Текст книги "Заместитель (ЛП)"

Автор книги: Tionne Rogers

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 65 страниц)

Элизабетта усадила меня на один из диванов в гостиной.

– А теперь рассказывай, дорогой. Остерманн сказал мне, что ты собираешься в Берлин двадцать четвертого.

– Еще ничего не решено. Возможно, поеду. Картины отправлены, выставка будет открыта до седьмого августа. Тита очень настаивала и одолжила несколько картин для экспозиции, что очень великодушно с ее стороны.

– Ты должен использовать свой дар, мальчик. Учти, я все еще обижена на то, что в этом году ты ничего не дал нам для аукциона. Но ты все еще можешь вернуть себе мое расположение.

– Боюсь, что это не очень хорошая идея. Я предпочитаю держаться незаметно, потому что там будет герцогиня, а она меня не любит.

– Невозможная женщина. Я до сих пор не понимаю Конрада.

– Он сказал мне попросить вас занять место Её Светлости в воскресенье. Он позвонит вам завтра, потому что сегодня это невозможно, – выпалил я. Элизабетта, приподняв бровь, откинулась на спинку дивана.

– Отчего вдруг такие перемены?

– Герцогиня плохо себя чувствует.

– В самом деле? Либо ты рассказываешь, что случилось, дорогой, либо я заставлю своего племянника признаваться.

– Я не знаю, Элизабетта. Честно. Сегодня утром герцог попросил меня позаботиться о детях и привести их сюда. Герцогиня уехала утром на машине.

– Ты мне сказал, так скажем, процентов двадцать правды. Должно быть, я теряю хватку. Начни сначала, Гунтрам.

– Они вчера вечером поссорились, и она его не послушалась, когда он сказал ей уехать на сегодня из дома. Думаю, что он запретил ей появляться и завтра. Не знаю, что между ними произошло.

– Мой племянник – идиот. Самая главная его глупость – разрыв с тобой. Женитьба на этой вульгарной женщине выше моего разумения, но я, как член семьи Линторффов, выполню свой долг. Передай ему, что я приеду.

========== "12" ==========

24 марта

Сегодня открылась моя выставка, но я не поехал, потому что Карл, а за ним и Клаус, подхватили простуду. Оба лежат в постели с температурой, и поскольку их отец улетел, мне стало жалко оставлять их одних. В Берлине Остерманн, и он потом перескажет мне мнение критиков.

25 марта

С этой женщиной невозможно ничего обсуждать. Я честно попытался передать ей распоряжение герцога о скромном праздновании дня рождения детей, но она послала меня куда подальше. Ладно, если герцог рассердится на тебя, это твоя проблема. Я сделал все, что мог. Когда он в очередной раз впадет в бешенство, я не буду вмешиваться. Мне хватает своих забот.

27 марта

Это был совершенно обычный день. Утром я отвел детей в школу. После уговоров и слёз я согласился на то, чтобы они подарили своим школьным друзьям экземпляры моей книги. Вышло пятое издание, и на этот раз, уверен, мы останемся в убытке. Я уже нарисовал треть следующего тома, так что глупо допечатывать дополнительные экземпляры предыдущего.

Во второй половине дня все шло как обычно – я помог детям с домашним заданием (им надо было нарисовать свою комнату и любимые игрушки), искупал их и накормил ужином. К девяти они уже крепко спали, и я собирался последовать их примеру.

Но тут ко мне пришел Фридрих и велел спускаться в столовую, потому что герцог желает ужинать, а герцогиня все еще в Риме, записывает новый выпуск своей передачи. Простите, что? Я не хочу есть с ублюдком, особенно после того, как он мне угрожал ночью перед свадьбой.

– Гунтрам, пожалуйста, не упрямься. У герцога была трудная неделя в России и в Китае. Поужинай с ним, ради всех нас. Он так зол, что может случиться всякое, – взмолился старик.

– Я сегодня назначен мальчиком для битья? – Он выразительно посмотрел на меня. – Ладно. Я составлю ему компанию, но разговаривать с ним буду только при необходимости, – сердито добавил я.

– Спасибо, дитя. Это очень великодушно с твоей стороны.

Когда я пришел в столовую залу, Линторфф уже сидел за столом.

