Текст книги "Eden (ЛП)"

Автор книги: obsessmuch

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 55 страниц)

– А когда она нам не грозила?

Он прав. Абсолютно и всецело прав. С самого начала наши отношения были разрушительными, безумными… неправильными во всех смыслах. Уже тогда, в ту ночь, когда он ворвался в мою комнату и прижал меня к стене, не позволяя увидеть свое лицо, но заставив чувствовать его сильное тело, прижимающееся ко мне, заставив гадать, кто бы это мог быть, и что ему нужно, и задаваться вопросом, хочу ли я умереть в эту самую минуту или же хочу посмотреть, что будет дальше.

– Это безумие, – полушепотом произношу я. – Все это… неправильно.

Черты его лица ожесточаются.

– Кому знать лучше, как не мне, – шепчет он.

Волны ненависти исходят от него. Ненависти ко мне и к самому себе.

– Но вы считаете это сумасшествием, потому что я грязнокровка, в то время как я думаю, что это неправильно из-за того, что слишком многим мы причиняем боль. Рону, вашей жене… и друг другу.

Его губы растягиваются в тонкую нить, и он смотрит на меня так, словно старается понять, но не может, потому что ему чуждо беспокойство о чьих-то чувствах, кроме собственных.

– Мы никому не делаем больно, грязнокровка, – бормочет он. – Никто, кроме нас, не знает правды.

Грустно качаю головой. Никто и никому…

– А как же мы? – голос все-таки срывается. – Как насчет того, что мы оба страдаем? Разговаривая сегодня с вашей женой, которая была так добра ко мне, я думала лишь о том, как мы… вы и я…

Осекаюсь на полуслове, видя, как он крепко сжал кулак. Я не должна была заговаривать об этом. И пусть он больше не гасит свечи прежде чем прийти ко мне, дабы доказать себе, что он ничего не боится, но все же он еще не готов открыто говорить о том, что между нами происходит.

– Вы понятия не имеете, как я себя чувствовала. Словно я грязная шлюха, – от унижения слезы застилают глаза.

Что-то необъяснимое происходит в этот момент между нами. Что-то, очень похожее на то, что я чувствовала, когда давным-давно призналась ему, что боюсь возвращаться в свою комнату, потому что Долохов может снова прийти ко мне.

– Я не виноват, что ты так себя чувствуешь, – его губы едва шевелятся.

– Конечно же, это не ваша вина! – язвительно бросаю я, слезы текут по щекам, но мне уже все равно, меня затопили злость и унижение.

Он глубоко вздыхает, пытаясь справиться со вспышкой ярости, полыхнувшей в глубине его глаз.

– И в чем, позволь узнать, – с угрозой в голосе шепчет он, – моя вина?

– Каждую ночь вы приходите ко мне и берете то, что хотите, – всхлипывая, выдавливаю из себя. – Вас не волнует, что я чувствую, вы просто не оставляете мне выбора. Никогда.

– А с чего бы мне заботиться о твоих чувствах? – ядовито спрашивает он, мерзко улыбаясь. – Ты же просто грязнокровка, – вещь! – и значишь для меня не более, чем какая-нибудь безделушка.

– Вот значит как, – мой голос дрожит. – Я для вас просто забава, и, когда вы найдете себе новое увлечение, секс с грязнокровкой будет считаться пройденным этапом, да?

Он молча смотрит на меня так, словно я говорю вещи, которых он не желает слышать.

Смотрит и не отводит взгляд.

– Это одна из главных причин, по которым вы хотите меня? – решаюсь задать вопрос. Шепотом. – Потому что я грязнокровка?

– Что? – он угрожающе прищуривается.

Мой вдох такой глубокий, что на мгновение мне кажется, легкие не вместят столько воздуха и попросту лопнут.

– Долохов… перед тем, как мы его убили, сказал, что вы хотите меня, потому что я грязнокровка, а это единственное, что для вас запретно, – предательские слезы жгут глаза. – Действительно ли то, что… происходит между нами, следствие вашего каприза?

– Конечно, нет! – шипит он, теряя все свое самообладание. – Ты серьезно думаешь, что я так плохо себя контролирую?

Смысл его слов начинает доходить до меня. Он сказал… он хочет меня вовсе не поэтому.

Тогда, почему?

