Текст книги "Заместитель (ЛП)"

Автор книги: Tionne Rogers

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 65 страниц)

Фердинанд, верни назад Антонова, где бы он сейчас ни был. Проект трубопровода откладывается sine die.* Я не хочу распылять ресурсы, принимая на веру утверждение американцев, что они способны контролировать афганцев; кроме того, наши друзья в Москве могут расценить наши действия, как недостаток уверенности в российской мощи. Они крайне чувствительны к таким вещам.

Господа, я не желаю никаких провокаций в их адрес с нашей стороны. Это ясно? – присутствующие закивали. – Михаэль, попроси Горана заглянуть ко мне сегодня. Кроме того, я хочу, чтобы ты разработал несколько сценариев полномасштабных ответных ударов в ближайшие два года.

– Я не думаю, что они успокоятся, празднуя свою так называемую победу. Это тупик, – проворчал Михаэль, недовольный тем, что его план отвергли.

– Я тоже так не думаю, поэтому ожидаю, что вы с Гораном предпримите несколько маневров, чтобы держать Морозова в напряжении. Но так, чтобы они не увидели связи с нами. Желательно, чтобы это были какие-нибудь проблемы на их внутреннем фронте, – строго добавил Конрад. – Лёвенштайн, как себя чувствует ваш отец?

– Гораздо лучше, сир, спасибо. Уже планирует побег в Кёнигсхалле из-под всевидящего ока моей матери. Он сказал, что режим, прописанный доктором, убивает его медленно и болезненно, – ответил мужчина, сидящий напротив меня.

– Он определенно выздоравливает, если уже замышляет планы против своей жены, – засмеялся Фердинанд, тем самым подав другим знак, что уже можно свободно общаться. Михаэль завел разговор со своими партнерами и Конрадом. А я пытался осмыслить то, что сейчас услышал, и понять, почему был сюда приглашен, а не отослан прочь с Хайндриком, как это делалось раньше.

Когда обед закончился, все ушли к себе, и я остался с Конрадом в его кабинете.

– Иди сюда, Maus, сядь рядом. Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он, направляясь к большому кожаному дивану у окна. Я осторожно подошел и сел, ожидая, что он скажет. Он приобнял меня, привлекая к себе, а другой рукой взял за подбородок.

– Гунтрам, как ты мог понять из сегодняшнего разговора, наши компании испытывают определенное давление со стороны конкурирующей группы из России. Должен признать, это потому, что мы недооценили их силу, и они ухитрились нанести ущерб нашему бизнесу в Восточной Европе. Мы должны были принять ответные меры, чтобы остановить их, и к этому моменту кое-что уже предпринято, но эта война только начинается.

– Что они сделали?

– Боюсь, что это конфиденциальная информация, дорогой. Скажу только, что я уже потратил несколько миллиардов, чтобы сохранить наши инвестиции в недавно приватизированные компании и ценные бумаги. Мне пришлось ликвидировать несколько прибыльных проектов, чтобы иметь на руках средства для минимизации последствий массовой продажи ими ценных бумаг в России, Чехии и Польше. Нам удалось остановить кровотечение, если можно так выразиться, и предотвратить небольшую часть потерь. Я полагаю, что они намерены отыграть в этих странах преддефолтный сценарий, чтобы отпугнуть возможных инвесторов и взять все под свой контроль.

Неудивительно, что он был в плохом настроении и даже не разговаривал со мной.

– Но Михаэль сказал, что это тупик.

– Мне пришлось использовать все свое влияние, чтобы они потеряли несколько прибыльных контрактов по поставке стали некоторым европейским и американским компаниям. Я был вынужден продлить кредитные линии этим компаниям на очень удобных для них условиях, но невыгодных для меня.

– Сочувствую. Я понятия не имел, – сказал я, чувствуя себя настоящим засранцем из-за того, как вел себя с ним последние дни.

– Ничего страшного, милый. Ты имел право обижаться. Так вот что я хотел сказать: отныне ты во всем должен слушаться Хайндрика, твоя охрана будет усилена. Можешь посещать студию Остерманна хоть каждый день, но никаких других перемещений по городу. Ходить на лекции в университет будешь, но не вздумай покидать учебные помещения без телохранителя.