– Ты опаздываешь. Садись, – рявкнул этот засранец. Он явно в плохом настроении. Возможно, Константин приложил к этому свою руку. Молодец. На секунду мною овладело искушение сказать: «Я опоздал, потому что не знал, что мне полагается ужинать с мудаком», но нет, я воспитанный человек, мать твою!

– Да, сэр. Мне не сообщили о вашем возвращении, – едко сказал я, усаживаясь слева от него.

– Я хотел обсудить учебу Клауса. Я заметил, что он нормально пишет прописи, но когда его просишь написать что-то самостоятельно, он переворачивает буквы. Ты говорил об этом с учительницей?

– Да, сэр, две недели назад. Она сказала, что такое явление совершенно обычно и само собой пройдет в первом классе. Это возрастная проблема, не дислексия. Многие его сверстники испытывают такие же трудности. Карл тоже переворачивает буквы, но не так часто, сир.

Мы молча ели, потом Линторфф решил продолжить наш веселый разговор.

– Почему ты не поехал на свою выставку?

– Дети простудились, а вас не было. Я не хотел оставлять их одних. В Берлине меня представлял Остерманн, – невозмутимо сказал я.

– Карл и Клаус пережили бы одну ночь без тебя. У них есть няня. Она обладает всеми необходимыми навыками.

– Я подумал, что им будет грустно болеть одним. А я не очень люблю приемы и вечеринки. Мой менеджер справится с этим лучше.

– Для неизвестного художника у тебя хорошие отзывы. Остерманн сказал мне, что половина уже продана.

– Спасибо, сир, – тихо ответил я.

– Я видел их вчера. Они разительно отличаются от предыдущей серии, «Воспоминаний детства». Те были бесплотными, светлыми и невинными, а эти мрачны и насыщены. Фигуры бедняков завораживают своей красотой. Во втором зале картина с пейзажем и животными напоминает прежний твой стиль. Я купил картину с прудом и лягушками. Отправлю ее в свой дом в Амстердаме.

– Не было необходимости ее покупать.

Проклятье, это была моя любимая! Он упомянул, что был и на предыдущей выставке? Мне казалось, ему не нравятся мои иллюстрации? Он говорил, что они вроде комиксов.

– Жаль, что в прошлый раз к тому времени, как я пришел на выставку, все уже было продано.

– У детей есть многие из этих иллюстраций, и книга делалась главным образом для них. Незачем было там что-то покупать.

– Я теперь понимаю, что заставлять тебя писать портрет Стефании было чересчур. По сравнению с тем качеством, что я увидел на выставке, портрет очень плох. Бессмысленный и никудышный. Надеюсь, ты понимаешь, что я отправлю его в другой дом. Он не может висеть рядом с подлинным искусством.

– Да, понимаю, сир. Я тоже им недоволен. Вам стоило нанять настоящего художника. Опытного.

– Почему она тебе не нравится? Она, как может, старается освоиться и стать в доме своей. Стефания – новая герцогиня, но мои собственные слуги относятся к ней с высокомерием. Дети постоянно пытаются ее разозлить, и это наверняка твое влияние.

– Сэр, я никогда дурного слова не сказал о Ее Светлости. И всегда вежлив с ней, – стал защищаться я.

– У нас со Стефанией был разговор. Она видит, что ей здесь не рады. Она хочет подружиться с детьми, но чувствует, что ты ей препятствуешь в этом.

Кто, я?! Дети сами прозвали ее «ведьмой», она выгнала их со свадьбы собственного отца! Я открыл рот, чтобы сказать ему все, что думаю, но он предупреждающе поднял руку:

– Будет хорошо, если Стефания начнет общаться с матерями других детей и станет чаще заходить в школу. Она хочет научиться выполнять обязанности герцогини. Она посвятила всю прошлую неделю подготовке празднования их дня рождения, но боится, что дети не поймут, что все это устроила она, если ты будешь присутствовать, и подумают, что это сделал ты.

– Сэр, они знают, что подготовкой дня рождения занимается герцогиня – я им несколько раз говорил. Я сказал, что это будет сюрприз для них. Заслужить доверие детей тяжело, сэр, и для этого требуется много терпения. Когда я помогал отцу Патрисио, некоторые новенькие поначалу с нами не разговаривали, и проходило несколько месяцев, прежде чем они шли на контакт.

