Текст книги "Eden (ЛП)"

Автор книги: obsessmuch

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 55 страниц)

Глава 30. Ненависть

«Я хотела бы держать тебя так, пока мы оба не умрем! Как бы ты ни страдал, мне было бы все равно. Мне нет дела до твоих страданий. Почему бы тебе не страдать? Ведь я же страдаю!» – Эмили Бронте «Грозовой перевал»

«Мне снилось, что змея ест сердце мне, а ты с улыбкой смотришь в стороне.» – Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь»

Лежу на кровати, положив руку под голову, и вглядываюсь в кромешную тьму, окутывающую меня, словно покрывало.

Прошла, наверное, неделя или две, – а может, и все три – с того дня, как Джинни была похищена, а затем вновь отпущена на свободу.

Неделя или две, – а может, и все три – с того дня, как Люциус сказал, что не может и дальше защищать меня.

Тяжело вздыхаю. Так скучно сидеть в темноте в бесконечном ожидании. Прошло уже часа два. Но он придет. Он всегда приходит ко мне.

Скорее всего, сегодня одна из тех ночей, когда мне приходится долго ждать, потому что он пытается сдержаться, уговаривает себя остановиться. Но в итоге он всегда здесь, в моей комнате.

Скрип двери, и следом – щелчок…

Он здесь.

Не так уж и долго пришлось ждать.

Поворачиваюсь к двери, но все равно ничего не вижу, а так хочется посмотреть ему в глаза. Но в комнате темно – хоть глаз выколи! И сегодня, и в прошлые его… посещения. Он не желает видеть, что творит…

Шаги. Осторожные, аккуратные, тихие.

По телу пробегает дрожь, и я пытаюсь внушить себе, что просто замерзла.

Он садится рядом со мной на кровать. Я чувствую тепло его тела.

Вновь вздрагиваю, но уже не лгу себе: это не холод. Я лежу в платье поверх покрывала; да, падать ниже уже некуда – я даже не утруждаюсь прикрыться одеялом – но все же у меня осталась капля гордости, чтобы не ждать его обнаженной.

Что он сделал со мной?

Он приспускает платье с моих плеч, обнажая грудь, и ниже, пока оно не собирается складками на талии. Прохладный воздух касается кожи, дрожь волнами пробегает по телу.

Если бы он обнял меня, стало бы теплее. Но он даже не пытается. Никогда. Ведь объятья означают эмоциональную связь.

Сдается мне, для него это столь же ужасно, как и физическая близость с мерзкой грязнокровкой.

Участившееся от холода дыхание растворяется в темноте.

Нет, не только от холода.

Он накрывает ладонью мою грудь, ловит сосок большим и указательным пальцами, пощипывая его, и от этого по телу словно пробегают электрические разряды, собираясь в тугой комок где-то внизу живота.

Мое дыхание становится прерывистым. И его тоже. Я прекрасно слышу это.

Не в первый раз меня посещает мысль, что, возможно, это не он. В последние несколько недель эти… встречи проходили в полнейшей темноте, и он может представить, что он… что с ним не грязнокровка…

Нет, правда: на самом деле это может быть кто угодно.

Но я точно знаю, что это не кто угодно. Когда он окончательно стягивает с меня платье, и я слышу шорох его сбрасываемой мантии, у меня не остается ни тени сомнения, что это он. Я чувствую его запах. Острый, мускусный, опасный. Так пахнет только он.

Напряжение скручивает все внутри, как и всякий раз, когда он приходит. Он может сдаться, забыть обо всем на свете ради меня, но все же я не могу перестать бояться его. Воспоминания обо всех его ужасных поступках не так-то просто стереть из памяти.

Кроме того, я не могу точно сказать, ударит ли он меня перед тем, как пулей вылететь из комнаты, громко хлопнув дверью.

Но даже если и так, он все равно вернется. Он всегда возвращается.

Матрас рядом со мной прогибается под его весом, и я наугад протягиваю руку, ладонью чувствуя слабые уколы пробивающейся щетины и тепло его кожи. Молниеносным движением он хватает меня за руку и отводит ее от своего лица, разворачивая внутренней стороной ладони к себе, а затем мягко проводит пальцем по линии жизни, оставляя горящий след.

Он вновь подносит мою руку к своему лицу и целует в центр ладони, я чувствую его дыхание на своей коже.

