Текст книги "Eden (ЛП)"

Автор книги: obsessmuch

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 55 страниц)

Глава 38. Неизлечимые раны

Еще ко мне приди, чтоб вместе быть

Дыханием и жизнию одною.

Приди во сне, не изменить судьбы.

Поговори со мною

Тихо, нежно,

Как много лет назад, как прежде.

– Кристина Росетти, Эхо

Мне не спится. Лежу на кровати в полной темноте и абсолютном одиночестве. И это уже десятая ночь с тех самых пор как…

Спросите, а откуда мне знать, что именно десятая? Все просто – я считаю. Настолько жалкой я стала…

Когда он ушел несколько дней назад, я убедила себя, что он еще вернется. Той ночью я так и легла в кровать, полностью уверенная в том, что он придет в любой момент.

Ожидание затянулось. Слишком. И только когда пришла Беллатрикс и отвела меня вниз заниматься уборкой, я поняла, что ночь прошла, и наступил новый день.

Но следующей ночью я вновь ждала его. И последующей – тоже.

Но он не возвращался, как бы сильно я ни желала этого.

И я начала сомневаться, что он вообще когда-нибудь придет.

Ненавижу его. Ненавижу за то, что оставил меня одну, за то, что отнял последнее, что еще оставалось у меня и давало мне силы жить. Его привязанность ко мне стала моим спасением. Это было единственным утешением для меня в этом проклятом месте. И да, это действительно придавало мне сил жить: если ради меня он отрекся от самого важного, значит, я чего-то стою, и неважно, что он все время пытался доказать мне обратное.

Ненавижу его за то, что отнял у меня все это.

Но в то же время именно за это я люблю его. Потому что знаю: сейчас он проходит через тот же ад… И он тоже испытывает эту невыносимую, убийственную агонию, которая пожирает меня каждый день и каждый час. Он пошел на это ради меня. Он готов ради меня на все.

И все же это тяжело. Мы с ним даже не видимся больше. Он уже не отводит меня на ежедневную уборку и не приносит мне еду – это за него делают другие.

Но иногда я его вижу. Ни один из нас не может ничего с этим поделать: он иногда находится в той комнате, которую я убираю, или, например, мы с ним сталкиваемся в коридоре. И он никогда не смотрит на меня. Отказывается смотреть.

Каждый раз – как ножом по сердцу.

Ложась в кровать по вечерам, я уверена, что засну, едва голова коснется подушки, ведь я настолько вымотана постоянным желанием быть с ним, что все остальное уже не имеет значения. Но вопреки всему я не сплю. Не могу уснуть, продолжая надеяться.

После всего, через что я прошла, я еще не разучилась надеяться.

Я не могу спать. И сомневаюсь, что когда-либо смогу. И когда я лежу ночами без сна, каждое завывание ветра или скрип половицы заставляют тлеющую надежду пылать ярче.

Но каждый раз это совсем не то, о чем я молю.

Я почти ничего не ем в последнее время. Просто не могу себя заставить, даже когда меня не тошнит. И да, тошнота – это еще одна вещь, из-за которой я чувствую себя ужасно.

Он не приходит, чтобы облегчить мою участь. И он больше не придет и не избавит меня от боли и страданий, от моего одиночества.

Он оставил меня одну – наедине с ледяной тьмой опустевшей комнаты.

Порой мне кажется, что я похоронена заживо, и лежу в гробу глубоко под землей.

Мне приходится напоминать себе, что я еще жива, и это просто наваждение, и мое сердце до сих пор бьется, а кровь теплым потоком струится по венам. Я не мертва. Я лишь ощущаю себя мертвой.

Но от этого мне не становится легче. Возможно, если бы я хотела жить, я могла бы радоваться каждому вдоху, но я не хочу – и поэтому не могу.

* * *

Ай!

Задохнувшись от боли, хватаюсь за живот, а затем делаю несколько глубоких размеренных вдохов.