– Поэтому я прошу тебя не присутствовать на празднике, – сказал он, словно вообще меня не слышал.

У меня перехватило дыхание от негодования. Засранец прекрасно знает, как я ждал этот день – с тех пор, как он выкинул меня с празднования Рождества. Это что, наказание за то, что я не предотвратил его свадьбу?! Чего он от меня ожидал? Что я примчусь к воротам замка на белом коне, застрелю невесту и увезу его в голубую даль на своем жеребце? Ему нужен не психиатр. Ему нужна целая армия психиатров!

– Клаус Мария и Карл Мария очень расстроятся, Ваша Светлость.

– Может быть. А, может, и нет. Есть только один способ это выяснить. Моника заказала тебе билет в Берлин на завтра, на вторую половину дня. Ты можешь вернуться в воскресенье вечером. Позвони ей завтра утром, де Лиль. Антонов вызвался тебя сопровождать.

Чтоб тебя!!! Нет, это слишком мягко. Я надеюсь, что все фурии преисподней сгрызут тебя заживо! Этот сукин сын – да, я знаком с его матерью, – прогоняет меня с дня рождения моих малышей!

– Спокойной ночи, сир. Мне надо собираться, – сказал я, поднимаясь из-за стола.

– Сядь. Я тебя еще не отпускал, – холодно сказал он.

– Мне не следует больше занимать место герцогини, сэр.

– Сядь. – Я подчинился. – Я хочу, чтобы ты поклялся, что прекратишь все враждебные действия и перестанешь настраивать персонал против герцогини. И было бы неплохо, если бы ты помог ей освоиться.

– Я буду обращаться с герцогиней со всей вежливостью, которую она заслуживает. Но не могу гарантировать, что дети полюбят ее. У них есть собственное мнение, и их привязанности нельзя добиться силой или купить, как в случае со взрослыми людьми.

– Хорошо. Я не желаю больше слышать от нее никаких жалоб в твой адрес. В противном случае я уволю тебя, и ты никогда больше не увидишь моих сыновей. У меня нет больше причин держать тебя здесь, поскольку Стефания очень хочет стать Консортом. У тебя была такая возможность, но ты ее не оценил. Свободен.

Даже у святого когда-нибудь кончается терпение. А я не святой.

– Фридрих, оставь нас, пожалуйста, – спокойно сказал я. Все-таки я – потомок де Лилей, мы носили корону, когда предки Линторффа ловили лягушек в болотах Мекленбурга.

Старик поспешно ушел, не дожидаясь герцогского позволения.

– Мне посчастливилось очень недолго беседовать с вашей матушкой, но она удивительно точно описала вас одним словом. Жалкий. Не трудитесь мне угрожать – шантаж вам не к лицу. Счастлив, что вы, наконец, оценили Её Светлость. Она вам идеально подходит, сир. Хорошо, я поддержу герцогиню в нелегком деле по завоеванию уважения посудомоек и уборщиц. Спокойной ночи, – я с презрением взглянул на него и поднялся со стула.

Я ожидал, что ублюдок сейчас взорвется от ярости, но он опустил голову.

========== "13" ==========

Дневник Фердинанда фон Кляйста

9 мая 2008 года

Только что вернулся с проклятого аукциона, того самого, который двенадцать лет назад придумала эта тупая корова, моя бывшая жена. Я так считаю: если ты хочешь взять у меня денег, ты должен договориться о встрече, прийти ко мне и объяснить налоговые выгоды от благотворительности. Так, по крайней мере, честнее. А вот устраивать ужин стоимостью десять тысяч долларов, чтобы собрать средства на покупку риса голодающим детям из стран третьего мира, или выставлять на торги поцелуй какой-нибудь звездульки (и потом придется еще и платить за ужин для этой шлюхи) – сплошное лицемерие. Какая женщина позволит, чтобы ее публично продавали? Только наглая корова, которая считает себя лучше других.

