Текст книги "Заместитель (ЛП)"

Автор книги: Tionne Rogers

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 65 страниц)

И всё же жизнь слишком коротка, чтобы предаваться унынию. У меня есть еще два дня в Париже, и я могу провести их, как захочу. Сегодня я собираюсь в музей Орсе и в музей Армии – для Лувра у меня еще слишком взвинченное настроение.

Занятый своими мыслями, я опустошил поднос с завтраком, положил его на место и направился к метро, бросив вызов холодному декабрьскому утру. Нет, эта куртка не такая морозоустойчивая, как обещала этикетка…

Дом Инвалидов* – совершенно ошеломительное место! Там чувствуешь себя маленьким и ничтожным.

Мне хотелось посмотреть коллекцию оружия – никогда не видел ничего такого «вживую». Во внутреннем дворе располагались артиллерийские орудия. Устрашающая и смертоносная красота! Я долго бродил среди экспонатов, пока закатное солнце не заставило меня направить свои стопы к небольшому входу, откуда лестница вела на второй этаж, где хранились коллекции. Я поднялся по ступенькам, осторожно открыл и закрыл за собой деревянные двери – поверьте, вы бы тоже побоялись разбудить французскую гвардию и ощутить на себе их уничижительные взгляды. Внутри никого не было, и не удивительно – за целый час, что я здесь провел, мимо меня прошло всего два или три человека по направлению к крипте Наполеона.

На противоположной стороне помещения я увидел приоткрытую дверь, из-за которой виднелся обшарпанный деревянный стол. Там сидел старик. Подумав, что лучше как-то заявить о своем присутствии, чтобы беднягу от неожиданности не хватил сердечный удар, я, намеренно скрипя половицами, подошел к двери и мягко сказал:

– Bonsoir, Monsieur**.

– Billet, s'il vous plait***, – ответили мне.

Пока я рылся в карманах куртки, заметил, что в комнатушке был еще один человек. Высоченный, даже выше того американского солдата из хостела. Метр восемьдесят пять, не меньше. Надо же, какой огромный… Лица его я не видел – он специально повернулся ко мне спиной. Это и есть знаменитая французская вежливость?

Рука наконец нащупала бумажку, и я предъявил билет старику. Он немедленно начал обычный инструктаж для туристов: “Il est interdit de...****” Я притворился, что внимательно слушаю – пригодился школьный навык. Когда он закончил и напомнил мне, что музей закрывается в пять, я, медленно двигаясь вдоль витрин, принялся осматривать интереснейшую коллекцию мушкетов. Прошел несколько комнат, и все это время меня не оставляло странное щекочущее ощущение в затылке – мне казалось, что за мной наблюдают. Нелепо, потому что я не слышал, чтобы сзади кто-нибудь шел; старик-смотритель готовил себе чай в каморке и не обращал на меня внимания. Давай, Гунтрам, добавь в список своих достоинств помимо невроза еще и паранойю.

Я остановился в последнем помещении, чтобы посмотреть на документы времен второй мировой войны, но ощущение становилось все сильней и сильней. Реальное или воображаемое, оно действовало на нервы. Без четверти пять не в силах больше терпеть, я направился прямиком к выходу. Даже не сказав «Au revoir et merci», толкнул тяжелую створку, чтобы уйти.

– Monsieur, un moment s'il vous plait. J’aurais besoin des quelques renseignements pour une enquěte. Votre nom, prénom et lieu de naissance.*

Честно говоря, эта просьба показалась мне странной, и первой мыслью было сказать ему неправильные данные, но, увы, у него уже оказалась приготовлена ручка и открытая папка, и он выглядел, как один из тех дедушек, которым ты не можешь сказать «нет». Я написал все, что он хотел.

– Vous êtes français?** – спросил он озадаченно.

– Отчасти. Еще и американец. Мой отец был французом, но я здесь впервые. Родился в Нью-Йорке, но живу в Аргентине. Редко пользуюсь французским паспортом, потому что стесняюсь своего жуткого французского.

– Значит, француз по крови. А язык можно подучить. Вы совершенно точно не американец. Thibaudet a votre service,* – сказал он, коротко кивнув, и быстро закрыл дверь. Странные перемены настроения!