– Конрад, это как-то слишком. Я ведь не имею отношения к твоему банку!

– Этот человек, Морозов, опасен. Когда он потерял контракт с грузинским правительством, наш основной представитель в Грузии погиб в странной автокатастрофе. Местная полиция ведет расследование, но в твоем случае я не желаю неоправданно рисковать. Однажды я уже чуть не потерял тебя из-за своей самонадеянности, – взволнованно пробормотал он, видимо, вспомнив Буэнос-Айрес. – Пожалуйста, милый, поверь мне и без жалоб сделай, как я прошу. Большинство этих новых богатых русских сделали свои состояния очень быстро и сомнительными способами. Трудно сказать, что там было законно, а что нет. После коллапса в 1991 году многие криминальные организации легализовались и стали получать огромные прибыли. Новое руководство пытается восстановить власть государства, но это займет время. Я имею основания полагать, что следующий шаг Морозова будет вне финансовой сферы, потому что тут ему меня не переиграть.

– Что, если он решит расправиться с тобой? – испуганно спросил я.

– Нет. Это было бы самоубийством для его организации. У него нет достаточно средств и мощи для прямой атаки на нас. Даже если я буду убит, другие займут мое место и отомстят за меня. В этом случае последствия для него и его партнеров будут катастрофические.

– Но ты-то будешь мертв, – шокировано прошептал я. Он прижал меня к себе и стал успокаивать.

– Ничего подобного не случится. Это не первый раз, когда я имею дело с жесткой конкуренцией. Чего только не случалось за последние двадцать лет. Отличие только в том, что сейчас я беспокоюсь за тебя. Мне очень нужны твои поддержка и понимание.

Я попытался улыбнуться:

– Я сделаю все, что ты скажешь и не стану жаловаться.

– Хороший мальчик. Мне надо ехать в Азию по делам; когда вернусь, не знаю. Веди себя хорошо и прилежно занимайся у Остерманна. А мне достаточно знать, что ты доволен и в безопасности.

– А ты? Ты сам будешь осторожен?

– Разумеется. Как всегда. Я никому не позволю лишить меня возможности жить с тобой. Мне было нелегко тебя заполучить, – очень серьезно сказал он, взяв мое лицо в ладони и целуя. – А сейчас ступай. Мне надо поговорить с Михаэлем и Гораном.

– До свиданья, Конрад, – я поцеловал его в ответ.

– Мы увидимся быстрее, чем ты думаешь.

sine die (лат.) – на неопределенный срок

========== "10" ==========

22 января

Сегодня, во второй половине дня я приехал в Давос, на Всемирный экономический форум. Не то чтобы эти ребята жаждали услышать мои идеи, но у меня будет возможность провести несколько часов с Конрадом – он присутствует на нескольких встречах завтра и послезавтра. Этот небольшой городок, рай для банкиров и лыжников, расположен в самом сердце горной местности, и тут сейчас очень холодно – минус 10 по Цельсию! Я совершенно замерз, и это еще не стемнело! Надеюсь, что стены нашего отеля хорошо удерживают тепло.

Приехал я с Хайндриком, но он сразу куда-то исчез, оставив меня в номере с наказом сидеть и ждать. В такую погоду я, конечно же, его послушался. Кроме того, всегда остается риск встретить на улице кого-нибудь из знакомых Конрада, кому захочется поболтать. Нет уж, спасибо.

Сегодня утром мельком просмотрел краткий список участников – Конрад там не упоминался, что меня не удивило, – без имен мировых лидеров, и с тех пор меня слегка потряхивает. Программа форума предполагает участие в публичных обсуждениях, семинарах и закрытых встречах.

К счастью, по словам Хайндрика, в этом году «обычных» демонстрантов в Давосе не будет. Похоже, это здесь самый жуткий ночной кошмар – отчищать яичную скорлупу и желток с поверхности дорогого автомобиля. Не говоря уже о том, что Хайндрику как-то пришлось выбросить в помойку отличное пальто, потому что какая-то девица вылила на него красную краску. Активисты сейчас все в Рио, на общественном форуме, организованном новым бразильским Президентом. И, тем не менее, город напоминает бункер, наводненный различными официальными и частными службами безопасности.