Боль постепенно отпускает.

Резко повернувшись, спешу в туалет и запираю за собой дверь, чтобы убедиться: это именно то, о чем я думаю (на что надеюсь)…

Но нет. Наверное, стоит радоваться, потому что мне не придется в очередной раз использовать туалетную бумагу не по прямому назначению.

С глубоким вздохом оправляю платье и возвращаюсь в комнату.

Спокойно. Ты просто голодна; ты же ничего сегодня не ела.

Усевшись за трюмо и крепко вцепившись в край столика, пристально вглядываюсь в зеркало, в большей степени отвлекая себя от вороха мыслей, чем действительно озаботившись своей внешностью.

Кто эта девушка? Бледное уставшее лицо, потухший взгляд, темные круги под глазами, бескровные губы и спутавшиеся волосы.

Боже, неудивительно, что он не приходит! Кто бы… никто и никогда не захочет это.

Дверь со скрипом открывается.

Вскакиваю, оборачиваясь, и сердце готово выскочить из груди, когда я замечаю бледную кожу и светлые волосы…

Но это не он. Это его сын.

Тяжело опускаюсь на стул, разочарованно выдыхая.

Знаю, что все хорошо. Он ничего не помнит о нашей последней встрече, – я вижу это в его глазах, в том, с какой неприязнью и отвращением они смотрят на меня, но былой жгучей ненависти в них нет.

– На что уставилась? – прищурившись, огрызается он.

– Ни на что, – отрицательно качаю головой.

Ухмыляясь, он окидывает меня взглядом с головы до ног.

– Выглядишь чертовски паршиво, – он усмехается. – Начни уже, что ли, следить за собой.

Молчу. Нет смысла отвечать.

Он вопросительно приподнимает брови.

– Нечего сказать, грязнокровка? – глумливо тянет он. – Впервые за семь лет!

С трудом сдерживаю себя, чтобы не ощетиниться в ответ на его издевательства: в памяти еще свежи недавние события – не стоит вновь играть с огнем, – а еще у него есть палочка. Мне не обыграть его, имея в арсенале только слова.

– Что ж, – тем временем продолжает он, – наверное, тебе будет интересно узнать, что я кое-кого привел.

Он отступает чуть в сторону, пропуская в комнату Рона.

Чувство вины охватывает меня, когда тот поднимает голову: не улыбается и не хмурится. Просто… он здесь. Тот самый Рон, которого я когда-то знала, вот только лицо его теперь такое безжизненное.

– Даю тебе час, Уизли, – злобно скалится Драко. – Так что не трать время зря. Почему бы тебе не развлечь Грэйнджер э-э-э… увлекательной беседой?

У Рона чуть дергается глаз, и больше он никак реагирует на колкость Малфоя.

– Боже мой, какая славная компания у вас подобралась, – ехидно улыбается Драко.

И, прежде чем выйти из комнаты, бросает:

– Наслаждайтесь обществом друг друга!

Мы остаемся наедине. Снова. И впервые с той ужасной ночи, когда между нами все было уничтожено.

Я знаю, почему он здесь: наверняка Люциус сказал Драко, что нам снова можно видеться, и Рон может навестить меня.

Он действительно очень хочет избавиться от меня, раз позволил нам с Роном увидеться.

С минуту, кажущуюся мне вечностью, Рон смотрит на меня, а я размышляю, что сказать. Тысячи фраз проносятся в голове, и я обдумываю каждую, но в итоге отметаю все до единой. Мне нечего сказать, чтобы разрядить атмосферу.

Мну в руках подол платья.

– Как ты? – все, на что я в итоге оказываюсь способна.

Глупый, дурацкий, идиотский вопрос. Да что со мной, черт побери?

– Нормально, – натянуто отвечает он. – А ты?

– Хорошо, – для пущей убедительности киваю головой, словно китайский болванчик.

Больше нам нечего сказать. Пауза затягивается – тяжелая, удушливая.

