Текст книги "Заместитель (ЛП)"

Автор книги: Tionne Rogers

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 65 страниц)

Петер стал немного разговорчивей. Он не стеснительный, как я, просто сосредоточенный и спокойный. Но может быть очень впечатляющим, как, например, в тот раз, когда я забыл дома часть нашего общего задания. Он лишь бросил на меня убийственный взгляд, которому позавидовал бы даже Горан, и пробормотал: «Тогда завтра». Петеру всего девятнадцать, но некоторые вещи у человека в крови. Он без возражений согласился перебраться в банк, в то время как Корина предпочла уклониться от приглашения. Петер в первый же день присоединился ко мне и казался вполне довольным небольшой, но специфической библиотекой банка, где можно было найти такие материалы, которые не сыщешь в публичных книгохранилищах.

Первым, кто нас проинспектировал, был Михаэль, и, похоже, мы выдержали проверку, потому что он относительно быстро ушел. На следующий день в библиотеку явился сам Конрад, торопящийся в аэропорт.

– Добрый день, – сказал он, и мы подскочили, как хорошо смазанные пружины, чтобы поприветствовать его.

– Конрад, позволь представить тебе Петера Кьергаарда.

– Добрый день, Грифон, – уважительно поклонился Петер. Я во все глаза уставился на него.

– Надеюсь, ваш дед в добром здравии, Кьергаард, – мягко сказал Конрад, ничуть не расстроенный тем, что к нему обратились, используя неофициальный ранг.

– Да, спасибо, мой Грифон. Отец шлет вам наилучшие пожелания.

– Спасибо. В свою очередь прошу передать мои пожелания благополучия вашей семье. Гунтрам, я улетаю в Нью-Йорк. Вернусь где-то шестнадцатого мая.

Да уж, совсем не так я представлял наше прощание, но сейчас неподходящий момент для того, чтобы устраивать сцены. Клянусь, ему придется кое-что выслушать, когда он позвонит или вернется домой.

– Хорошего полета, Конрад, – вежливо ответил я, глотая ярость. Его не будет целую неделю, и вот как я узнаю об этом!

– Спасибо. До свидания, – ответил Конрад и исчез, даже не поцеловав меня (не самая лучшая идея, конечно, но хоть что-то, или мог бы обнять – ну да, совсем плохая идея).

Пора поговорить с Петером, который снова уткнулся в справочник.

– Откуда ты знаешь, что можешь его так называть?

– Всем известно, какое положение занимает Линторфф. Наша семья владеет маленьким инвестиционным банком в Дании, и ему принадлежит 24% наших акций. Он спас нас от банкротства во время кризиса 1996 года. Как еще мне его называть, чтобы выказать уважение? – Петер пожал плечами.

– Ты никогда не говорил, что знаешь его!

С другой стороны, я тоже не афишировал, что живу с Конрадом.

– Ты никогда не спрашивал. Он дал в долг моему деду, чтобы купить маленький банк в Гибралтаре, и офшорный бизнес нас спас.* Он был единственным человеком в банковском сообществе, кто не попытался воспользоваться нашим тяжелым положением, растащив нас на куски. Глядя на него, другие тоже оставили нас в покое, и в результате мой дед сохранил контроль над компанией. Линторфф поступил с нами порядочно, хотя мы по сравнению с ним – ничто, и никогда не достигнем его уровня, – объяснял Петер, опустив глаза в стол, словно ему было стыдно за неудачные деловые решения своих родственников. – Но не думай, что я буду делать за тебя домашнее задание, – предупредил он меня, и я рассмеялся.

– Да я тебе и не дал бы его делать – по-немецки ты пишешь еще хуже меня! Нам нужна Корина.

– Точно. И еще ее имбирное печенье, – он хихикнул – в первый раз за те полгода, что я его знал. – Хватит отвлекаться. Нам нужно закончить.

24 мая

Вчера закончилась выставка. Я до сих пор не понимаю, почему Конрад так зол. Это не моя вина. Я делал все, как полагается! Теперь он со мной не разговаривает!