– Что во мне особенного? – мой голос немного громче, чем самый тихий шепот. – Нарцисса… ваша жена такая красивая, а Беллатрикс такая яркая… но вы хотите меня, грязнокровку. Почему?

Какое-то время, кажущееся вечностью, он смотрит на меня, обдумывая мои слова, оценивая меня. Его глаза, как темные омуты, затягивают меня, проникая в самые сокровенные уголки души, и меня начинает потряхивать от этого глубокого взгляда. Он будто пытается отыскать во мне что-то, к чему его так неумолимо влечет, что он не может сопротивляться и готов предать все, во что раньше неистово верил.

Вздохнув, он окидывает меня взглядом сверху вниз и вновь смотрит мне прямо в глаза. Затем делает шаг вперед, и еще один, медленно сокращая расстояние между нами, пока не оказывается достаточно близко, чтобы протянуть руку и заправить мне за ухо выбившуюся прядку волос. И все это время он не прерывал зрительного контакта.

– Не знаю, – выдавливает он. – Разве я не говорил это уже тысячу раз?

Но Долохов же говорил, что это так… соблазнительно для Люциуса – знать, что сама чистота и невинность спит абсолютно беззащитная в соседней комнате…

По коже бегут мурашки от воспоминаний, но я все равно не прекращаю думать об этом. Не так уж и безрассудна мысль о том, что для того, кто всю жизнь провел во тьме, малейший лучик света и чистоты будет более, чем притягателен. Или я не права? Способен ли тот, чья душа чернее ночи, хоть раз в жизни пожелать чего-то хорошего?

Перебирая пряди моих волос за ухом, он не может – или не хочет? – отводить взгляд.

– Ты не шлюха, грязнокровка, – он говорит так тихо, что мне приходится изо всех сил напрягать слух. – Я не поставлю тебя на одну ступень со своей свояченицей.

У сердца словно выросли крылья, и оно воспаряет в небо, но следом – ухает куда-то вниз, когда я осознаю, что это только слова. Мне нужно больше.

– Тогда почему вы не желаете обращаться со мной, как с человеком? Спорю, с Беллатрикс вы вели себя лучше, потому что она чистокровная.

Он подходит еще ближе, если такое вообще возможно.

– Ты слишком много взвалил на меня, Люциус, – я так устала, и мне уже плевать на рвущиеся наружу рыдания. – И после всего, что ты сделал со мной, ты обращаешься со мной, как со шлюхой.

Черты его лица заметно искажаются, словно мои слова поразили его в самое сердце, оставив жгучую рану, каких он оставил уже сотни на моей измученной душе.

– Мне это не нравится так же, как и тебе, – со вздохом признается он. – Никогда не думал, что так все обернется.

Он сильнее прижимается ко мне, буквально вдавливая меня спиной в стену, и у меня перехватывает дыхание от его близости. Но я нахожу в себе силы сказать:

– Мы должны остановиться, – голос насквозь пропитан отчаянием. – Немедленно. Пока не стало слишком поздно.

Он наклоняется, и я почти чувствую касание его губ, вижу каждую морщинку на его лице так ясно, как могу видеть его душу, как бы он ни старался укрыть ее от меня.

– Слишком поздно, грязнокровка? – он облизывает пересохшие губы. – Этот мост мы сожгли уже очень давно.

А в следующее мгновение его губы накрывают мои.

Глава 32. Шрамы

Меня переполняет боль,

Ночами хочется кричать.

Моя любовь сродни болезни!

И тьма внутри меня порой

Пугает; некуда бежать!

Я с каждым днем все ближе к бездне… (пер. – kama155)

Сильвия Платт, «Вяз»

Вылезаю из ванны: теплая вода ручьями стекает с меня на холодные плитки пола.

Хватаю с вешалки полотенце и наспех вытираюсь.

Он скоро будет здесь. Нужно поторопиться.

Я не хотела затягивать допоздна. Просто я так устала сегодня. Я весь день работала и освободилась всего полчаса назад.

Но это не отменяет того факта, что он скоро придет. В последнее время он никогда не задерживается.

Прохожу в комнату, останавливаясь перед гардеробом. Открыв дверь, пробегаюсь взглядом по платьям: однотонные, простенькие платьица. Как у прислуги. Одежда, наиболее соответствующая твоему положению… именно так он сказал мне однажды.