Мы с Конрадом очень давно не виделись. После нашего последнего разговора он бесследно исчез на три недели. В его оправдание могу сказать, что он прислал мне одну или две эсэмэски и три раза звонил.

В результате у меня появилось много свободного времени. По утрам я рисовал в галерее, расположенной с обратной стороны замка: там великолепное освещение и оттуда резкий запах красок не достигает чутких носов Жан-Жака и Фридриха. Когда тот первый раз увидел большой холст, который я притащил от Остерманна, то строго сказал:

– Фламандские гобелены, висящие в этом доме с XVIII века, пережили две мировые войны и твою собаку, но не думаю, что они выдержат масляные краски.

Поэтому я был отослан работать на верхний этаж новой части замка, которая изначально предназначалась для детей и привилегированной прислуги.

Думаю, что став практически домоседом, я осчастливил Хайндрика, облегчив ему работу, а вот он чуть не устроил мне новый сердечный удар из-за своей идиотской привычки подкрадываться со спины. Как-то раз я сидел, рисовал, как вдруг он возник из неоткуда, заставив меня подскочить. Нет, это не потому, что я так погрузился в работу – просто он совершенно бесшумно двигается и почему-то считает, что должен быть моей тенью. Однажды я обнаружил его в своей ванной комнате!

А в целом он отличный парень.

В семь вечера Хайндрик вернулся в номер, снятый для нас с Конрадом, и позвал меня ужинать в ресторан в компании Алексея и Горана. Конрад задерживался на встречах с другими «шишками» – их тут хватает.

Алексей заключил меня в медвежьи объятья и пробормотал, что я выгляжу гораздо лучше. Горан… Горан улыбнулся в своей характерной вымороженной манере, и за весь вечер это был его единственный вклад в застольную беседу.

Двумя часами позже меня в приказном порядке отправили спать, так как им надо было обсудить планы на завтра. Наступив на горло собственной гордости, я пожелал им доброй ночи и вернулся в номер. Если бы не их размеры и крутой нрав, я бы высказал им свое мнение. Никто не отправлял меня в постель с тех пор, как мне исполнилось… десять, я думаю!

25 января

Те дни в Давосе были странными. В первую ночь Конрад объявился в спальне в час ночи. Я слышал, как он вошел в комнату, разделся, стараясь производить как можно меньше шума, забрался в постель и слегка приобнял меня.

– Привет, – смущенно пробормотал я и повернулся, чтобы его поцеловать. Он жадно ответил, до боли стиснув меня в объятьях.

– Не хотел тебя будить. Уже поздно. Спи, Maus, – прошептал он.

– Я скучал.

– Знаю. Я тоже. Поговорим завтра. Сейчас уже поздно, и мне надо немного поспать, потому что завтра будет напряженный день, – сказал он, целуя меня в лоб. Ладно, утром за завтраком. – Мне очень нужно побыть с тобой хотя бы несколько часов, подержать тебя в руках, – пробормотал он потерянно и устало.

Я поцеловал его в шею:

– Опять неприятности?

– Некоторых рыбешек очень трудно поймать.

– Ты в порядке?

– Да, не беспокойся. Я уже подцепил их на крючок и жду финального рывка, но сначала мне надо их измотать. Давай спать, милый, потом поговорим.

На следующее утро я надеялся выяснить, чем Конрад все это время занимался, но он полностью погрузился в свой лэптоп и сосредоточился на завтраке. Я несколько раз пытался привлечь его внимание, но безрезультатно. Он только мычал в ответ «ага» или «да», вообще не вникая в смысл слов: я спросил его, можно ли мне после учебы оставить себе пять миллионов из фонда, и он сказал «угу». Жаль, что у меня в тот момент не было при себе ноутбука или карандаша.

Вскоре пришли Фердинанд и Михаэль, коротко поздоровались со мной и сразу принялись что-то обсуждать с Конрадом по-немецки. Если честно, мне все это быстро наскучило, и я погрузился в собственные мысли, пока Фердинанд не вернул меня к действительности.