Двадцать второго мая в большом павильоне рядом с парком отеля выставка открылась для посетителей. Экспонировалось около восьмидесяти картин тридцати учеников Остерманна. Кто-то представлял одну работу, другие – по четыре, но по условиям одному человеку можно было показывать не больше пяти. К моему крайнему облегчению мои работы повесили в углу почти рядом с выходом в парк, вдали от центра помещения. Хорошо.

В выставочном зале я столкнулся с Титой и Клэр, которые оживленно переговаривались с четырьмя незнакомыми женщинами. Они стояли недалеко от места, где висели мои картины. Не желая им помешать, я попытался проскользнуть мимо, но Тита увидела меня и громко и радостно окликнула. Я, как побитый щенок, поплелся к ним, горячо надеясь, что Клэр не заметила, что на моей картине она, как сказал Конрад, символизирует «подошедшую к концу жизнь».

– Здравствуйте, Тита. Как поживаете? Здравствуйте, Клэр, как раз собираюсь посмотреть ваши работы, – смущенно сказал я.

– Гунтрам, я поражена, – ответила она мягко, но очень серьезно. О-о. Кажется, она сердится. Я беспомощно улыбнулся.

– Я сейчас в полном раздрае, – пожаловалась Тита. – Мне хочется эту, но Клэр тоже ее хочет. Наверное, тогда я куплю ту, с собаками, – на картину с детьми слишком много претендентов. Они там такие живые.

– Вам она нравится, Клэр? – смущенно спросил я.

– Она чудесна! У меня много портретов, где я выгляжу, как Барби, но сегодня я в первый раз увидела на картине саму себя. Муж влюбился в нее, но есть еще желающие.

– Уже готовят ножи и пистолеты для встречи на рассвете, – засмеялась Тита.

– Скорее уж сумки и каблуки, – хихикнула Клэр. – Я не позволю жене Ван Бреды выиграть этот лот!

– Рад, что она вам понравилась. Другим тоже?

– Конечно! Даже Остерман сказал, что она хороша!

Мне еще долго не удавалось от них сбежать. Потом они захотели чаю, и я был представлен еще нескольким женщинам, которых не запомнил. Кажется, здесь сегодня собрался не только наш рисовальный класс, но и все высшее общество Цюриха. К тому моменту, как село солнце, я обзавелся чудовищной головной болью и мечтал о том, как бы спрятаться под столом. С огромной радостью я увидел, что пришел Хайндрик – появился законный повод отсюда сбежать. Я попрощался, ссылаясь на то, что завтра с утра в университет, и всю дорогу домой терпел насмешки Хайндрика. Теперь он зовет меня тусовщиком.

Вчера после учебы мы с Петером занимались в библиотеке банка (где еще?!); в пять он ушёл, а мне было пора одеться к аукциону. Ох уж этот пингвиний стиль! Моника отправила меня переодеваться наверх, в кабинет Конрада. Странное тревожное чувство охватило меня, когда оказался у него в кабинете совершенно один – Конрад должен был прилететь из Лондона позже, прямо к началу события. Не знаю, то ли дело в том, что его нет, или у этого места плохая карма… Его кабинет – одно из таких мест, где невозможно расслабиться. Я поспешно оделся и сбежал к Монике в кабинет, где она до сих пор еще работала.

– Выглядишь хорошо. Подойди сюда, волосы надо поправить, – сказала она, осмотрев меня. – Всё, готово.

– Можно, я посижу здесь?

– Нет, иди к Михаэлю. Он уже собрался. Мне еще надо привести себя в порядок.

– А если вам не ходить?

– Боюсь, это часть моей работы. Я должна отвлечь Гертруду, если ей на глаза попадется Фердинанд, а Михаэлю придется прятать от нее новую подружку Фердинанда. Если мы провалим свою миссию, тебе придется успокаивать герцога, – очень серьезно предупредила она меня.

– Может, поменяемся заданиями?

– Нет, милый, ты пропустил голосование, – сказала она, сверкнув белоснежной улыбкой.

– И когда же оно состоялось?

– Этим утром. Теперь иди. Не хочу опоздать и выслушивать жалобы Михаэля, что он задерживается по моей вине.