После музея я решил прогуляться до Эйфелевой башни, пересечь Сену по направлению к Триумфальной арке, а потом полюбоваться Елисейскими полями при ночном освещении. Было холодно, но огни фонарей создавали вокруг ауру волшебства. Почему-то до сих пор казалось, что на меня смотрят; ощущение пропало, лишь когда я вернулся в хостел.

Весь следующий день я провел в Лувре, но даже там мне всё время чудилось, что за мной следят. Я не мог избавиться от этого ощущения, пока не сел в ночной поезд, отправлявшийся в Венецию.

На этом пока что всё. Я планировал – и «план» здесь ключевое слово – писать понемногу каждый вечер, главным образом, чтобы упорядочить мысли и зафиксировать впечатления от путешествия. Кто знает, когда я снова попаду в Европу…

Венеция

Все-таки ночные поезда – не лучший вариант. Конечно, сам по себе поезд современный, комфортабельный и шел точно по расписанию, но очень трудно было заснуть: шумно, и он останавливался на каждой станции. Тем не менее, утренний вид из окна поезда, пересекающего по насыпи венецианскую лагуну, прекрасен и искупает все неудобства.

Для меня стало неожиданностью, что вместо автобусов, развозящих приезжих, у железнодорожного вокзала нас ожидали лодки. Отстояв очередь, я купил билет до моста Риальто. Линия 1, вот куда мне надо.

Найдя свой хостел, я оставил там рюкзак. Путешественникам на заметку: палаццо на итальянском вовсе не означает дворец; это просто здание, как я выяснил этим утром, когда добрался наконец до палаццо-хостела, построенного в XVII веке. Действительно, надо было плыть на речном трамвае (вапоретто) до остановки Риальто, потом идти прямо, по направлению к Сан-Поло. Затем – мимо Рыбного рынка, хотя его почти не видно, но если пройти до конца улицы, попадешь туда, куда надо. Признаюсь, я опешил, когда увидел свой хостел. Жестоко. Досчитав до десяти, нажал на звонок. По крайней мере, у этого «палаццо» была крыша.

Войдя внутрь, я очутился в помещении, которое, наверное, когда-то давно могло сойти за фойе. Напротив входа располагалась лестница – не в рай, конечно. Освещение, как и краска на стенах, отсутствовали; и почему, скажите мне, здесь лежат эти деревянные брусья? Я очень осторожно обошел их, опасаясь, что на голову свалится кусок растрескавшегося потолка, и поднялся по ступенькам.

Хозяин гостиницы оказался забавным улыбчивым человеком. Он взял мой паспорт и пробормотал что-то вроде: «американец». Я сделал равнодушное лицо и ждал, пока он переворачивал страницы. Со всем достоинством, какое смог наскрести, я важно сообщил ему, что мой друг приедет через несколько дней.

Он поднял бровь и хихикнул:

– Блондинка или брюнетка?

– Блондинка. Две штуки, – ответил я, понимая, что акции Федерико стремительно растут.

– Не приедет, – уверенно заключил итальянец, словно это было так же закономерно, как восход солнца по утрам. – Собираетесь в Музей Пегги Гуггенхайм?

– Что, простите?

– Музей, куда ходят все американцы, – объяснил он непонятливому туристу. – Разве вы не американец?

– Вообще-то я собирался на Сан-Марко или в Галерею Академии.

Почему он смотрит на меня, как будто я отрастил рог на голове? Неужели ему неизвестны основные городские достопримечательности?

– Вы первый за долгое время, кто спросил о них.

– Сан-Марко, Мозаики, Дворец Дожей, Площадь, Собор.

Наверное, он меня не понимает…

Примечания переводчика

Архитектурный памятник XVII века, в котором располагается Музей Армии.

** – Добрый вечер, месье. (фр.)

*** – Билет, пожалуйста – (фр.)

**** Запрещается… (фр.)

* – Месье, минуточку, пожалуйста. Мне нужны некоторые сведения для анкеты. Ваше имя и место рождения. (фр.)

