Текст книги "Заместитель (ЛП)"

Автор книги: Tionne Rogers

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 65 страниц)

– Разумные молодые люди. Гунтрам, ты до сих пор Блюститель имущества?

– Да, конечно.

– Ты хочешь управлять всеми этими деньгами? Я понимаю, почему она ненавидит тебя. В случае смерти герцога ты будешь контролировать половину его состояния.

– Не половину – всё. Он женился, но его собственность и будущие доходы не входят в общее имущество супругов. Они заключили брачный договор, и если он умрет, она будет получать по десять миллионов в год до конца своей жизни. У нее не будет доступа к состоянию детей.

– Хорошенько подумай, хочешь ли ты несколько лет с ней судиться. Она может подать иск о присуждении ей законной доли в наследстве: пятидесяти процентов всех денег, что герцог заработал во время их брака.

– Вы правы. Я к этому совершенно не готов. Надо поговорить с Лефевром, нельзя ли как-то отказаться. Я не знаю, что с ними делать.

– Я всегда готов помочь тебе их потратить, – пошутил Остерманн.

– Даже вы не в состоянии это все потратить, – засмеялся я. – Но рисковать не буду, потому что вы можете попытаться доказать мне, что я ошибаюсь.

Он усмехнулся, и мы пошли обратно в студию.

Оставшееся время я провел, работая над эскизами к книге за столом у окна и получая от других учеников похвалы или поцелуи в щеку. Остерманн как-то сказал мне, что пока я поблизости, ему никогда не найти богатую жену. Женщины тают при виде меня и забывают про него. Поэтому ему приходится работать моим арт-менеджером, и мой долг – оказать ему финансовую поддержку в старости.

– Хотел бы я снова быть ребенком… – пробормотал Остерманн. – Рисунок к “Бременским музыкантам” очень хорош. Почему бы тебе не съесть со мной сэндвич? Ведьмы не вернутся до трех.

Мы вместе пообедали, немного поговорили о следующей книге. Я вернулся к работе над “Королем-лягушонком», прорабатывал детали одеяния принцессы. В четыре Остерманн выпроводил меня из студии, потому что пора было забирать детей из школы.

Вместо Ратко меня подвез Милан. Дети обрадовались моему появлению и вели себя очень хорошо. Дома они выпили чаю в саду и стали гоняться друг за другом. Мопси с лаем крутилась у них под ногами. Пришла одна из горничных и сказала мне, что у Её Светлости болит голова, и я должен увести детей. Я решил взять их в огород, собрать немного клубники себе на ужин. Они, конечно, перепачкались, но все решаемо с помощью ванны. Малыши были страшно довольны собранным урожаем, и я отвел их в кухню, отдать ягоду Жан-Жаку. Он обещал сделать на десерт маленький клубничный торт.

Мальчишки с большим интересом наблюдали, как помощник Жан-Жака на огромной скорости строгает зелень. В эту минуту на кухню пришел Фридрих и велел мне идти в кабинет герцогини. Великолепно! Он сказал, что присмотрит за юными принцами.

Герцогиня сердито заявила мне, что я некомпетентен, не могу добиться, чтобы дети вели себя тихо, что они не должны выполнять работу слуг, собирая ягоды; что это занятие для бедных иммигрантов из Магриба* или для цыган (???), что ковер испорчен, и она вычтет его стоимость из моей зарплаты.

– Конечно, герцогиня может делать, что пожелает, но у вас есть на это разрешение герцога? Насколько я помню, наём нелегалов запрещен.

– Разумеется, у меня есть разрешение герцога. Он поддерживает любое мое решение. Возвращайтесь к своим обязанностям.

– Мадам, – сказал я и вышел из комнаты.

Много чего можно сказать о Линторффе, но он никогда не был мелочным. Однако все меняется… Он же верит, что я – потенциальный педофил.

2 июня

Опять я попал под горячую руку, идиот! Когда же я научусь исчезать, когда эти двое поблизости?

Коко ван Бреда прислала личного курьера, чтобы забрать готовые иллюстрации к новой книге. Я как раз отдавал ему конверт, когда на кухню явилась ведьма проконтролировать ужин. Она злобно зыркнула на меня, но подошла к Жан-Жаку.