Наконец он отпускает меня, и я напрягаюсь, ожидая удара…

Но вместо этого он целует меня: сначала нежно и осторожно, потом глубже и сильнее, терзая мои губы. Его пальцы сдавливают шею, несильно, но весьма ощутимо, и, кажется, в эту самую минуту он думает, а не лучше ли будет убить меня…

Нет, он не сделает этого. По крайней мере, не в этот раз. То, как он прижимается ко мне всем телом, будто хочет просочиться сквозь поры под кожу, говорит о том, что сегодня я в безопасности.

Он отрывается от моих губ, раздвигает мои ноги и спускается ниже, прочерчивая дорожку поцелуев от шеи к груди. Мы никогда не перестанем ненавидеть друг друга. Я всегда буду ненавидеть его за то, что он сделал, а он будет и впредь ненавидеть меня за то, кто я есть.

Но вряд ли это что-то изменит, ведь ненависть – одна из причин, толкнувших нас на этот путь, не так ли?

Я осознала одну важную вещь – у любви и ненависти очень много общего. И то, и другое – самые сильные чувства, на которые только способен человек по отношению к другому. И то, и другое заставляет сердце биться чаще, а кровь – бежать быстрее.

Если Люциус и я не можем любить друг друга, нам остается только ненависть.

Он покрывает поцелуями живот, раздвигая мои ноги еще шире, и я проклинаю его за то, что он всегда приходит в кромешной темноте, не способный заглянуть правде в глаза, но… кто я такая, чтобы судить его? В конце концов, он столького из-за меня лишился… его убеждения, идеалы, цели значили для него всё.

На короткое мгновение он обрывает поцелуи внизу живота, но только чтобы спуститься еще ниже. Если он стольким пожертвовал ради меня, то самое меньшее, что я могу сделать для него, это позволить ему не видеть того, что он делает…

Поцелуи спускаются еще чуть ниже.

Мое дыхание ускоряется.

Если он так желает, пусть прикрывается тьмой. Я не буду противиться. Я сделаю все для него. Всё…

* * *

Изо всех сил тру плинтус в столовой. Я и не подозревала о существовании некоторых мышц, пока они не начали ныть.

Если бы в моем арсенале была не только тряпка, то пользы было бы больше.

Хочу, чтобы Рон был здесь. Размечталась! Мы больше, наверное, не будем работать вместе. По крайней мере, последние несколько недель я драила эту залу в полном одиночестве.

Папа всегда повторял, что до тех пор, пока кто-то любит тебя, ты не одинок.

Все-таки он был немного романтик и из-за этого часто вел себя немного глупо. Он мог расчувствоваться, просматривая классическую мелодраму или слушая грустную песню. Помню, мы смотрели с ним «Короткую встречу», и он плакал в конце, когда Тревор Ховард положил руку на плечо Селии Джонсон, безмолвно прощаясь с ней.

Мама посмеивалась над ним и обзывала старым тюфяком, но он никогда не обижался и не обращал на это внимания, наоборот: смеялся вместе с ней над самим собой. И он во всем соглашался с ней. Он так ее любил, что, наверное, если бы она сказала, что небо фиолетовое, он не стал бы спорить.

Каждый раз, глядя на них, я мечтала, что у меня будет муж, который будет любить меня и относиться так же, как папа относился к маме, и я тоже буду безумно любить его, и все у нас будет замечательно.

Мы будем счастливы.

Одно время я думала, что из нас с Роном получится такая же чудесная образцовая семья, если мы поженимся. Я думала, Рон сможет окружить меня любовью, лаской и нежностью, и он именно тот, кто мне нужен.

А сейчас… что я имею?

Люциус Малфой приходит ко мне каждую ночь в кромешной темноте, чтобы не видеть, что он делает и с кем. Ведь он трахает грязнокровку. Именно в таких выражениях. Не могу же я сказать занимается любовью. Это нелепо.

Что же я делаю? Неужели оно того стоит? Черт знает, чем это для меня обернется.

Что же я с собой делаю?

Понятия не имею. Просто, когда Люциус обнимает меня, когда целует, я чувствую себя… живой. Потому что в такие моменты он просто обязан видеть во мне человека – того, ради которого он предает все, за что когда-то яростно боролся. Потому что в такие моменты я для него больше чем жалкая грязнокровка. Я – Гермиона. И я стою всех его жертв.