– Мы так давно не виделись… – глубоко вздыхаю. – Я волновалась за тебя…

– Неужели? – на секунду в его глазах полыхает пламя, но тут же гаснет.

Плотно сжимаю губы.

Пожалуйста, прошу тебя, не надо меня ненавидеть.

Он вздыхает, приступ ярости определенно прошел.

– Я хотел навестить тебя, – начинает он, глядя в пол. – Прости, что не получалось. Я много раз просил их, но мне не разрешали.

С облегчением выдыхаю: если он хотел увидеть меня, значит, вовсе не ненавидит…

Так ведь?

– Я знаю… – он хмурится, все еще не поднимая глаз от пола. – Знаю, что это… он не позволял нам видеться.

От стыда у меня краснеют уши.

– Но я правда не знаю, почему он разрешил сейчас, – рассуждает он дальше. – Я уже было начал сомневаться, что это когда-либо произойдет.

Я должна сказать ему. Он заслуживает этого, тем более, он наверняка хочет знать.

Но почему тогда так сложно открыть рот и произнести это вслух?

Сцепляю пальцы в замок и судорожно заламываю их.

– Мы… мы не… встречаемся… больше.

Встречаемся? Что за ересь?

Он поднимает на меня взгляд, и в его глазах мелькает что-то… самая мучительная, безжалостная и беспощадная из всех эмоций – надежда.

– Нет? – Он благоговейно выдыхает это слово.

– Нет, – качаю головой. – Все закончилось… должно быть, пару недель назад.

Его лицо озаряет свет, он буквально сияет, и у меня мелькает мысль, что, может быть, все еще будет хорошо, что все станет как раньше.

Я бы никогда не сумела сделать Люциуса счастливым: все, чего я добилась – он стал еще больше ненавидеть себя за то, что чувствует ко мне. Но с Роном у меня получится.

– Ты ему надоела? – прищурившись, но без намека на издевку спрашивает он.

Он не хотел причинять мне боль словами, я знаю: он не такой злопамятный. Но мне все равно больно. И не его вина, что этот вопрос вонзился в сердце подобно когтям гиппогрифа.

– Я так решила. – Ложь! – Сказала, что не хочу продолжать, и он в какой-то степени согласился со мной.

Да, я не должна лгать ему, но что еще я могу сказать? Он расстался со мной, чтобы спасти мне жизнь, но, несмотря на это, я умоляла его не бросать меня, потому что жизнь без него – хуже смерти?

Конечно же, я не могу этого сказать.

Он закусывает губу, словно не решаясь поверить моим словам, но в конечном счете он надеется, что я не обманываю его.

– Правда? – недоверчиво спрашивает он. – Ты не… не лжешь мне снова?

Подавив чувство вины и прикусив губу, качаю головой. Это для его же блага.

– Нет.

Тишина наполняется звуками: я слышу стук собственного сердца – самый громкий звук в этой комнате. И внезапно осознаю, что ни один из нас не решается даже дышать – каждый по своим личным причинам.

Сжав губы, он хмурится, но потом все же выдает:

– Ты… – он запинается, слова даются ему с трудом. – Скучаешь по нему?

Сильнее, чем ты можешь представить! Вот только ты об этом не узнаешь…

– Нет, – беспечно бросаю я. – Если честно, я рада, что он наконец оставил меня в покое, он не слишком-то хорошо со мной обращался.

Уголки его губ дрогнули в улыбке. Грустной улыбке.

– Можешь не обманывать меня, Гермиона…

– Я не обманываю, – возможно, слишком поспешно отвечаю я. – Он превратил мою жизнь в ад, Рон… я не могла иначе.

Кто бы мог подумать, что я стану столь искусной лгуньей? Прежде я совсем не умела врать.

Похоже, Люциус все же научил меня многим вещам.