– Прошлым вечером ужин был неудовлетворителен. В будущем вам следует больше стараться, – сказала она. Я почувствовал, как от шеф-повара исходят волны ярости. Двое его помощников и повар, занимающийся соусами, прекратили работать, испуганные, как кролики.

– Может быть, герцогиня просветит меня, что именно вызвало ее неудовольствие? – спросил Жан-Жак самым вежливым тоном. О, я такой уже слышал раньше – за минуту до того, как Алексея выкинули на всю ночь из собственной квартиры из-за того, что он попросил сыра для макарон.

– Ваш стиль старомоден. Возможно, он подходил для холостяцкого дома, но, по моему мнению, он не отвечает современным стандартам. Возможно, вам следует уволиться и поучиться новым веяниям, например у Адрия или Арзака.

– Я учился у Поля Бокюза**, выиграл «Золотой Бокюз» в 1989 году и две мишленовские звезды за Кёнигсхалле. Я был консультантом в фильме «Ватель», и я абсолютно убежден, что эта новая «молекулярная кухня» – бурда для снобов! – взорвался Жан-Жак.

– Как вы смеете со мной так разговаривать!

– Разговариваю, как хочу. Я ухожу. Скажите герцогу, пусть сегодня закажет пиццу на ужин! Всё равно вы не заметите разницы, – сказал он, срывая колпак и халат. Он хлопнул дверью, а она осталась на кухне.

Это очень плохо. Женщина, ты не должна покушаться на ужин мужчины, особенно такого, как твой муж. Линторфф обожает кухню Жан-Жака. Он почти каждый вечер ужинал в Кёнигсхалле до того, как Алексей устроил там переполох, и он платит Жан-Жаку больше, чем тот мог бы получать, работая в хорошем ресторане. Никто не должен вставать между Линторффом и его любимым мясным рулетом или тем супом из черных трюфелей.

После того, как дети поужинали, не так уж и плохо – повар по соусам тоже хорош, – Фридрих сообщил мне, что герцог желает видеть меня в библиотеке. Я глубоко вздохнул. Голодный и разозленный – плохое сочетание, и он решил сорвать досаду на мне. Надеюсь, Алексей употребит все свое обаяние и дипломатию, чтобы уговорить Жан-Жака вернуться… или открыть ресторан в десяти минутах ходьбы от замка, чтобы легко было доставлять еду.

Когда я пришел, обе гиены уже были в библиотеке.

– Де Лиль, ты знаешь свои рабочие часы? – пролаял Линторфф.

– Во время учебного года с семи до десяти утра и с двух до десяти вечера, – ответил я.

– Тогда почему сегодня в рабочее время ты занимался посторонними делами? Герцогиня утверждает, что ты принимал частного курьера в этом доме. Если ты хочешь работать дополнительно, делай это в свободное время. С семи до десяти ты работаешь на нас. Это понятно?

– Да, сир. Больше не повторится, – ответил я, чуть не вывихнув челюсть от злости.

– Я не желаю, чтобы в моем доме появлялись посторонние. Ты здесь работаешь, и больше ничего.

– Да, сир.

– Свободен.

Ведьма светилась от удовольствия. Вот подожди, скоро он узнает, что лишился любимого повара.

Примечания переводчика

*Магриб – страны, расположенные к западу от Египта (Тунис, Марокко, Алжир и т.д) .

**

Ферран Адрия-и-Акоста – знаменитый испанский шеф-повар ресторана «Эль Булли» на побережье Коста Брава. Входит в число девяти лучших поваров мира. Автор нескольких кулинарных книг. Сам он называет свою кухню «провокацией».

Хуан-Мари Арзак – знаменитый испанский шеф-повар, кулинарный экспериментатор, один из основателей гастрономического тренда молекулярная кухня и «Новой Баскской кухни». Владелец и основатель легендарного ресторана Arzak, удостоенного трех звезд.

Поль Бокюз – французский шеф-повар и ресторатор, один из наиболее известных поваров XX века. В 1987 году он учредил международный кулинарный конкурс «Золотой Бокюз» (Bocuse d’Or), ныне считающийся самым престижным международным конкурсом высокой кухни (Википедия).