– Мисс Грэйнджер?

Вскидываю голову, и надежда гаснет, едва вспыхнув, когда я узнаю вошедшего.

Эйвери стоит на пороге, и, как всегда, по выражению его лица ничего невозможно прочесть.

– Вы? – цежу сквозь зубы, моментально закипая. – Что вам нужно?

Он чуть выгибает бровь, но выражение лица все то же.

– Вы злитесь? – бесцветным голосом спрашивает он. – И с чего бы вам злиться, мисс Грэйнджер?

Молча смотрю на него. Если бы на его месте был Люциус, я точно знаю, что ответила бы. Я бы нападала, пытаясь пробиться сквозь стену отчуждения, достучаться до тех крох человечности, что в нем еще остались.

Но вот как вести себя с Эйвери, я ума не приложу.

– И вы еще спрашиваете? – шиплю я, как кошка, сжимая в пальцах тряпку.

Ни малейшего проблеска хоть каких-то эмоций на его лице.

– Ты расстроена тем, что я сделал с Уизли и его сестрой? – его голос до жути спокоен.

Если бы я разговаривала с Люциусом, то это звучало бы не как вопрос, а как утверждение. Он слишком хорошо меня знает, в то время как Эйвери – нет.

Жаль, что здесь нет Люциуса. Я не знаю, как вести себя один на один с Эйвери.

– Как вы могли? – со злостью в голосе бросаю я. – Как вам в голову могло прийти такое? Это же… отвратительно, неужели вы не понимаете?

Его губы растягиваются в улыбке, но глаза остаются пустыми. Не ледяными, как у Люциуса, а абсолютно ничего не выражающими.

– Я не виноват в том, что ты стала свидетельницей этого, – тихо произносит он. – Это не я привел тебя туда, а Люциус.

Пытаюсь сохранить спокойствие. Ни в коем случае нельзя, чтобы он узнал, о чем я думаю.

– Ко всему прочему, – продолжает он, – я вообще не понимаю, зачем надо было приводить тебя туда. Тебя это не касается. Но, полагаю, у Люциуса были на то свои причины.

«Он знает!» – от страха сердце пропускает удар.

Но выражение его лица не меняется.

– Ах, где же мои манеры? Тебе, наверное, интересно, зачем я пришел, – продолжает он, впрочем, не ожидая от меня ответа. – Твой друг Уизли. Он очень… подавлен. И даже не в состоянии выйти из комнаты, не говоря уже о том, чтобы выполнять свои обязанности.

У меня сердце разрывается. Рон, что же они с тобой сделали?

– Думаю, ты единственная, кто сможет встряхнуть его и вернуть к жизни. И в отличие от Люциуса, я не вижу ничего зазорного в том, чтобы просить грязнокровку о помощи, когда ситуация того требует.

Он ЗНАЕТ!!!

Господи, Боже мой! Так… вздохнуть и успокоиться.

– Итак, – бросает он, делая шаг в сторону, – пойдешь сейчас? Или, может, ты хотела бы закончить работу?

Мне страшно, но я стараюсь не обращать на это внимания. Я нужна Рону, я не дам ему замкнуться в себе.

На ватных ногах поспешно подхожу к двери, и Эйвери, улыбнувшись, выходит в коридор. Как в лабиринте мы проходим коридор за коридором.

Он ведь не может знать, так? Допускаю, что у него могут быть кое-какие подозрения, но он не может быть уверенным в них.

Нет, конечно же, он не знает. Никто в этом доме ни в чем не уверен. Кроме меня и Люциуса. Только мы знаем, что на самом деле происходит.

Повернув за угол, мы поднимаемся вверх по винтовой лестнице.

Да, Волдеморт подозревал нас какое-то время, и даже допрашивал меня после того случая в Норе, когда Люциус преследовал меня, а не Гарри.

Но мне казалось, я смогла убедить его, что ничего не было. И тогда так оно и было – мне даже не пришлось лгать. В каком-то смысле.

Я к тому, что… Эйвери просто прислали на замену Долохову, ведь так? И даже если он что-то подозревает, это не его дело. Возможно, он просто… оставит все, как есть.

Что за мысли? Да не знает он ничего! Кроме подозрений у него ничего на нас нет.

Нужно взять себя в руки.