** – Вы – француз? (фр.)

* – Тибоде, к вашим услугам. (фр.)

========== "4" ==========

Еще одной вещи здесь быстро учишься – что все направления относительны. Прямо не всегда прямо, а лево и право могут ввести в заблуждение. Оказывается, совсем непросто ориентироваться в средневековом городе, да еще и с каналами! Пожалуйста, верните мне прямоугольные площади и длинные проспекты, а ренессанс возьмите себе! К счастью, я помнил первое правило туриста: иди туда, куда все люди. При всей хаотичности их перемещений, они всегда знают, где еда и где весело.

После нескольких поворотов, почти уже заработав головную боль, я достиг главной площади. Всё было на месте: Собор, Дворец Дожей, Башня и Лев. У меня даже осталось время, чтобы заглянуть во Дворец, потому что мы должны были встретиться с Федерико в четыре где-то здесь, на Сан Марко.

Когда я вышел из Дворца, над площадью сияло солнце. До четырех еще было какое-то время, но сходить в Собор я бы уже не успел. На скамейке отыскалось освещенное солнцем местечко, и после холодных камер и подземелий венецианских дожей погреться было приятно. Я направился к скамье, обходя продавцов корма – площадь заполонили сотни голубей. Усевшись, достал недавно купленное дешевое карманное издание “Le Rouge et le Noir”(1). Если вы не сможете выучить французский со Стендалем, вы безнадежны. Я попытался читать, но эти венецианские голуби – настоящие бандиты. Они крупнее обычных, высокого мнения о себе и твердо убеждены, что туристам полагается их кормить до отвала. Если ты этого не делаешь, они зовут еще больше своих друзей и все вместе карабкаются тебе на ботинки. Кричать на них или вставать бесполезно – их это нисколько не впечатляет.

Десять раз прочитав одно и то же предложение в приятной компании голубей, я вдруг заметил кое-что. Во-первых, голуби куда-то подевались, во-вторых, солнце скрылось. Точнее, солнце от меня было заслонено. Огромным человеком. Высоким, под метр девяносто, коротко стриженным, в темном пальто, явно любителем физических упражнений.

– Жульен(2) уже ушел из отцовского дома? – спросил он по-английски баритоном, от которого у меня по спине поползли мурашки.

– Еще нет, – пробормотал я.

Он явно собирался сесть рядом, и я скорее подвинулся, иначе бы он раздавил меня. Разве европейцам не полагается быть утонченными и вежливыми?

– Стендаль был хорошим дипломатом, но мне больше импонирует точка зрения Лампедузы(3): достичь власти относительно легко – труднее удержать ее, – сказал он, глядя мне прямо в глаза.

Я снова почувствовал себя семилетним мальчишкой, который забыл выучить урок. Сглотнув, я мысленно одернул себя; мне не нужны лекции по литературе или политике! Надо ответить что-нибудь глупое, он поймет намек и отстанет. Разве его в детстве не учили не вступать в разговоры с незнакомцами? Скорее всего, нет – с такими габаритами, как у этого человека, незнакомцев можно не опасаться.

– Правда? А я думал, это приключенческий роман. Ну и ладно – у меня еще есть комиксы, – ответил я с самым придурковатым выражением лица. Показалось мне, или в глазах его сверкнул гнев? Кажется, сработало…

– Уже деградировал до комиксов? – спросил он тем вежливым тоном учителя, который сейчас начнет на тебя кричать. Похоже, чтобы избавиться от него, этого мало. Я открыл было рот, чтобы ляпнуть следующую нелепость, но он остановил меня пронзительным взглядом. Солнце больше не слепило меня, и я наконец смог как следует рассмотреть его лицо. Хотя он был красив, аура властности и опасности, распространяемая им, заставили меня еще больше занервничать. По первому впечатлению он походил на результат спаривания льва и кобры. Мужественные, аристократичные черты; суровые, как грозовое небо, голубые глаза, русые волосы, около сорока лет (хотя трудно точно сказать) и выражение превосходства на лице. Он восседал на этой несчастной скамейке, как на троне, и я, до этого устроившийся в удобной расслабленной позе, глядя на него, выпрямился.