========== "16" ==========

15 июня 2008 года

Это уж слишком. Она невыносима. Мне все равно, герцогиня она или нет. Ведьма постоянно настраивает ублюдка против меня.

Шестого июня я забрал детей из школы, и когда мы приехали домой, она уже поджидала нас с тремя журналистами, то ли из «Мери Клэр», то ли из «Вога», то ли еще из какого-то глянцевого модного журнала.

– Вот что, – сказала она мне властным тоном, когда я повел Клауса и Карла в детскую. – Оденьте детей во что-нибудь поприличнее и приведите их в сад. Нам нужно сделать несколько фотографий.

– Мадам, – она ненавидит такое обращение, предпочитая, чтобы ее называли герцогиней, – со всем уважением, но меня не предупреждали о фотосъемке. Дети вернулись из школы, они устали и хотят есть.

– Эта съемка – для солидного журнала; Флавио сам сделает фотографии.

Кто-нибудь, просветите меня, кто такой этот гребаный Флавио.

– Его Светлость ничего не сообщал о том, что запрет на упоминание его детей в прессе снят, – твердо сказал я, начиная злиться. Ни за что не позволю тебе обращаться с ними, как с дрессированными мартышками! Ни на минуту не поверю, что Линторфф разрешил эту фотосессию. Он ненавидит прессу, а дети еще слишком маленькие.

– Де Лиль, ваша забота умыть детей и привести их через двадцать минут, – строго приказала она. Это женщина принимает меня за Джен Эйр в штанах?

– Мадам, я законный опекун Клауса Марии и Карла Марии. Без письменного разрешения их отца я не позволю вам делать их фотографии в коммерческих целях. Журналу требуется письменное разрешение, чтобы их опубликовать, и я его не дам. Если у вас есть документ, подписанный Его Светлостью, тогда другое дело.

– Я его жена. Я имею право!

– Я не оспариваю ваш статус, мадам, но юридически вы не отвечаете за детей. Вы не усыновили их, и у вас нет соответствующей доверенности. Так что пока в отсутствии герцога я остаюсь единственным ответственным за них лицом.

– Вы отказываетесь подчиняться моим распоряжениям?

– Вы не можете давать такие распоряжения. Если хотите, я позвоню секретарю герцога, и она у него спросит.

Ага, Моника говорила мне, что он отвечает на твои звонки два раза из трех.

– Я сообщу мужу о вашем наглом поведении! Вы не годитесь для этой должности! – вульгарно завизжала она. Ну, сейчас ты показала свое истинное лицо. Я молчал и смотрел на нее, Клаус вцепился мне в ногу, Карл тоже начал терять терпение – они привыкли в это время полдничать.

– Я хочу есть! – заныл Карл, выпучив глаза. Это верный признак, что он собирается заплакать.

– Извините, мадам, мне нужно накормить и переодеть детей, – сказал я, не дожидаясь, когда она меня отпустит. Клаус и Карл побежали вверх по лестнице, я пошел за ними. Придется их уговаривать переодеться, бедняги так оголодали, что готовы наброситься на еду.

В итоге я сдался и подкупил их, вручив по печенью. Они отправились в спальню и начали переодеваться. Клаус, как обычно, побросал одежду на пол.

– Клаус, никто здесь не будет подбирать за тобой вещи. Отнеси грязную одежду туда, где она должна лежать, – сказал я, и он послушался, не став спорить, только не очень убедительно заныл «Ну Гунтрам!»

– Почему она хочет нас фотографировать? – полюбопытствовал Карл. Он никогда ничего не пропускает.

– Фотографии нужны для журнала, но папа не предупреждал меня об этом. Когда он подтвердит свое разрешение, вас сфотографируют.

– Я хочу, чтобы ты меня нарисовал, – безапелляционно сообщил мне Клаус.

– Такого грязного? Нет. Мои кисточки испугаются тебя. Пойди, умой лицо, и тогда я, возможно, что-нибудь тебе нарисую… Например, слона.

– Я хочу льва!

– Если ему льва, тогда мне жирафа! – немедленно крикнул Карл. – Он больше, – с довольным видом сказал он брату.

– Мой лев съест твоего жирафа!