Я свой вклад внес: купил какую-то мазню за четырнадцать тысяч франков. «Революционный» налог уплачен. Этот лот был одним из первых, и я с чувством исполненного долга прихватил Сесилию и сбежал в сад, решив отсидеться там и вернуться незадолго до закрытия аукциона. Двадцати минут в конце вполне достаточно, чтобы люди запомнили, что ты там был. Конрад, бедняга, не мог последовать моему примеру и был вынужден терпеть мероприятие с начала до конца – с ним сидела его сука.

К девяти мы с Сесилией вернулись в зал. Фарс почти закончился. И тут Элизабетта фон Линторфф объявила «специальный сюрприз для всех друзей, кто провел этот чудесный вечер с нами. Доктор Остерманн, прошу».

Два человека внесли и поставили на импровизированный мольберт еще одну картину – чудесный групповой портрет наших дам: жены Ван Бреды, вдовы Ольштын, Марины фон Рибентроп и еще одной женщины, кажется, жены Председателя правления «Креди Люксембург» (она новенькая). Художник изобразил их читающими.

В зале раздались восхищенные возгласы – что вполне объяснимо.

– Многие из вас знают этого художника. Гунтрам де Лиль. Так как мистер Фолькер в этом году украл его у нас на выставку, мы, в свою очередь, решили украсть часть работ Гунтрама для нашего аукциона, в благотворительных целях, разумеется. – Фолькер встал и поклонился Элизабетте, она кивнула ему. – Гунтрам будет рад узнать, что полученные средства мы планируем передать на финансирование образовательной программы для детей из беднейших районов Буэнос-Айреса.

Некоторые дамы в зале начали торговаться за портрет, даже не дождавшись одобрения своих мужей. Ох уж эти европейские женщины! Нет, прав я был, переехав жить к Сесилии. Латиноамериканки милы и умеют себя вести. Перед ними невозможно устоять. В Колумбии еще не забыли, как воспитывать настоящих леди.

В итоге портрет ушёл за семьдесят пять тысяч франков.

Всё началось, когда в зал внесли вторую картину. С портрета на нас смотрела герцогиня Витшток, собственной персоной, одетая в довольно откровенное платье, с блохастой кошкой в руках, на ее груди поблескивала та жуткая побрякушка из «Титаника». Я покосился на Конрада, но на его лице не дрогнул ни один мускул. Герцогиня же была готова вскочить и завопить.

– Эта работа называется «Портрет неизвестной леди с кошкой». Одна из моих любимых у Гунтрама. Очень хорошее вложение денег, – объяснил Остерманн смущенной, но едва сдерживающей смех аудитории.

Картина смотрелась жутко, но, в то же время, завораживала. Как «Мона Лиза» – ты не знаешь, в чем там фишка, но не можешь отвести от нее глаз. Портрет напомнил мне другую картину Леонардо – с любовницей герцога Сфорца, держащей на руках горностая. Сногсшибательно. Нельзя сказать, что женщина на портрете была уродлива, но на фоне одухотворенных и элегантных женщин с предыдущего портрета она казалась олицетворением снобизма.

Да, иначе не скажешь. Снобизм как он есть.

– Разве старуха не выбросила его в океан? – очень громко воскликнул Михаэль Делер, спровоцировав всеобщее веселье. Моя Сесилия, давясь от смеха, выскочила из зала. Уверен, в понедельник Конрад убьет Михаэля, но сегодня Делеру единственный раз в жизни удалось сказать что-то действительно смешное. Счастливчик: самую удачную в его жизни шутку слышали все наши друзья.

Дальше все будто с ума посходили. Даже я не удержался. Цена картины поднялась до 23 000 франков. Потом вернулась Сесилия и не дала мне торговаться дальше. Михаэль довел сумму до 27 000 – пока Моника едва не побила его каталогом. Репин взвинтил цену до 50 000, но жена вовремя заткнула его. Смелая женщина. Конрад не произнес ни слова и, тем более, не добавил ни франка, хотя его жена ездила ему по ушам. Терпеть эту мстительную суку целый вечер – настоящее мучение. Лучше бы Конрад бросил ее на съедение нашим волчицам.

Под конец из торгующихся остались только вдова Ольштын, ван дер Лу с женой, кто-то из Рибентропов и Фолькер. Поразительно: цена достигла 99 000 франков, это почти 130 000 долларов. Картину в итоге купил Фолькер.

Думаю, не уехать ли мне в воскресенье во Франкфурт? Останусь там на несколько дней. До четверга. За это время Конрад должен успокоиться.