Ублюдок.

Черное, черное, коричневое, синее, черное, зеленое, голубое, коричневое, серое, черное, черное…

Минутку.

Это что? Впервые вижу это платье в самом конце перекладины с вешалками, прямо за серым.

Оно… нет, оно не серое и не черное. Оно… розовое? Очень бледное, с сероватым отливом, но все-таки розовое.

И как это я раньше его не замечала? Хотя я никогда особо и не задумывалась над тем, что висит в моем шкафу.

Вытаскиваю платье из гардероба: несмотря на свой цвет, оно все же очень простое.

Никогда не была поклонницей розового. Оно вызывает ассоциацию с Панси Паркинсон и тем кошмарным платьем, которое было на ней на рождественском балу.

Но… так приятно иметь что-то, в какой-то мере олицетворяющее нормальную жизнь.

Все бы отдала за пару туфель и комплект нижнего белья – эти вещи в топе моих приоритетов.

Натягиваю платье на влажное тело. Ткань прилипает к коже, но когда я высохну, это прекратится, так что не беда.

Подхожу к прикроватному столику и, взяв гребень, расчесываю мокрые волосы, свисающие сосульками.

В последние дни я нечасто смотрюсь в зеркало: мне противно собственное отражение. Меня тошнит от той, кем я стала. Видеть ее не могу!

Но расчесывая волосы, я невольно бросаю взгляд в зеркало.

Господи, я такая тощая. Сколько же килограммов я потеряла?

Впрочем, это неудивительно. Я ем от силы раз в день, ну а если повезет, то два.

Ненавижу. Чувствую себя только что вылупившимся птенцом: такой хрупкой, что кажется, дотронься пальцем – и я сломаюсь.

При желании я даже смогу пересчитать свои ребра.

Со вздохом откладываю гребень в сторону, и в следующее мгновение в комнату входит Люциус, прикрывая за собой дверь.

Он бегло осматривает комнату, а затем, глядя на меня, произносит:

– Сегодня ты пойдешь ко мне, – его глаза темнеют.

– Почему? – удивленно моргаю в ответ.

Он вновь обводит комнату взглядом и ухмыляется.

– Эта комната… какой-то чулан для прислуги. Не хочу находиться здесь дольше необходимого.

Ах, ну конечно. Эта убогая комнатушка напоминает ему, кто я и кого он… Интересно, могу ли я все еще использовать слово трахает?

– Пошли, – он протягивает мне большой кусок серебристо мерцающей материи: что-то подобное я уже видела у Гарри. Мантия-невидимка. – Надень это. На случай, если мы встретим кого-нибудь в коридоре.

– А не слишком ли это рискованно? – дрожащим голосом спрашиваю я. – Вдруг кто-нибудь войдет в твою комнату?

– Каждый раз, когда я прихожу к тебе, мы тоже рискуем. В моей комнате мы будем не в большей опасности.

Знакомое чувство зарождается где-то глубоко внутри: страх – я переживала его уже несчетное множество раз, но все еще никак не могу свыкнуться с этими ощущениями.

Несмело протягиваю руку и, взяв мантию, накидываю ее на голову, стараясь, чтобы ни платье, ни босые ступни не выглядывали из-под нее.

Люциус окидывает меня взглядом и кивает.

– Хорошо, – шепчет он. – Следуй за мной и не отставай, – его взгляд ожесточается. – И не думай сбежать. Дверь в конце коридора заперта.

Необязательно было говорить мне это. Я не смогла бы сбежать, даже если бы у меня была возможность… я бы не сбежала.

Развернувшись, он на секунду приникает ухом к двери, прислушиваясь, – нет ли кого-нибудь в коридоре, а затем открывает ее и выходит из комнаты. Следую за ним, нарочно шурша мантией, давая ему понять, что я рядом.

Не глядя в мою сторону, он запирает дверь и направляется к своей комнате. Он уже сделал несколько шагов, но тут позади нас открывается дверь.

– Люциус?

Мы поворачиваемся, и – хвала Господу, что я скрыта мантией.

Беллатрикс медленно направляется в нашу сторону.

– Чего тебе? – грубо спрашивает он.

Слабая улыбка касается ее губ.