Но я не позволю чувству вины все испортить – не бывать этому! Счастье в неведении – вот еще один урок, что я выучила за последние несколько месяцев. Я ни за что не заберу у Рона этот крохотный островок Надежды, который подарила ему только что. Я приняла решение прекратить отношения с Люциусом, а не наоборот – и точка!

Вздохнув, он на мгновение прикрывает глаза.

– Ну-у-у, – открыв глаза, начинает он. – По крайней мере, он оставил тебя в покое.

Киваю.

Оставил в покое. Одну. Мне так больно, что я могу в любую минуту умереть от одиночества.

– Ты можешь… двигаться… дальше… – произносит он, спотыкаясь на каждом слове, словно заедающая пластинка. – Думать, чем займешься, когда… когда выйдешь отсюда.

Двигаться дальше?

Это было бы смешно, если бы не было так грустно.

И… минутку, когда я выйду отсюда?

– Ты это о чем? – нахмурившись, спрашиваю его. – Я не… вернее, мы оба не… ну…

Глубоко вздыхаю, беря себя в руки. Факт остается фактом, и неважно, произнесу я это вслух или нет.

– Мы не выйдем отсюда, Рон, – вяло произношу я.

Он безрадостно улыбается.

– Значит, ты не слышала о моих родителях? – грустно говорит он.

У меня сжимается сердце: я понимаю, о чем он. Вернее, я знаю что он имеет в виду, но я не представляла, что ему об этом известно.

– Ты должен помнить о том, как сильно они тебя любят, – горячо шепчу я. – Они всегда так много делали для тебя, и это доказывает, как много ты для них значишь…

– Но недостаточно, – нотки печали слышны в его голосе.

Мне нечего сказать.

Он неуклюже потирает плечо, словно ему вдруг стало не по себе.

– То, что… то, что Эйвери и Беллатрикс хотели сделать с… с Джинни, им явно не понравилось, – от воспоминаний у него запылали уши.

– Тебе тоже досталось той ночью.

Грустная улыбка касается его губ.

– Но мама с папой взбунтовались только после того, как Джинни оказалась под ударом, – бормочет он. – Что, будешь отрицать это?

Неловко переминаюсь с ноги на ногу. В семье Рон всегда чувствовал себя пятым колесом в телеге, и после того случая все стало намного хуже.

Он качает головой, прикрывая на мгновение глаза, а затем вновь смотрит на меня.

– А впрочем, неважно, – он мысленно отмахивается от внутренних переживаний по этому поводу. Подозреваю, что делает он это ради моего спокойствия. – Важно лишь то, что Сама-Знаешь-Кому ты больше не нужна, поэтому они могли бы… отпустить тебя.

Отпустить меня.

Слова медленно просачиваются в сознание.

Отпустить меня.

О, если бы все было так просто.

Единственная возможность для меня покинуть это место живой – если Люциус освободит меня. Но если он сделает это, то умрет в тот же миг.

И несмотря на все это, возможно… может быть, он отпустил бы меня теперь. Он уже перестал видеться со мной, дабы сохранить мне жизнь, так что, наверное, сможет зайти дальше, чтобы защитить меня.

Может быть, я все-таки чему-то научила его.

Но если он позволит мне уйти… я не смогу сделать это. Не смогу уйти, потому что знаю, что тогда будет с ним…

Боже, возможно ли, чтобы ситуация стала еще запутаннее?

– Не думаю… не думаю, что они меня отпустят, – нерешительно отвечаю я.

Он протягивает руку, но в последний момент опускает ее, так и не прикоснувшись ко мне.

– Но могут ведь, – произносит он. – Кто знает? Если ты им больше не нужна, они могут наложить на тебя Обливиэйт и отпустить.

Какое-то время осмысливаю этот вариант. Может быть… возможно, это выход. Люциус мог бы убедить Волдеморта стереть мои воспоминания и отпустить, и тогда ему не придется убивать меня. Он не смог бы жить, зная, что лично убил единственного человека на Земле, который был ему небезразличен.