– Эй, Гунтрам, у меня есть для тебя спецпропуск на семинары. Ты должен туда сходить. Это редкая возможность.

– Почему… Хорошо, спасибо, – озадаченно сказал я.

– Отлично. Возьми с собой Хайндрика и будь осторожней – никаких разговоров с журналистами. Наслаждайся, – он потрепал меня по волосам.

– Мы целый день будем заняты на встречах. Возможно, сможем вместе пообедать, но не особо рассчитывай на это. Лыжи тебе пока противопоказаны, так что иди на семинары, – велел мне Конрад, собирая бумаги в портфель. Он отдал документы Михаэлю и, взяв пальто, перекинул его через локоть.

Они все вышли из номера, остался только Хайндрик, который уже знал, что меня надо доставить в место проведения конференции. По его словам, я должен: 1) никуда оттуда не уходить, не сообщив ему; 2) не есть всякую дрянь («ты прекрасно знаешь, что я имею в виду») и 3) не разговаривать с прессой: «они вечно высматривают какого-нибудь ненормального (спасибо за комплимент, Хайндрик!), чтобы выведать, что происходило за закрытыми дверями; возможно, им известно, что ты живешь с герцогом в одном номере».

Об этом я не подумал… Но откуда журналисты знают, кто я? Проклятье, меня же заставили носить бейджик, на котором написано мое имя и «Линторфф Приватбанк» – никому не составит труда понять, из какой я песочницы.

Утро прошло спокойно, я провел его, слушая обсуждения на семинарах. Там выступал Юнус, «банкир для бедных», рассказывал о своем опыте в Бангладеш.*

В одиннадцать начался кофе-брейк, и я решил позволить себе чашечку – Хайндрика не было, и некому было следить за тем, чтобы я пил только чай, но я добавил молока, чтобы смягчить действие кофеина. Там присутствовали еще двое из «Линторфф Приватбанка», Петерсен и Коэн, но они общались с другими участниками. Поэтому я спокойно отдыхал в своем углу, наслаждаясь кофе.

Через некоторое время ко мне подошел человек в обычном, не ручной работы, костюме и стал очень настойчиво меня разглядывать. Можно даже сказать – назойливо и невежливо. Я смотрел в другую сторону, игнорируя незнакомца, и пытался вспомнить, где его видел раньше.

– Вы из команды Линторффа? – спросил он.

– Да, – коротко ответил я, не желая быть втянутым в разговор.

– Я – Тревор Джонс, «Independent Times Magazine», – представился он, протягивая руку. Я из вежливости ее пожал.

– Гунтрам де Лиль.

Зачем он тратит на меня время, если тут есть ребята из «Голдман Сакс», IBM, «Беркшир», «Номура»** и другие шишки?

– Где сейчас герцог? Нацелился на какую-нибудь нищую страну, чтобы эксплуатировать население и отмывать свои денежки? – с самодовольной улыбкой спросил журналист.

– Хорошего дня, сэр, – ответил я. Вот «повезло» сразу нарваться на радикального активиста.

– Погоди, парень, ты выглядишь совсем молоденьким, словно школу еще не закончил. Мои источники сказали, что ты всего лишь его постельная грелка, так что против тебя я ничего не имею. Хочу спросить кое о чем. Кстати, я видел тебя в Париже, – он схватил меня за рукав.

– Уберите руку, – я бросил на него холодный взгляд, и он отпустил меня. – Мне не о чем с вами разговаривать.

– А как насчет Венеции? Уверен, что вся история целиком тебе неизвестна, – сказал он с насторожившей меня уверенностью.

– Я не разговариваю с прессой, но если уж на то пошло, полиция не имеет ко мне претензий, я чист. Меня даже не было в то время в городе.

– Да ладно, не будь таким наивным! Линторфф – первостатейный ублюдок. Он тебя обвел вокруг пальца! Неужели еще не понял?! – он неверяще хмыкнул.

– Сэр, оставьте меня в покое, или я вызову службу безопасности, – рявкнул я. Это, конечно, не очень-то мужественно, но в такой обстановке врезать ему по носу было бы не совсем уместно. Но если он не отвалит, я так и сделаю!