Я вздохнул. День обещал быть длинным. Хорошо бы взять малышей в лес, поиграть, потому что в саду их поджидает герцогиня с фотографом.

– Я нарисую двух носорогов, и чтобы больше никаких споров.

– И двух тигров! – это был Клаус.

– И двух муравьедов! – Карл всегда выбирает странных животных.

– Я не собираюсь превращать дом в зоопарк! – я изобразил ужас. – Между прочим, тигры могут съесть муравьедов.

– Тебе придется нарисовать для тигров клетки, Гунтрам, – сказал мне Клаус, как нечто само собой разумеющееся. Побежденный, я рассмеялся.

Мари, одна из новых горничных, накрыла нам стол. После чая я приступил к исполнению своего обещания, предварительно надев на мальчиков по фартуку, чтобы они не испачкали одежду темперой. В комнату поспешно вошел Фридрих.

– Могу я поговорить с тобой наедине?

– Да, секундочку.

Мне пришлось пообещать мальчишкам, что я скоро вернусь и нарисую все, что они захотят, а пока пусть начинают клетку для тигра. Они закивали.

Мы вышли из детской и закрыли за собой дверь.

– Что произошло у вас с герцогиней? Она выскочила как ошпаренная и побежала искать герцога. Утверждает, будто ты ее оскорбил.

– Ничего подобного! Я лишь сказал ей, что она не может фотографировать детей без письменного разрешения герцога! Как их законный представитель, я против того, чтобы их снимали для журнала. Если хочет изображать мамочку перед камерами, пусть сначала усыновит их.

– Я только надеюсь, что герцог позволит тебе все объяснить, потому что эта женщина способна устроить скандал по малейшему поводу.

– И что будет? Он меня снова уволит? Так это мое самое заветное желание. Единственная причина, почему я остаюсь здесь, это дети. Однако герцог уже продемонстрировал мне, что они только его, и меня в любой момент могут отсюда выкинуть, – шепотом сказал я. У мелких очень хороший слух.

– Гунтрам, я не могу указывать, что тебе делать, но она теперь герцогиня и носит фамилию Линторфф. Конрад всегда встает на сторону своих родственников; семья для него – святое. Нет нужды напоминать тебе, как опасно вызвать его неудовольствие. Твоё положение очень уязвимо, дитя.

– Да, я помню. Седатив и сильнодействующий яд, коль скоро мне невозможно жить вне Ордена. Кто знает, вдруг это еще актуально. Я больше не Консорт, так что потерял свою «неприкосновенность». Или, быть может, Линторфф уговорит меня выпрыгнуть из окна. У тебя всё, Фридрих?

– Не зли его, Гунтрам, тебе не понравится его реакция. Он уже не так заинтересован в тебе, как раньше. Он женат на Стефании ди Барберини. И она легко им вертит. Он же поверил, что ты использовал детей в низменных целях! Ты здесь потому, что тебя любят дети.

– Фридрих, я благодарен тебе за заботу. Я поговорю с Его Светлостью, когда он вернется, – строго сказал я, глядя ему в глаза. Он только вздохнул в ответ, и я пошел назад к детям.

В семь мы поужинали, и в восемь я уложил малышей в кровати. Я читал им сказку, когда в детскую пришел Линторрф.

– Оставь нас, де Лиль. Жди меня в моей студии, – равнодушно приказал он.

– Конечно, Ваша Светлость, – сказал я и ушел под жалобы детей, что им не дочитали сказку. Но Линторфф быстро унял их одним из своих фирменных взглядов.

Я отправился в его студию. Ведьмы не было ни видно, ни слышно. С тех пор, как я в последний раз заходил в эту комнату, прошло много времени. Шесть месяцев, если я правильно помню. Да, с той ночи, когда он объявил о своей помолвке, я здесь больше не был. Ничего особо не изменилось. Я обратил внимание, что на его письменном столе стоит фотография детей, но нет фото жены. Я огляделся и увидел, что на стене напротив стола висит рисунок, который я подарил ему много лет назад. Мостик на Торчелло. Раньше он висел у него в кабинете в банке, но сейчас он почему-то был здесь. Полагаю, что рубенсовский портрет одной из его прабабушек вернулся на свое место. Не знаю, почему он не выкинул мой рисунок в помойку. Странно. Ведь между нами больше ничего нет, а, значит, нет причин хранить его.