– Ты знаешь, чего я хочу, – не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, на что она намекает. – Было время, когда ты прекрасно это знал.

Желудок скручивает стальными жгутами. Не хочу, чтобы она разговаривала с ним, не хочу, чтобы она даже смотрела на него…

Черт. Теперь понятно, что она чувствует по отношению ко мне.

Стоп. Ну уж нет! Я не собираюсь жалеть еще и эту стерву. Мне очень стыдно перед его женой, но испытывать угрызения совести из-за той, которая пыталась заставить Рона переспать с его младшей сестрой… никогда!

– Ты пьяна, – ледяным тоном произносит Люциус. – И уже поздно. Возвращайся в кровать.

Она смеется и проводит пальцем по вороту его мантии.

Кажется, меня сейчас стошнит.

– Я вернусь, Люциус, – шепчет она, – но не хочешь ли присоединиться ко мне?

Едва не теряя сознание, я с облегчением вздыхаю, когда он сбрасывает ее руку.

– Уходи, Белла, – приказывает он. – Ты ставишь себя в глупое положение.

На ее лице мелькает разочарование, и она отступает на шаг назад.

– Почему ты прекратил это, Люциус? – в ее голосе почти нежность, никогда не слышала, чтобы она говорила таким тоном. – Нам ведь было хорошо вместе. Я помню, как ты не мог насытиться мною…

– Просто потрясающе, – обрывает ее речь Люциус, – удивительно, как ты можешь извратить вещи, выставив их такими, какими они никогда не были.

Она бледнеет, в глазах загорается опасный огонек, а губы кривятся от злости.

– Ты была лишь развлечением, Белла, – безжалостно бросает он. – Весьма приятным, но все же только развлечением – и не более. А теперь все кончено, – он поворачивается к двери в свою комнату. – Спокойной ночи.

Она в ярости хватает его за плечо, разворачивая к себе.

Подаюсь немного назад, и слава Богу, мантия все еще скрывает меня.

– Ты жалок! – шипит она. – Как ты мог бросить меня ради грязной маленькой…

– Я уже тысячу раз говорил тебе, – он вновь прерывает ее, в голосе звенят железные нотки, – что между мной и грязнокровкой ничего нет. Коли уж хочешь правды, то я порвал с тобой, потому что ты меня бесишь. Всегда бесила и будешь бесить до скончания веков.

Какое-то время она пытается справиться с шоком, но быстро находит что сказать.

– А она тебя не бесит? – гневно шепчет она. – С этими невыносимыми замашками всезнайки и святоши.

Она умолкает на мгновение, а затем усмехается.

– Разве может она сравниться со мной? – охрипшим голосом спрашивает она. – О моей красоте слагают легенды. Ради тебя я готова на все – даже на то, о чем она и помыслить не может…

– Я не хочу продолжать этот разговор, – он начинает злиться. – Если у тебя осталась хоть капля гордости, ты сейчас же пойдешь и ляжешь спать. Возможно, завтра ты сможешь увидеться со своим мужем. Я более чем уверен, что Рудольфус очень соскучился по своей драгоценной женушке.

Она вот-вот лопнет от злости.

– Не упоминай при мне этого неблагодарного! – шипит она. – Он мне не ровня. Я вышла замуж по тем же причинам, что и ты – женился, – выгода и социальное положение, – ничего более!

Она хватает его за отвороты мантии.

– Как ты не понимаешь, Люциус? Мы же одного поля ягоды. Ты и я. Нами управляет наша гордость, и мы оба в розыске. Мы занимаем высокое положение в кругу Темного Лорда, потому что ни тебя, ни меня никогда не мучили угрызения совести, в отличие от других…

Он убирает ее руки от себя, на лице застыло ожесточенное выражение.

– О, пожалуйста, не ставь нас на одну ступень. Между нами – пропасть.

Когда-то – давным-давно – он сказал мне почти то же самое. Между нами столько различий, грязнокровка…

– Знаешь, как меня называет грязнокровка? – кажется, он решил развлечься.

И я перестаю дышать на то время, пока он тянет эффектную паузу.

– Она считает меня чудовищем, олицетворением всего зла на земле. И как знать – может, она и права, – тихо произносит он. – Возможно, твердость характера и отсутствие сомнений и колебаний присущи лишь отпетым негодяям.