Расстроенный и с участившимся сердцебиением, я благоразумно решил присоединиться к Коэну, который разговаривал с представителями Pemex.*** Мексиканцы – это хорошо, даже если они купаются в нефти.

– Привет, Гунтрам, – сказал он.

– Привет. Можно, я сяду с вами? Не знаю, как отвязаться от прессы.

– Ты обратился по адресу, – хихикнул Коэн.

Я не отлипал от Коэна и Петерсена весь оставшийся день. Мы даже вместе пообедали в кафетерии.

Вечером вернулись Конрад, Фердинанд и Михаэль, и я немного удивился тому, что они захотели ужинать в отеле. Думал, что они пойдут на очередную встречу.

Ужин состоялся в номере. Двое официантов подали основное блюдо и исчезли, оставив нас одних.

– Как прошел день? – фальшиво легким тоном начал допрос Фердинанд, вилкой рисуя узоры в тарелке.

– Хорошо. Я слушал Юниса. Он интересно рассказывал. У них почти стопроцентная возвратность кредитов, – ответил я, прекрасно зная, что они ненавидят концепцию банков для бедных.

– Ну… если ты не можешь вернуть сто долларов, не стоит и начинать этот бизнес. Посмотрим, что будет, когда начнется рецессия и все эти микропредприятия разорятся, – сухо усмехнулся Михаэль.

– Возможно, они переживут ее легче, чем вы. Такие люди знают больше о стратегии выживания, чем многие известные экономисты, – сказал я, задетый его снисходительным тоном. Посмотрел бы я, как бы ты прокормил пятерых детей в большом городе меньше чем на два доллара в день.

– Гунтрам, кредиты на сумму два с половиной миллиарда за десять лет – это ничто для банка. Хорошо только для продавца газет, – сказал Конрад.

– Для них это существенно. У многих женщин, воспользовавшихся этими деньгами, теперь есть маленькие компании, позволяющие прокормить их детей. Или ты считаешь, что лучше раздавать еду и держать их в нищете? Это удовлетворит нашу совесть, но не их реальные потребности, – ответил я, немного разозлившись на него.

– Осторожней, Конрад, в следующий раз Гунтрам заявит, что университеты принадлежат рабочему классу, – хихикнул Михаэль, вызвав смех у Конрада с Фердинандом.

– Думаю, что для них существуют специальные стипендии, – рявкнул я. Великолепно, хозяева Вселенной еще и смеются над нами.

– Гунтрам, знаешь, я тебя очень уважаю, но в банковском бизнесе вряд ли найдешь бескорыстных людей, – мягко сказал Фердинанд. – Не верь всему, что ты слышишь.

– Вы не догадываетесь, насколько вы правы, – вежливо ответил я.

– Почему? Что-то случилось? – с нажимом спросил Михаэль. Он знает? Похоже на то. Лучше им рассказать – все равно рано или поздно всё из меня вытрясут.

– В перерыве ко мне подошел неприятный журналист. Я быстро отделался от него и оставшееся время провел с Коэном и Петерсоном.

– Что он сказал? – обманчиво мягко спросил Конрад.

– Не думаю, что ты хочешь это слышать.

– Гунтрам, выкладывай! – гавкнул он на меня. Прощай, мягкость.

– Мне уже пришлось принять таблетку от давления. Не хочу глотать еще, когда ты выйдешь из себя.

– Давай, Гунтрам, вряд ли это так уж страшно, – подбодрил меня Фердинанд.

Я посмотрел на них – все трое глядели на меня, как голодные волки. ОК, хотите – слушайте.

– Для начала, я – новая постельная грелка Конрада, а он – ублюдок, эксплуатирующий бедные страны и в свободное время отмывающий деньги. Плюс к этому, я – наркоторговец из Венеции. Он хотел поговорить о тебе.

– Когда ты собирался нам это рассказать? – низким тоном и очень вежливо спросил Конрад; обычно такой голос у него предвещал шторм.

– Что рассказать? Я не стал с ним разговаривать. Я достаточно взрослый, чтобы о себе позаботиться.

– Гунтрам, то, что журналист стал тебя оскорблять, серьезное нарушение безопасности и выглядит подозрительно. Журналисты, приезжающие в Давос, обычно хотят знать, какие ценные бумаги будут расти в следующем году, – очень серьезно сказал Михаэль.

