой. – Мы умудрялись откупаться небольшими суммами, видимо, папочка перекрыл ему поток карманных денег за какую-то провинность. Потом пошли экзамены, лето, мы разъехались и были уверены, что он забудет об этом за каникулы. Не тут-то было. Едва мы вернулись в Нью-Йорк, всё началось по новой. И вот вчера мы избавились от этого ублюдка.

Меня передёрнуло от холода в её голосе.

– Что вы сделали? – спросил я тихо. Эл не двигался и молчал, только крепче сжал руку сестры.

– Мы подставили его. Очень серьёзно, по-чёрному подставили, – сказала Лала. Я вытащил сигареты и закурил. Ребята оказались не против угоститься. – Всё дело было в том, что он оказался геем – неожиданно начал подкатывать к Элу, ты знаешь, на Эла много кто западал за эти три года, и мальчики, и девочки. Но никто не домогался так активно и грубо, как он. Он намекал, что если бы Эл был посговорчивее, это многое бы решило для нас. Это заявление можно было бы спустить на тормозах, продолжать откупаться деньгами, но мы пришли к выводу, что пора кончать этот балаган. Я достала наркотики – лёгкие, ничего особенного, просто развязывали язык и раздвигали рамки дозволенного. Эл достал камеру. Мы пригласили его к себе вечером – поговорить – и напоили пивом с наркотиком. Мы на самом деле не руководствовались каким-то особым планом, это было что-то хаотично придуманное и столь же быстро воплощённое, потому что не было уже никаких сил просыпаться каждый день и бояться, что что-то случится.

Я кивнул. Я прекрасно понимал, как это может ощущаться.

– Я сняла на видео, как он грязно пристаёт к Элу, будучи обдолбанным. На плёнке всё выглядело так, что Эл сопротивляется, а этот мудак распаляется всё больше. На следующий день он ничего не помнил, ходил довольный как петух. Вечером мы отнесли плёнку его отцу-ректору в анонимном конверте. Сегодня я видела приказ об отчислении без права восстановления…

Я докурил и размазал окурок о край урны.

– Вы всё правильно сделали, – сказал я. Лала вздохнула с каким-то облегчением, а Эл взял мою ладонь и крепко сжал. – Если бы мои яйца были покрепче, я бы тоже выгрызал своё счастье всеми возможными способами, – сказал я и встал. Улыбнулся близнецам, ещё сидящим на скамейке, мотнул головой – мол, идём, и тут бабахнуло. С нашего места было ничего не видно, но шум и гул вышли такими оглушающими, что внутри поднялся иррациональный ужас.

Ребята вскочили. Мы переглянулись.

– Что это? Что-то взорвалось? – взволнованно спросила Лала. А потом неожиданно зазвонил мой сотовый. Впоследствии я не понимал, как Майки это удалось вообще – прорваться среди тысячи тысяч звонков.

– Алло? Фрэнки? Ты где? Ты в порядке? – частил он в трубку, и я не понимал, что происходит.

– В порядке. Мы на Кони-Айленде, гуляем. А что случилось? Мы слышали, как что-то бабахнуло.

– Джерард звонил, – запыханно сообщил Майки. – Сказал, что в башни-близнецы врезался самолёт. Кажется, это террористический акт. Там такой дурдом творится, останься у ребят до завтра, если сможешь. Я позвоню твоей маме, скажу, что всё в порядке.

Он почти повесил трубку, как я вдруг выпалил:

– Как Джерард?

– Он в Хобокене, – выдохнул Майки. – С ним всё в хорошо. Отбой, до связи, Фрэнк.

Именно с этого дня пошёл новый виток. Новый виток чего-то, что можно назвать нашей историей.

Трагедия одиннадцатого сентября взорвала умы и затопила сердца людей невыплаканными солёными слезами. Стена потерявшихся без вести с фотографиями, свечками, письмами, кажется, была бесконечной. Каждый день у неё собирались толпы народу, потерявшие своих близких. Почти никто не выжил.

Я уже давно вернулся в Руттгерс и пытался учиться, но моя реальность словно начинала покрываться туманом, стоило мне лишь на секунду задуматься о том – а что, если бы я потерял его тогда? Что если бы не Хобокен? А Манхэттен? Соседняя с башнями улица? А что, если?..

Меня коротило. Замыкало. Я мог надолго вывалиться из реальности, одновременно размышляя и стараясь не думать об этом.