Но предпочла бы я такую судьбу? Жить, не помня о том, что было со мной все эти месяцы?

И… и не иметь ни малейшего воспоминания о… о нем?

Наверное, так было бы милосерднее: забыть обо всем, что было между нами, и о той боли и страданиях, что наши отношения повлекли за собой.

Встряхиваю головой, освобождаясь от наваждения. Все это нереально, потому что Волдеморт обязательно потребует от Люциуса доказать свою верность, убив меня. В этом нет сомнений. Он ведь не просто так прислал сюда Эйвери.

– А тебе когда-нибудь приходило в голову, что они могут просто… избавиться от меня? – коротко бросаю я.

Он корчит гримасу, но затем встряхивает головой.

– Уверен, они этого не сделают, Гермиона, – едва слышным шепотом выдает он. – Никто бы никогда… да кто бы смог?..

Он спотыкается, но я знаю, что он хотел сказать, и сердце наполняется любовью к нему, и я почти готова потерять сознание от этого чувства. После всего… после всего, что я сделала, он все еще любит меня. Рон, мой Рон…

Подхожу к нему и обнимаю, всхлипывая куда-то ему в плечо. Он напрягается, и я задаюсь вопросом – обнимает ли он меня в ответ…

Но вот я чувствую, как его руки обвиваются вокруг моей талии, и он прижимает меня к себе, тяжело выдыхая поверх моего плеча. С облегчением улыбаюсь, слезы жгут глаза, и я ничего не могу с ними поделать, они катятся по щекам, и рубашка Рона быстро намокает. Я вновь всхлипываю.

– Ш-ш-ш, все хорошо, – шепчет он. – Все кончено. Он больше тебя не побеспокоит. Ты в безопасности, я позабочусь о тебе.

Цепляюсь за него, обнимая так крепко, словно пытаюсь стать с ним единым целым…

Но это, увы, не заполнит зияющую бездонную пустоту в душе, как бы мне ни хотелось. Хотя в этом случае все стало бы намного проще.

* * *

Кажется, не проходит и пяти минут, как появляется Беллатрикс, чтобы забрать Рона.

Она влетает в комнату, уперев одну руку в бедро, а другой держа Рона на прицеле палочки.

– Время вышло, Уизли, – каркает она. – На выход.

Молча наблюдаю, как она выводит его из комнаты.

Он не прощается со мной вслух, но напоследок тепло улыбается.

И это тепло согревает мне сердце.

Дверь за ними захлопывается, и я снова остаюсь одна.

Со вздохом закрываю лицо руками. Я так устала. Наверное, стоит лечь сегодня пораньше…

И как всегда лежать без сна.

– Ты сделала, как я просил?

Ладони словно превратились в камень – так молниеносно я убрала их от лица.

Узнаю этот голос. Такой же родной, как и мой собственный.

Перестаю дышать, чтобы не упустить ни слова.

– Нет, – коротко бросает Беллатрикс. – Я забыла. Прости.

– Боже, я, кажется, ясно выразился…

– Какая разница, ест она или нет? – огрызается она. – Сомневаюсь, что она нам еще пригодится.

Повисает долгая пауза.

Я точно знаю, что значат эти слова. Не разделяю я оптимизма Рона по поводу того, что они меня отпустят. Я умру. И не просто умру, а умру совсем скоро.

Не обязательно.

Нет, обязательно. Надо смириться с этим. И это сделает Люциус.

Ты правда думаешь, что он сможет сделать это?

– Вероятно, – бормочет он.

Беллатрикс иронически усмехается.

– На что уставился, Уизли? – холодно спрашивает Люциус.

Сердце пропускает удар.

– Ни на что, – угрюмо отвечает Рон. – Ни на что.

Осторожно вздыхаю.

– Что ж, увидимся за ужином, Люциус, – ледяным тоном тянет Беллатрикс.

– Жду не дождусь, – бросает он в ответ.