Мы приехали на аукцион в половине восьмого, и там уже было столпотворение. Поздоровавшись с несколькими знакомыми, в основном, с соученицами по студии Остерманна и их мужьями, я сбежал в сад. Правило «не выходить из помещения» я не нарушил – это частная территория, и она принадлежит отелю. Мне хотелось тишины, и ночная свежесть приятно успокаивала волнение. Чтобы стало совсем идеально, хорошо бы взять (стащить) бокал шампанского. Кто знает, может быть, у меня еще есть шанс. Конрад, наверное, занят аукционом, хотя я его до сих пор еще не видел.

Запах русской сигареты испортил блаженство. Его ни с чем не спутаешь. Я знаю – Алексей курил одну-две за вечер. Очень сильные, до тошноты – пока к ним не привыкнешь. Я встал и решил уйти.

Вернулся в помещение выставки, я снова подошел к своим картинам. Можете считать меня романтиком, но мне хотелось попрощаться с ними. К счастью, там никого не было, поскольку аукцион уже начался, и можно было бросить на них прощальный взгляд.

– Не стоило их вешать здесь, – глубокий голос заставил меня дернуться. Я поспешно оглянулся и увидел мужчину среднего роста – гораздо выше меня, но на голову ниже Конрада – с черными волосами и самыми темными глазами, какие я только видел. Привлекательного, хорошо сложённого и с тяжелыми чертами лица. Лет сорока с чем-то, я бы сказал. Он пренебрежительно ухмыльнулся. – Человечество бы только выиграло, если б в этой комнате случился пожар.

Странный акцент, похож на акцент Алексея…

– Авторы вложили в них много труда. Это благотворительное мероприятие, здесь только любители, не профессионалы.

– Да, я слышал. Просто удивляюсь, почему такой хороший художник, как автор этих трех картин, тратит здесь свое время. Если бы он не был таким эксцентричным и не прятался от всего мира, то избавил бы меня от необходимости смотреть все это убожество.

Что?! Мой мозг заработал. Неужели это тот, о ком я думаю? Русский из Лондона? Я молчал.

– За обманчивой простотой скрывается великолепная классическая техника. Вроде бы обычный сюжет. Три собаки; та, что в центре, бездумно уничтожающая голубого слоненка (Ага, Мопси-Разрушитель), очевидно хорошей породы; вторая, слева, маленькая дворняжка, умирает от желания поучаствовать и в тайне бесится, что ее не позвали, а третья, справа, большая, вроде бы дремлет, но в тоже самое время следит, чтобы две других не покидали своих мест. Почти чувствуешь, как поднимается и опускается ее грудь. Иносказательное отображение нашего общества.

– Я вижу лишь играющих собак.

– Не надо скромничать, Гунтрам, – сказал он.

Я застыл. Он хищно улыбнулся, и я почувствовал себя неуютно.

– Я слежу за вашими работами с двухтысячного года. Для меня стало большой неожиданностью, что вы так молоды. Сколько вам лет?

– Двадцать, – пробормотал я. Все-таки он тот самый русский! – Мистер Обломов? – спросил я, протягивая ему руку и надеясь, что он не слишком огорчен, что я оказался сопляком, а не маститым художником.

– Обломов – один из моих подчиненных. Меня зовут Константин Иванович Репин, – представился он, глядя мне в глаза и задержав мою ладонь в своей немного дольше, чем принято. Я смущенно опустил глаза. – У вас такие маленькие изящные руки. Руки художника.

– Я должен возвращаться, сэр. Аукцион уже начался, – неловко извинился я, желая поскорее сбежать.

– Незачем спешить – ваши картины уже проданы в соответствии со статьей семь правил аукциона. Я купил их вчера и теперь хотел бы получше познакомиться с их автором. Поужинайте со мной.

– Боюсь, что не могу, сэр. Я здесь с друзьями.

Ни за что никуда не пойду с этим человеком! У меня от него мороз по коже. С Конрадом ничего подобного я не чувствовал, даже в наши худшие дни.

– Линторфф очень вами дорожит. Его можно понять – художник еще прекраснее своих картин. Я бы тоже трясся над вами, если бы вы были моим.

Я уставился на него, вдумываясь в сказанное. Нет, вряд ли здесь есть двойной смысл. Пора бежать к папочке Горану или Михаэлю. – Хорошего вечера, сэр. Было… интересно с вами познакомиться, – сказал я, тщательно подбирая слова.