Группа, в которую меня затащил Мак-Гир год назад, и где я солировал (больше выплевывал свою злость в пространство) медленно разваливалась на куски. И хотя я любил «Пэнси», мне было с каждым днём всё сложнее находиться в этой наэлектризованной обстановке натянутости между людьми. Такая атмосфера совершенно не способствует творчеству. В какой-то момент я понял, что Тима несёт не в ту сторону, и что я доиграю в «Пэнси» до конца года и сваливаю. Хватит.

Это был вечер в конце октября, когда Мак-Гир притащил домой запись. Неуклюжую, явно сделанную на коленке, с двумя неровно дребезжащими гитарами и неуверенными ударными. Уже с первых фраз вокала меня продрало до костей, прошибло холодным потом.

– Что это? – спросил я у Мак-Гира.

– Да тут чудик один объявился, – пожал тот плечом. – Может, знаешь, брат твоего другана из «Айболл Рекордс». Естественно, я понял, о ком речь. Я узнал этот голос по первым строчкам. Джерард пел и каждым словом словно резал по живому, зашивал наспех и резал снова. Слушать его было сладостно и невозможно, я выключил проигрыватель.

– Не знаю, – зачем-то соврал я.

– Этот, как его… Джерард Уэй! – наконец договорил Мак-Гир. – Трётся сейчас около музыкальной тусовки, играет свою песню с таким патлатым гитаристом, кудрявым…

– Рэй Торо, – предположил я, мрачнея.

– Точно! Торо! Играет хорошо, только зачем-то на барабанах долгое время играл, гитару забросил. Сейчас вот снова вспоминает, – хихикнул Мак-Гир. – А фрик этот, Уэй, красиво заливает. Про какие-то идеи, про музыку, про философию смерти и разрушения. Короче, многие слушают и даже песню оценивают. Кажется, он собирается свою группу замутить.

– Да ладно, – обалдел я. – С чего ты взял?

– Так говорят, – пожал плечами Мак-Гир, приоткрыл окно и распалил косячок.

Я лежал на своей кровати и смотрел в потолок. За окно. Снова в потолок. Мы с «Пэнси» записывались в «Айбол», и нас хвалили. У нас даже были концерты по штату. На нас приходила молодёжь, и хоть я знал, что всё это более чем несерьёзно, продолжал этим заниматься – мне нравилось, да и больше просто нечем. И вдруг такие новости… Джерард и группа. Господи Иисусе. Что на него нашло вообще?

Можно было сказать, что я мучился этим вопросом, но на самом деле учёба, катящаяся к первой в этом году сессии, способствовала забывчивости. И я выпустил это из головы до тех пор, как, сдав последний экзамен, не оказался на огромной (я бы сказал, разгромной) вечеринке в доме «Айбол» на тему очередного чьего-то дебюта.

Мы завалились внутрь дома с Джамией. У нас тут были знакомые, и даже Джамия общалась с парой девиц, которых я совсем не знал. Тут было шумно и весело, накурено так, что на дыме можно повеситься, музыка бухала из огромных колонок, а пиво лилось рекой. Пока Джамия разговаривала со своими знакомыми, я увидел в толпе Майки – у него на коленях сидела очередная хохочущая девушка – и помахал ему. Тот пьяно улыбнулся и помахал в ответ. Неожиданно из толпы вынырнул Мак-Гир, схватил меня за рукав и потащил за собой.

– Куда? – запротестовал было я, но вырваться из хватки пальцев было невозможно.

– Давай, шевелись, сейчас познакомлю тебя кое с кем.

Смысл его слов я понял лишь тогда, когда почти носом к носу столкнулся с Уэем. Тот был пьян и накурен, но, увидев меня – перед собой ближе чем в шаге – словно протрезвел мгновенно, глаза его стали круглыми и почти чёрными от расширенных зрачков. Я сам забыл, как дышать – мы не виделись пять лет. Ёбаные пять лет я спокойно жил, не видя этого лица, и вот теперь смотрелся в него снова – немного пополневший, с отросшими патлами и потерянным взглядом, Джерард смотрел на меня, словно вот-вот умрёт. Изменившийся. Такой же, как тогда – вытряхивающий из меня разум одним только своим видом. Я никак не мог вдохнуть в лёгкие достаточно воздуха.