– Конрад фон Линторфф, – представился он, протягивая руку. Я пожал ее, не совсем сознавая, что делаю, и автоматически ответил:

– Гунтрам де Лиль.

Я мысленно отвесил себе оплеуху – не стоило сообщать свое имя первому встречному, тем самым поощряя его и подбрасывая тему для продолжения разговора: «какое странное у тебя имя». Должно быть, мои родители были навеселе, когда выбирали его.

– Тебя назвали так в честь короля(4) или оперы(5)?

– Не знаю, – ошарашено признался я. Отлично, Гунтрам – переходим от литературы к истории. Где тут стена, чтобы побиться головой?..

– Это старинное франкское имя. Но ты говоришь по-английски без французского акцента, – заметил он.

Почему все, услышав мое имя, немедленно делают вывод, что я – француз? Я не отрицаю своих корней, но мне ближе Аргентина, чем Франция или США.

– Я родился в Нью-Йорке, но большую часть жизни провел в Аргентине. Мой отец был французом, а мать наполовину немка, кажется. Но я не уверен, – покорно объяснил я под его испытующим взглядом. Или то была моя бабушка?..

– Тыковка, вот ты где!!! – заорал кто-то над ухом, набрасываясь на меня, как гаучо(6) – на мирных переселенцев, но в этот раз (только в этот раз!) я был рад услышать это дурацкое прозвище.

– Привет! Рад, что ты всё-таки потрудился посмотреть карту и даже меня нашел, – я обнял Фефо.

– Ты такой смешной, тебе надо выступать перед публикой, – с такими словами он похлопал меня по спине, сильнее, чем требовалось. – Я пришел сказать, что занят и до завтра мы не увидимся. Ты уже был в этом склепе – нашем хостеле? Жуть. Моя мать нас ненавидит, тыковка!

Я точно тормоз: одного раза мне не хватило, чтобы понять, что меня послали лесом. Совсем послали.

– Я мог бы пойти с тобой, – сказал я, понимая, как жалко это звучит. Словно младший брат уговаривает старшего взять его с собой.

– Лучше не надо. Это для взрослых, – прошептал Фефо. – Останься со своим другом… Мистер? – крикнул он так громко, что, наверное, лишь крылатый лев на верхушке колонны не услышал его.

И ты называл меня братом! А теперь, не раздумывая, бросаешь в этом гадюшнике! Клянусь, завтра я тебя убью. Сейчас неудобно – будет много крови и грязи.

– Конрад, герцог фон Линторфф, – коротко сказал мой новый знакомый; руки он не подал.

– Федерико Мартиарена Альвеар. Как поживаете?

Неловкий момент. Этот немец оказался не таким словоохотливым, как мне сперва показалось. И то, что Фефо присвистнул, услышав его титул, не улучшило ситуацию. Он просто коротко кивнул, безразлично глядя на моего друга.

– Мне пора бежать. Веди себя хорошо и не ввязывайся в неприятности, – с этими словами он быстро ушел, оставив меня на милость голубей-убийц и сурового немца. Занавес.

Я повернулся к новому знакомому и поднял голову, поскольку с моим ростом в 5 футов 4 дюйма(7) мои глаза приходились ему на уровень плеч. Я уже хотел попрощаться, но он вдруг спросил:

– Хочешь сходить в музей Коррера?

Ага, но только не с тобой.

– Я бы не хотел отнимать у вас время.

Это должно его пронять. Если верить романам, аристократы очень чувствительны.

– Я настаиваю.

Увы, не проняло. Тогда попробуем тактику номер два – изобразим имбецила. Я уже собирался ввернуть что-нибудь про Макдональдс, но он успел прежде меня.

– Мне будет приятно провести с тобой время, – с легкой улыбкой сказал он, глаза мягко светились. – Кстати, твой друг только что назначил меня твоим сторожем, – определенно, он был доволен этим назначением. – Надеюсь, ты не кусаешься, – фыркнул он, делая ситуацию донельзя абсурдной.

В фойе музея я хотел было пойти к кассе, но Линторфф удержал меня за руку.

– Билеты не нужны – я один из попечителей музея.