– Послушание и преданность. Тоже хорошие качества. Мы с вами еще увидимся.

– Гунтрам!!! Иди сюда!

Я оглянулся и увидел Фердинанда, глядящего на русского со смесью холодной ненависти и презрения. Вот дерьмо! Он слышал нас или вообразил чего-нибудь и сейчас побежит докладывать Конраду. Мне стало нехорошо. Опустив глаза, я послушно подошел к Фердинанду и едва не вздрогнул, когда он положил мне на плечо тяжелую руку. Он подтолкнул меня к выходу.

– Восхищен вкусом Линторффа, Кляйст. Он стоит каждого цента, уплаченного в Венеции, – сказал нам в спину Репин.

Фердинанд ничего ему не ответил и потащил меня за собой. Мы поспешно покинули отель.

– Разве мне не нужно подождать Конрада?

– Нет, поезжай домой с Гораном. Кто-то купил твои работы, и все расстроены. Не думал, что моя бывшая жена настолько неадекватна.

– Как такое могло произойти? Это же аукцион.

– Глава семь правил. Если ты предлагаешь цену, в пятьдесят раз превышающую начальную ставку, ты можешь получить лот, не участвуя в аукционе. Этот пункт был придуман для семей, которые хотели продемонстрировать предмет, но не хотели его терять. Предмет попадал в каталог, а собственник мог сделать предложение цены до аукциона, которое автоматически принималось, и вещь оставалась у него. Некто заплатил сто пятьдесят тысяч швейцарских франков за твои работы.

– Что? Этот парень, Репин, выложил полторы сотни тысяч за мою мазню? Кстати, это он все это время покупал мои работы. Обломов лишь его секретарь. Нет, он сказал: «подчиненный».

– Именно. Садись в машину и расскажи Горану все, о чем он попросит, – скомандовал Фердинанд. – Конрад будет в ярости, когда прилетит из Лондона. Публично побит на своей же собственной территории.

– Кто он такой, этот Репин? – воскликнул я, когда он уже закрывал дверь машины.

– Босс Морозова.

Горан не был расположен к сотрудничеству. Он выяснил, что сказал русский, и не ответил ни на один мой вопрос. «Спроси герцога» – всё, что я от него услышал.

Когда мы приехали домой, меня отправили спать. Что?! А ужин? Я открыл рот, чтобы возмутиться, но выражение лица Горана убедило меня, что иногда полезно поголодать.

– Я проведаю на кухне собаку, а потом пойду спать, – быстро сказал я.

– Давай.

На кухне счастливица Мопси ела свой ужин. Везет же некоторым! Я наклонился, чтобы ее погладить, и в этот момент появился Фридрих.

– Ты ужинал?

– Нет. Фердинанд увел меня прежде, чем я успел что-нибудь перехватить.

– Я попрошу помощника повара что-нибудь сделать для тебя. Иди в свою комнату и оставайся там. Всем нужно много чего обсудить. Ты принял лекарства?

Я что, маленький?!

– Нет еще, – буркнул я.

– Не забудь. Герцог прибудет в десять и будет ужинать со своей командой. Не жди его. Ты можешь взять с собой Мопси. В одиннадцать я ее заберу.

Здорово: меня не только отослали спать, но еще запретили выходить из комнаты! Но у кого хватило бы духу спорить с Фридрихом, когда у него такое угрюмое лицо…

Признав поражение, я забрал Мопси и пошел к себе. Позже я слышал, как приехал Конрад, голоса Михаэля, Фердинанда и, кажется, Алексея. Хотел спуститься, но они быстро ушли совещаться в библиотеку.

25 мая

Утром в субботу меня разбудил Фридрих. Я сел на постели, еще не до конца проснувшись, и заметил, что, во-первых, судя по положению солнца в окне, уже довольно поздно, а во-вторых, другая сторона кровати пуста и вообще не примята. Неужели Конрад спал где-то еще? Проклятье! Вчерашнее происшествие – не моя вина! Конрад не имеет права сердиться на меня из-за этого. Я следовал всем инструкциям, до последнего слова!