– Сядь, де Лиль, – приказал мне Линторфф, прошагав прямо к своему огромному столу красного дерева. Я подошел, сел в одно из кресел напротив и стал ждать, когда он начет на меня орать.

– Я не потерплю никакого проявления неуважения к герцогине. Это отвратительно, когда мужчина использует преимущество своего положения перед женщиной. Мне надоела эта ситуация. Я предупреждал тебя, что будет, если ты продолжишь себя вести подобным образом. Моника обо всем позаботится.

– Я всего лишь исполнял свои обязанности, сир, – спокойно сказал я. Пусть я теперь вне игры, но ты у меня сейчас поймешь, что она снова сделала из тебя дурака. Козел. Не можешь приструнить собственную жену. – Я был бы признателен, если бы вы, Ваша Светлость, предварительно сообщали мне об изменениях, касающихся быта детей.

Он удивленно взглянул на меня. А чего ты ожидал? Что я буду плакать и просить прощения! Унижаться, чтобы сохранить эту дерьмовую работу? Те времена давно прошли.

– Объяснись.

– С самого их рождения детей никогда не фотографировали для журналов из соображений безопасности. Если этот запрет больше не действует, мистеру Павичевичу следовало проинформировать меня заранее. Я только спросил герцогиню, есть ли у нее письменное разрешение от вас фотографировать Клауса и Карла, так как во всех журналах его наличие – обязательное условие для публикации детских фотографий. Сам я подписывать его отказался. Если Ваша Светлость не удовлетворены моими действиями, мое заявление об увольнении будет у вас на столе завтра утром.

На минуту с его лица схлынули все краски.

– Я так понимаю, что теперь герцогиня – их мачеха и отвечает за них, особенно после того, как вы потеряли ко мне доверие. Поэтому я хотел бы, чтобы вы отозвали все законные полномочия, которыми наделили меня в отношении ваших сыновей. Логично, что в случае вашей смерти всем будет заниматься Её Светлость, а не я.

– Боюсь, что это не так просто сделать, Гунтрам, – мягко сказал Линторфф.

– Я проконсультировался с советником Лефевром, и он считает, что мы можем заключить частное соглашение, а затем зарегистрировать его. Он уже подготовил бумаги, так что ваши юристы могут с ними ознакомиться. Я завтра пришлю документы миссис Делер.

– Ты обещал заботиться о детях и никогда их не оставлять! Ты не можешь от них отказаться! Они будут переживать! – он почти кричал.

– С тех пор, как я дал это обещание, обстоятельства изменились. Тогда у вас не было никого, кто бы мог о них заботиться. Сейчас вы женаты, и для всех нас лучше начать всё заново. Дети привыкнут к моему отсутствию. Им всего по четыре года.

– Я отказываюсь это подписывать!

– А я отказываюсь от обязанности десятилетиями судиться с вашей женой из-за наследства и опеки над детьми. В качестве знака уважения к ней вам стоит подписать эти документы и перевести все права на нее.

– Клаус и Карл – наши дети, Гунтрам. Ты не можешь бросить их. Они любят тебя, как своего отца.

– Нет. Они – ваши, не мои. Мне было позволено лишь играть с ними. В последние три месяца вы мне очень ясно дали это понять. С 2006 года я для них не более чем воспитатель, и я пытался выполнять свои обязанности как можно лучше.

– И что ты собираешься делать? Уволишься и уйдешь? Ты – часть Ордена. Ты не можешь уехать, даже если хочешь. Ты – Консорт Грифона.

– Я был Консортом Грифона, но, к счастью, его действия сняли с меня эту обязанность. Новый Консорт – Стефания Барберини. Временное прекращение сожительства превратилось в постоянное, – сказал я. – И моя будущая жизнь – это только моя забота, Грифон.

– Твой отец отдал мне тебя, и я поклялся тебя защищать.

– До того, как вы убили моего деда, семью дяди и вытолкали отца из окна, или после? – презрительно спросил я, начиная заводиться. Он чуть заметно вздрогнул. Я встал из кресла. С меня довольно!