Судя по звукам удаляющихся шагов, уходят двое.

Я жду. Жду, застыв во времени, пока мучительные, кажущиеся вечностью пять минут торжествуют, заставляя меня гадать, войдет он или нет…

Замок щелкает, и дверь медленно открывается.

Сердце бешено стучит, и даже напряженное выражение лица Люциуса, переступающего порог, не способно остановить этот бег.

И я ничего не могу с этим поделать. Каждый раз, как вижу его, во мне просыпается надежда, несмотря на каменное выражение его лица и на то, что я знаю: он здесь не за тем, чтобы…

Он здесь не потому, что вернулся ко мне.

На короткий миг наши глаза встречаются, но он отводит взгляд, направляя палочку на прикроватный столик, и там появляется еда: сэндвич, чашка супа, стакан с тыквенным соком, кусок хлеба и что-то, похожее на джем.

Не припомню, чтобы раньше у меня было столько еды. Обычно мне давали кусок хлеба и суп, ну и если повезет – какой-нибудь фрукт…

Он вновь смотрит на меня.

– Ты должна поесть, – бросает он, прежде чем повернуться и уйти.

– Стой! – поспешно кричу ему вслед.

Он судорожно вздыхает, но поворачивается ко мне, сжав губы в тонкую линию.

От его тяжелого взгляда мне почти физически больно.

– Что? – напряженно спрашивает он.

Открываю было рот, но слова не идут, застряв где-то в горле. Возможно, это и к лучшему, потому что я все равно не знаю, что сказать.

Он вопросительно выгибает бровь. Застывшее выражение лица, ледяной колючий взгляд… он так похож на того, кем был когда-то.

И я не могу понять, напускное это или нет.

Он вновь вздыхает и поворачивается к двери.

– Что ж, если тебе нечего сказать, тогда у меня нет причин оставаться здесь…

– Нет! Я хотела сказать… – мне становится жарко. – Ты… ты так долго не приходил.

Он не оборачивается.

Нервно переступаю с ноги на ногу, потирая босые ступни друг о друга.

Наконец он поворачивается ко мне с абсолютно бесстрастным и нечитаемым выражением лица.

– Мы так решили, грязнокровка, – произносит он. – Между нами все кончено. Или ты уже забыла об этом?

– Ты решил! – срываюсь я. – И нет, я не забыла. Я просто не знала, что ты запретил себе еще и видеться со мной.

Он сжимает губы и приподнимает голову, словно готовится к схватке.

– Не будь таким ребенком, – один его тон ранит сильнее самого острого ножа. – Ты не нуждаешься в том, чтобы я нянчился с тобой. И никогда не нуждалась.

Последняя фраза – чуть слышный шепот, но я не успеваю задуматься над тем, что это могло бы значить.

– Я не хочу, чтобы ты нянчился! – голос вибрирует от возмущения и еще чего-то, скрытого слишком глубоко, но причиняющего невыносимую боль. – Я даже не хочу, чтобы ты… ты…

Кажется, я покраснела до корней волос. Выражение лица Люциуса не меняется после моих слов, но при виде моего замешательства в его глазах на мгновение вспыхивает что-то.

Сглатываю ком в горле и беру себя в руки.

– Я просто не хочу… не хочу, чтобы ты делал вид, что меня не существует! – сорвавшись, бросаю ему в лицо.

– Когда-то ты была готова на все, лишь бы я оставил тебя в покое, – прищурившись, произносит он; его голос – само спокойствие по сравнению с моими истерическими выкриками. – Ты столько раз просила об этом, умоляла снова и снова. Что же изменилось, грязнокровка?

Он усмехается, но я чувствую: эта усмешка – подделка, потому что правду я вижу в его глазах.

– Ты бы хотела, чтобы все стало как тогда? – продолжает он. – В таком случае ты, наверное, с радостью встретила бы мое безразличие.

Отрицательно качаю головой: нет, его слова не испугали меня – я слишком хорошо его знаю.