– Вставай, Гунтрам. Тебе нужно одеться к завтраку. Скоро все придут, – сказал Фридрих, доставая неформальную одежду. Странно – ни галстука, ни пиджака... Почему у Фридриха красные глаза?

Я отправился в большую столовую, где обнаружил Горана и Алексея, тоже одетых неформально. Алексей обнял меня и стал расспрашивать, как дела в университете. Горан выглядел более мрачным, чем обычно. Через несколько минут один за другим пришли Фердинанд, Михаэль и последним Конрад, и стали рассаживаться по местам. Когда Фердинанд садится справа, это означает, что за столом будут обсуждаться дела. Михаэль расположился слева. Да, точно, дела…

Двое слуг подали кофе и исчезли. Атмосфера была гнетущей.

– Гунтрам, я хочу услышать твою версию, прежде чем приму решение, – сказал Конрад с нечитаемым выражением лица, отчего у меня внутри похолодело, как никогда прежде. Я бросил убийственный взгляд на Фердинанда. Наверняка он уже рассказал ему целую историю!

– Этот человек, Ретин, он – тот Обломов, который покупает мои рисунки с двухтысячного года, тот, который живет в Лондоне, и на него работает Лусиана. Он еще купил вчерашние картины, – медленно проговорил я. – Вернее нет, Обломов – его подчиненный, и Лусиана работает для него. Вот что он сказал, – я нервно сглотнул.

– Это всё? – угрожающе спросил Конрад.

Лгать вообще плохая идея, но умолчать о его флирте со мной – еще хуже, тем более что Фердинанд уже наверняка всё слил. Я собрался с духом и выложил остальное:

– Он сказал, я цитирую: «Художник еще прекраснее своих картин; я бы тоже трясся над вами, если бы вы были моим», – прошептал я, чувствуя себя все хуже и хуже.

Тяжелая оглушительная тишина повисла над столом.

– Как давно ты с ним знаком? Смотри мне в глаза, Гунтрам.

– Со вчерашнего вечера! Я ни разу в жизни его до этого не видел. Он покупал мои работы через Лусиану. Ты же был там, когда Долленберг говорил, что в первый раз русский пытался установить со мной контакт в середине двухтысячного года, но Федерико никогда не передавал мне ничего от него.

– Я пытаюсь разобраться, каким образом в этой замысловатой игре задействованы Долленберги, – сурово ответил Конрад.

– Но ты же сам купил их дом в Аргентине! Это совпадение! Мне жаль, что этот Рубин испортил аукцион, но я не имею отношения к его сумасшедшей выходке. Мои работы столько не стоят!

– Я побывал в их доме по совету Ландау, – угрюмо проговорил Конрад, глубокая морщина прорезала его лоб.

– Сир, разрешите сказать? – подал голос Алексей с другой стороны стола.

– Да.

– Гунтрам, его зовут Константин Иванович Репин. Он – один из самых загадочных персон для российских правоохранительных органов. Существует предположение, что он – верховный лидер русской мафии, и именно он организовал масштабную торговлю оружием после распада Советского Союза. Морозов, который причинил нам так много беспокойства в последнее время, всего лишь подчиненный Репина. Человек по фамилии Обломов реально существует, но он только один из помощников Репина, именно с Обломовым знакома жена Долленберга. По сведениям из наших источников, Репин жесток, причастен ко многим убийствам и при этом обожает искусство. Под разными именами он покупает предметы искусства в Лондоне, Париже и Нью-Йорке, и, возможно, ему на самом деле нравятся твои работы из-за их классической техники. Известно, что он приезжал в Аргентину в двухтысячном году, а затем в две тысячи первом, когда сделал несколько приобретений. Так что думаю, она говорила нам правду о том, как Репин увидел Гунтрама.

– Он меня никогда не видел до вчерашнего вечера! – запротестовал я.

– Репин как первоклассный шахматист – его игры могут тянуться неделями. Русские мафиози могущественны и обладают весьма изощренным умом. Они пережили сталинизм, советские времена и теперь, распространив свои интересы на весь мир, сильны как никогда. Скорее всего, Репин увидел твои рисунки в Буэнос-Айресе, заинтересовался и решил заполучить тебя.