– Я тебя не отпускал! – прорычал он. – Я не имел отношения к их казни, не давал никаких распоряжений, и ты это знаешь. Твой отец не винил меня в своей смерти! Ты читал его письмо.

– Могу представить, в какой обстановке оно писалось. Либо вы, либо один из ваших людей держали пистолет у его виска, не так ли? Вы ему угрожали, что убьете меня. Иначе бы он не написал такого. Я не верю ничему, что там про вас написано! – крикнул я. – Вы – отвратительный монстр и будете вечно гореть в аду!

– С тех пор, как ты бросил меня, я уже и так в аду, – пробормотал он, обхватив лоб левой рукой и закрыв пальцами глаза, словно безмерно устал. Это сработало бы много лет назад, Линторфф, но теперь я не куплюсь на твои крокодильи слезы. – Почему ты никак не простишь меня? Я знаю, что ты не хочешь жить со мной так, как раньше, но немного доброты с твоей стороны могло бы смягчить мое наказание, Гунтрам. Я прошу всего лишь о перемирии на твоих условиях. Эта безмолвная война между нами убивает меня, медленно и болезненно.

– У герцога есть все, чтобы начать новую жизнь – прекрасная жена и двое чудесных детей, тогда как мне даже не позволено уйти и попытаться заново собрать свою жизнь из обломков. Подпишите документы, примите мое увольнение, и считайте, что мы помирились.

Я пошел к двери, но он оказался быстрее – схватил меня за руку и грубо дернул, разворачивая к себе лицом. Я с вызовом смотрел на него, но он выдержал мой взгляд.

– Я все еще люблю тебя, – прошептал он, притягивая меня к себе.

Сильно толкнув его в грудь, я выдрал у него свою руку. Но Линторфф даже не покачнулся. Молниеносно, как кобра, он поймал мои запястья и до боли стиснул. Заведя руки за спину, он надежно зафиксировал меня и прижался ко мне всем телом. Я попытался вырваться, но в ту же секунду почувствовал острую боль под мышками – он еще сильнее сдавил запястья, чтобы исключить любые попытки сопротивления. Вновь пойманный им, я оказался совершенно беспомощен, и, клянусь, он наслаждался этим.

К моему величайшего ужасу и отвращению, его губы коснулись моих, он принялся целовать меня, заставляя все дальше откидывать голову по мере того, как поцелуй становился глубже. Я сжал губы так сильно, как мог. Он оставил мой рот в покое и впился в шею, почти кусая ее. Это меня взбесило, и я попытался боднуть его, но он навалился на меня всем весом, и я потерял равновесие.

Мы оба рухнули на пол, я оказался внизу, он упал сверху, чуть меня не задушив. Нависнув надо мной, он, не дожидаясь, когда я начну брыкаться, попробовал снова поймать меня за запястья. Одна моя рука оказалась обездвижена. Я попытался ударить его в лицо другой рукой, но он с легкостью перехватил ее, и я снова попался. Он наклонился, чтобы опять поцеловать меня, но я резко отвернул голову.

– Отвали, мудак! – прошипел я.

– Тебе никогда не выиграть у меня, Гунтрам. Я достаточно терпел твою непокорность, пора тебе вспомнить, кому ты принадлежишь, – прорычал он, и у меня внутри все заледенело от ужаса. Именно так он сказал в Буэнос-Айресе, в ту жуткую ночь, когда решил наказать меня за то, что я его бросил. Я посмотрел ему в глаза и увидел тот самый сосредоточенный взгляд, какой бывает у него, когда он принял решение. Такие глаза у него были, когда он собирался «поговорить» с Фортинжере или когда он уходил со своими псами, чтобы «сравнять счет» с теми беднягами, которые напали на меня.

Я запаниковал, я даже не мог закричать – голос куда-то пропал, а он уже содрал с меня галстук и с мясом вырвал пуговицу на рубашке.

– Не сопротивляйся, и не будет синяков... Слишком много не будет.

Хотя у меня перед глазами все плыло, и сердце грохотало в груди, как сумасшедшее, я попробовал пнуть его, но в ответ получил удар, который едва не вышиб из меня дух. Я бросил сопротивляться, чувствуя, как на щеку капает кровь из носа. Боль с левой стороны груди стала сильней, и я едва подавил рвоту, а его руки между тем принялись расстегивать мой ремень. Стены вращались вокруг меня все быстрей и быстрей, и я закрыл глаза, чтобы подавить тошноту и головокружение.