В машине Сесилия сказала:

– Вот интересно, что именно разозлило герцога больше: картина или то, что ее купил Андреас Фолькер?

– Второе, милая, конечно, второе. Фолькер – смелый человек. Надеюсь, на Гунтраме это никак не отразится. Люди насмеялись на много лет вперед.

– Герцогиня получила по заслугам. Нельзя с боем ворваться в общество, ты должен заслужить свое место. Если бы она вела себя с нами не так вызывающе, никто бы не предложил за её портрет ни гроша. Но она буквально швырнула деньги своего мужа нам в лицо. Надеюсь, сегодняшний вечер заставит герцога задуматься.

Моя Сесилия говорит редко да метко. В ту самую минуту, как я получу из Ватикана аннуляцию своего брака, женюсь на ней.

10 мая

Я до сих пор не знаю, кого убить сначала: Элизабетту или Остермана. Всё из-за проклятой картины. Ее никто не должен был увидеть, предполагалось, что Остерман уничтожит ее! Впредь буду делать это сам! Так мне и надо, идиоту! Линторфф взбесился и был прав.

Вчера вечером, очень поздно, Фридрих пришел ко мне в студию и велел идти в библиотеку – герцог с герцогиней хотели со мной поговорить.

Я бросился туда со всех ног, недоумевая, зачем им понадобился. Я несколько раз уговаривал детей присмотреться к герцогине, пел ей хвалы, но они все равно ее не любят. В прошлое воскресенье Клауса опять вырвало на нее обедом. Надо бы показать его доктору. Вдруг это не притворство, а какая-то аллергия, например, на ее духи.

Когда я вошел в библиотеку, герцогиня, словно фурия из ада, бросилась ко мне и залепила пощечину. Я непонимающе уставился на нее, а она залезла на софу и начала душераздирающе рыдать. Я решил, что она всё про нас узнала, и жутко смутился.

– Твое слово абсолютно ничего не значит, де Лиль, – выплюнул Линторфф, подходя ко мне. – Ты – не мужчина, если способен так оскорбить и унизить женщину. Твой отец стыдился бы тебя. Он был настоящим джентльменом.

Его слова больно задели меня.

– Я тоже жалею о том, что было, но отец понял бы меня, это же была его идея.

Линторфф посмотрел на меня, как на ненормального.

– Я про эту чертову картину! Портрет герцогини, который ты написал! Ты унизил мою жену в глазах всех наших друзей! – заорал он.

– Знаю, что портрет плох, но герцогиня вполне узнаваема на нем. Вы сами его одобрили.

– Да не тот! Ты меня за дурака держишь, мальчик?! – рявкнул он так, что я отшатнулся. Стефания начала плакать еще громче.

Я ошарашено глядел на него. У меня нет другой картины с герцогиней. Предыдущие четыре были уничтожены в процессе, вместе с эскизами.

– Другого портрета не существует, сир, – сказал я. В ответ он так сильно ударил меня по лицу, что я не удержался на ногах. Как в Венеции, когда он решил, что я обманываю его с Федерико. Из носа потекла кровь, и я поспешно достал платок, чтобы промокнуть ее.

В комнату вбежал Фридрих, что-то прокричал Линторффу по-немецки и подскочил ко мне, чтобы помочь подняться.

– Я отведу тебя в твою комнату, дитя. Обсудите всё с Его Светлостью завтра, – сказал он.

Герцогиня прекратила рыдать и смотрела на меня со злорадством.

– Нет. Я хочу знать, в чем меня обвиняют. Герцог посмел упомянуть моего отца, – сказал я, глядя на Линторффа с ненавистью.

– Ты нарисовал пасквиль на мою жену и отдал Элизабетте, чтобы она его выставила на аукцион! Ты опозорил наше имя и положение!

– Ничего такого я не рисовал! Я начинал чертов портрет шесть раз! Думаете, я стал бы переводить на эту женщину еще больше материалов? – заорал я.

– Там твоя подпись. На ошейнике чертовой кошки! Ненавижу, когда мне лгут!

Я ужаснулся. Только не то уродство! Его должны были уничтожить! Остерманн сказал, что позаботится об этом!