Наконец лестница заканчивается, и мы подходим к небольшой двери – почти такой же, как дверь в мою комнату.

Взмахом палочки Эйвери открывает ее, и мы входим внутрь. Я сразу узнаю комнату: это спальня Рона.

Он утешал меня, когда я была здесь в последний раз. Мои родители только что погибли, и мне казалось, что мир рухнул. Пришла моя очередь позаботиться о Роне. И – Бог свидетель – сейчас я нужна ему, как никогда.

Он сидит на полу, прислонившись спиной к стене, и даже не смотрит в нашу сторону, а лишь сильнее прижимает колени к груди, пристально глядя в пол.

– У тебя посетитель, Уизли, – бросает Эйвери, и в его голосе звучат приказные нотки.

Рон по-прежнему не отрывает глаз от пола.

Эйвери поворачивается ко мне, глядя на меня пустым взглядом.

– Оставляю это вам, мисс Грэйнджер, – шепотом произносит он, проходя мимо меня. Я молчу, пока в двери позади меня не щелкает замок.

– Рон? – тихо зову его.

Он не шевелится, мертвый взгляд устремлен в пол.

Медленно подхожу к нему и опускаюсь на колени рядом с ним. Нужно быть мягкой.

– Рон, – небольшая пауза, – ты… ты в порядке?

– А что, похоже? – он не поднимает на меня глаз, и в его голосе нет ни капли злости.

– Нет. Прости, – поспешно шепчу я.

Тишина давит на нас, пока я пытаюсь придумать, что сказать. Действительно, что? Как мне утешить его после всего, что с ним сделали Эйвери и Беллатрикс?

Рон первым нарушает тишину.

– Они хотели, чтобы я трахнул свою сестру, – бормочет он.

Несмело дотрагиваюсь до него, и он вздрагивает, когда я кладу руку ему на плечо. Он должен знать, что ему нечего стыдиться, что случившееся – не его вина.

– Все хорошо, – тихо начинаю я. – Ничего не случилось. Джинни жива, и они остановились прежде, чем все зашло слишком далеко.

Он поднимает голову, глядя на меня: в его глазах – глубокая темная бездна.

– А если бы они настояли на своем? – шепчет он. – Что если бы они не ограничились запугиванием, а решили пойти до конца, отказавшись вылечить Джинни, пока я не трахну ее?

Что сказать? Слова вертятся на языке, но… какой от них прок? Он, должно быть, много раз прокручивал в уме этот кошмар.

Сможет ли он когда-нибудь вновь посмотреть Джинни в глаза?

Ненавижу Беллатрикс и Эйвери. Они разрушили теплые отношения брата и сестры. У них столько общего – квиддич, посиделки у камина в гостиной, все эти подшучивания друг над другом, – бесценные воспоминания отныне втоптаны в грязь.

Осторожно беру его за руку: ладонь ледяная, как у мертвеца.

– Я не смог бы сделать это, Гермиона, – внезапно очень тихо произносит он. – Даже если бы это означало, что Джинни умрет, я просто не смог бы, – пару мгновений он переводит дух. – Как бы я сделал это? Она же моя сестра, я не смог бы… не смог.

Он глубоко вздыхает, и у него на глазах выступают слезы.

– Но разве я смог бы обречь ее на смерть? – его голос срывается. – Предпочел бы, чтобы она умерла, но не подступился бы к ней? И что за брат тогда из меня получается? Джинни бы умерла, потому что у меня кишка тонка спасти ее…

Лихорадочная речь обрывается, слезы душат его, не давая продолжить. Ни секунды не колеблясь, порывисто обнимаю его, и он не выдерживает, позволяя мне крепко держать его, пока он выплакивает свои боль и ужас.

Спустя пару минут отстраняюсь и беру его лицо в свои ладони, глядя ему прямо в глаза.

– Послушай, – строго начинаю я. – Ты ни в чем не виноват. Эти люди – больные на всю голову отморозки. И только они в ответе за все, что сотворили с вами. Ты любишь Джинни и никогда не причинил бы ей вреда. Я уверена, она предпочла бы смерть, чем то, чего хотели они.

Слезы начинают высыхать на его щеках.

Наконец он кивает и потихоньку успокаивается.

– Я бы не смог, Гермиона, – повторяет он, и я сжимаю его в объятиях.