– Он сказал мне, что он журналист. Из «Independent Times», кажется. Зовут Тревор Джонс, и у него был бейджик с аккредитацией.

– Тебе прекрасно известно, что это вопиющее нарушение правил безопасности! Не надо изображать невинного младенца! – заорал на меня Конрад.

– Браво, Конрад. Сейчас ты кричишь на меня из-за того, на что я никак не могу повлиять. Это не я отвечаю за безопасность. В ТВОЕМ СОБСТВЕННОМ банке, очевидно, завелся «крот», а может даже не один. Этому журналисту было известно, кто я такой, в каких мы с тобой отношениях. Он в курсе того, что случилось в Венеции, и вот это он мог узнать только от твоих людей, потому что мое имя никогда не упоминалось в газетах или в официальном расследовании. Твои люди СВОБОДНО обсуждают твои постельные подвиги. Странно даже, что мое имя до сих пор не попало в рабочие документы Международного валютного фонда! Так что прежде чем кричать на меня, сначала разберись с прорехами в безопасности. Спокойной ночи, господа, – в бешенстве рявкнул я, встал и ушел в спальню, при этом ухитрившись не хлопнуть дверью, хотя очень хотелось.

Я еще долго слышал их приглушенные голоса, доносившиеся из соседней комнаты. Наконец они разошлись.

Конрад вернулся на следующее утро, когда я складывал вещи.

– Куда собираешься? – обезоруживающе мягко спросил он, развеивая мой гнев. Я-то ожидал, что он будет дуться на меня.

– Домой. Рисовать и ждать начала семестра. Тут мне делать нечего, – твердо сказал я.

– Мы же не будем делать из вчерашнего проблему, котенок? Я не хотел на тебя кричать. Ты был прав. У меня дыра в системе безопасности. Михаэль с этим разберется.

– Хорошо. Увидимся в Цюрихе.

Он схватил меня за талию и стал целовать, облизывая шею и ухо:

– Гунтрам, пожалуйста, не уезжай! Останься со мной на некоторое время. Этот человек тебя больше не побеспокоит, его аккредитация аннулирована. Ты мне нужен здесь – у меня сейчас очень тяжелое время.

– Конрад, я тоже приношу извинения за то, что кричал на тебя вчера, но сейчас мы оба не в настроении. Лучше будет побыть отдельно друг от друга, пока мы не остынем. Мое здоровье не настолько крепко, чтобы испытывать такие эмоциональные встряски.

– Хорошо. Возвращайся в Цюрих, – сказал он и ушел, даже не оглянувшись.

Примечания переводчика

Мухаммад Юнус – бангладешский банкир, профессор экономики, лауреат Нобелевской премии мира 2006 года за усилия по созданию экономического и социального развития низов. Глава и основатель Grameen Bank (Википедия)

** «Голдман Сакс» – крупный инвестиционный банк США; «Беркшир» – Berkshire Hathaway, американская холдинговая компания; «Номура» – Nomura Holdings, Inc., японская финансовая холдинговая компания (Википедия)

*** Petróleos Mexicanos (Pemex) – мексиканская государственная нефтегазовая и нефтехимическая компания. (Википедия)

========== "11" ==========

2 марта

После Давоса ничего особенного не происходило. Правда. В феврале начался второй семестр в университете, и моими постоянными спутниками стали макроэкономика, статистика и бухгалтерский учет. Как и осенью, приходилось много читать, писать и делать домашние задания. К счастью, со мной всё еще Корина, с которой мы продолжаем вместе заниматься в послеобеденное время.

Хайндрик стал моей тенью. Он отвозит меня по утрам на лекции и проверяет (да-да, проверяет!), вошел ли я внутрь учебного здания, – ну да, я же только и делаю, что прогуливаю занятия, курю и пьянствую! – и ждет меня. Господи! Он бывает хуже Конрада… Представьте себе, отбирает у меня чеки из университетского кафе, чтобы убедиться, что я правильно питаюсь! В пять он тащит меня домой, и я либо занимаюсь, либо рисую до девяти-десяти с перерывом на ужин, а потом Фридрих отправляет меня в постель. Одна только Мопси не командует мной, а спит, славная девочка.