– Эй, парни, вы чо? – хихикнул Мак-Гир. – Знакомьтесь. Это – Фрэнк Айеро, солист «Пэнси» и гитарист. Это – Джерард Уэй, солист хуйпойми откуда, собирает группу.

Я как-то собрался с силами и протянул руку вперёд. Я глаз не мог отвести от его тёмных зрачков. Дыши, только дыши.

– Фрэнк, – сказал я негромко. Ладонь в моей руке была мягкая, прохладная и чуть влажноватая. Мне до безумия захотелось провести языком по ней – вылизать от запястья до последней фаланги среднего пальца. Я загасил это иррациональное желание сразу, едва его намёк затеплил пожар внутри.

– Джерард, – тихо ответил он, пожимая почти безвольно. – Будем знакомы.

Джерард был обдолбан, а я находился в таком шоке, что позволил Мак-Гиру утащить меня дальше, на второй этаж дома. В этот вечер мы больше не встречались с Уэем. Я тогда напился так, что не мог стоять на ногах. Потом выблевал почти всё в хозяйском туалете в спальне на втором этаже. Потом снова выпил бутылку пива и почувствовал, что вроде словил равновесие – мне не хотелось ни пить, ни блевать. Уже позже, в кампусе, втрахивая в матрас постанывающую Джамию, я думал над превратностями судьбы. Я был почти на пике, наклонился к ней ближе, обнял так тепло, как только мог:

– Джам, может, обручимся? Ты выйдешь за меня?

Я не понял, был это стон из-за того, что ей было хорошо. Или это было согласие. Я кончил, когда протяжный звук ещё висел в темноте пустой сегодня комнаты – Мак-Гир безвозвратно застрял на вечеринке.

Утром Джамия снова лечила мою раскалывающуюся голову аспирином и ничего не спрашивала про то, что я нёс в постели. Но я помнил и без её расспросов. Уже к обеду я поймал её в общей столовой на большом перерыве и при всех надел ей на палец простое, но совершенно однозначное серебряное кольцо с красивым камнем. На большее у меня не хватило денег, но Джам было плевать – её нежный подбородок затрясся, а из глаз скатились слёзы.

– Я думала, ты просто был не в себе, – прошептала она, когда я обнимал и кружил её под всеобщее улюлюканье и подбадривающий свист.

– Я всегда в себе, – соврал я и погладил по спине, успокаивая. – Спасибо, что ты со мной, Джам. Я люблю тебя.

Я не врал ей. Я и правда любил её. Я сам не могу понять, почему мои чувства к двум разным людям называются одним словом, и при этом лежат в совершенно разных плоскостях. У меня было ощущение, что меня где-то наебали. Это было нечестно. И я не знал, как уйти от этого, как сбежать от самого себя.

Началось самое странное время. Время между «Пэнси» и «Майкем». Это смешно, потому что «Пэнси» уже почти не было, но мы упорно не слазили со своего альбома, ездили в общие туры и даже собирали какую-никакую публику. А «Майкем» не было ещё – то есть, они уже почти были. Но не в том виде, в котором их запомнили сотни людей в две тысячи первом и втором.

Мы постоянно сталкивались с Джерардом – на вечеринках в «Айбол», на сборных концертах… Мы даже несколько раз делили один автобус на две группы. Это было ужасно для меня – сталкиваться с ним и делать вид, что мы просто недавно познакомившиеся музыканты, эй, смотрите, какие мы милые. Майки хмурился, глядя на это, но ничего не говорил. Торо словно вообще было не до нас. Он нормально общался со мной и в обществе Джерарда, и вне его. Непробиваемый. И только я чувствовал дискомфорт от этой игры. Дискомфорт и всепожирающее пламя. Это были тяжёлые месяцы испытаний. Я часто вертел в задумчивости простенькую полоску серебра на безымянном пальце.

Я не мог насмотреться на него из-за кулис. Он каждый раз умирал на этих первых недовыступлениях. Лажал. Забывал слова и почти всегда был вдрызг пьяный. Но при этом от него невозможно было оторваться – как тяжёлый наркотик. У меня пересыхало в горле, когда я смотрел на него. Это было невыносимо.

Никто не знал, но я заслушал их промо-диск до дыр. Я обожал его группу. Я хотел быть там. Я хотел быть с ними до усрачки, но не мог попроситься. Я даже ни разу не говорил с ним, только дежурные приветствия и прощания. Я жил в этом ритме и представить не мог, сколько это вообще может продолжаться. У окружающих, возможно, складывалось ощущение, что я танцую на костях издыхающей «Пэнси». Это было не так. Меня бессознательно тянуло к «Майкем», я больше не чувствовал себя довольным тем, что имею. Мне хотелось большего. Всегда.