– Алексей, он никогда не видел меня до вчерашнего дня, и Лусиана не говорила ему, кто я такой! Она же рассказывала, что он считал, будто я – глубокий старик!

– После того, как ему стало известно твое имя, узнать остальное ему не составило бы труда, Гунтрам, – заметил Фердинанд. – Наверняка он считал, что человека вроде тебя легко будет завлечь в свои сети. Возможно, Репин был заинтригован твоим юным возрастом и расстроен тем, что ты никак не желал идти с ним на контакт, сколько бы денег он ни предлагал Долленбергам.

– Это объясняет заваруху в Венеции, сир. Мне всегда казалось, что это всё было чересчур – даже для албанцев, – хмыкнул Горан. – Похоже, это была месть упрямому аргентинскому мальчишке и способ получить Гунтрама – заставить его исчезнуть.

– Не совсем понимаю вас, Горан, – тихо сказал я. Это уже слишком! Еще один миллиардер заинтересовался моей персоной?

Горан взглянул на Конрада, словно спрашивая разрешения говорить дальше, и тот едва заметно кивнул.

– Я занимался переговорами с албанцами, как ты знаешь.

– Да, вы компенсировали их потери.

– Не совсем так. У них был заказ от некоего русского похитить тебя. Они решили, что это месть за украденный товар. Идея состояла в том, что как только полиция задержит этого аргентинского парня, они придут за тобой, отдадут тебя русскому и получат хорошую плату. Некоторым состоятельным людям нравится иметь сексуальных рабов. Я много подобного навидался во время войны: похищают юных привлекательных девушек и юношей и потом обменивают их на оружие. Многие в конце концов оказываются в борделях, и если они умирают, никто о них даже не вспоминает – будут новые. Но в случае, если это высококачественный, хорошо образованный, ценный экземпляр вроде тебя, стараются устроить так, чтобы это лицо исчезло в результате аварии или было втянуто в криминальные дела – чтобы отбить охоту у кого бы то ни было его искать.

– Когда я возвращал тебе рюкзак, за тобой уже следили, – сказал Михаэль.

– Дайте мне закончить. Новость о двух лицах, привезших пять килограмм кокаина в Венецию, распространилась как пожар. Албанцы сказали мне, что две француженки работали на русских и украли у них товар. План был таков: подкараулить, когда полиция отпустит тебя, и передать русским. Албанцы считали, что русские хотят свести с тобой счеты, а венецианская лагуна слишком велика, чтобы искать тела всех пропавших туристов. Когда ты сказал, что провел день с герцогом, полицейский, Росси, позвонил нам, несмотря на давление своего руководства. Он сильно рисковал, и я считаю, что он спас тебе жизнь, выиграв для нас время и не отпустив тебя на улицу.

– Вот почему он заставил меня помогать художнице делать скетчи девушек, хотя к тому времени полиция уже нашла их тела, – прошептал я.

– Именно. Адвокат сделал свою часть дела, а я договорился с албанцами, предложив более выгодный контракт. К тому же они не хотели неприятностей с нами на нашей территории. Русские же в Венеции только пришлые. До этого я считал случившееся личной местью дилеров за украденные наркотики. Но если все это было инсценировкой, призванной наказать аргентинца за отказ передать тебя Репину, то дело приобретает больший смысл.

– Почему Росси помог мне?

– Он работает на нас. Имя Линторффов хорошо известно в Венеции. Помимо всего прочего, они – попечители многих музеев в городе, – объяснил Михаэль.

– Репин атаковал меня, так как считает, что я украл тебя у него. К тому моменту, как ты приехал в Европу, у него уже было все организовано. Одним махом наказать молокососа, отказавшегося сотрудничать – к тому же все выглядело так, будто он твой любовник – и заполучить тебя. Репин хорош, должен признать, – сказал Конрад. – Маленькая война, устроенная Морозовым, это только проверка моих возможностей. Раньше у нас с Репиным никогда не было проблем. Он занимался своими делами и никогда не лез в мои.

– Возможно, он решил увеличить свое влияние. Если он все время знал, кто я такой, почему бы ему просто было не познакомиться со мной и не попытать удачу?