– Я знаю, – я сама вот-вот расплачусь. – Я знаю, это нормально. Никто не смог бы.

Он вновь начинает плакать, и я прижимаю его голову к своему плечу. Как же помочь ему?

– Не мучай себя, – тихонько раскачиваюсь взад-вперед, словно баюкая, его плечи вздрагивают от рыданий.

Его слезы пропитали насквозь мое платье, и у меня разрывается сердце. Его боль стала моей. За какие грехи он вынужден проходить через этот кошмар? Он не заслужил этого.

Клянусь, если когда-нибудь мне выпадет такой шанс, я отомщу Беллатрикс и Эйвери за все, что они сделали с Роном. Я заставлю их страдать, и они пожалеют, что родились. Клянусь, они на собственной шкуре испытают ту же боль, что и мой лучший друг.

В конце концов, Рон постепенно успокаивается и теперь только изредка шмыгает носом.

– Прости, Гермиона, – охрипшим голосом произносит он.

Отстраняюсь от него.

– За что? – недоуменно смотрю на него.

Он глубоко вздыхает.

– За что, что плакал тут, как ребенок, – на его щеках вспыхивает румянец. – Мои беды не идут ни в какое сравнение с твоими.

– Не говори так, – смущенно бормочу в ответ. – За последнее время ты пережил столько всего… и этого более чем достаточно.

Сажусь на пятки, продолжая смотреть ему в глаза.

– По крайней мере, твои родные живы, Рон, – бесцветным голосом продолжаю я. – То, что случилось, было ужасно, но все позади. У тебя есть шанс вновь увидеть свою семью. Помни об этом. Я бы все отдала за такую возможность.

Я правда не хотела, чтобы в голосе звучала жалость к себе – это вышло само. Ничего не могу с собой поделать. Я так скучаю по родителям.

Рон кивает, вытирая слезы.

– Я знаю, Гермиона, прости…

– Не извиняйся, – ободряюще сжимаю его руку. – Просто помни, что все могло бы закончиться не так. Джинни могла умереть, но она жива. Не забывай об этом. Это сейчас самое главное.

Он качает головой в знак согласия.

Тянусь к нему, и он понимает меня без слов, обнимая одной рукой, а я кладу голову ему на плечо. Его тепло успокаивает, и я чувствую, что это правильно, что все так и должно было быть. Я и Рон.

Но теперь это невозможно. Люциус встал между нами, разрушив все на своем пути.

А впрочем, сейчас это неважно. Нежно беру Рона за руку, и мы еще крепче обнимаемся. Наш разговор был недолгим и практически ни о чем, но это тоже неважно. Единственное, что я знаю, – я подбодрила его и помогла прийти в себя, и он всегда будет рядом, когда я буду нуждаться в поддержке.

Я все преодолею ради него. Он – всё, что у меня осталось.

* * *

Нарезаю круги по комнате. В прямом смысле. Шаг за шагом, одна нога, вторая… Внимательно смотрю вниз, чтобы шагать ровно по воображаемой линии, как канатоходец. Раз – два, левая – правая…

Должна же я чем-то себя занять, чтобы не помереть от скуки.

Несколько часов назад Эйвери проводил меня в мою комнату. Когда он пришел за мной, то остался доволен проделанной мною работой – Рон уже не выглядел таким апатичным.

Ну ладно, это всего лишь мои догадки, но в противном случае зачем бы ему приводить меня обратно, если я ничего не добилась?

Не знаю. Эйвери что потоп, что дождь из золотых галлеонов – он всё воспримет с одинаковым выражением лица. Никогда нельзя понять, что у него на уме.

Мне было нечем заняться, вот я и придумала ходить по кругу, цитируя про себя выдержки из школьных учебников и прочитанных книг.

Кое-что я еще помню.

Дверной замок щелкает, и дверь резко распахивается.

С замиранием сердца смотрю, как Люциус входит в комнату и аккуратно прикрывает за собой дверь.

По его бесстрастному лицу невозможно ничего прочесть.

Он… зачем он пришел?

Не может быть, чтобы за… этим. Он никогда не приходит так рано, да еще и не погасив свечи в комнате.

Хотя… возможно, уже очень поздно. Как знать. После ужина прошло несколько часов, так что, наверное, сейчас ночь.