– Я бросил писать эту картину в декабре, перед Рождеством, и попросил мастера Остерманна ее уничтожить. Он пообещал. Я не собирался ее продавать или выставлять. В этом году я вообще ничего не передал в «Линторфф Фаундейшн», потому что готовился к выставке в Берлине. Портрет писался в качестве упражнения!

– Как тогда она попала на аукцион, и почему Андреас Фолькер заплатил за нее 99 000 франков?

– Я не знаю, честно, – потеряно прошептал я. Герцогиня снова принялась рыдать. – Мадам, я попытаюсь вернуть картину. Это недоразумение, – сказал я, но она зарыдала еще пронзительнее, отчего голова у меня разболелась сильней.

– Мой герцог, вам бы лучше сначала поговорить с организаторами аукциона и его управляющим. Совершенно очевидно, что Гунтрам ничего об этом не знал, – вмешался Фридрих, и Линторфф вроде бы задумался над его предложением.

– Я опозорена! Моя блестящая карьера разрушена за один вечер! Меня считали иконой гламура и стиля, а он нарисовал меня в виде уличной шлюхи. Все наши друзья видели это! Уволь его! Никто из вас мне не помог и не поддержал! Я делала все, чтобы стать своей в этом доме, но вы только плели интриги и строили планы, как бы меня унизить! В Риме, где я жила раньше, люди по-настоящему ценят искусство, – завывала герцогиня.

– Мадам, я поговорю с мистером Фолькером, он вернет мне портрет. Я предложу его купить, – в отчаянии сказал я. – Ему нравится одно полотно с выставки, я отдам его ему, оно стоит в два раза дороже, чем он сегодня заплатил.

– Ты меня ненавидишь и сделаешь все, чтобы испортить мне репутацию! Как жить женщине с испорченной репутацией?! Конрад, прогони его! Сейчас же! Он подлый, с ним опасно оставлять детей!

– Мадам, это несправедливо, и вам лучше поискать свою репутацию на одном из подиумов, где вы ее потеряли! – я разозлился, услышав предположение, что я могу причинить зло малышам. Теперь она глядела на меня с настоящей ненавистью, а не с презрением, какое обычно доставалось от нее нам, слугам.

– Убирайся, де Лиль. Пакуй вещи. Ты уволен. Покинь мой дом сегодня же, – сказал Линторфф.

– Когда я могу попрощаться с детьми? – спросил я, пытаясь справиться с комком в горле.

– Убирайся. Ты не заслужил право быть рядом с ними, – медленно сказал он. – Фридрих пришлет тебе утром вещи. Моника займется финансовой частью.

– Как пожелаете, сир, – я застыл на месте, тщетно пытаясь осознать, что произошло. Он действительно меня уволил? И я никогда больше не увижу моих малышей?

– Пойдем, дитя, герцогу надо подумать. Поговорим завтра, – Фридрих потянул меня за рукав. Я не мог не заметить быструю улыбку триумфа, промелькнувшую на губах герцогини.

Я позволил Фридриху увести себя.

– Будет лучше, если ты не останешься здесь сегодня. Он слишком возбужден, его гордость уязвлена. Поезжай к кому-нибудь из друзей. Позвони Антонову, он вернулся.

– Нет, не хочу мешать им с Жан-Жаком. Поеду в отель.

– Отель – это не для тебя, дитя. Может быть, мне позвонить принцессе?

– НЕТ, она – Линторфф. Не хочу втягивать ее в неприятности с герцогом. Лучше я позвоню Горану, – решил я.

– Хороший выбор. Он предан нам.

Горан, добрый человек, предложил гостить у него, сколько понадобится.

– Чепуха, ты не поедешь в отель. Дай герцогу прийти в себя. Эта сука доведет его до безумия. Он уже уволил Антонова за одно единственное замечание, которое тот сделал, когда герцогиня посмеялась над тем, что он – гей и встречается с поваром. В понедельник он уволит Делера за остроту на аукционе и, возможно, фон Кляйста – за то, что тот торговался за портрет. Они уже рассказали мне про аукцион, а Михаэль скинул фото картины на мобильный. Скажи Милану, чтобы привез тебя сюда, я хочу с ним поговорить, – с этими словами Горан повесил трубку.