Всё понеслось к чертям после одной вечеринки «Айбол» в честь начала записи их альбома.

Комментарий к Глава 46. не вычитано, мне стыдно, правда. буду очень рада публичке – поцелуйчики в карму.

осталась последняя глава, хнык.

====== Глава 47. ======

Как известно, не стоит ждать чего-то хорошего, когда в одном прокуренном помещении собираются разношёрстные, залитые алкоголем, а кто и чем покруче, компании. В тот вечер в чьем-то огромном доме зависала едва ли не вся неформальная тусовка «Айбол рекордс». Без верхушки, впрочем, но нам она и не была нужна – мы непринуждённо отдыхали, заливались водкой напополам с пивом и без перерыва курили косяки – сейчас мне всё это напоминает какой-то пир во время чумы, «Титаник», неумолимо идущий ко дну. Многим казалось, что гасить постконцертные эмоции стоит именно таким образом – в компании себе подобных, в мареве, угаре, чужой блевотине и податливых девочках (хотя Майки порой доказывал, что и мальчиках тоже), теряясь за дымом травы и в едко-кислом запахе алкоголя. Я же предпочитал затянуться косяком или просто потрахаться – мне этого вполне хватало, чтобы расслабиться и отпустить до предела натянутый поводок. Этот ёбаный нуар у меня стоял поперёк глотки, но против общества, в которое меня всосало, идти не хотелось. В данный момент времени идти против означало бы положить на это все свои силы.

У меня их не было, сил.

Я хотел просто сидеть полулёжа на протёртом, продавленном множеством задниц кожаном кресле, чьи подлокотники были усеяны таким количеством разномастных пятен, что я боялся даже фантазировать в сторону «что это за неведомая херь тут накапана». Иногда ко мне подходила Джам – приносила новое пиво, не смешанное ни с чем. Она знала, что иначе я просто не дойду до дома. Она клала прохладную ладонь на мой горячечный лоб, улыбалась, заглядывая в глаза – тепло и немного печально. Проводила рукой по всклокоченному рыжеватому вихру – о боже, я и думать не думал, что издеваться над волосами – это так весело. Джам приходила и уходила, как призрак, как моя тень, моя Офелия. Я же не двигался – буквально в трёх шагах от меня на перпендикулярно стоящем диване развалился Джерард. Весь в чёрном, с отросшими едва ли не до плеч волосами и больным взглядом человека, сидящего на чём только можно. Там, рядом и напротив, много кто сидел – улей волновался. Нововылупившиеся «Май Кемикал Романс» начинали запись дебютного альбома. Да кто бы мог подумать.

И Джерард говорил. Курил в своей потрясающе блядской манере и говорил, говорил, знакомил этих алкоголиков со своими вычурными сентенциями. О смерти, о жизни. О тщетности бытия, если оно проходит без чего-то, что придаёт ему силу и окраску. Но о смерти больше. Майки намекал мне, что трагедия одиннадцатого сентября что-то перемкнула в нём. Я был склонен согласиться – в нескольких шагах от меня однозначно сидел не тот Джерард, которого я знал пять лет назад. Не тот, который с видом утопающего хватался за воздух, когда дрочил мне, а я – ему. Не тот, с которым было обговорено столько всего, а прочувствовано ещё больше, что и вспоминать это страшно – я и не вспоминал. Но курил он определённо так же, как и тогда. И это примиряло меня с реальностью.

Он говорил, я не вникал особо – самым краем уха, – наблюдая сквозь марево клубов дыма, как косяк – примятый по краю, пожелтевший уже, касается его облизанно-обкусанных алых губ. Он был бледный в этом своём обрамлении чёрных волос. И только красные глаза – от недосыпа ли, или от таблицы Менделеева, под которой он сейчас был, – и губы выделялись на этом молочном холсте. Движения рта с косяком, зажатым с краю, завораживали. Он сидел и метал бисер перед свиньями, я, впрочем, был не лучше других слушателей.