– Мы не такие, Люциус, – Беллатрикс надменно задирает голову вверх, глядя ему в глаза.

– А если так, Белла? – вкрадчиво перебивает ее Люциус. – Может быть, мы действительно – зло. Я могу признать это, потому что я в здравом уме, чего не могу сказать о тебе. Я сознательно ступил на этот путь, ты же… действовала импульсивно.

Но… разве сознательное решение не хуже? У нее, по крайней мере, есть оправдание своим поступкам.

Она становится белее мела и, скривившись, гневно бросает:

– У тебя каменное сердце.

Он усмехается, качая головой.

– Ты никогда не думала, что мы были лишь наказанием друг для друга? Но я больше не намерен терпеть это.

Она скалится.

– Боже, – шепчет она, – да что эта грязнокровка – приверженка высоких гриффиндорских идеалов – может иметь общего с бессердечным монстром вроде тебя?

Он глубоко вздыхает. Сердце бешено стучит, причиняя невыносимую боль, потому что не думаю, что даже я знаю ответ на этот вопрос.

– Я больше не буду повторять: она – лишь моя пленница.

Истерический смех эхом разносится по коридору.

– Продолжай убеждать себя, если это очистит твою совесть, – задыхаясь, произносит она. – Я могу и подождать. Месяцем больше, месяцем меньше… какая разница!

– Ради Бога, о чем ты? – раздраженно спрашивает Люциус.

Ее улыбка не сулит ничего хорошего.

– Девчонка умрет, Люциус. – Определенно эта мысль доставляет ей неземное удовольствие. – Она слишком много знает, чтобы уйти отсюда живой. Ты же знаешь: когда Поттер сдохнет, она составит ему компанию. И ты должен будешь лично устранить ее. Так что я подожду. И когда она умрет от твоей руки, я буду знать: было лишь вопросом времени то, что ты вернешься ко мне…

Он наотмашь бьет ее по лицу, и она падает на пол, вскрикивая от боли.

Но ее слова все еще звучат в моей голове. Люциус… Люциус должен будет убить меня. Он станет моим палачом, он должен будет сделать это…

Вполне закономерный финал, не так ли?

Ужас и ненависть смешались в глазах Люциуса, и его ужас – отражение того, что чувствую я.

– Даже если бы я спал с грязнокровкой, – от его яростного шипения у меня волосы дыбом встают, – ничто, в том числе и ее смерть, не заставило бы меня вернуться к такой злобной старой гарпии, как ты.

Ее лицо искажает гнев, но прежде чем она успевает ответить, он хватает ее за волосы и отталкивает подальше от себя.

– Пошла вон, – зло бросает он.

Если бы взглядом можно было убивать, Люциус был бы уже хладным трупом.

Я едва дышу от страха, но она, кажется, не собирается продолжать ссору. Поднявшись на ноги, она смотрит прямо на него, в ее глазах полыхает ненависть.

– Предатель крови, – сквозь зубы выплевывает она, а затем, развернувшись, уходит и громко хлопает дверью в конце коридора.

Какое-то время он смотрит в пустоту перед собой. Догадываюсь, что он обдумывает ее слова. Должно быть, они ранили его в самое сердце. Боль, которую причиняют эти слова, не может сравниться ни с чем. Предатель крови, предатель крови, предатель крови…

Он много раз говорил мне, что быть предателем крови – это все равно что быть грязнокровкой, если вообще не хуже. Ведь грязнокровки не могут выбирать себе статус.

А вот предатели крови…

Может, он вернет меня в мою комнату. И даже ударит при этом.

И покончит с этим безумием навсегда. Здесь и сейчас.

Он оборачивается, и я вздрагиваю от страха, не зная, что он собирается сделать, но он лишь открывает дверь в свою комнату.

– Тебе лучше войти, – он говорит так тихо, что я с трудом разбираю слова.

Поспешно переступаю порог, задевая его руку мантией, чтобы дать понять: я вошла.

Он запирает дверь, и мы остаемся наедине.

Пару секунд он смотрит на дверь, нахмурившись.

– Дай мне увидеть тебя, – произносит он, все еще стоя спиной ко мне.

Сбрасываю с себя мантию-невидимку, и она бесформенной массой оседает у моих ног.