Я попрощался с Фридрихом и сел в машину к Милану. Парень постоянно хихикал и даже скачал себе на чертов мобильник музыку из «Титаника».

– Не волнуйся, Гунтрам. Скоро мы от нее избавимся.

– Он уволил меня, он никогда не позволит мне увидеться с детьми!

– Я бы не хотел быть на месте герцога, когда он сообщит эту новость мелким. Они – настоящие чертенята, как их отец. Если они пойдут вразнос, две недели не пройдет, как сука сбежит отсюда. Они ведут себя хорошо только из-за тебя, – хихикнул Милан. – Портрет – это что-то, парень! Я попрошу наших айтишников сделать из него обои на рабочий стол.

– У тебя будут неприятности с герцогом, Милан!

– Это у него будут неприятности с нами, парень. Его власти над нами есть предел. Мы – не русская мафия. Ему не стоит об этом забывать.

Горан, не желая ничего слушать, сразу отправил меня в постель, спросив, принял ли я свои таблетки. Мне не хотелось затевать с ним спор, и я пошел спать, но долго не мог заснуть, потому что оба серба в соседней комнате громко разговаривали и смеялись почти до двух часов ночи.

Сегодня утром, после завтрака в компании молчаливого Горана (все, что он сказал, это: «Плохо выглядишь. Ты действительно принял лекарства?») ему нанесла визит Элизабетта фон Линторфф. Я поразился, когда увидел ее в гостиной Горана, с осанкой как у принцессы (Гунтрам, она и есть принцесса!).

– Благодарю вас, мистер Павичевич. Вы – настоящий друг. Наша семья в долгу перед вами. Поехали, Гунтрам, нам нужно поговорить с моим идиотом-племянником. Я не позволю ему рушить жизни своих детей из-за дешевой шлюхи и собственного идиотизма.

– Мадам…

– Бери пиджак, – приказала мне она тоном императрицы. Да, она умеет быть убедительной.

Мы спустились на улицу, где нас уже ждала ее машина. На пассажирском месте сидел Остерманн.

– Не расстраивайся, Гунтрам, ты не виноват. Это была моя идея, – сказал он.

– Не присваивай все достижения себе, Рудольф. Изначально это была моя идея. Давненько я так не веселилась.

– Эта картина должна была отправиться в помойку! Вы мне обещали, что не будете ее продавать! Линторфф мог застрелить меня, и был бы прав. Я публично унизил его жену!

– Продавать – да, запретил, но ты ничего не говорил про благотворительность. Портрет слишком хорош, чтобы его выкидывать, он заслуживает, чтобы его выставили на «Кристис» в разделе современного искусства. Я жалею лишь о том, что Элизабетта уговорила меня продать его на аукционе «Линторфф Фаундейшн». Девяносто девять тысяч франков. Рекордная цена для этого аукциона. Фолькер купил картину, и если он заплатил такие деньги, соперничая с Титой Ольштын, это значит, ты на верхушке рыночного рейтинга, мальчик. Он позвонил мне сегодня утром и сказал, что одна парижская галерея и одна в Нью-Йорке заинтересовались твоими картинами. Ты на подъеме, Гунтрам. Еще пять-семь лет, и мы будем ходить смотреть на твои картины в музеи современного искусства.

– Линторфф уволил меня. Я никогда больше не увижу Клауса и Карла. Никакие картины не стоят этого.

– Мой племянник – болван, милый. Нет, осёл, которого оседлала злобная мегера. Пора ему услышать кое-что от нас, – сказала Элизабетта, слегка стиснув мою руку.

Когда мы приехали в замок, Элизабетта вошла внутрь первой.

– Сообщите герцогу, что я здесь, – приказала она совершенно растерявшемуся Дитеру. Он решил, что должен послушаться, и побежал выполнять распоряжение, а мы остались в фойе.

– Как вы смеете являться в мой дом! Убирайтесь! – заорала Стефания с лестницы. – Это всё ты, старая карга!

Я вздрогнул, услышав оскорбление, но лицо Элизабетты осталось бесстрастным.

– Стефания. Это моя тетя! – рявкнул Линторфф, который подошел к нам со стороны библиотеки. Герцогиня смутилась. – Де Лиль, я же велел тебе убираться.