В этом же помещении находилась моя девушка. Невеста (впрочем, вопрос со свадьбой мы решили отложить на неопределённое будущее). И просто самый тёплый и надёжный человек, которому было не срать на меня. Здесь же был Джерард – распинающийся, куривший уже второй косяк подряд, запивающий дым дерьмовым, растворённым едва ли не в воде из-под крана, кофе. И в своей голове я выебал этот алый рот и самого Джерарда уже бессчётное количество раз. И каждый раз был по-своему неповторим.

Он отравлял меня собой даже так – просто сидя в паре метров от меня и беспрерывно пиздя за жизнь. И ведь его слушали. Даже набыченный Тим, ебаный капитан нашего издыхающего судна, даже он слушал и курил, курил и слушал, прижимая к боку очередную девочку с длинными ногтями и выжженными обесцвечиванием волосами. У Джерарда вообще был дар – когда он открывал рот – его хотелось слушать. Смотреть на него, едва не заглядывая внутрь, в эту мерцающую розовым языком и желтоватыми зубами темноту между алыми губами, и слушать до бесконечности.

Лично я хотел его ещё и выебать, но кого это волновало. Только меня, пожалуй.

В паху пекло, и джинсы давили. Мне нужно было отползти до сортира и желательно вернуться – я хотел быть под сегодняшней дозой Джерарда так долго, как только можно. Покачиваясь, как-то встал. И отправился на поиски заветной комнаты счастья.

Это можно было предугадать, но меня всё равно поражал выбор мест некоторых особо одарённых уникумов. Защёлка в сортире была сорвана, внутри трахались. Она – сидя на крышке унитаза, обхватив его за бока белыми лодыжками с тряпочкой белья на одной из них. Он – стоя на коленях и двигаясь, словно его гнала волчья стая. Мне было срать, если честно, я просто хотел умыться. Хотя отлить, конечно, тоже не мешало бы. В ванную, что ли? Наверное, сейчас я был не меньшим животным, чем все в этом доме. Меня всё равно не замечали, но я на всякий случай промямлил: «Не обращайте на меня внимания», отдёрнул шторку и воспользовался ванной. Потом включил воду – холодную – туда же и долго умывался. А после и голову нахер засунул под кран, надеялся, что полегчает. Смотрел завороженно, как прозрачное смешивается с жёлтым и утекает в чёрную дыру канализации, пряча то, каким я стал… Каким? А хер его знает. Было трудно думать об этом под струёй почти ледяной воды, бившей в затылок. Наверное, я стал чудовищем. Животным. Я не успел заметить, когда это произошло. И не стал бы дорываться до корней – из-за чего? Сейчас был я. Я был такой, какой есть. Я стоял с головой под краном над чужой изгаженной ванной. Внутри меня плескались хулион бутылок пива и клубились больше десятка косяков. За шторкой, утробно рыча, трахались. Жизнь шла своим чередом. Как там было принято во Франции? Король умер, да здравствует король? Всё происходящее отдавало дешёвым спектаклем. Мне хотелось одновременно блевать и выйти на свежий воздух. Внутри груди отчаянно скреблась успокоенная концертом и наркотой злость. Скулила.

Вдруг из-за приоткрытой дверцы донёсся шум, что-то упало, раздались голоса на повышенных тонах. Я закрыл кран и наспех вытер голову первым попавшимся полотенцем, надеясь лишь на то, что хозяева не вытирают им ноги или задницу. Внутри радостно шевельнулось, почуяв свежую кровь.

В холле, где на диванах сидела компания, уже никого не было, только спала друг на друге пара укуренных девчонок. Зато стеклянные двери на задний двор были раздвинуты, и почти весь народ, до этого сидевший в продымлённом доме, вывалил наружу. Там определённо что-то происходило. Я поймал растерянный взгляд Джамии. Подошёл ближе.

– Что там за херь? – спросил я.

– Я не поняла, что случилось. То ли Джерард что-то не то сказал, то ли Тим его поддел, но они сейчас подерутся, кажется, – взволнованно ответила Джамия. Обычно она умудрялась получать своё удовольствие от подобных вечеринок, опять же, ей нравилось быть рядом и знать, что я жив и со мной всё нормально. И сейчас она совершенно искренне переживала – Тим иногда был мудаком. Натасканным не в одной драке мудаком.