– Может, он потерял уверенность в собственном умении соблазнять? – фыркнул Конрад; остальные заржали как гиены. – Нет, он не будет рушить хрупкий мир между нами. Он избавился от Морозова на прошлой неделе из-за того, что тот атаковал меня без разрешения. Если бы дошло до полномасштабной войны, это была бы пиррова победа для любого из нас, – задумчиво проговорил он.

– Конрад, со всем уважением, но маловероятно, чтобы человек, всего лишь увидевший один-два моих рисунка, стал бы тратить так много денег, времени и усилий, чтобы заполучить меня. На свете тысячи более привлекательных людей, чем я. Даже если он заинтересовался мною, у него же был целый год в Буэнос-Айресе, чтобы что-нибудь предпринять. У меня нет ни семьи, ни близких друзей.

– Я тоже думал над этим, – вмешался Алексей. – Даже если бы существовали прямые перелеты из Буэнос-Айреса в Москву, то такой перелет занял бы тридцать часов. Но если долго держать похищенного человека под наркотиком, можно причинить непоправимый ущерб его мозговой деятельности, а Репин не захотел бы терять художника, который ему так нравится. Перевозить тебя морем было бы еще сложнее.

Я почувствовал тошноту и вцепился в стол.

– Я должен извиниться перед тобой, Конрад – у меня оставались сомнения, не приложил ли ты руку к аресту Федерико. Ты же организовал тот трюк с ценными бумагами.

– Только потому, что сенатор хотела отдать тебя албанцам. Я бы никогда не стал рисковать тобой, вмешивая в дело, касающееся наркотиков. Такие схемы обычно плохо заканчиваются, – тихо сказал он.

– Два человека заинтересовались мною одновременно… Простите, но звучит невероятно.

– Сколько ангелов может поместиться на кончике иглы?..** – мягко сказал Алексей. – То, что Репин продемонстрировал свой интерес к тебе, делает для нас эту игру легче. Сейчас мы знаем причины убийства Морозова и его последней атаки.

– Если только мы верим в то, что Морозова устранили из-за нас, наказав за своеволие, – как это декларирует Репин, а не просто потому, что Морозов хотел с нашей помощью избавиться от Репина, – сухо заметил Фердинанд.

– Нет, это понятно. Репин был в ярости – Конрад не дал ему увидеться с Dachs в Лондоне. Эта женщина должна была вручить ему Гунтрама, даже если сама и не подозревала о своей роли в этой пьесе. Уверен, что Репин подкинул Морозову идею атаковать нас, и мы должны были попасться в ловушку, тогда бы он начал настоящую войну против нас. Но когда Морозов стал терять деньги, контракты и человеческие ресурсы, Репин пошел на попятный, осознав, что не сможет одолеть нас, если мы ответим в полную силу. Смерть Морозова стала своего рода предложением мира, чтобы успокоить нас и восстановить прежние отношения, Фердинанд, – с задумчивым видом сказал Михаэль.

– Он пытается заставить меня вступить с ним в переговоры, но я никогда не отдам ему своего консорта***. Убив Морозова, он продемонстрировал нашим овцам-ассоциатам, что он может быть более сильным и решительным, чем я. Репин ожидает, что мои люди либо заставят меня договориться с ним, либо отправят меня в отставку. Вчерашний его спектакль был нужен затем, чтобы показать нам, что он способен на нашей территории побить нас по нашим же правилам. Открыто купив картины Гунтрама, он продемонстрировал ассоциатам, чего он хочет от меня.

– Конрад, Гунтрам – один из нас, и я готов отдать за него свою жизнь, – заявил Фердинанд.

– Как и все мы, – сказал Горан; Алексей немедленно кивнул, соглашаясь с ним. Михаэль был не столь уверен, но и он выразил свое согласие. – Не стоит пускать козла в огород.

Примечания переводчика

Гибралтар – безналоговая зона.

** Теологическая задачка, ставшая со временем математической.

*** Консорт = спутник, супруг

========== "15" ==========

3 июня

Я вернулся к учебе, и меня стали охранять еще тщательней. Теперь это не только Хайндрик, но еще и его приятели. Ларс Амундсен (тоже из шведской армии), Петер Янсен (голландская армия) и Ян Уве Хартик (немецкие вооруженные силы).