Ого! Он нереально крут.

– Пойдем, я покажу тебе комнату с картами и коллекцию монет. Потом можем посмотреть живопись.

Я почувствовал благоговение, когда увидел музейное помещение с рядами стендов и витрин, под стеклом которых хранились старинные карты и книги. Прежде мне не приходилось видеть ничего подобного. Я медленно пошел вдоль витрин, всматриваясь в детали экспозиции. Через некоторое время, вспомнив о своем спутнике, я поднял голову и поймал его внимательный взгляд, устремленный на меня; не знаю, почему я покраснел и поспешил отвести глаза.

Средних лет мужчина в синем костюме подошел к герцогу и что-то тихо сказал ему на ухо.

– Пришлите сюда куратора, – коротко распорядился Линторфф, поджав губы. Никогда раньше не видел, чтобы музейный служащий так шустро бегал от одного только недовольного взгляда; бедняга – я даже посочувствовал ему. Похоже, герцог любит, чтобы ему подчинялись, и его лучше не злить.

– Боюсь, что должен переговорить с директором.

– О. Большое спасибо за экскурсию. Для меня было честью познакомиться с вами, герцог.

Все-таки уроки этикета не были напрасной тратой времени…

– Пожалуйста, называй меня Конрадом. Кто-нибудь пока составит тебе компанию, а я потом присоединюсь к вам в зале живописи.

– Не хотелось бы никому причинять беспокойство, сэр.

Кто знает, может, сейчас мне удастся сбежать?..

– Не «сэр», а «Конрад». Ты оскорбишь венецианцев, если не дашь им продемонстрировать их славное прошлое, – ответил он твердо, исключая всякую возможность дальнейших дискуссий. Возможно, европейские аристократы не такие уж деликатные, как это принято считать. По сравнению с герцогом наш школьный директор – трепетная лань.

В сопровождающие мне досталась очень милая пожилая дама. Сначала я опасался, что ляпну что-нибудь глупое или неуместное, но она была настолько любезна, что не замечала моих оплошностей – если они были. Она водила меня по музейным комнатам целых два часа. Хотя точно я не могу сказать – время пролетело очень быстро. Потом мы с четверть часа ждали у входа в залы, посвященные изобразительному искусству, но наш немец так и не появился. Она предложила мне пойти смотреть картины с ней, но я чувствовал, что она нервничает из-за того, что нарушает распоряжение герцога.

…Я заворожено смотрел на изображение, символизирующее, как я предполагал, Древо познания. Понятия не имею, что это было такое, но это было прекрасно – яркие цвета и энергетика.

– Тебе нравится, Гунтрам? – прошептали мне в правое ухо, заставив вздрогнуть от неожиданности.

– Да, конечно.

Я огляделся и обнаружил, что моя спутница растворилась в воздухе.

– А чем нравится? – спросил Линторфф.

– Я не слишком хорошо разбираюсь в искусстве. Картина привлекает своей загадочностью.

– Но должна быть какая-то причина, почему она тебе нравится, – настаивал он. Похоже, промолчать не удастся. На этот раз мне почему-то не хотелось выглядеть в его глазах невежественным деревенским мальчишкой.

– Фигуры словно живые, – выпалил я, ожидая услышать его смех.

– Верно. В этом суть искусства, – сказал он мягко, одобрительно глядя на меня.

– Я сознаю свое невежество.

– Это – хорошее начало.

Тишина окружила нас. Чтобы разорвать повисшую в воздухе напряженную неловкость, я прошёл к следующей картине, но никак не мог избавиться от ощущения, что Линторфф смотрит мне в спину. Его взгляд нервировал меня. Мы в музее, неужели ему нечем больше заняться? Я взглянул в окно, и неожиданно вид голубей, вихрями кружащих вокруг колонны, подарил мне чувство умиротворения. Реки исступленных туристов на площади уже обмелели, все вокруг постепенно успокаивалось, кроме разве что официантов из кафе Флориан, которые, в противовес медленной величавости венецианского заката, как сумасшедшие носились взад-вперед, рассчитываясь с последними дневными клиентами и затаскивая столы с улицы в помещение, чтобы начать готовить зал к ужину.