– Я была готова принять твою ненависть, – шепчу я. – По крайней мере, ты не игнорировал меня тогда, и я знала, что значу для тебя что-то.

Он почти отшатывается назад, как будто я залепила ему пощечину. И выглядит крайне разозленным.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – шипит он. – Хочешь, чтобы я продолжил отношения с тобой, и наши жизни оказались под угрозой? Мы и так уже на волоске. Это необходимо ради спасения нас обоих, почему ты упрямо отказываешься понять это?

– Но… – заикаюсь я, отчаянно пытаясь донести до него свою точку зрения. – Не понимаю, почему ты должен полностью меня игнорировать?! Ты можешь приходить иногда просто… повидаться. И плевать, если для этого нужно будет причинить мне боль! Мне все равно…

Неожиданно он хватает меня за горло, притягивая к себе: пальцы больно впиваются в кожу, давя на кости, мышцы, перекрывая вены…

Он очень медленно делает вдох, напряженно сжав губы.

– Иногда ты своим поведением делаешь эту мысль весьма привлекательной, уж поверь мне, – ядовито цедит он.

С трудом дышу, глядя ему прямо в глаза.

Он проводит рукой по лицу, глаза его темнеют, и на какой-то миг мне кажется, что я вновь могу надеяться на…

Но тут он резко отталкивает меня.

– Просто забудь, грязнокровка, – бросает он. – Это все, что мне от тебя нужно.

– Все, что тебе от меня нужно! – потрясенно восклицаю, потирая шею. – Ты, сволочь, да ты понятия не имеешь, о чем просишь – о том, что тебе всегда было от меня нужно!

Тишина. Долгая, тягучая, пугающая тишина, наполненная повисшими в воздухе невысказанными словами и выворачивающей наизнанку болью.

Его глаза темнеют, становясь почти черными, и это немного пугает.

– Ты не можешь притвориться, будто ничего этого не было, – с шипением выдавливаю из себя слова. – Можешь пытаться сколько угодно, но у тебя не получится. Как бы ты ни хотел уничтожить прошлое… – Боже, да я бы с радостью это сделала после того, как ты убил моих родителей! – ничего не получится, Люциус. Ты… ты трахал грязнокровку!

Он хмурится, и несколько секунд от него исходят такие мощные волны ненависти, что я могла бы в них утонуть.

Но мне уже все равно. Он должен смириться с тем, что сделал.

– Я не позволю тебе отрицать этот факт, – шепотом продолжаю я. – Можешь покончить со всем, что было, и я пойму, почему ты так поступаешь. Но я не допущу, чтобы ты игнорировал меня, словно я ничего не значила для тебя, словно я до сих пор ничего для тебя не значу.

– Кто сказал, что ты до сих пор мне небезразлична? – он презрительно ухмыляется, словно настал его звездный час, и последнее слово осталось за ним.

Улыбаюсь в ответ, хотя мне не до смеха.

– Было бы оно не так, ты бы не пришел, чтобы увидеть меня, – поясняю я. – И ты не доверяешь самому себе, да?

Он глубоко вздыхает, безуспешно пытаясь совладать с растущей яростью.

– Серьезно? – его голос угрожающе тих и спокоен. – Ты всегда такая проницательная, грязнокровка. Как-нибудь расскажешь мне, как у тебя это получается.

Он поворачивается к двери.

Нет…

– Нет, пожалуйста, подожди! – хватаю его за плечо.

Развернувшись, он одаривает меня убийственным взглядом и перехватывает мою руку, убирая ее от себя.

– Чего еще, во имя Господа Бога, ты от меня хочешь? – шипит он.

Чего я хочу? Хочу, чтобы ты вернулся. Хочу, чтобы вновь душил меня и подавлял мою волю. Хочу твою боль, твою ненависть, твой страх. Хочу, чтобы обнял меня и никогда-никогда не отпускал…

Хочу, чтобы ты тоже любил меня.