После лекций приходится сразу ехать в банк. Иногда ко мне присоединяется Петер, но подозреваю, что моя маленькая армия уже действует ему на нервы. Я его не виню. Корина нас бросила, и ее можно понять: кто захочет общаться с человеком, который боится покупать кока-колу в автомате и не может себе позволить разговаривать с тобой на открытом пространстве больше двух минут?

Да, признаюсь – я до смерти боюсь этого Репина. Каждый вечер, когда я ложусь спать, в голове безостановочно прокручиваются десятки сценариев, как бы могла повернуться моя жизнь, если бы в ней не было Конрада. Вскоре после нашей с Репиным встречи на аукционе я нашел в моем университетском шкафчике сверток, перевязанный красной ленточкой. Подумав, что это от Конрада, я вскрыл его и обнаружил там книгу о венецианских акварелях Сарджента и записку:

«Нет слов, чтобы выразить ту огромную радость, какую дарят мне ваши работы. Нарисовать их мог только человек с такой прекрасной душой, как ваша. Ни фотографии, ни видео не способны передать ваше обаяние. Я считаю дни до той минуты, когда вы будете моим».

– Хайндрик, можешь подъехать за мной прямо к дверям? …Нет, прямо сейчас! – вот все, что я решился сказать по телефону, пока прятал сверток и письмо в сумку с лэптопом. Через десять минут Хайндрик подкатил ко входу. Я запрыгнул в машину.

– Если герцог узнает, что ты прогуливаешь, мы оба покойники.

– Заткнись и вези меня домой или в банк! Хотя бы куда-нибудь! – рявкнул я. Кажется, это подействовало – Хайндрик велел водителю ехать в банк.

– Что-то случилось, Гунтрам? – обеспокоенно спросил он. Вместо ответа я сунул Хайндрику сверток, и, прочтя записку, он выругался по-шведски. – Тебе придется поговорить с Гораном.

Я кивнул.

Приехав на Борзенштрассе, мы прямиком отправились на третий этаж, в кабинет Горана, неброский, но элегантный. Он глянул на письмо и спросил:

– Где ты это нашел?

– В моем шкафчике несколько минут назад. Я им редко пользуюсь. Замок был цел, и я подумал, что это от герцога. Дома лежит дубликат ключей.

– Ясно. Не волнуйся. Это несущественно. Я поговорю с Его Светлостью.

– Я не буду жаловаться, если вы запретите мне ездить в университет.

Да, я боюсь этого русского. Он еще ненормальней, чем я думал, и то, что я прячусь за спиной большого грозного немца, его не остановит.

– Не думаю, что в этом есть необходимость. Иди в библиотеку, позанимайся. Я позову тебя, когда будет обед. Попроси чаю у секретарей – ты очень бледный.

Я просидел в библиотеке до часу дня, когда за мной пришел Горан и отвел в кабинет Конрада. Конрад появился у себя через несколько минут, один, и я бросился к нему в объятья. Он некоторое время держал меня, медленно поглаживая по спине, а я вцепился в него намертво.

– Пойдем, Maus, – мягко сказал он, аккуратно высвобождаясь. – Не надо так нервничать. Это шкафчик в общедоступном месте. Даже ребенок мог бы его вскрыть и оставить записку.

– Он дал понять, что у него есть мои фотографии и видео! Он помешался на мне!

– Да, но тебе ничего не угрожает. Если он злится из-за того, что ты со мной, он возьмется за меня.

– Нет, он всего лишь желает трахать меня ночью и заставлять рисовать днем! – воскликнул я, обиженный спокойствием Конрада.

– Гунтрам, чего ты добиваешься? Хочешь бросить университет и всю оставшуюся жизнь бояться Репина? Любой мог добраться до шкафчика. Или ты прекратишь рисовать из-за того, что ему нравятся твои картины?

– Что, если он нападет на тебя?

– Не нападет. Если он не сделал этого после Венеции, когда был в ярости, то не сделает и сейчас. Он слишком многое может потерять. Репин просто пытается манипулировать тобой. Дает понять, что любит твой талант, а не внешность, и морочит голову романтической дребеденью.