Но если он пришел за этим, то почему до сих пор не погасил свечи?

Стараюсь дышать ровно, хоть он и не пытается приблизиться. Просто стоит, пристально глядя на меня.

По каким-то причинам он прячет от меня свои чувства, прикрываясь маской безразличия, и я не могу понять, почему он так поступает.

– Слышал, ты сегодня была у Уизли, – произносит он едва слышным шепотом. Тихо. Вкрадчиво. Сдержанно.

Осторожно подбираю слова, чтобы объяснить, как это вышло.

– Эйвери сказал, что Рон подавлен тем, что произошло в подземельях с Джинни. Ему нужен был кто-то, кто смог бы привести его в чувство.

Он улыбается одними губами.

– И ты оказалась единственной, кто способен на это, да? – в его голосе звенит раздражение.

– Ну, – не отводя от него взгляда, начинаю я, – а кто же еще? Беллатрикс? О да, она в два счета смогла бы успокоить его! – голос так и сочится сарказмом.

Уголки его губ вздрагивают в ухмылке, но затем он настороженно хмурится.

– Эйвери отвел тебя в комнату Уизли?

– Я же сказала – да, – непроизвольно тоже хмурюсь, гадая, к чему он клонит.

Он шипит от злости и качает головой.

– Он должен был спросить у меня разрешения!

Возмущение и ярость, сплетясь в клубок, закипают внутри меня. Он до сих пор думает, что я принадлежу ему. Ублюдок…

Ну а что, скажешь – не так?

– Я не ваша собственность и не нуждаюсь в вашем разрешении, – жестко бросаю я.

Застыв, он смотрит на меня, и по выражению его лица ясно лишь одно – он пытается взять себя в руки.

– Что между тобой и этим Уизли? – кажется, он справился, потому что голос его совершенно спокоен.

Смотрю на него, не зная, что сказать. Я ожидала чего угодно, но только не такого вопроса.

– А это имеет какое-то значение? – огрызаюсь в ответ.

Прищурившись, он глубоко вздыхает.

– Отвечай на вопрос, грязнокровка.

– Ничего! – чаша моего терпения почти переполнена. – Между нами ничего нет, ясно? Больше нет.

Чуть было не добавила: «Вашими стараниями», но вовремя прикусила язык. Это было бы нечестно и звучало бы, как намек на своего рода… эмоциональную связь с ним. А он ведь предупреждал…

– Не похоже на «ничего», – тихо произносит он. – Я часто видел вас вместе, и определенно, между вами что-то есть.

Внутри что-то глухо надломилось. С какой стати он так со мной разговаривает? Какое у него на это право? У нас с Роном было все хорошо, пока не пришел он и не усложнил всё, запутал до безобразия, запутал меня…

– Хорошо, раз вы хотите поговорить об этом, – мой голос дрожит, – почему бы вам не рассказать мне, что было у вас с Беллатрикс? Или какие отношения у вас с вашей женой?

Слово «жена» подействовало на него, как красная тряпка на быка – я ясно вижу это в его глазах, полыхнувших опасным огоньком. Да, я помню, что эта тема под запретом.

Но мне хочется знать это, хочется узнать о ней. Она… темная лошадка. Прекрасная скульптура неизвестного мастера, которую мне довелось видеть лишь однажды.

Я сплю с ее мужем, предавая ее самым низким и гнусным образом. А ведь я даже не знаю ее.

Но это не мешает мне терзаться угрызениями совести, стоит лишь подумать о ней. Я чувствую себя жутко грязной, когда напоминаю себе, что он помимо всего прочего еще и женат.

– Моя жена – не твоего ума дело, – сквозь зубы цедит он.

– Нет, моего, – с моей стороны раздается шипение. – Теперь это касается и меня тоже, благодаря вам, не так ли?

Его губы сжимаются в тонкую линию, и на скулах играют желваки. Я перегнула палку.

– А сейчас послушай меня, – обманчиво спокойным тоном произносит он, – внимательно. Я не буду обсуждать с тобой мою жену. Высока вероятность, что ты больше никогда ее не увидишь, поэтому это тебя не касается.

От его взгляда кровь стынет в жилах.

– Вам совершенно плевать? – нерешительно спрашиваю его. – Вас не заботит, что мы предаем ее? Все-таки ее муж спит с грязнокровкой. Вы серьезно думаете, что ей это понравится?