Но, конечно же, я не могу произнести это вслух. Поэтому я лишь шепчу:

– Не знаю.

Он горько усмехается, качая головой.

– Я тоже, – отвечает он и отпускает мою руку, резко отворачиваясь от меня и покидая комнату.

Давлюсь воздухом, судорожно вздыхая, и, зажав рот рукой, бреду к кровати.

Вернись, прошу. Не могу дышать без тебя.

Сажусь на край кровати, чувствуя, как по щекам струятся слезы, а горло дерет от подступающих рыданий.

Наверное, его это почти забавляет. Наверное, в этом и состоял его план – заставить меня довериться ему. Наверное, ему нравится знать, что я навсегда поймана в его сети, и стоит ему лишь щелкнуть пальцами, как я приползу к нему на коленях.

Когда-то я смогла бы в это поверить, но теперь я точно знаю, что ему это совсем не нравится…

К горлу подкатывает тошнота, и я вздрагиваю, неосознанно кладя руку на живот и массируя его.

Не надо обращать на это внимания. Если не обращать – все пройдет. Наверное.

Почему он не возвращается?

Чтобы оградить тебя от опасности, Гермиона.

Но зачем? Он самый эгоистичный из всех, кого я знаю. Он не позволил мне покончить со всем раньше, потому что не хотел…

Но и потом, когда он все-таки оставил меня, он также не хотел… я уверена.

Если он решился на это, чтобы спасти меня, значит…

Значит, он учится…

У меня перехватывает дыхание, когда желудок начинает громко урчать; что-то внутри словно скручивается в спираль, и жуткие спазмы заставляют меня подскочить… Боже, только не снова.

Глубоко дышу ртом, заглатывая воздух, но становится только хуже.

Закрыв рот, пытаюсь подавить тошноту, будто это поможет не замечать ситуации в целом.

Но я чувствую, как тошнота подкатывает, становясь с каждым приступом все сильнее, и мне ничего не остается, как сломя голову ринуться в ванную комнату и, упав на колени, склониться над унитазом. Полупереваренная пища постепенно оказывается в унитазе, огнем прожигая мои внутренности и выплескиваясь изо рта. Спустя какое-то время позывы начинают стихать, пока не заканчиваются совсем.

Сажусь на пятки, прижимаясь лбом к прохладному ободку унитаза.

Глубоко и размеренно дышу, наслаждаясь тем, что меня больше не тошнит. Все закончилось…

Ровно до следующего раза.

Может, следующего раза и не будет.

Будет. В последнее время это частое явление.

Поднимаюсь с пола и сливаю воду из бачка, пассивно наблюдая, как от моего ужина не остается и следа.

Если бы только все могло исчезнуть так же легко и просто.

Подхожу к раковине: то чувство пустоты после ухода Люциуса, не имеет никакого отношения к тому, что меня только что стошнило.

Пустоты? Сомнительное определение.

Невольно зажмуриваюсь. Я не буду думать об этом. Не буду.

Открываю глаза и заправляю за ухо выбившуюся прядку волос. Будничным движением хватаю зубную щетку и дрожащими руками выдавливаю на нее пасту.

Ты не можешь и впредь игнорировать это.

Да запросто!

Грубо вожу щеткой по зубам, избавляясь от привкуса рвоты во рту. Родители когда-то научили меня, как правильно чистить зубы: передние, резцы, клыки, коренные – со всех сторон и обязательно у десны, а потом надо почистить язык.

Чищу до тех пор, пока десны не начинают кровоточить.

Главное – не думать.

Не могу позволить себе это.

Надо сосредоточиться на чистке зубов. Передняя сторона, задняя, верхняя… как будто гигиена рта для меня сейчас дело первостепенной важности.

Я не позволю мысли, что зреет уже несколько дней, пустить корни и прорасти.

Но как не думать об этом?

Господи боже, что же мне делать?