– Думаю, на сегодня искусства достаточно. Пора что-нибудь съесть, – сказал Линторфф, возвращая меня к действительности. Он взял меня за руку, бережно, но крепко, и потянул за собой, словно тряпичную куклу.

Пора брать дело в свои руки. Вежливо, конечно.

– Извините, не хочу дальше злоупотреблять вашим временем, – сказал я, делая ударение на «не хочу»; возможно, сейчас до него наконец дойдет намек.

– Ерунда, – вот и весь ответ, что я получил…

Он потащил меня к лестнице, затем – к выходу, и через минуту мы уже оказались на улице. Цивилизованный подход не сработал – навязчивый немец определенно не желал понимать намеков.

– К сожалению, мой дом еще не привели в порядок, а приглашать тебя, такого юного, в отель совершенно неприемлемо, – как нечто само собой разумеющееся заявил он, пока уверенно вел меня сквозь лабиринт улиц, ни разу не свернув по ошибке в тупик. Простите? В каком веке он живет? Неужели ему никто не сказал, что в наше время совершенно нормально прийти вдвоем в ресторан отеля, и нет ничего смущающего в том, чтобы сидеть в партере театра? Я попытался притормозить, упираясь ногами, но выразительный взгляд заставил меня передумать. Хорошо, ты победил, но только потому, что я голодный; шансы, что я смогу разыскать Фефо и мы пойдем ужинать в нашу любимую сеть быстрого питания, были ничтожно малы и, честно говоря, фастфуд мне уже порядком надоел.

Мы остановились возле здания с неприметной дверью и двумя маленькими неосвещенными окнами. Может, это опиумный притон? Нет, не с моим счастьем. Почему со мной никогда не случается ничего интересного?

Войдя внутрь, мы оказались в теплом, заставленном мебелью помещении. Я глазел на обеденную залу и даже не заметил, как Линторфф снял с меня куртку. Девушка в темной униформе взяла нашу одежду.

Линторфф был одет в серый однобортный костюм, галстук в тон и черные туфли ручной работы. Все выглядело дорого и эксклюзивно. Я поневоле почувствовал смущение из-за своих обычных голубых джинсов и коричневого свитера. Официант провел нас вглубь зала к маленькому столу. Линторфф уселся у стены, так, что весь зал был в его поле зрения.

Мне дали в руки меню, я открыл его и обнаружил, что все названия написаны по-немецки. Приехав в Италию, я попал в «маленькую Германию»?

– Как обычно, – быстро сказал Линторфф, и у меня отобрали меню. – Что ты будешь пить? – спросил он у меня.

– Не знаю. Мне в октябре исполняется двадцать, – ответил я, надеясь, что смогу попробовать немного вина. Возможно, что-нибудь вроде настоящего кьянти, о котором я так много читал.

– Минеральной воды, Карло.

Без всяких предисловий Линторфф принялся излагать мне историю Венеции. Странно, но его мягкий тон, его немецкий акцент и отточенность его формулировок оказали на меня гипнотическое воздействие. Я расслабился в тепле и стал осторожно осматриваться, обнаружив, что за соседним столом сидят двое верзил в темных костюмах. Странно, что, находясь в ресторане, они не ели, а только пили кофе и воду. К тому же они выглядели знакомо, но я не мог вспомнить, откуда.

– Моя охрана. Ты видел их в музее. Тот, что слева – Хайндрик, а справа – Фердинанд.

Я сглотнул, вытаращив глаза. Не могу даже сказать, поразило ли меня то, что Линторффу с его габаритами и крутым нравом требуется защита – можно только пожалеть того беднягу, который осмелится на него напасть, – или то, что он признавал необходимость охраны.

– Я владею несколькими банками и компаниями, – пояснил он.

– Понятно, – глубокомысленно ответил я. Похоже, открывается новый сезон игры "Двадцать вопросов", и я стану главным участником.

– Ты живешь с родителями в Буэнос-Айресе?