– Какого… – «хуя», хотел сказать я, расталкивая спины людей, больше половины которых не мог бы вспомнить даже по именам. И тут увидел истерично бегающий взгляд Майки – он искал в толпе. Искал меня, я знаю. На поляне уже валялась неразделимая куча. Тим сцепился с Джерардом, их полезли разнимать, но в итоге по траве катались не меньше шести человек, я успел заметить кудри Торо и ирокез Мак-Гира, тёмные волосы Джерарда… Мои глаза застлала багровая пелена, внутри голодно взвыло, и я тараном ринулся на эту кучу, едва ли не визжа. Кто-то вскрикнул. Я боковым зрением поймал взгляд Майки – он тоже ломанулся к куче, надо же, какой смелый. А ведь до чёртиков боится физической боли.

Я оттащил Мак-Гира за шкирку, ненадолго вжал его в траву.

– Остынь. Остынь, блять, не то врежу. Ты знаешь, я могу, – шипел-орал я ему в ухо, пока он не вывернулся из захвата и не отполз подальше.

Джерард до сих пор был в хватке Тима. Я плохо разбирал, где кто, но на Джерарде уже была светло-серая рубашка, накинутая поверх черноты. А вот Тим так и был в чёрном. Едва он оказался сверху, я херанул его в бок с ноги, снёс с Джерарда и тут же насел сверху.

– Фрэнк, стой, стой, нет, Фрэнк, – донеслось до меня сдвоенным, если не строенным голосом. Джамия, Джерард, Майки… Я успел ударить несколько раз, чувствуя, как костяшки разбиваются в кровь и кажется, трещат чьи-то кости. Внутри клокотало: «Моё, моё, блять, руки свои в жопу засунь, Тим»… После меня оттащили, кто-то скрутил в сильной хватке запястья, как оказалось позже – Рэй. Джамия вылила на меня огромную кружку воды – где только успела взять? И только тогда я потихоньку начал приходить в себя. Грудная клетка ходила ходуном, правая рука в захвате Торо ныла, кровавое марево перед глазами рассеивалось. Это был первый раз, когда я видел страх в глазах Джамии. И я отвел взгляд. Я не хотел сейчас смотреть на себя её глазами. Обернулся, выискивая взглядом. Живой. Живой, губа если только разбита. Майки вытирает ему лицо платком. А вот с Тимом намного хуже – кажется, я ему нос свернул. Над ним девчонки со льдом, но он тоже в относительном порядке. «А нехуй. Моё», – в последний раз рыкнуло и заткнулось внутри. Я только поморщился.

– Ну как ты, Фрэнк, отпустило? Ты его чуть не убил, мелкий мудак, – поражённо заговорил Рэй сзади.

– Хрена с два такого убьёшь моими силами, – попытался вяло отшутиться я, хотя сам знал – мог. Мог бы, блять.

– Что на тебя нашло, Фрэнк? – спрашивала Джамия, но я только тяжело дышал. Не хотел говорить с ней сейчас.

Рэй отпустил меня, и я обнял, закрыл ей рот своими губами. «Тише, тише, детка, всё хорошо, я в порядке, все в порядке, – шептал я неразборчиво, тесня её в дом. – Пора возвращаться, Джам, надо ехать домой, пошло оно всё нахер». Мы как-то резво попрощались со всеми, кого встретили, И вышли с парадного входа к машине Джам. Я усадил её на водительское сидение, пристегнул. Присел перед опущенным стеклом.

– Что с тобой происходит, Фрэнк? – спросила она настороженно.

– Я не знаю, не знаю, детка. Завтра всё будет по-другому, поверь. Я просто устал, наверное. Я устал.

– Садись, – вздохнула она.

– Нет, милая, я приеду позже. Не смотри так, я только немного задержусь, мне нужно кое-что сказать Майки, понимаешь? Мне нужно ещё кое-что сделать, я скоро буду, меня подвезут. Я в порядке, Джам, я правда… – я нёс совершенную поебень, мои глаза бегали, а руки чесались, и я распрямился и засунул обе в карманы джинс. Я не был в порядке, и она это видела. Смотрела на меня очень серьёзно, словно копалась во внутренностях – почерневших, начинающих воспаляться. Я не любил этот её проницательный взгляд, вдохнул с шипением и поморщился. Джамия словно очнулась и завела машину. К слову, она не одна отъезжала от этого дома. Многие решили, что на сегодня хватит. Оставались самые стойкие.

– Будь осторожен, Фрэнк. Пожалуйста, – ровно сказала Джамия.