Он поворачивается ко мне, осматривая меня с ног до головы, а затем протягивает руку и заправляет локон волос мне за ухо.

– Ты действительно стоишь того? – тихо спрашивает он.

Я не отвечаю. Просто не знаю, что сказать.

Все, на что я сейчас способна, – это открыто смотреть ему в глаза, собрав в кулак жалкие остатки гордости.

Он вздыхает и, убрав руку, отводит взгляд.

– Она назвала меня предателем крови, – мрачно произносит он. – Никогда не думал, что доживу до того дня, когда имя Малфоя будет заклеймено как… не обязательно мое, но любого из Малфоев.

Меня немного трясет. Она сделала ему очень больно, и я знаю, на ком он отыграется за это. Я слишком хорошо его знаю.

– Разве это важно – то, как она назвала тебя? – страх подталкивает меня говорить.

– Ты не представляешь, что это за оскорбление, – хмурится он.

– Еще хуже, чем «грязнокровка»? – спрашиваю я.

Он открывает рот, собираясь что-то сказать, но вместо этого глубоко вздыхает, а через несколько секунд отвечает:

– Что толку тратить время на объяснения? – У меня такое чувство, что вначале он хотел сказать вовсе не это. – Ты никогда не поймешь.

Недовольно вздыхаю, но он вновь отворачивается от меня, не обращая внимания на мое состояние.

Почему ему так больно? Из-за оскорбления или из-за того, что это она обвинила его в предательстве?

– Она все еще небезразлична тебе? – не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос. – Ее мнение так много для тебя значит?

Он горько усмехается, все еще отказываясь смотреть на меня.

– Она никогда ничего для меня не значила, – признается он. – Она не заслужила ничьей заботы.

Словно гора с плеч. Как бы сильно мне ни хотелось забыть ее слова, но я вынуждена согласиться с ними. Как я могу соперничать со столь красивой ведьмой, у которой за плечами богатый опыт и… все такое.

До сих пор не могу понять, почему он хочет меня, когда рядом с ним такая женщина?

– Нет, меня волнует то, что она сказала, – шепчет он. – И ведь она права.

Он вздыхает, словно набираясь смелости.

– Я – предатель крови, – заключает он.

Молча смотрю на него. Ну а что я могу сказать, когда именно я виновата в том, что он стал тем, к кому всю жизнь испытывал презрение?

Он внимательно смотрит мне в глаза.

– Зачем я говорю об этом с тобой? Ты не можешь понять, о чем я, – с горечью произносит он. – Ты до сих пор не в состоянии понять, кто ты и во что ты меня превратила.

Недоверчиво качаю головой.

– Это ложь, Люциус! – неистово шепчу я. – Все твои чистокровные замашки… это никогда не было правдой.

Его глаза мечут молнии.

– Это не ложь! – бросает он. – Ты – грязнокровка. Это правда. И ты не можешь отрицать этого. Уступая тебе, я становлюсь предателем крови.

Ну конечно же, я не могу отрицать этого. Не могу отрицать, что я магглорожденная и что я сделала его предателем крови.

Поэтому я благоразумно молчу.

– Из-за тебя все так осложнилось, – в его глазах столько ненависти, что это причиняет мне почти физическую боль. – Я предал все свои убеждения – и ради кого? Ради какой-то никчемной грязнокровки!

Заставляю себя глубоко и ровно дышать, чтобы не сорваться.

– Если ты предал все ради меня, – дрожащим голосом начинаю я, – значит я не какая-то никчемная грязнокровка.

Пощечина обжигает лицо – я даже не заметила, как он замахнулся! – и слезы выступают на глазах против воли.

Он тяжело дышит, пытаясь успокоиться и взять себя в руки.

– Дрянь, – с ненавистью шипит он. – Ты понятия не имеешь, как сильно заставляешь меня страдать!

– Ты тоже делаешь мне больно! – надломленным голосом оправдываюсь я. Будь он проклят! Это он понятия не имеет, что сделал со мной, и ему никогда не исправить того, что он натворил. – Ты причинил мне гораздо больше страданий и сделал это намеренно! Господи да ты убил моих родителей…

– Слушай, – прерывает он меня. – Подумай о том, как ты любила своих родителей. Вспомни все до малейших деталей.