– Они умерли, когда я был ребенком, – медленно сказал я, внезапно заинтересовавшись изящным фарфоровым блюдом. Совершенно очевидно, он собирался продолжать в таком же духе. Но эта тема была слишком болезненна для меня, я просто не хотел обсуждать ее вообще и меньше всего с малознакомым человеком.

– Как они умерли?

Деликатность европейцев явно переоценивают. Неужели никто не научил его, что с незнакомыми людьми следует разговаривать о погоде, не больше?

– Я бы предпочел сменить тему, если не возражаете. Не люблю говорить об этом.

– Ты потерял их недавно?

Не надейся, Гунтрам. Этот идиот не понимает намеков.

– Если вам так важно это знать – нет. Моя мать умерла родами, поэтому я ее не помню, а отец решил выпрыгнуть из окна, когда мне было семь. С того времени и до восемнадцати я жил в закрытой частной школе в Буэнос-Айресе. Теперь довольны? – сказал я сквозь зубы, бросив на Линторффа убийственный взгляд; сама Медуза Горгона в тот момент позавидовала бы мне.

– Почему он это сделал? – давил Линторфф, пронзительно глядя мне в глаза.

Ты совсем не умеешь вовремя остановиться? Что ты от меня хочешь услышать? Может, я должен рассказать, что мой отец винил меня в смерти матери? Что я ненавижу его за то, что у него не хватило смелости остаться со мной? Что я втайне завидовал отцу, потому что он смог это сделать, а я до сих пор жив?

– Если честно, я не знаю. Я был в школе, когда он погиб в Париже. Никаких объяснений он не оставил. Привел в порядок дела перед смертью; даже назначил моим опекуном юриста и учредил трастовый фонд, чтобы оплатить мое обучение, – проговорил я, чувствуя, как сдавливает горло.

– Соболезную твоей потере, – сказал Линторфф, бережно взяв мою ладонь и успокаивающе гладя пальцы. Я все еще смотрел себе в тарелку, хотя пища в ней потеряла всякую привлекательность. Несколько глотков воды помогли мне немного успокоиться.

– Чем ты зарабатываешь на жизнь?

Уже лучше. Более безопасная тема.

– Днем работаю официантом, а по вечерам посещаю публичный университет. Закончил вводный курс экономики и социального обеспечения. К счастью, в Аргентине не надо платить за патент, и на мою зарплату я могу позволить себе маленькую квартиру неподалеку.

– Нечасто встретишь такого самостоятельного юношу, который способен сам себя содержать и оптимистически смотрит на жизнь.

Хмм, кажется, я сейчас покраснею – хватит меня хвалить. Хотя нет, продолжайте – не так уж часто меня хвалят.

Я возобновил свою атаку на еду. Что бы это ни было, вкус фантастический.

– Почему ты изучаешь социальное обеспечение? Не слишком распространенный выбор.

– Когда мне было четырнадцать, школьный священник брал наш класс в трущобы, чтобы помогать живущим там людям. Он говорил, что мы не должны терять контакт с реальной жизнью и забывать о человечности. Эти люди произвели на меня сильное впечатление, и я продолжал ходить туда по выходным, помогал на кухне, учил детей читать. Не хочется думать, что с ними стало во время политических потрясений…

Видишь? Не так уж трудно со мной общаться.

Он ничего не ответил. В тот момент он выглядел глубоко погруженным в свои мысли, и я смог безбоязненно рассмотреть его лицо. Высокие скулы, полные губы, голубые глаза, которые сейчас казались темнее, тонкие линии вокруг них. Из-за длинных ресниц глаза выглядели больше, чем на самом деле. Он был красив мужественной красотой, наверняка женщины сходят по нему с ума. Стоп, а это откуда взялось? Я не интересуюсь мужчинами! Я натурал, и парни не должны казаться мне красивыми! Я покраснел второй раз, и он это заметил.

– Какого рода отношения связывают тебя с тем мальчишкой, – в голосе совершенно явственно прозвучало отвращение, – с площади?

– Федерико? Он – мой лучший, особенный друг и приехал со мной в Европу на каникулы. Мы с ним вместе развлекаемся с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, – объяснил я.