Я таки вывела его из себя. Он хватает меня за волосы, запрокидывая мою голову далеко назад, так что кажется, шея вот-вот хрустнет. Вздрагиваю от резкой боли, а он, возвышаясь надо мной и глядя мне в глаза, шепчет:

– Я нисколько не сомневаюсь, что ей это не понравится. Как хорошо, что она никогда об этом не узнает. Тебе все ясно?

Я не в состоянии ответить, поэтому просто киваю.

Какое-то время он продолжает удерживать меня, и я чувствую его дыхание на своей шее, но вот он отпускает меня, отходя на безопасное расстояние.

Потираю ноющую шею, настороженно глядя на него.

– Вы любите ее? – «Что за вопрос?» – Поэтому и не хотите, чтобы она знала?

Он поднимает глаза к потолку.

Сглатываю ком в горле.

– Если вы не любите ее, то почему не хотите, чтобы она узнала о нас?

Он фыркает.

– Иногда меня удивляет, какой наивной ты можешь быть, – ледяным тоном произносит он. – Ты совсем не понимаешь, что если хоть одна живая душа узнает о нас, мы оба – покойники.

Судорожно вздыхаю. Мы вновь ступили на скользкую дорожку. Если Волдеморту станет всё известно…

– Но самое главное – я глубоко уважаю Нарциссу, – продолжает он и в следующую секунду вопросительно приподнимает бровь, видя мой скептицизм. – Что? Думаешь, нельзя уважать человека, не любя его? Нарцисса умная, добрая и красивая женщина. Она не заслуживает быть скомпрометированной слухами, что ее муж…

Он умолкает на полуслове, не в состоянии даже произнести вслух то, что противоречит его убеждениям.

– Когда вы спали с Беллатрикс, вас не очень волновало, известно об этом вашей жене или нет, – «Осторожней, Гермиона». – Почему, Люциус? Почему новость о том, что ее муж спит с грязнокровкой, унизила бы ее сильнее, чем тот факт, что он спит с ее сестрой?

Пару секунд он молча смотрит на меня, а затем качает головой, усмехаясь.

– Ты до сих пор так и не поняла? Ты не осознаешь, что ты – никто, вызывающая отвращение мерзость, грязь под ногами?

Внутри все леденеет.

– Вы – тот, кто каждую ночь приходит ко мне в постель, – тихо произношу я. – Или вы забыли? Если я вам так противна, то еще большее отвращение вы должны питать к самому себе.

Его глаза полыхают яростью, и он, прищурившись, стискивает зубы.

Но меня уже несет.

– Именно поэтому вы приходите в абсолютной темноте? – шепотом продолжаю я. – Потому, что не желаете посмотреть в лицо своим поступкам?

Он наотмашь бьет меня по лицу, и я падаю на пол. Больно. Но этим он лишь подтвердил мои слова.

Смотрю на него снизу вверх, держась за горящую щеку, и в его взгляде столь привычные мне ненависть и отвращение. Но теперь я точно знаю, что они лишь отчасти направлены на меня. Должно быть, он люто ненавидит себя. Ведь спать с грязнокровкой – все равно, что стать таким же, опуститься до моего уровня.

Зарывшись пальцами в мои волосы, он поднимает меня на ноги и, протащив через всю комнату, толкает к стене, прижимая меня к ней.

Кажется, прошла вечность. Он вглядывается в мое лицо, и на дне его глаз разгорается так знакомое мне темное пламя. Вдавливая меня в стену своим телом, он начинает дышать чуть тяжелее.

– Я никогда ничего не боюсь, – шепчет он. – Я не трус.

– Нет, ты трус, Люциус, – почти ласково мурлычу я, едва заметно прижимаясь к нему. – Ты боишься сейчас. То, что между нами происходит, до ужаса пугает тебя. Темнота служит тебе прикрытием.

Он скалится.

– Да неужели?

И он сминает мои губы своими. Здесь и сейчас. При полном свете ярких свечей, горящих в канделябрах на стенах комнаты. Его руки быстро оказываются у меня под платьем, и я отвечаю на его поцелуй, обнимая его за шею, пока он стаскивает с меня платье. Ненавижу себя. Но знаю, что и он испытывает то же самое…

Что ж, если мы не можем любить друг друга, тогда нам остается только ненависть.