И я вспоминаю, не сдерживая слез. Перед глазами проплывают образы и воспоминания, как мама заботилась обо мне, как беспокоилась за меня, а папа частенько посмеивался над ее чрезмерной тревогой – я помню его непринужденную улыбку.

Поднимаю взгляд на Люциуса: он бледен, и его лицо искажено ненавистью. Человек, убивший моих родителей и заменивший мне отца и мать после их гибели.

– Ты бы предпочла умереть вместо них, да?

– Да, – шепчу я. – Я все бы отдала ради них.

Он удовлетворенно кивает.

– Точно так же я отношусь к тому, во что верю. Вот видишь, ты можешь утверждать, что мы разные, но ведь мы похожи. У нас обоих есть то, за что мы с радостью отдали бы жизнь. Различие лишь в том, что ты была так глупа, выбрав людей, в то время как я много лет назад уяснил: единственный, на кого ты можешь рассчитывать в этом мире – ты сам.

У меня отвисает челюсть.

– Ты серьезно? – сиплым шепотом спрашиваю я. – Ты же не можешь на полном серьезе уравнивать мои чувства к родителям и свое отношение к системе ценностей.

– А что мне мешает, грязнокровка? Чем твоя любовь к мерзким магглам, породившим тебя, лучше того, что делал я во имя ценностей, которые составляли основу моего бытия.

– Они не были мерзкими магглами! – чаша моего терпения лопнула. Как же я его ненавижу!

– Были, – спокойным тоном произносит он. – И ты так и не ответила на вопрос.

Довольно долго смотрю на него, в его холодные, словно неживые, глаза, больше всего на свете желая узнать: что же у него на уме, проникнуть в его мысли – хотя бы разок.

Но если бы у меня получилось, поняла бы я, что он лжет? Возможно, для него это абсолютная правда.

Как он может испытывать столь глубокую, сильную, всепоглощающую любовь и преданность к каким-то убеждениям?..

Невозможно. Я имею в виду не то, что он в принципе не способен на любовь, потому как это не так уж и важно.

Он смотрит на меня так, словно вообще не понимает, о чем я говорю.

– Меня всегда учили, что грязнокровки – это грязь, отбросы общества, – шепчет он. – С самого рождения я принимал это за истину. Даже сидя в Азкабане, когда весь мир отвернулся от меня, я не терял надежды, цепляясь за свою веру и убеждения, и утешал себя мыслью о том, что отомщу всем, когда наконец сбегу из тюрьмы.

Кровь стынет в жилах. Может быть, именно сейчас настал тот час, когда он не выдержит и выплеснет все…

– Бесполезный, никчемный мусор, – продолжает он. – Все до последнего.

Пока он переводит дыхание, его глаза встречаются с моими, и на короткий миг его взгляд смягчается. Люциус выглядит так, словно увидел меня впервые.

– Кроме разве что… – он колеблется, но все же решается продолжить – едва уловимым шепотом. – Кроме разве что тебя

Его слова разом выбивают из меня весь воздух, и я забываю как дышать, сердце бешено стучит в груди.

Он тянется ко мне и заправляет за ухо прядь моих волос.

– Ты… ты какая-то другая. Не знаю почему, но…

Замолчав, он смотрит на меня, будто я – ребус, который нужно непременно решить. Чувствую, как яростно бьется мое сердце, и кажется, оно в любую минуту готово выскочить из груди.

– Я никакая не особенная, Люциус, – шепчу я. – Никогда не была такой и никогда не буду.

Он горько улыбается.

– Моя милая грязнокровка, – вкрадчиво произносит он, – если бы ты только знала…

Он опускает глаза, обжигая меня взглядом снизу вверх, затем вновь смотрит на меня.

Делает шаг вперед, приближаясь ко мне. Слишком близко. В моем личном пространстве – но разве он не всегда там был?

– У меня есть одно желание, – шепчет он, глядя на меня потемневшими глазами, – хочу, чтобы твоя кровь была чистой. Одному Богу известно, что бы тогда было.

Одной рукой он стаскивает с моего плеча платье, другой – притягивает к себе, посылая электрические разряды по всему телу.

– Это решило бы все проблемы, – он наклоняется ниже и ниже, пока я не перестаю видеть его лицо. Теперь я могу только чувствовать его дыхание на своей шее. – Вся эта ситуация стала бы намного… приятнее.