– Конрад, пожалуйста, у меня сердце болит, – умоляюще прошептал я, на самом деле не надеясь, что он остановится.

Он отпустил меня и отодвинулся. Я попытался сесть, а затем встать, но головокружение и боль были слишком сильными. Пришлось положить голову на согнутые колени и глубоко вздохнуть, но этого мало помогло.

– Где твои таблетки? – спросил Линторфф, обшаривая карманы моего мятого пиджака.

– В моей комнате, – с усилием проговорил я. Мне стало совсем плохо, перед глазами замельтешили черные точки, голова кружилась все сильнее. Я услышал, как он выругался по-немецки, поднялся, подошел к столу и рванул на себя ящик.

Затем он встал на колени рядом со мной, разжал мне челюсти, и я почувствовал горький вкус таблетки от давления. Я начал медленно ее рассасывать. Он обнял меня и прижал к груди, медленно укачивая.

– Что я наделал… Что я наделал… – бормотал он, механически поглаживая меня по лицу. Я опустил голову ему на плечо и закрыл глаза, чувствуя, как постепенно тяжелеет тело.

Очнулся я в своей комнате. Наверное, было уже поздно, поскольку солнце светило не по-утреннему ярко. Я сел в постели, чувствуя головокружение и слабость, не понимая, как здесь очутился и почему на мне пижама. Не помню, чтобы я ее надевал. Взглянув на прикроватную тумбочку, я обнаружил там кучу лекарств, некоторые из них были новые. Я встал с постели, пошел в ванную и умылся. Левое плечо немного болело, запястья начинали наливаться бордовыми синяками. Еще один темнел на левой скуле. Будет трудно объяснить детям, откуда у меня синяки, – если я еще увижу детей. Можно, конечно, обвинить во всем дверь в ванну, но с синяками на запястьях будет сложнее. Рубашка с длинными рукавами в середине июня решит проблему. Я чуть не закричал от резкой боли в запястье, когда вздумал покрутить кистью правой руки. Рисование тоже на некоторое время отменяется. Возвращаясь в постель, я удивился необычной тишине. Сейчас каникулы, и Клаус с Карлом должны в это время играть в саду.

Даже такая короткая прогулка полностью меня обессилила. Должно быть, я задремал, потому что Фридрих разбудил меня, дотронувшись до плеча.

– Добрый день, Гунтрам. Просыпайся, тебе надо чего-нибудь поесть перед тем, как вы с Миланом поедете в клинику Хиршбаума. Доктор ван Хорн хотел бы сделать несколько тестов, чтобы точнее определить твое состояние. Ты нас вчера так напугал, дитя, – сказал он очень ласково.

– Я плохо помню вчерашнее.

– Ты поругался с Его Светлостью и потерял сознание. Он принес тебя сюда и вызвал доктора Вагемана. Доктор сказал, что у тебя случился острый сердечный приступ, и нужно хотя бы неделю соблюдать полный покой. Он оставил несколько рекомендаций. Скоро ты должен почувствовать себя лучше.

– Ясно. Герцог принес меня сюда?

– Да, он очень волновался и сидел здесь, пока не ушел врач. Он распорядился, чтобы тебя не беспокоили ни при каких обстоятельствах. Он помог мне тебя переодеть.

Мне стало противно. Думаю, Линторфф просто не захотел объяснять, почему воспитателя его детей хватил сердечный приступ в его кабинете и почему воспитатель при этом был полуодет.

– Я не слышу детей. Где они?

– Герцог сказал им, что ты заболел, и взял их на неделю на Зюльт. Он вернется пятнадцатого. Ты сейчас не в состоянии с ними возиться.

Отлично, ведьма возненавидит меня еще больше за то, что вынуждена довольствоваться обществом морских чаек.

– Представляю, как расстроена сейчас герцогиня. Дом на Зюльте находится вдали от развлечений.

– Герцогиня сейчас в Париже. После того как ушел доктор, Их Светлости сильно повздорили. Даже дети проснулись от их криков.