Один из охранников едва не разбил кофейную чашку о блюдце, в шоке уставившись на меня. Почему Конрад выглядел так, словно готов взорваться? Гнев в его глазах сменился холодной яростью. Осторожней, парень, это настоящий фарфор, и твой босс будет недоволен, если ты его разобьешь и ему придется платить. Хотя ваши трудовые отношения меня не касаются.

– Нас поселили в одной спальне, и хотя это заняло некоторое время, в конце концов мы стали лучшими приятелями, и Фефо всегда был не прочь развлечься. Конечно, со стороны это выглядело странно, но там такое – обычное дело. Признаюсь, он иногда ставил меня в неудобное положение, но постепенно я привык. Учителя наказывали нас, но чем еще заняться в закрытой школе?

– Я не удивлен. То, что он делал – преступление, особенно с учетом того, что тебе было тринадцать, а он выглядит гораздо старше тебя, – сказал Линторфф, поджав губы, его голос стал ниже, а немецкий акцент – заметнее, чем прежде. Я оглянулся и увидел, что его охранники тоже шокированы. Не моя вина, что у немцев совсем нет чувства юмора!

– Ничего постыдного мы не делали. А вот когда он назвал меня в присутствии своей матери голубком, тогда действительно было неудобно. Но мы привыкли шутить друг над другом. Я знаю, пора стать взрослее, но мне же пока всего девятнадцать. Знаете, в школе Фефо вел себя, как полный отморозок. Однажды он притащил свинью в библиотеку, – оправдывался я, сбитый с толку тем, что все трое смотрят на меня с осуждением. – Неужели вы сами никогда не валяли дурака в школе? Не развлекались?

Двое охранников все-таки оказались живыми людьми – они хохотали до слез. Действительно, жирная свинья в библиотеке была невероятной шуткой. К сожалению, из-за нее нам запретили выходить в город в течение двух месяцев, и пришлось целую неделю чистить картошку.

– Ты имеешь в виду, подшучивали ли мы друг над другом? – спросил Линторфф, бросив убийственный взгляд на своих людей; через секунду они уже были абсолютно серьезны.

– Да. Вас, наверное, удивило, как он меня называет? У него привычка придумывать мне прозвища.

– Похоже, английский тебе не родной язык.

– В общем, да. Я привык думать на испанском.

– Развлекаться(8) с кем-то означает заниматься случайным сексом. Обычно развлекаются с проститутками, – терпеливо объяснял мне Линторфф, словно маленькому ребенку.

Больше всего на свете мне сейчас хотелось провалиться сквозь землю. Я жестоко покраснел и буквально умирал со стыда. Почему преподаватели учат нас понимать язык Шекспира, но оставляют без внимания действительно важные выражения?

– Закажу-ка я лучше десерт, прежде чем ты окончательно переселишься под стол, – сказал Линторфф, позабавленный моей реакцией.

Он что, читает мои мысли? Все-таки нет. Наверняка я выгляжу убито. Очень некстати в голову пришла картинка, как весь мой класс «развлекается» друг с другом, и это было действительно смешно. Немцы наверняка решили, что у нас в школе была очень веселая жизнь. Фу-у-у, я и Фефо!

– Возможно, тебе стоит приобрести экземпляр «Американского психопата»(9), чтобы расширить свою английскую лексику, – весело предложил Линторфф.

– В школе мы для этого читали «Над пропастью во ржи»(10). Видимо, мне стоит обновить словарный запас, – пробормотал я, пытаясь прийти в себя после одного из самых неловких моментов моей жизни. Меня спасла армия официантов, уносящих посуду. Затем появилась очень привлекательная тележка с десертом, и на ней среди прочего прятался поделенный на порции яблочный пирог с миндалем – в точности такой, как я люблю. Давно я не ел его – с тех пор, как мне исполнилось семь. Забавно, какие незначительные вещи нам запоминаются.

Я попросил кусочек, и пока мне его сервировали, я взглянул на Линторффа и поймал его внимательный взгляд. Откусив от пирога, я немного расстроился из-за того, что они забыли положить корицу. Знаю, что в такие десерты ее не принято класть, но привычка есть все яблочное с корицей досталась мне от отца.