Конрада не было весь февраль, он приезжал только один раз, на выходные, и мы еще не отошли от последней ссоры. Он коротко поцеловал меня, когда приехал, вернее сказать, клюнул, и заперся в своей студии. Не выходил оттуда даже на обед и на чай, так что я всю субботу рисовал в другой части дома. Я закончил одну картину, с собаками, и перешел к следующей, с детьми, читающими книгу, которую начал еще в ноябре. Да, я знаю… Дети и собаки… Скоро начну рисовать клоунов и птичек!

Я совершенно погрузился в работу, сосредоточившись на маленькой девочке, держащей на коленях книгу, в то время как ее братья пытаются читать, заглядывая через ее плечо. Там был еще двухлетний малыш, сидящий рядом с ней, поглощенный разглядыванием своих рук, как это любят делать маленькие дети. Я видел их в Буэнос-Айресе, в парке, и сделал тогда несколько скетчей. Невероятно, но наброски не пропали, а прибыли в Цюрих вместе со всеми остальными вещами.

Кто-то неожиданно схватил меня сзади, и я дернулся, испортив то, над чем работал. Конрад.

– Извини, не хотел тебя напугать, – впрочем, похоже, он не сильно жалел об этом.

– Ничего страшного. Можно подчистить, – коротко ответил я, ища тряпку, чтобы попытаться удалить лишнюю краску.

– Они прелестны, такие живые и невинные. Кто они?

– Понятия не имею. Какие-то бедняги, которых я видел в Буэнос-Айресе, в парке напротив Музея Искусств – розовый такой, помнишь?

– Смутно. Это для выставки?

– Да. Дети и собаки всегда хорошо продаются, – я встал на цыпочки, чтобы поцеловать его, но он отвернулся. – Всё еще сердишься? Ты знаешь, что мне было лучше уехать.

– Я не сержусь. Разочарован – более точное слово.

– В то утро со мной обошлись, как с идиотом. Потом меня оскорбил журналист, и в довершение всего ты стал орать на меня за «умолчание», словно я – маленький ребенок. А еще тебя не было дома целый месяц. И после этого всего ты говоришь, что «разочарован» мною?

– Я разочарован тем, что ты не остался со мной, хотя я просил.

Этого следовало ожидать. Он считает, что я его бросил.

– Конрад, мне совсем не хотелось уезжать. Я тоже хотел побыть с тобой, но мы оба устали и были раздражены. Ничем хорошим это не закончилось бы. Зачем портить наши отношения бесконечными бессмысленными спорами?

– Ты мне нужен, – почти жалобно сказал он.

Обняв его за талию, я прижался к нему, пряча лицо на его груди и не отпуская. Он замер, не шевелясь. Потянувшись, я нежно поцеловал его в щеку и прошептал:

– А ты – мне.

Он вздохнул и обнял меня в ответ; в его поцелуе было больше страсти, чем в моем.

– Не пойти ли нам в спальню? – невинно предложил я.

– Есть еще кое-что, о чем я хотел с тобой поговорить, – строго сказал Конрад. – Пойдем ко мне в кабинет.

Проклятье! Кажется, это серьезно. Я стал вспоминать свои грехи.

Он попросил меня сесть на стул рядом с его письменным столом, и я серьезно занервничал. Обычно он так себя не ведет. Вопросы, связанные с деньгами или с учебой, мы раньше вполне нормально обсуждали в библиотеке. Я постарался успокоиться и взять себя в руки.

– Я хотел бы объяснить, почему последний инцидент так сильно меня задел, и надеюсь, ты меня поймешь.

– Конрад, ты не можешь контролировать каждое мое движение. Я без проблем отделался от того человека и больше никогда не дам ему к себе приблизиться.

– Тот человек – один из лидеров демонстрантов в Париже. – Я сделал огромное усилие, чтобы подавить удивленный возглас. – Оскорбление предназначалось мне, это часть игры. Многие завидуют моему положению, и на свете хватает сумасшедших. То, что он грубо отыгрался на тебе – человеке, не имеющем отношения к моему бизнесу, заставляет меня думать, что мы имеем дело с психопатом. Я усилю твою охрану. И не возражай. Приказ уже отдан, и все будет делаться аккуратно, чтобы не отвлекать тебя от привычных занятий.