Он целует мою шею – прямо под подбородком – и крепче сжимает меня в объятиях. Закрываю глаза и невольно выдыхаю сквозь приоткрытые губы. Он покрывает поцелуями мою шею, медленно опускаясь к впадинке между ключицами.

Это больше не может продолжаться. Не может.

Наше время подходит к концу. Я чувствую это. С каждым днем я все сильнее ощущаю опасность, нависшую над нами, словно огромный черный стервятник, расправивший крылья. Мы ступаем по самому хрупком льду, – Люциус и я, – и лишь вопрос времени, когда этот лед треснет…

И что ждет нас тогда? Волдеморт. Эйвери. Беллатрикс. Драко и Рон. Боль. Пытки. Смерть.

И разлука.

Но сейчас я могу лишь обнимать его. Я не думаю об опасности, когда он жадно прижимает меня к себе, целуя и раздевая.

Запускаю руки под его мантию, помогая ему раздеться. На мгновение он отстраняется и как-то странно смотрит на меня, но затем продолжает, позволяя мне помогать ему.

Только теперь до меня доходит, что это происходит впервые. Впервые я помогаю ему делать это со мной…

Но я не могу иначе: ведь он так нужен мне, что без него я едва дышу.

Одежда падает кучей тряпья у наших ног, смешавшись: черные пятна в блекло-розовых волнах.

Его кожа такая бледная. Никогда не смогу привыкнуть к тому, что она такая. Словно твердый лед. Кажется, стоит дотронуться, как я тут же замерзну от холода! Так могло бы быть, но нет, она теплая. Такая теплая… как мрамор. Живой, дышащий, теплый мрамор. Нетронутый. Незапачканный. Совершенный…

Кроме одного. Метка. Вечное напоминание о том, кто он, выжженное темным заклинанием на его руке.

Он осторожно подводит меня к кровати, мягко толкая на нее. Падаю на спину, и у меня мелькает мысль, что это самая мягкая кровать из всех, на которых мне приходилось спать.

Он нависает надо мной, и у меня перехватывает дыхание, – как всегда, – потому что я никогда не перестану бояться, что однажды придет день, когда он не выдержит и убьет меня за то, что я сделала с ним…

Но не сегодня. По его взгляду я понимаю, как нужна ему сейчас. В нем отражается почти нечеловеческий голод и жажда. Желание затопляет все вокруг.

Он внимательно смотрит на меня, заправляя прядь волос мне за ухо.

И я вновь вижу темную отметину на его предплечье, разрушающую красивую иллюзию. Доказательство его истинной сущности вытатуировано на его коже навечно.

Чуть приподнимаюсь, и мы оба замираем на долгое время.

Глубоко вздыхаю и неуверенно касаюсь метки, проводя по ней пальцем.

У него перехватывает дыхание.

Почему такой элегантный, имеющий безупречный вкус и чувство стиля человек захотел вдруг обезобразить себя подобным отвратительным знаком?

– Что ты делал сегодня? – я правда не знаю, зачем спрашиваю его об этом.

Поднимаю глаза и встречаюсь с его нахмуренным взглядом.

– Что ты имеешь в виду?

– Какие ужасные вещи ты совершил сегодня во имя Волдеморта? – дрожащим шепотом спрашиваю я. – Что ты делал перед тем, как прийти сюда, ради продвижения его дела?

Он хмуро смотрит на меня, не понимая, почему я спрашиваю об этом – что вполне естественно. Ему никогда не понять.

– Ты правда хочешь знать? – прохладным тоном спрашивает он, убирая от меня руку.

Я смотрю ему в глаза, пытаясь разглядеть за слоями серой стали смутные тени ужасных деяний.

Действительно ли я хочу знать, что повидали эти глаза?

Не уверена. Порой мне кажется: мы настолько разные, что если я увижу сотворенное им зло, то сойду с ума от леденящих кровь сцен.

Но я ведь уже знаю, на что он способен.

Со вздохом опускаю взгляд на свои руки. У меня тоже есть отметины: вертикальные шрамы, нанесенные Люциусом, пересекаются с горизонтальными – знаками жгучей ненависти Беллатрикс, а вместе они постоянно напоминают о том, что может сделать ЕГО мир с людьми.