Я нагнулся, всунул голову через открытое окно и поцеловал, мазнул по её скуле губами. Корица. Даже сейчас корица.

– Буду, детка, буду обязательно, – сказал я и отошёл с дороги, чтобы Джамия могла отъехать. – До встречи, ложись спать, хорошо?

Она кивнула и уехала.

Я не знаю, как вёл себя в ту ночь. Мне было искренне плевать. Пока шёл к дому, я умудрился нагнуться над ближайшими кустами изгороди и выблевать половину содержимого своего несчастного желудка. Такой образ жизни меня доконает, подумалось мне. Промелькнуло и испарилось – я шёл искать его. Искать Джерарда. Майки. Рэя. Они были нужны мне. Я только сейчас осознал, как они были нужны мне.

Народ на поляне за домом уже не дрался, но расходиться не собирался. Кто-то смеялся, многие просто спокойно разговаривали. Так всегда бывало на этих стихийных вечеринках. Сначала ты бьёшь кому-то морду, а через минуту уже пьёшь с ним на брудершафт, клянясь в вечной дружбе. Такие законы тусовки… Я нашёл их неподалёку от массивного крыльца. Майки закончил приводить в порядок лицо Джерарда, и теперь на его черных волосах красовалась кепка. Не бейсболка, блять. Именно кепка на растрепавшихся лохмах – и он был охуенен в ней. Он улыбнулся мне так, словно увидел солнце. Словно я – поломанный как попало и едва ли собранный правильно, почерневший, с воспалёнными внутренностями и больными фантазиями, почти озверевший, едва контролирующий свою злость – и есть его персональное солнце. Он посмотрел на меня так, помятый и обдолбанный, с разбитой губой, и я почувствовал звонкий треньк у себя внутри: леска, тянувшая всё это дерьмо пятилетней давности, лопнула, но дело было сделано – из ила полезло всё, всё то, что я туда так упрямо упихивал последние годы, всё то, что не давало мне спокойно существовать в своём настоящем… Всё это попёрло наружу, омывалось мутной водой, булькотило. Снова становилось настоящим… Я шёл к нему, а он улыбался – тепло, по-детски открыто. Внутри взвизгнула, забилась на поводке злость. Мне хотелось убить его. Я хотел поцеловать его. Едва я подошёл, он положил мне руку на плечо и легко сжал пальцы. Злость вякнула, проскулила, затопталась на месте, закружила и успокоилась. Совсем успокоилась, мне даже сдерживаться не приходилось – словно тепло от руки на плече и сама рука были каким-то неведомым дрессировочным приёмом для моей чёртовой злости. Я выдохнул, искренне, впервые за много лет.

– Фрэнки, – сказал Джерард, блестя зубами и широкой-широкой своей улыбкой, и я рухнул во тьму.

Что было дальше? Плохо поддаётся памяти. Наверное, это был шок, подкреплённый алкогольным и наркотическим опьянением. Мы говорили, кажется. Танцевали в толпе, снова говорили. В кадре постоянно мелькали Рэй и Майки. Мак-Гир. Тим с разбитым носом… Какие-то девушки. Я смеялся и несильно толкал Джерарда кулаком в плечо. Он норовил поймать мою руку и обхватить пальцы. Пьяный, пьяный и податливый. Потом я пришёл в себя в странной позе – я почти сидел на плечах у Джерарда, рядом стоял Майки. Не знаю, какого хуя моя нога делала на его плече, не помню ни слова, что было произнесено в этот момент. Помню только прожигающее до кости тепло его ладони на моём бедре. Темнота…

Я больше не пил и ещё раз целенаправленно был в туалете – облегчился и засунул два пальца в глотку. Я хотел освободиться от яда, хотел начать быть в этом моменте и душой, и телом, а не только обозначать физическое присутствие. Творилось. Творилось что-то странное. Я не хотел проебать это. Слишком много времени я потерял и так. Когда я привёл себя в порядок, прополоскал рот, пригладил рыжеватый вихор и вышел, в холле народу заметно поубавилось. Я нашёл Майки, спросил – где все? Он в ответ только пьяно пожал плечами. Он весь вечер обжимался с каким-то парнем на глазах у Рэя, и я понять не мог, зачем он это делает. Хотя чёрт их поймёт, может, это такие ролевые игры, которые я просто не вкуриваю. Я едва нашёл свою куртку в ворохе чужих вещей под лестницей и вышел на улицу через главный вход.