– Но, Конрад, Хайндрик более чем успешно справляется со своей работой.

– Он согласился. А теперь второй вопрос, более личный. После твоего скоропалительного отъезда из Давоса у меня создалось впечатление, что ты сбегаешь при малейшем признаке проблем между нами.

– Конрад, вспомни историю наших отношений! Даже ты сам признаешь, что иногда срываешься!

– Мне известно, что у меня тяжелый характер, но я хочу, чтобы ты был со мной «и в радости, и в горе». Я планирую очень важный шаг в моей жизни, но без тебя я этого сделать не могу.

Мне стало стыдно за собственное малодушие. По сути, я дезертировал.

– Извини, что подвел тебя. Как-то не подумал тогда, – прошептал я.

– С моей стороны тоже не очень-то умно кричать на тебя. Так вот что я хочу сказать. Мне сорок пять, и я не становлюсь моложе. Я больше не могу откладывать создание семьи.

– Создание семьи? – как идиот переспросил я

– Производство потомков. Детей.

– Ты планируешь усыновление? – должно быть, мой новый вопрос прозвучал еще глупее. Я не хочу никого усыновлять! Мне всего двадцать! Я чуть не умер от нервного потрясения, когда пришлось нянчиться с Хуаном Игнасио, а он такой славный парнишка!

– Нет, никаких усыновлений. Мое окружение не признает усыновленных детей моими преемниками. Я хочу иметь детей с тобой, – твердо сказал он.

Ты что, обкурился?! Мы оба самцы высокоразвитого вида Homo sapiens, а не плоские черви!!!*

– Конрад. Единственный способ, каким можно завести детей – это с помощью женщины. Тебе нужно жениться, а ты не хочешь – если, конечно, твое мнение не изменилось с того разговора в Париже, – сказал я, с ужасом подозревая, что он уже это сделал и собирается положить конец нашим отношениям.

– НЕТ! Не желаю жениться ни на одной из них! Я думал о суррогатной матери, чтобы выносить детей, а растить их мы будем сами. В США эта система законодательно отлажена, я буду защищен от возможных исков со стороны доноров или суррогатной матери. Мне сейчас сорок пять, а когда им исполнится двадцать, мне будет шестьдесят пять – слишком много, чтобы хорошо понимать молодых. Иногда я даже тебя не понимаю…

Я лишился дара речи. Вернее сказать, был совершенно оглушен. Я сам еще недавно был тинэйджером и понятия не имею, как обращаться с маленькими детьми. И вот он так запросто заявляет, что хочет «заказать» несколько. Он употреблял множественное число – «растить их», а не «его».

– Это для меня огромный шаг, – заикаясь, сказал я, чувствуя головокружение. – Что я должен, по твоему мнению, с ними делать? Я же ничего не знаю о детях!

– Гунтрам, я же не собираюсь запирать тебя одного в детской с сосками и пеленками – мы наймем квалифицированную няню. Кроме того, тебе нужно закончить образование, а это еще четыре года. Ты нужен мне, чтобы поддерживать спокойствие и любовь в нашей семье. Дети тянутся к тебе. А со мной одним, боюсь, им будет тяжело – я слишком строг. Им нужно, чтобы о них заботился кто-то спокойный и мягкий.

– Конрад, мы оба мужчины. Какую семью мы можем им дать?

– По моему собственному опыту, устойчивых отношений без ссор и ненависти больше чем достаточно. Детям требуется стабильность и любовь, – убежденно сказал он. – Юридически их отцом буду я, потому что здешние законы не позволяют указать в документах нас обоих, но я назначу тебя официальным опекуном и исполнителем завещания на тот случай, если со мной что-нибудь случится. На самом деле они будут наши общие.

– Мне двадцать! – возразил я, уцепившись за этот аргумент, потому что его доводы с каждой минутой казались мне все более и более привлекательными.

– Знаю. Думаю, это произойдет в марте-апреле 2004 года.