– Конрад, прибереги этот тон для своих слуг и жены, – сказала Элизабетта, пристально глядя на него. – Если ты способен держать Geborene* на пороге, твое гостеприимство оставляет желать лучшего, мальчик.

Я ослышался, или она назвала его «мальчиком»?

– Прошу, Элизабетта, скажи этим людям, чтобы они покинули мой дом. Остерманн, вы освобождены от своих обязанностей.

Мой учитель только слегка сгорбился – словно это не имело для него большого значения.

– Неужели в последние месяцы ты жил так близко к Трастевере**, что совершенно забыл о манерах, мальчик?

Когда Линторфф попросил Элизабетту пройти в гостиную, было заметно, что он едва сдерживает ярость.

Остальные последовали за ними, в том числе и Стефания. Элизабетта грациозно опустилась на один из диванов, сделав мне знак сесть рядом с ней, напротив Конрада и Стефании. Остерманн, умный человек, устроился в уголке, подальше ото всех. Я рассматривал узоры на ковре, чувствуя себя крайне неловко.

– Первое. Гунтрам не имеет к этому никакого отношения. Решение отправить обе картины на аукцион приняла я как Президент «Линторфф Фаундейшн». Предвидя, что мы не соберем много денег в этот раз, я попыталась исправить положение.

– Дело не в деньгах, Элизабетта, и ты это знаешь, – проворчал Линторфф.

– Как я сказала, оба портрета невероятно хороши. Большинство наших друзей поздравило меня с хорошим выбором.

– Хороший выбор?! Это уродство! Ужасное и отвратительное. Когда мои юристы закончат с тобой…

– Конрад, уйми свою жену, – ухмыльнулась Элизабетта. – Угрожать – это так… – на ее лице изобразилось отвращение, – как бы это сказать… по-плебейски, – она сморщила нос. Я замер. Она действительно это сказала?

– Стефания, нам не нужен еще один скандал. Пожалуйста, потише, – мягко попросил Линторфф, послав убийственный взгляд Элизабетте.

– «Портрет неизвестной леди с кошкой» – очень качественная работа, – заявил Остерманн. – Многие из моих коллег согласны со мной. В картине схвачена самая суть: пошлость, поправшая традиционные каноны красоты и равновесия. Картина разрушает все, что мы называем классическими элементами, но воссоздает их в новой, уникальной манере. Это очень резкий и едкий взгляд на современное общество, отравленное вечной погоней за удовольствиями. Хотя Гунтрам и просил меня, но картина слишком хороша, чтобы уничтожать ее. Он не собирался ее продавать, поэтому я передал ее в дар Фонду. И я рад, что ее приобрел Андреас Фолькер. Она в хороших руках.

– Я предложу ее выкупить, – тихо сказал я.

– Он не продаст, – сказал Остерманн. – Зачем ему ее продавать, если ты потом отдашь ее женщине, которая ничего не смыслит в искусстве и способна лишь выбрать пару туфель? Чтобы она уничтожила портрет? Нет, он настоящий ценитель искусства.

Линторфф был готов взорваться, но Стефания его опередила:

– Я – селебрити. Многие модельеры добиваются того, чтобы их имена упомянули в моей программе! Я знаю об искусстве больше, чем вы вместе взятые!

– Как вы и сказали, мадам, вы – селебрити. Если вы больше не будете работать на телевидении, через два года никто о вас не вспомнит. Ваша известность краткосрочна, за ней нет серьезной основы. О вас, герцог, лет через сорок никто не вспомнит. Возможно, кто-то прочитает ваше имя в Готском альманахе, но сами вы будете лишь пеплом на кладбище. Но когда люди будут смотреть на эту картину, они узнают, в каком лицемерном, невежественном обществе мы жили. Имя Гунтрама будут помнить через годы. Ваши имена – нет.

– Чепуха! Он – лишь выскочка, который не умеет рисовать, более ничего! Почему мы тратим время на этого старика и его щенка?

– Два портрета кисти Гунтрама уже висят в кардинальской галерее в Ватикане, плюс там находятся еще пять работ. Одну из них в следующем году переведут в постоянную экспозицию. А ему нет и двадцати пяти. Если вы позволите сравнение, мой герцог, он находится на Олимпе.