– С ней все в порядке? – испуганно спросил я. Мне известно, чем может закончиться ссора с ним.

– Не волнуйся, Гунтрам. Герцог только наорал на нее за непослушание, он никогда не ударит женщину. Он просил меня отдать тебе это письмо. Извини, я схожу за твоим обедом, – он достал из кармана конверт и отдал мне.

– Я сам спущусь поесть, Фридрих, не беспокойся, – сказал я, разглядывая фамильный герб с обратной стороны незапечатанного конверта.

– Тебе надо как можно больше лежать. Таково распоряжение доктора. Поменьше двигаться, и никаких волнений, – ответил он, закрывая за собой дверь. С ним лучше не спорить.

Я глубоко вздохнул. В письме не может быть ничего очень уж плохого, если конверт не запечатан; наверное, Фридрих одобрил его, прежде чем отдавать мне. Да уж, Линторфф всякий раз, когда наворотит дел, сразу бежит к своему старому наставнику за советом. Фридрих знает гораздо больше, чем говорит. К счастью, он мне симпатизирует. Я развернул письмо с именем и гербом Линторффа, оттиснутыми сверху листа, и узнал его элегантный мелкий почерк.

Мой любимый

Мне нет прощения за вчерашнее поведение. Я набросился на тебя, а должен был благодарить за то, что ты встал на защиту наших детей. Ты хотел, чтобы я подписал документы – пожалуйста, пришли их Монике, я подпишу.

Верю, что когда-нибудь ты простишь меня.

Конрад

Дерьмо. Дерьмовей не бывает. Он до сих пор называет меня любимым. Репин был сообразительней – он понял, что между нами ничего не может быть после нашего первого поцелуя. То, что он пытался еще несколько раз после того, как я расстался с Линторффом – это другой вопрос.

Так или иначе, чувствуя свою вину – да, Гунтрам, как будто такое возможно – Линторфф согласился подписать документы.

Я почувствовал облегчение. Это больше не может так продолжаться. Как и говорил мне Константин, Линторфф либо добьется своего, либо убьет меня в процессе. Нет, Гунтрам, ты уже мертв. Ты стрелял в человека, даже если он самый гнусный подонок на свете. Линторфф не колебался бы ни секунды, прежде чем отдать меня в руки своих псов. Я жив только потому, что за меня заступился Горан – не Фердинанд и никто другой.

Что, если в следующий раз я не промахнусь и выстрелю Линторффу в голову, как он того и заслуживает? Что, если я убью его в присутствии детей? В тот день я узнал о себе самом больше, чем за всю мою жизнь. Я тоже мог бы стать убийцей, как они.

Но я не хочу становиться убийцей и умирать тоже не хочу. Мне нужно уходить отсюда. Я здесь только из-за детей, но Линторфф ясно сказал, что заменил меня Стефанией. Она теперь их мать. В точности, как предупреждал Константин: в ту минуту, как Линторфф найдет кого-нибудь лучше, он выгонит меня и запретит видеться с малышами. Они его, не мои. Вчера он почти уволил меня второй раз, потому что ведьма сказала ему, что я ее оскорбил, разве не так? Я был идиотом, изобретая ему оправдания, словно он – порядочный человек.

Я умру в ту минуту, когда расстанусь с Карлом и Клаусом, но это к лучшему. Рано или поздно мы с Линторффом убьем друг друга. Я больше не выдержу. Мне следовало бы уйти уже давно. Возможно, я заставлю детей страдать, но лучше я, чем их собственный отец.

Я взял письмо и порвал на мелкие кусочки. Он согласился подписать. Он выгнал меня.

Возможно, сейчас я на пороге свободы. Пройдет некоторое время, и дети забудут меня. Им всего четыре года.

========== "17" ==========

17 июня

В назначенный срок дети не вернулись, зато мне позвонил Альберт фон Линторфф. Услышать его голос, весело приветствующий меня, было большой неожиданностью.

– Мы с женой подумали, почему бы тебе не приехать к нам в Турин на недельку или две и заняться нашим великим плутом. Армину нужно, чтобы кто-нибудь поставил его на место, – усмехнулся Альберт.

– Доктор Делер справится c этим гораздо лучше меня, мистер Линторфф, – полусерьезно ответил я.